Когда я наконец взглянул вверх, он лежал в дупле, высунув голову, видимо убитый наповал. Я быстро спустился на землю. Альма, вся исцарапанная, жаловалась на боль в правой ноге. Я испугался, не сломана ли нога, но, так как ступать на нее было не очень больно, на душе у меня стало легче. Альма проковыляла к подножию большого дерева и прилегла отдохнуть.
Предстояло решить несколько задач. Сумерки сгущались, вряд ли Альма сможет далеко пройти с больной ногой, и, наконец, в дупле лежало убитое животное. Мы посоветовались и решили, что до нашей вырубки все равно так далеко, что можно задержаться на несколько минут или даже часов – это ничего не изменит, потому что большую часть пути придется пройти в темноте, спеши не спеши. Мы подумали, что лучше всего снять добычу, пока светло, а Альма тем временем немного придет в себя и проверит, как ее слушается ушибленная нога.
Влезть на лишенное сучьев, абсолютно гладкое дерево было невозможно, хотя оно и клонилось под острым углом. Оно прогнило насквозь и внутри было полое, а у корней зияла дыра. Перебрав несколько вариантов, мы пришли к выводу, что быстрее всего просто срубить дерево. У нас было два хорошо отточенных мачете, да и рубить предстояло не так уж долго – вес ствола и сучьев поможет свалить прогнившее дерево. Я энергично взялся за дело. Но рубить дерево, даже вконец прогнившее, при помощи мачете – дело непростое, а древесина оказалась на удивление твердой. Сколько времени прошло после наступления темноты и как долго я трудился, я не заметил, но в конце концов дерево зловеще затрещало и свалилось, круша сучья.
Ночь была безлунная, и мы развели громадный костер из сухих сучьев. Сцена, думаю, фантастическая. Как только колоссальный скелет дерева рухнул, ломая подрост, я бросился бегом вдоль ствола искать дупло, но найти на упавшем дереве дупло, которое видел только наверху, оказалось очень трудно. Все мешало ориентироваться, и, пока я определил, где дупло, прошло несколько минут. У меня упало сердце – дупло оказалось глубоким и пустым. Что бы там ни сидело, оно наверняка провалилось вглубь, когда дерево падало. Вдруг там что-то шевельнулось; кто-то выглянул из дупла и был таков. Я крикнул Альме, чтобы принесла фонарь – к счастью, в рюкзаке для сборов был и фонарь. Ушибленная нога отошла, Альма двигалась с прежней легкостью; она вскочила, подбежала и подала мне фонарь. Я сунул фонарь в дупло и следом просунул голову.
Я смотрел в длиннющую трубу, заполненную коричневой трухой. У отверстия толпились отвратительные крупные амблипиги, хлыстоногие скорпионы, но далеко в глубине кто-то царапался и рычал. Альма вернулась к комлю дерева и подтвердила, что там кто-то есть.
Оставалось только одно. Мы загородили верхнее отверстие обломками сучьев, а потом развели огонь у комля и стали загонять дым в трубу при помощи моей рубашки. Когда огонь разгорелся, я побежал к верхнему отверстию, убрал несколько сучьев и стал ждать. Целую вечность внутри ничто не шевелилось, а потом из дупла на моем конце с превеликой осторожностью высунулась престранная личность. Глядя сверху вниз, я никак не мог сообразить, кто бы это был. Поначалу физиономия спряталась, потом, кашлянув совсем по-человечески, снова высунулась. Мордочка была длинная и острая. Я резко ударил рукояткой мачете прямо между ушей, потом повернул мачете, пригвоздил животное к месту и во весь голос позвал Альму. Она подбежала, взяла у меня фонарь, и я смог вытащить зверя наружу.
Это была носуха, или коати (Nasua vittata), хотя довольно необычная, мы таких еще не видели. Этих животных – нечто вроде енотов с кольчато-окрашенными хвостами и длинными мордочками – можно увидеть в любом зоопарке. Образ жизни зверя мне незнаком – я впервые столкнулся с ним в природной среде. Известно, что они живут на деревьях, плотоядны; есть сведения, что они питаются в основном птичьими яйцами.
