Ты понимаешь, пока все это должно оставаться в тайне… она не должна ничего знать, пока не будет составлен эдикт, и тогда с ней будет безвозвратно покончено.
Вице-канцлер был изумлен. Какая неожиданная осторожность для всемогущего императора, как он, должно быть, боится этой женщины! На месте Као Цонга он без всяких объяснении просто передал бы преступницу в руки палачам. Но он не был на месте Као Цонга и должен был довольствоваться тем, что ему было поручено составлять императорский эдикт. Затем он направился домой, где его ожидала жена, сладчайшая Квэй Ан, единственное существо, на которое он всецело полагался в этом мире.
Шанг Куанюй тщательно хранил тайну, как этого пожелал император, но у главного евнуха повсюду были свои лазутчики. В тот момент, когда вице-канцлер подавал указ на подпись императору, в приемный зал тихо и грациозно вошла Ву Цо Тьен.
– Что за важные бумаги, мой возлюбленный супруг, подает он тебе на подпись? – спросила она.
Как будто играя, она взяла двумя пальцами пергамент, прочла его и рассмеялась, ни на секунду не потеряв самообладания.
– Воистину важный документ… не стоит ли нам поговорить об этом… без свидетелей?
Шанг Куанюй молился про себя богам, чтобы они придали сил императору противостоять ей. Но Ву Цо Тьен знала, каким волшебством обладает ее улыбка и как она очаровывает ее слабого супруга. Она положила руку на плечо Као Цонга и увела его в личные покои.
Вице-канцлер, остался стоять с неподписанным эдиктом в руках.
На следующий день он и его семья были арестованы. Сам он был обезглавлен на дворцовой площади, тогда как его жена и дочь были проданы в рабство.
Он гордо шел на казнь. Мужественный человек, который покорно смирился с неизбежным. Сквозь потайное маленькое оконце императрица наблюдала за казнью. Она была одна в комнате, поскольку не позволила ни одной из своих фрейлин находиться рядом с ней во время экзекуции. Придворные дамы оживленно перешептывались между собой, в то время как императрица без свидетелей наслаждалась смертью своего врага.
Конечно, они были бы изумлены, если бы увидели, что по лицу Ву Цо Тьен текли горькие слезы, когда голова вице-канцлера отлетела в сторону. Долго плакала она в одиночестве по тому единственному человеку, которого она любила, но который презирал ее настолько, что желал ей гибели. Она знала, что его нельзя было спасти – он или она… хорошо лишь, что он поплатился за свое пренебрежение. По крайней мере он более не принадлежит ни одной женщине.
С этого дня Ву Цо Тьен думала лишь о власти. Она хотела заполучить всю власть и не собиралась долго ждать этого. Прежде всего, она подарила империи наследника, затем родила еще троих сыновей. Уверенность в том, что в случае ухода императора из жизни ей принадлежат права регентства, заставила ее ускорить смерть Као Цонга. В 683 году она достигла своей цели: неведомые приступы головной боли привели императора к смертному одру. Он совершенно ослеп. Затем при таинственных обстоятельствах один за другим умерли три ее сына. Четвертый остался в живых, чтобы оправдать притязания их рода на престол. Конечно же, выжил самый младший, чтобы регентство его матери было как можно более долгим.
Отныне она стала единовластной правительницей и, наконец, дала волю всем своим порокам. Вымогательства, казни и грабежи были повседневным делом. Императрица копила сокровища. И по мере того, как она старилась, возрастал ее аппетит на молодых, красивых и сильных мужчин. Пока в Китае царил террор, она образовала что-то вроде мужского гарема вокруг себя. Своих фаворитов она делала буддийскими монахами, которым правила позволяли находиться денно и нощно в ее покоях. Но никто не обманывался насчет ее мнимого благочестия, хотя никто и не осмеливался открыто порицать ее.
Годы шли, но они не смягчали ужасный темперамент этой женщины. Время от времени ей приходилось сдерживать своей железной рукой бунтующих подданных. Тогда она громоздила труп на трупе, не останавливалась ни перед какими жертвами, в то время как прекрасные юноши беспрестанно пополняли ее гарем. Так все продолжалось до январской ночи 705 года. В ту ночь горстка вооруженных людей ворвалась в личные покои императрицы. Там они быстро и бесшумно расправились с опекаемыми старой правительницей юношами. Ву Цо Тьен растерянным взглядом наблюдала эту резню, не понимая до конца, что происходит. Она попыталась закричать. Один из заговорщиков сбросил ее на пол, уперся ей коленом в грудь и приставил кинжал к горлу.
