Она так не похожа на нас.
Эммелина тоже не одобряла этого брака. Воспоминание о маленькой Изабелле было так живо в ее сердце, что уже хотя бы поэтому она отвергала каждую, кто претендовал на ее место.
– Действительно, странно, что они оставили свет, – сказала она спустя некоторое время. – Никогда не видела ничего подобного.
– Я тоже, – согласилась Адель. – Это-то, я полагаю, меня и беспокоит. Я догадываюсь о чем-то, что меня ужасает…
И хотя беспокойство в сердце королевы-матери увеличивалось, свет в королевской спальне горел всю ночь и погас лишь утром.
Посвящение прошло под сводами нового собора со всей подобающей помпой. Облаченные в длинные, вышитые золотом ярко-красные наряды, Филипп и Ингеборг торжественно прошествовали под нефом, и ноги их утопали в ковре из цветов. Трубы и пение возсылали им хвалу, и собравшаяся толпа была едва обозрима. Но придворные с тревогой наблюдали за молодой парой. Филипп, который обычно выглядел очень свежо, со сверкающими глазами и румянцем на коже, на этот раз был мертвенно бледен и пристально смотрел перед собой, ничего не видя. Ингеборг, которая шла рядом с покрасневшими щеками и потупленным взором, очевидно, плакала накануне.
Они преклонили колена перед архиепископом Реймса, который ожидал их, и Гийом почувствовал, что опасения Адель втайне передались и ему. Что-то было не так, думал он, ибо коленопреклоненные молодые люди не производили впечатления пары, которая накануне провела первую брачную ночь. Двенадцать епископов, которые в чаду свечей и ладана прислуживали при торжественной мессе, казалось, ничего не замечали. Когда же обряд посвящения должен был начаться, и два дьякона поправили платье королевы так, чтобы она могла быть помазана миро, Гийом спросил самого себя, не сходит ли он с ума. Все краски проступили на лице Филиппа, он цеплялся за епископское одеяние Гийома и смотрел на Ингеборг с таким выражением ужаса, что архиепископ испугался.
Уста короля, казалось, шептали что-то, но не было слышно ни звука. Гийом отдернул край своей ризы из руки Филиппа, и тогда король сделал движение обеими руками, как будто хотел оттолкнуть от себя принцессу.
Теперь уже даже самые безучастные из присутствующих поняли, что случилось нечто необыкновенное, и вытянули шеи, чтобы лучше видеть происходящее. Адель де Шампань побледнела. Все взгляды были устремлены на епископа, который уже обмакнул пальцы в миро и остановился в нерешительности перед супружеской четой на ступенях алтаря. Ингеборг посмотрела на своего мужа, но, встретившись глазами с его испуганным взглядом, отвернулась, густо покраснела, и по щеке ее покатилась слеза.
Епископ вспомнил об обряде посвящения, который он должен совершить, и провел пальцами по лбу короля, благословляя его. Филипп взглянул на своего дядю и глубоко вздохнул. Все тоже вздохнули с облегчением, и церемония медленно и торжественно потекла по своему привычному руслу.
– Передайте госпоже моей матери и моим советникам, что я немедленно ожидаю их в большом зале.
Не в силах больше сдерживаться, король отослал свою жену и с короной на голове и скипетром в руках отправился в замок, поднялся по лестнице в большой зал, перепрыгивая через четыре ступени. Он должен был призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не броситься сломя голову из церкви. Королева-мать и Жерен, рыцарь мальтийского ордена, пришли первыми, вскоре за ними появился архиепископ Этьен де Турнэ и некоторые другие.
Король сидел на своем почетном месте, лицо его было закрыто ладонями. Он не дал им времени на расспросы.
– Вы передадите эту женщину датским посланникам и отошлете их всех обратно в Данию! – закричал он. – Я не желаю ее больше видеть, понимаете, никогда больше!
– Сын мой, – воскликнула взволнованная Адель, – что с вами случилось?! Как вы можете требовать, чтобы мы отослали эту женщину назад, когда вы только что были помазаны на ступенях алтаря и отныне вы муж и жена перед Богом? Это невозможно, она ваша супруга.
– Нет.
Слово прозвучало резко, как удар бича.
– Как нет?! – спросил Гийом. Он подошел к королю и положил свою узкую руку ему на плечо. – Вы запамятовали, мой дорогой племянник, вчерашнюю церемонию и последовавшую затем ночь?