Мы были в таком восторге от успеха, что совсем позабыли о своих трудностях, уселись на ствол и стали рассматривать добычу – это всегда увлекательно. Нужно хорошенько разобраться во всем до мелочей – наружные паразиты, железы, особенности окраса и так далее – все представляет большой интерес. Мы были поглощены осмотром несколько минут, потом вытащили сигареты.
Альма поднесла мне зажженную спичку, но не успел я прикурить, как она ахнула и отшатнулась. Я подскочил, решив, что из-под ствола выползает змея, но Альма не сводила глаз с кучи, сбитой падением листвы у меня под ногами.
– Айвен, смотри, там какой-то зверь! – сказала она, показывая туда пальцем.
Я ничего особенного не замечал.
– Да вон же, вон там! – сказала Альма, вспрыгивая на поверженное дерево. – Давай сюда мачете!
Потом она наклонилась и ткнула мачете во что-то, на что я смотрел в упор, но не видел. Оно было темное и высовывалось из-под дерева. Я наклонился, пощупал – мягкое, пушистое. И вправду, зверь!
Зверь был крепко зажат между сломанным кустарником и нижней частью ствола и, судя по всему, уже не дышал. Вырубив множество сучьев, мы наконец высвободили и вытащили тушу. Зверь был крупный, темно-бурый, весь покрыт равномерными серыми пятнышками – хищник из рода кошек, ягуарунди (Herpailurus jaguarondi). Один бок у него был весь в крови, я стер ее пучком листьев и увидел, что она сочится из многочисленных мелких ранок. Рассмотрев их, мы убедились, что это дырки от охотничьей картечи, и все стало ясно.
Это было то самое животное, в которое я стрелял и которое там же, наверху, погибло. Коати все время сидела в дупле, и мы слышали, когда подошли, шум сражения за дупло или за жизнь коати. Так мы разом добыли два ценнейших экземпляра. Особенно мы радовались второму – это одна из самых интересных небольших кошек, сильно варьирующая по размерам и окрасу, а экземпляров из Суринама в коллекциях было очень мало, если только они вообще есть.
Наконец-то мы с легким сердцем обратились к нашим личным проблемам. Ну и что же, что мы застряли в лесу на всю ночь, ведь добыча с лихвой вознаграждала нас. Подкрепившись шоколадом и увязав зверей тонкими лианами, так что их можно было тащить на плечах, мы пошли на юго-запад, зная, что рано или поздно выйдем на тропу золотоискателей, или на рельсы для вагонеток, проложенные к лагерю от станции железной дороги, или на саму железную дорогу. Два часа мы шли и карабкались по склонам без лишних разговоров, только разок остановились перекурить.
Должно быть, тут-то мы и заблудились. Направление мы выбрали правильное, но, неприметно забирая все больше к востоку, насколько можно было понять, прошли мимо старательской тропы – там, где она уже кончилась. Как бы то ни было, мы ее пропустили и брели дальше, изнемогая от усталости и жажды, еще несколько часов. За эти часы мы сильно пали духом, и я стал уже прикидывать, сколько времени понадобится, чтобы в темноте пройти расстояние, которое мы прошли утром при свете солнца. Подсчеты не сходились, да и пользы от них все равно никакой не было. Мы забрели в кошмарную местность с отвесными скалами и глубокими расщелинами, о существовании которой просто не подозревали.
Если три часа у нас ушло на добычу коати и ягуарунди, то проплутали мы, продираясь сквозь заросли, не меньше шести часов. Признаюсь, мы уже приняли решение устроиться на ночевку в лесу, как вдруг я заметил раскачивающийся между деревьями фонарь. Я схватил Альму за руку, и мы радостно ждали, когда он приблизится. Когда огонь стал ближе, я крикнул. Ответа не было, но огонек, все еще далекий, приближался.
Озадаченные, мы ждали, как вдруг, откуда ни возьмись, появился второй фонарик. Оба приближались очень быстро, хотя все еще, казалось, светили издалека. Внезапно они налетели прямо на нас и промчались мимо. Это были крохотные яркие огоньки, фонарики жуков-светляков. В их поразительном сходстве с далеким светом фонаря было что-то жуткое. Разочарованные, мы потащились дальше.