– Ву Цо Тьен, пришло время передать престол твоему сыну Подпиши свое отречение, или ты умрешь. Крики тебе не помогут, дворец находится в наших руках.
Наконец, она поняла, что ее игра окончена. Она повиновалась и поставила свою подпись. Несколько минут спустя она с надежным сопровождением была отправлена в далекий монастырь в горах, который много лет назад покинула с такой радостью. В этот раз у нее не оставалось никаких надежд. Ей было восемьдесят три года, и она не смогла вынести трудностей монастырской жизни. Спустя несколько недель Ву Цо Тьен умерла в одиночестве, оставленная всеми. Китай мог облегченно вздохнуть.
ИЗБИТАЯ КОРОЛЕВА
МАТИЛЬДА ИЗ ФЛАНДРИИ
– Лучше я стану монахиней, чем буду принадлежать этому ублюдку!
Юный голос выкрикнул эти оскорбительные слова столь громко, что они отдались эхом в сводах парадного зала. Затем воцарилась тишина, которая обычно наступает после подобных вспышек. Все присутствующие стояли, затаив дыхание, и ждали.
Гилом слегка побледнел. Он медленно поднял руки и вцепился в свой украшенный золотом пояс. Зубы его были крепко сжаты, но глаза пылали. Граф Фландрии вскочил с места, он был вне себя.
– Дочь моя… как вы посмели! Вы забываетесь!
Добрые люди во Фландрии прозвали своего господина, Бодуэна V, «Добродушным», но сейчас он не выглядел таковым, и гнев, который слышался в его голосе, мог ужаснуть самого смелого человека, но, конечно, не Матильду. Она стояла, гордо выпрямившись, слегка опустив своенравный подбородок.
– Очень сожалею, отец мой, но, с вашего позволения, я не выйду за него замуж.
За этого человека… этого знатного и могущественного герцога Нормандии, этого двадцатилетнего принца, который был красив, как античный бог, и дружить с которым почитали за честь самые сильные мира сего! Среди присутствующих возник ропот, но Гилом не произнес ни слова. Некоторое время он смотрел мрачным взглядом на девушку, стоявшую перед ним в белом наряде и с тяжелыми золотыми косами, которые доходили почти до пола. Она казалась очень самоуверенной и красивой. Она была так прекрасна, что Гилом с первого взгляда понял, что любая женщина поблекнет рядом с ней. Он желал ее и просил у ее отца, который одобрил столь выгодную партию. Теперь же это сватовство на глазах всего блистательного общества было презрительно отвергнуто и само предложение было опозорено. И хотя внутри у него все кипело, герцог невольно восхищался ее гордым нравом, который свидетельствовал о породе.
Он слышал, как его люди перешептывались между собой. Для этих светловолосых гигантов, потомков викингов, оскорбление смывалось лишь кровью. Уже их руки потянулись к мечам, а глаза изучали, сколько вооруженных людей находится в дверях зала. Но всего лишь одним движением он заставил их замолчать. Бодуэн приказал своей дочери:
– Иди к себе.
Матильда безмолвно, но с горделивой медлительностью повиновалась и покинула зал. Проходя мимо отца, она склонила голову, но мимо герцога она прошла, высоко подняв ее, дабы показать всему миру, что отказывает ему в приветствии. Бодуэн подошел к своему гостю.
– Сын мой… – начал он. Но тот прервал его.
– Не стоит, граф, одаривать меня тем титулом, в котором мне только что было отказано. Мне известны ваши благие намерения. Не будем придавать значения тем словам, которые были здесь сказаны. Позвольте мне вас покинуть, я не намерен более оставаться.
Присутствующие, которые были взволнованы и немного разочарованы, учтиво отступили назад, когда он со своей свитой прошел к выходу. Норманны ушли, так ни разу и не обернувшись. Они вскочили на своих лошадей, которые были сильны как быки и могли галопом нести воинов в полном вооружении и в доспехах, и кавалькада без промедления покинула фламандский город.
Тем осенним вечером под затянутым тяжелыми облаками небом еще долго слышался грохот копыт варварской кавалерии.