– Не говорите со мной о той ночи! Никогда больше не говорите об этом!
– Но почему же? – упрямо спросила королева. – Я не понимаю этого, сын мой. Еще вчера вы были счастливы принять принцессу, вы не находили слов, дабы восхвалить ее красоту, вы даже сказали, что никогда не видели столь прекрасной женщины, а сегодня…
– Я боюсь этой женщины, матушка. Этого достаточно. Брак должен быть расторгнут, принцесса должна быть немедленно отослана назад. Перед Богом клянусь, она не была моей. Она мне не жена… и никогда ею не будет.
– Но это же нелепо! – взорвалась Адель. – Как вы можете утверждать, что она никогда не будет вашей женой? Этой прекрасной женщине, к которой вы были столь расположены…
– Я уже сказал, что боюсь ее, и сама мысль о ней мне противна. Клянусь вам, что я попытался сделать все, но не смог. Это невозможно, невозможно… Не вынуждайте меня говорить об этом. Позовите датчан и верните им эту девушку…
Канцлер, который все это время молча слушал, подошел поближе и поклонился.
– Наверное, она уже отбыла. По окончании мессы я видел, что она оседлала коня и поскакала на север.
– Не сказав ни слова прощания? Без всякого этикета? Что же это за воспитание? – воскликнула Адель.
Архиепископ склонился к ней и прошептал:
– У них уже две королевы были отосланы назад – королева Софья и одна из ее дочерей, которая была изгнана из немецкого двора.
Король изо всех сил ударил кулаком по подлокотнику трона.
– Мне совершенно безразлично то, что она уехала. Монсеньор де Турнэ, вы составите эскорт и проводите принцессу до Дании. Объясните ей, что она не должна здесь оставаться.
– Но, сир… – пробормотал тот.
– Я приказываю!
Не сказав более ни слова, Филипп поднялся и направился в свои покои.
– Мадам, сохраняйте благоразумие, – сказал Ингеборг Этьен де Турнэ на своем прекрасном датском. – По неизвестным мне причинам король выразил сильнейшее недовольство вами. Он сказал, что ваш брак недействителен, и вы должны возвратиться в Данию.
Принцесса повернула к прелату свое бледное, как мрамор, лицо с красными от слез глазами.
– Нет. Я не поеду. Мы обвенчаны перед Богом, и сегодня утром я стала королевой Франции. Я должна остаться, и я останусь.
– Мадам…
Этьен де Турнэ колебался, ему было неприятно говорить то, что он должен был сказать.
– Венчания недостаточно, брак недействителен до тех пор, пока он не… совершился.
– Я не знаю, что вы этим хотите сказать, сеньор, – сказала Ингеборг с удивленным выражением на лице. – Но я воистину являюсь женой Филиппа. Наш брак вполне… как вы сказали… совершился.
– Но этого не может быть, мадам. Король утверждает обратное. Ваша невинность… ах, я не знаю, как выразиться!..
Но Ингеборг гордо выпрямилась и промолвила решительным тоном:
– Мне не следует ничего объяснять, монсеньор. Я королева Франции и останусь ею. Скажите королю, что я наотрез отказываюсь вернуться в Данию.
И чтобы дать понять, что разговор окончен, она повернулась к епископу спиной и отправилась в свои покои. Этьен де Турнэ со вздохом поклонился. Как это воспримет Филипп?
Он, конечно же, воспринял это плохо. Дрожащим от гнева голосом он повелел, чтобы несчастную Ингеборг отвезли в монастырь Сен-Мор-де-Фосс, где она должна была ожидать дальнейшего развития событий. После чего он вскочил на коня и помчался в Париж, в свой городской дворец.
По городу уже поползли слухи. Жители слышали о необъяснимом происшествии и пытались отыскать ему причину. Тайком поговаривали, что королева – ведьма, она околдовала короля. Добрый люд в Париже, Санлисе, Амьене и в других городах еще оплакивал щедрую королеву Изабеллу, но готов был признать красавицу Ингеборг, конечно же, только при одном условии – если их король, которого любили и восхищались его мужеством, политическим мастерством и мудростью, будет с ней воистину счастлив. Поэтому всех волновали тревожные события, происходившие в Амьене.