Вдруг мы вступили в долину фей и увидели незабываемое зрелище. И раньше фонарики плясали повсюду вокруг нас, но тут, в волшебной долине, их были мириады. На одном дереве они висели гирляндами, как лампочки на елке. Когда мы потрясли ветку, фонарики загорелись ярким зеленым светом, а потом жуки взлетели в воздух, при этом у них на концах брюшка вспыхнули янтарные огни. Это были те же самые жуки, которых мы собирали на Тринидаде.
В эту минуту я внезапно услышал очень заинтересовавший меня звук. Я поворачивался в разные стороны, приложив руки к ушам – да, точно, это жабы квакают хором где-то далеко справа. А мы, надо сказать, знали точно, что жабы, которые так квакают (Bufo paracnemis), в Суринаме никогда не живут в чаще леса. Они держатся на полянах, чаще всего на вырубках. Мы поспешили в ту сторону, где раздавалось кваканье. Оно слышалось все ближе и ближе, и мы с трудом пробивались через все более густые заросли кустарников, как вдруг совершенно неожиданно вышли на вырубку и увидели наш лагерь. В три часа ночи мы наконец попали домой – от бесконечных, изнурительных скитаний нас спасли экологические исследования местных лягушечьих популяций! Усталые и замученные, мы еле взобрались по крутому склону.
А теперь снова настала очередь истории с дурукули. Когда мы подошли к кухне, все еще ярко освещенной, встречать нас выбежал не один Ричи: целая толпа невысоких человечков выскочила нам навстречу, размахивая ружьями. Сначала мы перепугались, а потом узнали некоторых из наших индейских приятелей. Они вернулись в кухню вместе с нами и развязали мешок.
– Мы жди с найт-ап, – сказали они и показали зверька.
Мы были измучены до крайности, но не смогли удержаться от смеха: это была вовсе не дурукули, вообще не обезьяна и не мартышка, а кинкажу (Potos flavus). Индейцы стояли на своем, мы тоже не сдавались. Для них это была найт-ап, обезьянка, а для нас – кинкажу, родич енота, и все тут. Мы купили зверька и пообедали – скорее поужинали. День завершился.
Еще два зверя попали к нам на стоянке «девяносто один с половиной». Первый прибыл в небольшом ящичке с соблазнительной надписью: «Виски «Белая лошадь». Содержимое, в соответствии с надписью, оказалось сногсшибательным. Когда мы приподняли крышку, оттуда выглянула длинная мордочка, пара торчащих ушей и самые мутно-слезливые глазки, какие мне только доводилось видеть. Собственно, мордочки не было, было длиннющее рыльце. Зверек громко засопел и спрятался. Это самое большее, что можно ждать от этого зверька и ему подобных. Малый муравьед (Tamandua tetradactyla) – животное, у которого, несомненно, должны быть очень интересные привычки, если бы удалось наблюдать его в природных условиях.
До сих пор мне не везло, и мы видели только одного зверька из окна поезда по дороге в Парамарибо. Он оживленно копался в листве на конце толстой лианы, высунувшейся из зарослей.
Другой зверь пожаловал к нам сам, по доброй воле, хотя и был одним из самых робких созданий в Суринаме. Незадолго до отъезда из «девяносто первого с половиной» я встал пораньше и вышел в лес, окутанный утренней дымкой. С холма, на котором стоял наш дом, открывался чудесный вид. Луна еще не закатилась, а солнце не встало, но их слитного света было достаточно, чтобы высветить всю утопающую в зелени долину подо мной. В низинах лежали широкие заводи текучего, пушистого белого тумана. Мир безмолвствовал; даже насекомых словно поглотило всеобщее забытье. Листва все еще казалась резной черной плоской филигранью, а небо уже светилось светло-пурпурным и розовым сиянием.
На задах нашего дома послышались какие-то скребущие звуки. Я прислушался и подумал: «Кто это там возится?» Для мелких летучих мышей, обитающих на чердаке, звуки были слишком громкие, настойчивые. Я зашел за дом, чтобы выяснить, кто там скребется.