Гийом не мог забыть нанесенного ему оскорбления, но не могла забыть его и Матильда. С опущенными поводьями он доскакал до своей Нормандии, до самого Бриона, который осаждал уже три года. То была ужасная, изнурительная осада, но Гийом был настойчив. Эта неподвластная ему, дикая страсть к юной княгине, которую он встретил при дворе владыки Франции Генриха I, заставила его покинуть свои войска, осаждавшие город, и с нетерпением направиться в Лилль преисполненным надежды.
Когда он после этого вернулся к стенам осажденной крепости, он не прибег к тем жестоким мерам, которые использовал ранее, дабы подавить мятеж знати. С первых дней его правления Нормандия страдала от междоусобиц и сам он часто оказывался на волосок от смерти. В Брионе Ги Бургундский руководил противостоянием, которое принесло ему спорный титул герцога. Для Нормандии и для тщеславия Гийома имела решающее значение скорая победа над ним. Но все это мгновенно было вытеснено из его сердца светловолосой девушкой. По возвращении Гийом стал более молчаливым и более замкнутым.
Роже де Монтгомери, который всегда сопровождал его, попытался сломать эту тревожную стену молчания, но потерпел поражение.
– Оставь меня в покое, – сказал Гийом, но таким угрожающим тоном, что тот мгновенно подчинился.
Во время невыносимых дней Божьего перемирия, которое начиналось в среду вечером и заканчивалось в понедельник рано утром (оно давало передышку осажденным и им приходилось сражаться лишь с голодом), было видно, как он объезжал на коне частоколы первой линии обороны, выкрашенные в голубой, зеленый и красный цвет. С непокрытой головой он проезжал через полевой лагерь, ни на кого не глядя. Вид у него был отсутствующий. На его руке, затянутой в перчатку, сидел сокол, которого он время от времени по привычке подбрасывал в воздух. Таинственно появлялась птица из пелены густого октябрьского тумана и вновь исчезала в красной листве какого-нибудь леса.
Когда же вновь пришло время приступа, он первым сел на коня и с воинственным кличем поднял свою боевую секиру, под ударами которой звенели доспехи и раскалывались шлемы. В дикой скачке вместе со своими закованными в железо всадниками он пытался прорвать оборону. Но его неистовство точно так же пугало приближенных, как к его печаль в дни примирения.
– Я спрашиваю себя, что же у него на сердце, – задумчиво сказал Одон из Бае своему сводному брату. – С тех пор, как он вернулся из Лилля, он сам не свой… такой мрачный… такой отсутствующий.
Роже де Монтгомери, который в этот момент упражнялся в метании дротика, лишь пожал плечами.
– Ему причинило боль оскорбление, которое там нанесли. Почему он не прислушивался ко мне? Он бы вновь обрел душевный покой.
– Что ты ему советовал?
– Отправиться с войском в Лилль, предать город огню, а жителей перебить. Что же касается девушки…
Он сделал паузу, не спеша отвел руку и метнул дротик, который совершенно разрушил сделанную из соломы мишень.
– Что же касается девушки?…
Грубый смех Монтгомери вспугнул ворона на соседнем дереве, который громко закаркал и улетел. Монтгомери поднял дротик и воткнул рядом с собой в землю.
– Он должен натешиться с ней вдоволь, а затем заколоть ее. Это и будет подобающей местью, да и другим не повадно будет.
Одон не возмутился, но покачал головой.
– Она девушка знатного происхождения. Король Франции приходится ей дядей, а Гийом не может вести против него войну, пока не навел порядок здесь. Это и печалит его…
Придворный шут Галле прислушался к их разговору. Он уронил красные мячи, которыми жонглировал перед этим, и, одним кувырком оказавшись рядом с господами, оскалил зубы.
– Вы заблуждаетесь, отважные рыцари. Наш герцог мечтает о любви, а не о мести. Он любит ее, – добавил он голосом Одона, – и это его печалит.
Монтгомери дал ему пинка, от которого Галле откатился к самому берегу реки.
– Что шут понимает в любви?