В академии на холме святой Женевьевы произошла схватка между французскими и датскими студентами, причина которой была никому неизвестна. Тем не менее подобные происшествия воспринимались серьезно. К тому же распространилась молва, что бывший в плену Ричард Львиное Сердце заплатил выкуп и с воинственными намерениями возвращается на родину. Говорили, что тяжело больной король Дании предложил ему свою помощь и могущественный флот, чтобы захватить Францию.
Филипп, который был совершенно погружен в себя, отвечал на эти слухи мрачным молчанием. При одном упоминании имени Ингеборг он сжимал кулаки и стискивал зубы. Для него избавлением было лишь одно: разорвать ненавистные узы. Поэтому он заставил своего дядю и епископа академии выслушать его требования.
Гийом говорил примирительным тоном, призывал к благоразумию, но осторожно заметил, что король, быть может, не совсем здоров и что столь странное сопротивление, которое он оказывает Ингеборг, есть нечто иное, как последствие болезни, которое со временем и с Божьей помощью… Филипп гневно посмотрел на него и три ночи подряд после этого провел со своими наложницами. Архиепископу оставалось лишь опять вздохнуть и отправиться к своей сестре.
Адель была не меньше других потрясена происходящим. Сам факт того, что ее предположения сбылись, никоим образом ее не удовлетворил. Она, как и все остальные, искала объяснение этой невероятной ситуации и выход из нее. Одним сентябрьским утром Адель созвала совет, на который были приглашены Филипп и архиепископ.
На первые же ее слова Филипп возразил, что известил всех о своем желании и ожидал, что ему подчинятся.
Гийом умолял:
– Сделайте последнюю попытку, дорогой племянник. Пойдите к королеве. Дайте церкви, народу, датскому королю доказательства ваших добрых намерений, и, быть может, эта неожиданная неприязнь к королеве исчезнет. Вы же ее почти не знаете. Если же колдовство действительно имело место, то я, Гийом, первый прелат Франции, обещаю вам, что начну процесс о расторжении этого брака. Но сделайте еще одну, последнюю, попытку…
Филипп задумчиво посмотрел на архиепископа и закрыл глаза, размышляя над его предложением.
– Вы клянетесь, что освободите меня… если я еще раз попытаюсь с ней объясниться?
– Вот вам мое слово, сир. Ибо дальше так продолжаться не может. Это становится опасным для королевства.
– Этот брак, – сказал Филипп, – не влечет за собой никакой материальной пользы для королевства: ни золота, ни военной помощи… Но хорошо, я пойду к ней.
На следующее утро он вместе с Гийомом, Этьеном де Турнэ, настоятелем Сен-Женевьев, который был переводчиком, и несколькими рыцарями отправился в монастырь Сен-Мор.
– Король! Король приехал!
Когда сестра-настоятельница увидела королевский герб на доспехах рыцарей и на груди самого высокого из них, она повисла на колокольном канате, и зазвонила что было сил. Поднялась суматоха. Железные шаги Филиппа гулко прозвучали в монастырском дворе, и благочестивые дамы, взволнованные и покрасневшие, вспорхнули как стая голубей. Сама мысль о том, что они, быть может, увидят короля, заставляла монахинь трепетать. Он в этом случае был мужчиной и только мужчиной.
Ингеборг известили. Она поднялась со скамьи для коленопреклонений, которую покидала теперь только для того, чтобы отправиться в церковь. Лицо ее побледнело так, что было под стать белому платью из расшитого золотом бархата, на которое ниспадали ее длинные косы. Ужас поселился в больших глазах, о которых Адель говорила, что они лишены выражения. Наконец дверь ее спальни распахнулась и вошел Филипп.
Он показался ей еще более высоким, чем при первой встрече, и еще красивее, несмотря на плотно сжатые губы и горечь во взгляде. К чему слова, если они не понимают друг друга? Настоятель Сен-Женевьев объяснил молодой женщине, что король пришел с благими намерениями, стремится к примирению и она должна пойти ему навстречу. Филипп что-то прошептал ему, а потом схватил старика за плечи, вытолкнул в коридор и собственноручно закрыл двери.
Время шло, и ожидание последствий этого необычного предприятия было мучительно для всей свиты, находившейся в монастырском саду среди лилий и роз. Прошло едва ли полчаса, но архиепископу, который не спускал глаз с солнечных часов, как будто исход дела зависел он времени, они показались вечностью. Вдруг дверь распахнулась и все затаили дыхание.
Дрожа от гнева, со сверкающими глазами Филипп стремительно выбежал наружу. Из спальни послышались рыдания.