На коньке крытой дранкой крыши, вырисовываясь на фоне чистого утреннего неба, стоял на задних лапах зверь с мордой, похожей на клоунскую маску, и наносил в пустоту удары сжатыми кулачками – вылитый боксер, отрабатывающий удар, – при этом он громко сопел. Еще недостаточно рассвело, и я не понял, что это за зверь, но кое-какие догадки у меня были. Я сбегал за самодельной лестницей и влез на крышу. Догадки оправдались – это был цепкохвостый дикобраз (Coendon prehensilis). Однако как же он забрался на крышу, когда рядом с домом не было ни одного дерева? С какой стати это нелюдимое животное при ярком свете оказалось на крыше дома, где жил зоолог, было вообще недоступно моему пониманию.
Если получше разглядеть этого зверька, то можно убедиться, что у природы есть чувство юмора, похожее на наше с вами. Из всех потешных рожиц, смахивающих на мордочку крысы или какого-то другого грызуна, эта самая потешная. Достаточно было бы громадного розового носа и выпученных черных глазок, но ведь зверек еще и выкидывает разные фокусы, точь-в-точь как маленький человечек. Я так его и зову – Лесной Клоун. Он то встает на задние лапки и боксирует, как заправский боксер; то бродит, качаясь, как пьяница; то чихает, потом сердито бормочет что-то себе под нос или вдруг тащит сам себя за хвост, стоя на нем, и, конечно, валится навзничь. Все свои трюки, однако, он демонстрирует с глубочайшей серьезностью, и непременно в заключение по его и без того всегда озадаченной физиономии разливается выражение оскорбленного удивления. Но, несмотря на смехотворную наружность и шутовство, это животное очень хорошо приспособлено к своей стихии, хотя в неволе, как мы заметили, у него не хватает ума, чтобы вытащить собственные иглы из своих «ладошек», – он дожидается, пока они, вызвав болезненные гноящиеся язвы, не вывалятся сами собой.
Я вызвал «всех наверх», и мы изловили гостя. Он был помещен в прочную клетку, два дня бегал по ней трусцой, поглощая неимоверное количество орехов и фруктов, а потом всего за два часа прогрыз дыру почти в целый фут диаметром и вернулся в родные джунгли – возможно, чтобы сообщить своим собратьям, какие все-таки недотепы эти люди.
Ящики для снаряжения были сколочены. Мы упаковали все свои пожитки, а то, что не было нужно для работы в лесу, было отправлено на склад в Парамарибо. Закончены зарисовки, приведены в порядок записи, последних пойманных лягушек мы выпустили на волю. Я сидел и глядел на великие зеленые джунгли: молчаливые, притихшие под знойными лучами солнца, они уходили к горизонту зелеными волнами, громоздились валами буйной зелени. В мечтах я унесся далеко за горизонт, в бесконечность зеленых волн, в бескрайнее зеленое море – на сотни и сотни миль. Я был счастлив. Передо мной простиралось нечто осязаемое, реальное, живое, неподвластное человеку, быть может, до скончания веков неприступное для человеческой цивилизации. Какая-то странная птица монотонно кричала в лесу – какой знакомый голос! Он звенел, навсегда связанный с памятью о днях, проведенных у великих рек и малых речушек, о высоких сводах лесных соборов, о душистых купах водяных цветов. Он нес в себе что-то близкое к истинному покою.
Был полдень, и лес купался в ослепительных лучах солнца. Мухи сновали в неподвижном воздухе, какое-то варево кипело, булькая, на кухне – в маленькой, крытой пальмовыми листьями хижине, притулившейся на краю вырубки. В такие часы в тропическом лесу на высоту фута четыре над землей расстилается тишина. Поэтому мы все разом встрепенулись, услышав вдалеке скрип и дребезжание, возвещавшие о прибытии вагонетки с нашей еженедельной почтой. Мы ждали, прислушиваясь; стук колес приближался. С глубокой печалью мы встали из-за стола и пошли встречать почту.