Прав был Галле, а не Одон. Гийом страдал от любви, от той любви, которая очень близка к ненависти. Он не мог вырвать из своего сердца образ этой прекрасной и жестокой девушки, и тоска по ней отравляла ему жизнь. Когда он засыпал, она являлась ему во сне со своими большими, ясными глазами, белой кожей, звонким голосом и изящным станом. Все чаще снилось ему, как после трудного дня битвы она лежит в его объятиях – нежная и покорная, свежая, как горный источник. От таких снов он пробуждался в смятении, задыхаясь, весь в поту. Тогда, как укус пчелы, его жалило воспоминание о нанесенном ему оскорблении. И он опять видел перед собой всю сцену: зал с фантастически расписанными стенами, светлые лица женщин, испитые лица мужчин и среди них лучезарный образ этой облаченной в белое надменной девушки, которая произносит презрительные слова. Ублюдок!.. Она назвала его ублюдком и тем самым разбередила старую рану.
Его бранили ублюдком за то, что он чересчур молодым приобрел власть и с тех пор должен был то как охотник, то как преследуемый, загнанный зверь, терпеливо, как ткач шерстяной нитью, сшивать рассеянные части своего герцогства. Позже он понял, что лишь собственная сила и мужество делают мужчину мужчиной. Тогда он из своей позорной клички сделал почетный титул и отныне подписывался – «Гийом Ублюдок».
Но в устах Матильды это слово вновь прозвучало презрительно и оскорбительно. С тех пор он часто представлял себе, что он убивает ее, хватает ее руками за белую шею, видит ужас в ее больших голубых глазах, слышит ее рыдания и, быть может, даже мольбы о пощаде… от подобных снов он тоже пробуждался, трепеща и полуобезумев от боли. Тогда он бросался к своему коню, вскакивал на него, несся во весь опор в черные густые леса и не успокаивался до тех пор, пока едва ли не до смерти загонял свою лошадь.
Но, увы, после бешеной скачки он ощущал, что его любовь стала еще крепче, а тоска столь сильной, что заглушала ненависть. Она воистину создана для него, эта гордая Матильда, и подходит ему во всем.
И по ночам, когда он лежал и бодрствовал в палатке, прислушиваясь к неспокойному сну людей и далекой перекличке стражи, случалось, что он, тоскуя, простирал к ней руки…
Он стал столь странным и отчужденным, что священники из его свиты крестились, столкнувшись с ним взглядом, хватались за четки и принимались твердить молитвы. Уже поговаривали, что герцогом Гийомом овладел злой дух, как это произошло с его отцом, герцогом Робертом. Ибо прежде, чем он отправился на покаяние в Святые Земли, его называли Роберт Дьявол.
Наконец, Брион пал. Однажды утром знамена, которые развевались на башнях замка, были спущены. При бледных лучах холодного утреннего солнца отряд всадников покинул полуразрушенную крепость и медленно, извиваясь как змея, спустился по горной тропе к реке Риели. Во главе отряда ехал мужчина огромного роста. У него было копье из ясеня, которое он упирал концом в бедро, щит на руке, а тело прикрывала сплошная кольчуга, сверкавшая на солнце, но на нем не было шлема. Шлем и длинный меч лежали на подушке, которую держал человек, ехавший за ним верхом. За ними следовал весь отряд воинов, и флажки на их пиках весело трепетали на ветру.
Человек, ехавший во главе войска, был бледен, кольчуга болталась на его изможденном теле, но в глубоко ввалившихся глазах светилась гордость. Ги Бургундский приехал в лагерь Гийома, чтобы вымолить пощаду своему обессиленному городу. Себе он пощады не просил.
Гийом не хотел платить кровью за кровь и помиловал его. Теперь же, когда очаг сопротивления был в конце концов потушен, он отправился в Руан, где его ждали большой прием и еще большее одиночество. Война хотя бы отвлекала его.
Вскоре жизнь Гийома сделалась невыносимой. Дворец был слишком велик, город слишком оживлен, и все праздновали его возвращение. Придворные ни на секунду не оставляли его в покое. Страна нуждалась в герцогине, он не мог вечно оставаться холостым. В то время, когда мужчины женились в семнадцать, а женщины выходили замуж в пятнадцать лет, он был еще девственником. Это был почти скандал, никто не понимал такой скромности и бездействия.
В его жизнь вмешивались все – его дядя, мать и даже нежная, добрая Арлет, дочь Жербера Фалазийского, которая вышла замуж за великого господина. Ему было ясно – медлить больше нельзя. Уже были названы имена девушек, на которых его хотели женить без его ведома. Каждое утро бароны называли имя новой невесты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36