– Я выполнил свое обещание, господин архиепископ, теперь вы должны выполнить свое.
– Но… – растерянно замялся Этьен де Турнэ, – она все еще околдована?..
– В большей степени, чем прежде, – прошипел король. – Я повторяю вам, эта девушка внушает мне страх. Страх, понимаете?!
Но и в этот раз Ингеборг отказалась вернуться на родину.
В слезах она поклялась, что и там будет принадлежать Филиппу, как и в Амьене, а больше ничего вразумительного сказать не смогла. Без сомнения, девушка была образцом невинности и даже не догадывалась, в чем заключается супружеская близость… Теперь Гийом должен был сдержать свое слово.
ноября 1193 года он собрал многих церковных лиц и феодалов в Компинье, куда была приглашена и Ингеборг. Гордо и спокойно, но с покрасневшими от слез глазами она опустилась на свое место среди почетных гостей. Разгорелись жаркие дебаты, но Ингеборг стояла на своем: она – королева, жена Филиппа и хочет остаться во Франции.
Невероятно! Собрание склонялось к решению в пользу короля, но необходимо было найти более подобающий повод, чем не свершившийся брак. Были обнаружены какие-то весьма сомнительные родственные отношения, связующие супругов, и на их основании архиепископ объявил о расторжении брака. Когда перевели приговор, Ингеборг вскочила со своего места со сверкающими глазами. Она с усилием вспомнила несколько латинских изречений и крикнула:
– Mala Francia… Roma… Roma…
Архиепископ вздохнул. Если эта упрямица собирается искать помощи у Рима, то трудности только начинаются. Но в этом ей нельзя было воспрепятствовать.
Воистину, борьба только начиналась. Странная, изнурительная борьба, которая шла несколько лет между Ингеборг Датской и Филиппом Французским. Она началась с того, что она по-прежнему желала остаться во Франции и была отвезена в монастырь августинок. Были даны строгие указания, чтобы ее пребывание там было никому неизвестно.
– Я справлюсь с этим неслыханным упрямством, – поклялся Филипп во гневе. – Она сама будет молить меня о том, чтобы я разрешил ей вернуться в Данию.
Он не знал Ингеборг и силу ее любви…
КОРОЛЕВА, ПОЖЕРТВОВАВШАЯ СОБОЙ
АГНЕСС ИЗ МЕРАНИИ
Слабый луч яркого июньского солнца проникал в холодные приемные покои монастыря августинок в Кюзуане. Окна, узкие как бойницы, стекла которых были покрыты свинцом, почти не пропускали света. Ингеборг Датская села у одного из этих подобий окна, чтобы хоть чуть-чуть насладиться солнечным теплом. Ее руки покоились на коленях, меж пальцев она держала четки и, казалось, не слушала, что ей говорят.
Посетитель в фиолетовой мантии и с кольцом кардинала замер перед ней в почтительной позе. То был не кто иной, как Этьен де Турнэ, аббат Сен-Женьев, один из посланников, который навещал Ингеборг, и один из тех немногих друзей, кто остался предан ссыльной королеве. Он прибыл из Парижа и, вероятно, с недоброй вестью, ибо на щеках королевы были слезы. Когда он замолчал, она в отчаянии взглянула на него.
– Итак, вы говорите, господин епископ, что это уже решено?
– Да, мадам, неделю назад. Ваше величество должно было иметь в виду, что однажды это произойдет и король Филипп, да хранит его Господь, вновь попытается жениться.
– Но он не имеет на это право, он не может. Я королева, я его жена. Тот развод был недействителен, и я удивлена, что он нашел женщину, к тому же принцессу, которая не боится гнева Всевышнего и соглашается на подобную низость. Эта девушка, должно быть, лишена всякого стыда…
– Мадам, мадам, – попытался ее успокоить прелат, – гнев управляет вами. Вы забываете, что церковные судьи законно расторгли ваш брак.
– Это приговор, который папа Целестин III не признал.
– Но он не принял никаких канонических мер против этого. Папа очень симпатизирует Франции, он очень тихий старик, который хочет прожить остаток дней своих в мире. Но королева Агнесса…
– Королева Агнесса, – горько сказала Ингеборг, – как вы можете называть ее так в моем присутствии?