Как мы и опасались, пришло письмо – ненавистная рука цивилизации дотянулась сюда, в чистую прелесть дикой природы. Это был безапелляционный вызов; обернутый в жалкий клочок бумаги, он пересекал нашу истинную жизнь, как перекресток – дорогу, внезапно отзывая нас обратно, в тот организованный сумасшедший дом, в котором, не сомневаюсь, нам суждено жить – ведь мы сами его устроили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Предстояло решить несколько задач. Сумерки сгущались, вряд ли Альма сможет далеко пройти с больной ногой, и, наконец, в дупле лежало убитое животное. Мы посоветовались и решили, что до нашей вырубки все равно так далеко, что можно задержаться на несколько минут или даже часов – это ничего не изменит, потому что большую часть пути придется пройти в темноте, спеши не спеши. Мы подумали, что лучше всего снять добычу, пока светло, а Альма тем временем немного придет в себя и проверит, как ее слушается ушибленная нога.
Влезть на лишенное сучьев, абсолютно гладкое дерево было невозможно, хотя оно и клонилось под острым углом. Оно прогнило насквозь и внутри было полое, а у корней зияла дыра. Перебрав несколько вариантов, мы пришли к выводу, что быстрее всего просто срубить дерево. У нас было два хорошо отточенных мачете, да и рубить предстояло не так уж долго – вес ствола и сучьев поможет свалить прогнившее дерево. Я энергично взялся за дело. Но рубить дерево, даже вконец прогнившее, при помощи мачете – дело непростое, а древесина оказалась на удивление твердой. Сколько времени прошло после наступления темноты и как долго я трудился, я не заметил, но в конце концов дерево зловеще затрещало и свалилось, круша сучья.
Ночь была безлунная, и мы развели громадный костер из сухих сучьев. Сцена, думаю, фантастическая. Как только колоссальный скелет дерева рухнул, ломая подрост, я бросился бегом вдоль ствола искать дупло, но найти на упавшем дереве дупло, которое видел только наверху, оказалось очень трудно. Все мешало ориентироваться, и, пока я определил, где дупло, прошло несколько минут. У меня упало сердце – дупло оказалось глубоким и пустым. Что бы там ни сидело, оно наверняка провалилось вглубь, когда дерево падало. Вдруг там что-то шевельнулось; кто-то выглянул из дупла и был таков. Я крикнул Альме, чтобы принесла фонарь – к счастью, в рюкзаке для сборов был и фонарь. Ушибленная нога отошла, Альма двигалась с прежней легкостью; она вскочила, подбежала и подала мне фонарь. Я сунул фонарь в дупло и следом просунул голову.
Я смотрел в длиннющую трубу, заполненную коричневой трухой. У отверстия толпились отвратительные крупные амблипиги, хлыстоногие скорпионы, но далеко в глубине кто-то царапался и рычал. Альма вернулась к комлю дерева и подтвердила, что там кто-то есть.
Оставалось только одно. Мы загородили верхнее отверстие обломками сучьев, а потом развели огонь у комля и стали загонять дым в трубу при помощи моей рубашки. Когда огонь разгорелся, я побежал к верхнему отверстию, убрал несколько сучьев и стал ждать. Целую вечность внутри ничто не шевелилось, а потом из дупла на моем конце с превеликой осторожностью высунулась престранная личность. Глядя сверху вниз, я никак не мог сообразить, кто бы это был. Поначалу физиономия спряталась, потом, кашлянув совсем по-человечески, снова высунулась. Мордочка была длинная и острая. Я резко ударил рукояткой мачете прямо между ушей, потом повернул мачете, пригвоздил животное к месту и во весь голос позвал Альму. Она подбежала, взяла у меня фонарь, и я смог вытащить зверя наружу.
Это была носуха, или коати (Nasua vittata), хотя довольно необычная, мы таких еще не видели. Этих животных – нечто вроде енотов с кольчато-окрашенными хвостами и длинными мордочками – можно увидеть в любом зоопарке. Образ жизни зверя мне незнаком – я впервые столкнулся с ним в природной среде. Известно, что они живут на деревьях, плотоядны; есть сведения, что они питаются в основном птичьими яйцами.
Мы были в таком восторге от успеха, что совсем позабыли о своих трудностях, уселись на ствол и стали рассматривать добычу – это всегда увлекательно. Нужно хорошенько разобраться во всем до мелочей – наружные паразиты, железы, особенности окраса и так далее – все представляет большой интерес. Мы были поглощены осмотром несколько минут, потом вытащили сигареты.
Альма поднесла мне зажженную спичку, но не успел я прикурить, как она ахнула и отшатнулась. Я подскочил, решив, что из-под ствола выползает змея, но Альма не сводила глаз с кучи, сбитой падением листвы у меня под ногами.
– Айвен, смотри, там какой-то зверь! – сказала она, показывая туда пальцем.
Я ничего особенного не замечал.
– Да вон же, вон там! – сказала Альма, вспрыгивая на поверженное дерево. – Давай сюда мачете!
Потом она наклонилась и ткнула мачете во что-то, на что я смотрел в упор, но не видел. Оно было темное и высовывалось из-под дерева. Я наклонился, пощупал – мягкое, пушистое. И вправду, зверь!
Зверь был крепко зажат между сломанным кустарником и нижней частью ствола и, судя по всему, уже не дышал. Вырубив множество сучьев, мы наконец высвободили и вытащили тушу. Зверь был крупный, темно-бурый, весь покрыт равномерными серыми пятнышками – хищник из рода кошек, ягуарунди (Herpailurus jaguarondi). Один бок у него был весь в крови, я стер ее пучком листьев и увидел, что она сочится из многочисленных мелких ранок. Рассмотрев их, мы убедились, что это дырки от охотничьей картечи, и все стало ясно.
Это было то самое животное, в которое я стрелял и которое там же, наверху, погибло. Коати все время сидела в дупле, и мы слышали, когда подошли, шум сражения за дупло или за жизнь коати. Так мы разом добыли два ценнейших экземпляра. Особенно мы радовались второму – это одна из самых интересных небольших кошек, сильно варьирующая по размерам и окрасу, а экземпляров из Суринама в коллекциях было очень мало, если только они вообще есть.
Наконец-то мы с легким сердцем обратились к нашим личным проблемам. Ну и что же, что мы застряли в лесу на всю ночь, ведь добыча с лихвой вознаграждала нас. Подкрепившись шоколадом и увязав зверей тонкими лианами, так что их можно было тащить на плечах, мы пошли на юго-запад, зная, что рано или поздно выйдем на тропу золотоискателей, или на рельсы для вагонеток, проложенные к лагерю от станции железной дороги, или на саму железную дорогу. Два часа мы шли и карабкались по склонам без лишних разговоров, только разок остановились перекурить.
Должно быть, тут-то мы и заблудились. Направление мы выбрали правильное, но, неприметно забирая все больше к востоку, насколько можно было понять, прошли мимо старательской тропы – там, где она уже кончилась. Как бы то ни было, мы ее пропустили и брели дальше, изнемогая от усталости и жажды, еще несколько часов. За эти часы мы сильно пали духом, и я стал уже прикидывать, сколько времени понадобится, чтобы в темноте пройти расстояние, которое мы прошли утром при свете солнца. Подсчеты не сходились, да и пользы от них все равно никакой не было. Мы забрели в кошмарную местность с отвесными скалами и глубокими расщелинами, о существовании которой просто не подозревали.
Если три часа у нас ушло на добычу коати и ягуарунди, то проплутали мы, продираясь сквозь заросли, не меньше шести часов. Признаюсь, мы уже приняли решение устроиться на ночевку в лесу, как вдруг я заметил раскачивающийся между деревьями фонарь. Я схватил Альму за руку, и мы радостно ждали, когда он приблизится. Когда огонь стал ближе, я крикнул. Ответа не было, но огонек, все еще далекий, приближался.
Озадаченные, мы ждали, как вдруг, откуда ни возьмись, появился второй фонарик. Оба приближались очень быстро, хотя все еще, казалось, светили издалека. Внезапно они налетели прямо на нас и промчались мимо. Это были крохотные яркие огоньки, фонарики жуков-светляков. В их поразительном сходстве с далеким светом фонаря было что-то жуткое. Разочарованные, мы потащились дальше.