– Ибо таинство церкви и выбор короля сделали ее таковой. Мадам, вы должны прислушаться к голосу разума и возвратиться в Данию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Эммелина тоже не одобряла этого брака. Воспоминание о маленькой Изабелле было так живо в ее сердце, что уже хотя бы поэтому она отвергала каждую, кто претендовал на ее место.
– Действительно, странно, что они оставили свет, – сказала она спустя некоторое время. – Никогда не видела ничего подобного.
– Я тоже, – согласилась Адель. – Это-то, я полагаю, меня и беспокоит. Я догадываюсь о чем-то, что меня ужасает…
И хотя беспокойство в сердце королевы-матери увеличивалось, свет в королевской спальне горел всю ночь и погас лишь утром.
Посвящение прошло под сводами нового собора со всей подобающей помпой. Облаченные в длинные, вышитые золотом ярко-красные наряды, Филипп и Ингеборг торжественно прошествовали под нефом, и ноги их утопали в ковре из цветов. Трубы и пение возсылали им хвалу, и собравшаяся толпа была едва обозрима. Но придворные с тревогой наблюдали за молодой парой. Филипп, который обычно выглядел очень свежо, со сверкающими глазами и румянцем на коже, на этот раз был мертвенно бледен и пристально смотрел перед собой, ничего не видя. Ингеборг, которая шла рядом с покрасневшими щеками и потупленным взором, очевидно, плакала накануне.
Они преклонили колена перед архиепископом Реймса, который ожидал их, и Гийом почувствовал, что опасения Адель втайне передались и ему. Что-то было не так, думал он, ибо коленопреклоненные молодые люди не производили впечатления пары, которая накануне провела первую брачную ночь. Двенадцать епископов, которые в чаду свечей и ладана прислуживали при торжественной мессе, казалось, ничего не замечали. Когда же обряд посвящения должен был начаться, и два дьякона поправили платье королевы так, чтобы она могла быть помазана миро, Гийом спросил самого себя, не сходит ли он с ума. Все краски проступили на лице Филиппа, он цеплялся за епископское одеяние Гийома и смотрел на Ингеборг с таким выражением ужаса, что архиепископ испугался.
Уста короля, казалось, шептали что-то, но не было слышно ни звука. Гийом отдернул край своей ризы из руки Филиппа, и тогда король сделал движение обеими руками, как будто хотел оттолкнуть от себя принцессу.
Теперь уже даже самые безучастные из присутствующих поняли, что случилось нечто необыкновенное, и вытянули шеи, чтобы лучше видеть происходящее. Адель де Шампань побледнела. Все взгляды были устремлены на епископа, который уже обмакнул пальцы в миро и остановился в нерешительности перед супружеской четой на ступенях алтаря. Ингеборг посмотрела на своего мужа, но, встретившись глазами с его испуганным взглядом, отвернулась, густо покраснела, и по щеке ее покатилась слеза.
Епископ вспомнил об обряде посвящения, который он должен совершить, и провел пальцами по лбу короля, благословляя его. Филипп взглянул на своего дядю и глубоко вздохнул. Все тоже вздохнули с облегчением, и церемония медленно и торжественно потекла по своему привычному руслу.
– Передайте госпоже моей матери и моим советникам, что я немедленно ожидаю их в большом зале.
Не в силах больше сдерживаться, король отослал свою жену и с короной на голове и скипетром в руках отправился в замок, поднялся по лестнице в большой зал, перепрыгивая через четыре ступени. Он должен был призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не броситься сломя голову из церкви. Королева-мать и Жерен, рыцарь мальтийского ордена, пришли первыми, вскоре за ними появился архиепископ Этьен де Турнэ и некоторые другие.
Король сидел на своем почетном месте, лицо его было закрыто ладонями. Он не дал им времени на расспросы.
– Вы передадите эту женщину датским посланникам и отошлете их всех обратно в Данию! – закричал он. – Я не желаю ее больше видеть, понимаете, никогда больше!
– Сын мой, – воскликнула взволнованная Адель, – что с вами случилось?! Как вы можете требовать, чтобы мы отослали эту женщину назад, когда вы только что были помазаны на ступенях алтаря и отныне вы муж и жена перед Богом? Это невозможно, она ваша супруга.
– Нет.
Слово прозвучало резко, как удар бича.
– Как нет?! – спросил Гийом. Он подошел к королю и положил свою узкую руку ему на плечо. – Вы запамятовали, мой дорогой племянник, вчерашнюю церемонию и последовавшую затем ночь?