Вдруг мы вступили в долину фей и увидели незабываемое зрелище. И раньше фонарики плясали повсюду вокруг нас, но тут, в волшебной долине, их были мириады. На одном дереве они висели гирляндами, как лампочки на елке. Когда мы потрясли ветку, фонарики загорелись ярким зеленым светом, а потом жуки взлетели в воздух, при этом у них на концах брюшка вспыхнули янтарные огни. Это были те же самые жуки, которых мы собирали на Тринидаде.
В эту минуту я внезапно услышал очень заинтересовавший меня звук. Я поворачивался в разные стороны, приложив руки к ушам – да, точно, это жабы квакают хором где-то далеко справа. А мы, надо сказать, знали точно, что жабы, которые так квакают (Bufo paracnemis), в Суринаме никогда не живут в чаще леса. Они держатся на полянах, чаще всего на вырубках. Мы поспешили в ту сторону, где раздавалось кваканье. Оно слышалось все ближе и ближе, и мы с трудом пробивались через все более густые заросли кустарников, как вдруг совершенно неожиданно вышли на вырубку и увидели наш лагерь. В три часа ночи мы наконец попали домой – от бесконечных, изнурительных скитаний нас спасли экологические исследования местных лягушечьих популяций! Усталые и замученные, мы еле взобрались по крутому склону.
А теперь снова настала очередь истории с дурукули. Когда мы подошли к кухне, все еще ярко освещенной, встречать нас выбежал не один Ричи: целая толпа невысоких человечков выскочила нам навстречу, размахивая ружьями. Сначала мы перепугались, а потом узнали некоторых из наших индейских приятелей. Они вернулись в кухню вместе с нами и развязали мешок.
– Мы жди с найт-ап, – сказали они и показали зверька.
Мы были измучены до крайности, но не смогли удержаться от смеха: это была вовсе не дурукули, вообще не обезьяна и не мартышка, а кинкажу (Potos flavus). Индейцы стояли на своем, мы тоже не сдавались. Для них это была найт-ап, обезьянка, а для нас – кинкажу, родич енота, и все тут. Мы купили зверька и пообедали – скорее поужинали. День завершился.
Еще два зверя попали к нам на стоянке «девяносто один с половиной». Первый прибыл в небольшом ящичке с соблазнительной надписью: «Виски «Белая лошадь». Содержимое, в соответствии с надписью, оказалось сногсшибательным. Когда мы приподняли крышку, оттуда выглянула длинная мордочка, пара торчащих ушей и самые мутно-слезливые глазки, какие мне только доводилось видеть. Собственно, мордочки не было, было длиннющее рыльце. Зверек громко засопел и спрятался. Это самое большее, что можно ждать от этого зверька и ему подобных. Малый муравьед (Tamandua tetradactyla) – животное, у которого, несомненно, должны быть очень интересные привычки, если бы удалось наблюдать его в природных условиях.
До сих пор мне не везло, и мы видели только одного зверька из окна поезда по дороге в Парамарибо. Он оживленно копался в листве на конце толстой лианы, высунувшейся из зарослей.
Другой зверь пожаловал к нам сам, по доброй воле, хотя и был одним из самых робких созданий в Суринаме. Незадолго до отъезда из «девяносто первого с половиной» я встал пораньше и вышел в лес, окутанный утренней дымкой. С холма, на котором стоял наш дом, открывался чудесный вид. Луна еще не закатилась, а солнце не встало, но их слитного света было достаточно, чтобы высветить всю утопающую в зелени долину подо мной. В низинах лежали широкие заводи текучего, пушистого белого тумана. Мир безмолвствовал; даже насекомых словно поглотило всеобщее забытье. Листва все еще казалась резной черной плоской филигранью, а небо уже светилось светло-пурпурным и розовым сиянием.
На задах нашего дома послышались какие-то скребущие звуки. Я прислушался и подумал: «Кто это там возится?» Для мелких летучих мышей, обитающих на чердаке, звуки были слишком громкие, настойчивые. Я зашел за дом, чтобы выяснить, кто там скребется.
На коньке крытой дранкой крыши, вырисовываясь на фоне чистого утреннего неба, стоял на задних лапах зверь с мордой, похожей на клоунскую маску, и наносил в пустоту удары сжатыми кулачками – вылитый боксер, отрабатывающий удар, – при этом он громко сопел. Еще недостаточно рассвело, и я не понял, что это за зверь, но кое-какие догадки у меня были. Я сбегал за самодельной лестницей и влез на крышу. Догадки оправдались – это был цепкохвостый дикобраз (Coendon prehensilis). Однако как же он забрался на крышу, когда рядом с домом не было ни одного дерева? С какой стати это нелюдимое животное при ярком свете оказалось на крыше дома, где жил зоолог, было вообще недоступно моему пониманию.
Если получше разглядеть этого зверька, то можно убедиться, что у природы есть чувство юмора, похожее на наше с вами. Из всех потешных рожиц, смахивающих на мордочку крысы или какого-то другого грызуна, эта самая потешная. Достаточно было бы громадного розового носа и выпученных черных глазок, но ведь зверек еще и выкидывает разные фокусы, точь-в-точь как маленький человечек. Я так его и зову – Лесной Клоун. Он то встает на задние лапки и боксирует, как заправский боксер; то бродит, качаясь, как пьяница; то чихает, потом сердито бормочет что-то себе под нос или вдруг тащит сам себя за хвост, стоя на нем, и, конечно, валится навзничь. Все свои трюки, однако, он демонстрирует с глубочайшей серьезностью, и непременно в заключение по его и без того всегда озадаченной физиономии разливается выражение оскорбленного удивления. Но, несмотря на смехотворную наружность и шутовство, это животное очень хорошо приспособлено к своей стихии, хотя в неволе, как мы заметили, у него не хватает ума, чтобы вытащить собственные иглы из своих «ладошек», – он дожидается, пока они, вызвав болезненные гноящиеся язвы, не вывалятся сами собой.
Я вызвал «всех наверх», и мы изловили гостя. Он был помещен в прочную клетку, два дня бегал по ней трусцой, поглощая неимоверное количество орехов и фруктов, а потом всего за два часа прогрыз дыру почти в целый фут диаметром и вернулся в родные джунгли – возможно, чтобы сообщить своим собратьям, какие все-таки недотепы эти люди.
Ящики для снаряжения были сколочены. Мы упаковали все свои пожитки, а то, что не было нужно для работы в лесу, было отправлено на склад в Парамарибо. Закончены зарисовки, приведены в порядок записи, последних пойманных лягушек мы выпустили на волю. Я сидел и глядел на великие зеленые джунгли: молчаливые, притихшие под знойными лучами солнца, они уходили к горизонту зелеными волнами, громоздились валами буйной зелени. В мечтах я унесся далеко за горизонт, в бесконечность зеленых волн, в бескрайнее зеленое море – на сотни и сотни миль. Я был счастлив. Передо мной простиралось нечто осязаемое, реальное, живое, неподвластное человеку, быть может, до скончания веков неприступное для человеческой цивилизации. Какая-то странная птица монотонно кричала в лесу – какой знакомый голос! Он звенел, навсегда связанный с памятью о днях, проведенных у великих рек и малых речушек, о высоких сводах лесных соборов, о душистых купах водяных цветов. Он нес в себе что-то близкое к истинному покою.
Был полдень, и лес купался в ослепительных лучах солнца. Мухи сновали в неподвижном воздухе, какое-то варево кипело, булькая, на кухне – в маленькой, крытой пальмовыми листьями хижине, притулившейся на краю вырубки. В такие часы в тропическом лесу на высоту фута четыре над землей расстилается тишина. Поэтому мы все разом встрепенулись, услышав вдалеке скрип и дребезжание, возвещавшие о прибытии вагонетки с нашей еженедельной почтой. Мы ждали, прислушиваясь; стук колес приближался. С глубокой печалью мы встали из-за стола и пошли встречать почту.
Как мы и опасались, пришло письмо – ненавистная рука цивилизации дотянулась сюда, в чистую прелесть дикой природы. Это был безапелляционный вызов; обернутый в жалкий клочок бумаги, он пересекал нашу истинную жизнь, как перекресток – дорогу, внезапно отзывая нас обратно, в тот организованный сумасшедший дом, в котором, не сомневаюсь, нам суждено жить – ведь мы сами его устроили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31