– Не говорите со мной о той ночи! Никогда больше не говорите об этом!
– Но почему же? – упрямо спросила королева. – Я не понимаю этого, сын мой. Еще вчера вы были счастливы принять принцессу, вы не находили слов, дабы восхвалить ее красоту, вы даже сказали, что никогда не видели столь прекрасной женщины, а сегодня…
– Я боюсь этой женщины, матушка. Этого достаточно. Брак должен быть расторгнут, принцесса должна быть немедленно отослана назад. Перед Богом клянусь, она не была моей. Она мне не жена… и никогда ею не будет.
– Но это же нелепо! – взорвалась Адель. – Как вы можете утверждать, что она никогда не будет вашей женой? Этой прекрасной женщине, к которой вы были столь расположены…
– Я уже сказал, что боюсь ее, и сама мысль о ней мне противна. Клянусь вам, что я попытался сделать все, но не смог. Это невозможно, невозможно… Не вынуждайте меня говорить об этом. Позовите датчан и верните им эту девушку…
Канцлер, который все это время молча слушал, подошел поближе и поклонился.
– Наверное, она уже отбыла. По окончании мессы я видел, что она оседлала коня и поскакала на север.
– Не сказав ни слова прощания? Без всякого этикета? Что же это за воспитание? – воскликнула Адель.
Архиепископ склонился к ней и прошептал:
– У них уже две королевы были отосланы назад – королева Софья и одна из ее дочерей, которая была изгнана из немецкого двора.
Король изо всех сил ударил кулаком по подлокотнику трона.
– Мне совершенно безразлично то, что она уехала. Монсеньор де Турнэ, вы составите эскорт и проводите принцессу до Дании. Объясните ей, что она не должна здесь оставаться.
– Но, сир… – пробормотал тот.
– Я приказываю!
Не сказав более ни слова, Филипп поднялся и направился в свои покои.
– Мадам, сохраняйте благоразумие, – сказал Ингеборг Этьен де Турнэ на своем прекрасном датском. – По неизвестным мне причинам король выразил сильнейшее недовольство вами. Он сказал, что ваш брак недействителен, и вы должны возвратиться в Данию.
Принцесса повернула к прелату свое бледное, как мрамор, лицо с красными от слез глазами.
– Нет. Я не поеду. Мы обвенчаны перед Богом, и сегодня утром я стала королевой Франции. Я должна остаться, и я останусь.
– Мадам…
Этьен де Турнэ колебался, ему было неприятно говорить то, что он должен был сказать.
– Венчания недостаточно, брак недействителен до тех пор, пока он не… совершился.
– Я не знаю, что вы этим хотите сказать, сеньор, – сказала Ингеборг с удивленным выражением на лице. – Но я воистину являюсь женой Филиппа. Наш брак вполне… как вы сказали… совершился.
– Но этого не может быть, мадам. Король утверждает обратное. Ваша невинность… ах, я не знаю, как выразиться!..
Но Ингеборг гордо выпрямилась и промолвила решительным тоном:
– Мне не следует ничего объяснять, монсеньор. Я королева Франции и останусь ею. Скажите королю, что я наотрез отказываюсь вернуться в Данию.
И чтобы дать понять, что разговор окончен, она повернулась к епископу спиной и отправилась в свои покои. Этьен де Турнэ со вздохом поклонился. Как это воспримет Филипп?
Он, конечно же, воспринял это плохо. Дрожащим от гнева голосом он повелел, чтобы несчастную Ингеборг отвезли в монастырь Сен-Мор-де-Фосс, где она должна была ожидать дальнейшего развития событий. После чего он вскочил на коня и помчался в Париж, в свой городской дворец.
По городу уже поползли слухи. Жители слышали о необъяснимом происшествии и пытались отыскать ему причину. Тайком поговаривали, что королева – ведьма, она околдовала короля. Добрый люд в Париже, Санлисе, Амьене и в других городах еще оплакивал щедрую королеву Изабеллу, но готов был признать красавицу Ингеборг, конечно же, только при одном условии – если их король, которого любили и восхищались его мужеством, политическим мастерством и мудростью, будет с ней воистину счастлив. Поэтому всех волновали тревожные события, происходившие в Амьене.
В академии на холме святой Женевьевы произошла схватка между французскими и датскими студентами, причина которой была никому неизвестна. Тем не менее подобные происшествия воспринимались серьезно. К тому же распространилась молва, что бывший в плену Ричард Львиное Сердце заплатил выкуп и с воинственными намерениями возвращается на родину. Говорили, что тяжело больной король Дании предложил ему свою помощь и могущественный флот, чтобы захватить Францию.
Филипп, который был совершенно погружен в себя, отвечал на эти слухи мрачным молчанием. При одном упоминании имени Ингеборг он сжимал кулаки и стискивал зубы. Для него избавлением было лишь одно: разорвать ненавистные узы. Поэтому он заставил своего дядю и епископа академии выслушать его требования.
Гийом говорил примирительным тоном, призывал к благоразумию, но осторожно заметил, что король, быть может, не совсем здоров и что столь странное сопротивление, которое он оказывает Ингеборг, есть нечто иное, как последствие болезни, которое со временем и с Божьей помощью… Филипп гневно посмотрел на него и три ночи подряд после этого провел со своими наложницами. Архиепископу оставалось лишь опять вздохнуть и отправиться к своей сестре.
Адель была не меньше других потрясена происходящим. Сам факт того, что ее предположения сбылись, никоим образом ее не удовлетворил. Она, как и все остальные, искала объяснение этой невероятной ситуации и выход из нее. Одним сентябрьским утром Адель созвала совет, на который были приглашены Филипп и архиепископ.
На первые же ее слова Филипп возразил, что известил всех о своем желании и ожидал, что ему подчинятся.
Гийом умолял:
– Сделайте последнюю попытку, дорогой племянник. Пойдите к королеве. Дайте церкви, народу, датскому королю доказательства ваших добрых намерений, и, быть может, эта неожиданная неприязнь к королеве исчезнет. Вы же ее почти не знаете. Если же колдовство действительно имело место, то я, Гийом, первый прелат Франции, обещаю вам, что начну процесс о расторжении этого брака. Но сделайте еще одну, последнюю, попытку…
Филипп задумчиво посмотрел на архиепископа и закрыл глаза, размышляя над его предложением.
– Вы клянетесь, что освободите меня… если я еще раз попытаюсь с ней объясниться?
– Вот вам мое слово, сир. Ибо дальше так продолжаться не может. Это становится опасным для королевства.
– Этот брак, – сказал Филипп, – не влечет за собой никакой материальной пользы для королевства: ни золота, ни военной помощи… Но хорошо, я пойду к ней.
На следующее утро он вместе с Гийомом, Этьеном де Турнэ, настоятелем Сен-Женевьев, который был переводчиком, и несколькими рыцарями отправился в монастырь Сен-Мор.
– Король! Король приехал!
Когда сестра-настоятельница увидела королевский герб на доспехах рыцарей и на груди самого высокого из них, она повисла на колокольном канате, и зазвонила что было сил. Поднялась суматоха. Железные шаги Филиппа гулко прозвучали в монастырском дворе, и благочестивые дамы, взволнованные и покрасневшие, вспорхнули как стая голубей. Сама мысль о том, что они, быть может, увидят короля, заставляла монахинь трепетать. Он в этом случае был мужчиной и только мужчиной.
Ингеборг известили. Она поднялась со скамьи для коленопреклонений, которую покидала теперь только для того, чтобы отправиться в церковь. Лицо ее побледнело так, что было под стать белому платью из расшитого золотом бархата, на которое ниспадали ее длинные косы. Ужас поселился в больших глазах, о которых Адель говорила, что они лишены выражения. Наконец дверь ее спальни распахнулась и вошел Филипп.
Он показался ей еще более высоким, чем при первой встрече, и еще красивее, несмотря на плотно сжатые губы и горечь во взгляде. К чему слова, если они не понимают друг друга? Настоятель Сен-Женевьев объяснил молодой женщине, что король пришел с благими намерениями, стремится к примирению и она должна пойти ему навстречу. Филипп что-то прошептал ему, а потом схватил старика за плечи, вытолкнул в коридор и собственноручно закрыл двери.
Время шло, и ожидание последствий этого необычного предприятия было мучительно для всей свиты, находившейся в монастырском саду среди лилий и роз. Прошло едва ли полчаса, но архиепископу, который не спускал глаз с солнечных часов, как будто исход дела зависел он времени, они показались вечностью. Вдруг дверь распахнулась и все затаили дыхание.
Дрожа от гнева, со сверкающими глазами Филипп стремительно выбежал наружу. Из спальни послышались рыдания.
– Я выполнил свое обещание, господин архиепископ, теперь вы должны выполнить свое.
– Но… – растерянно замялся Этьен де Турнэ, – она все еще околдована?..
– В большей степени, чем прежде, – прошипел король. – Я повторяю вам, эта девушка внушает мне страх. Страх, понимаете?!
Но и в этот раз Ингеборг отказалась вернуться на родину.
В слезах она поклялась, что и там будет принадлежать Филиппу, как и в Амьене, а больше ничего вразумительного сказать не смогла. Без сомнения, девушка была образцом невинности и даже не догадывалась, в чем заключается супружеская близость… Теперь Гийом должен был сдержать свое слово.
ноября 1193 года он собрал многих церковных лиц и феодалов в Компинье, куда была приглашена и Ингеборг. Гордо и спокойно, но с покрасневшими от слез глазами она опустилась на свое место среди почетных гостей. Разгорелись жаркие дебаты, но Ингеборг стояла на своем: она – королева, жена Филиппа и хочет остаться во Франции.
Невероятно! Собрание склонялось к решению в пользу короля, но необходимо было найти более подобающий повод, чем не свершившийся брак. Были обнаружены какие-то весьма сомнительные родственные отношения, связующие супругов, и на их основании архиепископ объявил о расторжении брака. Когда перевели приговор, Ингеборг вскочила со своего места со сверкающими глазами. Она с усилием вспомнила несколько латинских изречений и крикнула:
– Mala Francia… Roma… Roma…
Архиепископ вздохнул. Если эта упрямица собирается искать помощи у Рима, то трудности только начинаются. Но в этом ей нельзя было воспрепятствовать.
Воистину, борьба только начиналась. Странная, изнурительная борьба, которая шла несколько лет между Ингеборг Датской и Филиппом Французским. Она началась с того, что она по-прежнему желала остаться во Франции и была отвезена в монастырь августинок. Были даны строгие указания, чтобы ее пребывание там было никому неизвестно.
– Я справлюсь с этим неслыханным упрямством, – поклялся Филипп во гневе. – Она сама будет молить меня о том, чтобы я разрешил ей вернуться в Данию.
Он не знал Ингеборг и силу ее любви…
КОРОЛЕВА, ПОЖЕРТВОВАВШАЯ СОБОЙ
АГНЕСС ИЗ МЕРАНИИ
Слабый луч яркого июньского солнца проникал в холодные приемные покои монастыря августинок в Кюзуане. Окна, узкие как бойницы, стекла которых были покрыты свинцом, почти не пропускали света. Ингеборг Датская села у одного из этих подобий окна, чтобы хоть чуть-чуть насладиться солнечным теплом. Ее руки покоились на коленях, меж пальцев она держала четки и, казалось, не слушала, что ей говорят.
Посетитель в фиолетовой мантии и с кольцом кардинала замер перед ней в почтительной позе. То был не кто иной, как Этьен де Турнэ, аббат Сен-Женьев, один из посланников, который навещал Ингеборг, и один из тех немногих друзей, кто остался предан ссыльной королеве. Он прибыл из Парижа и, вероятно, с недоброй вестью, ибо на щеках королевы были слезы. Когда он замолчал, она в отчаянии взглянула на него.
– Итак, вы говорите, господин епископ, что это уже решено?
– Да, мадам, неделю назад. Ваше величество должно было иметь в виду, что однажды это произойдет и король Филипп, да хранит его Господь, вновь попытается жениться.
– Но он не имеет на это право, он не может. Я королева, я его жена. Тот развод был недействителен, и я удивлена, что он нашел женщину, к тому же принцессу, которая не боится гнева Всевышнего и соглашается на подобную низость. Эта девушка, должно быть, лишена всякого стыда…
– Мадам, мадам, – попытался ее успокоить прелат, – гнев управляет вами. Вы забываете, что церковные судьи законно расторгли ваш брак.
– Это приговор, который папа Целестин III не признал.
– Но он не принял никаких канонических мер против этого. Папа очень симпатизирует Франции, он очень тихий старик, который хочет прожить остаток дней своих в мире. Но королева Агнесса…
– Королева Агнесса, – горько сказала Ингеборг, – как вы можете называть ее так в моем присутствии?
– Ибо таинство церкви и выбор короля сделали ее таковой. Мадам, вы должны прислушаться к голосу разума и возвратиться в Данию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36