В таких случаях даже горячее сочувствие бессильно, и мы, облегчив по мере сил его страдания при помощи подручных средств и лекарств, поспешили доставить его в Парамарибо. А там я – надо же случиться такой глупости! – подхватил инфлюэнцу, свалился в постель и на некоторое время выбыл из строя.
XII. Среди тростников
Странная рыба, гигантская выдра и плоские жабы
Свой следующий временный дом мы построили, как нам показалось, на заросшем тростником берегу реки. Речушка, по которой мы поднимались вверх с натужным пыхтением, многие мили текла среди высокого леса, и вдруг мы вышли из зеленого коридора в пойму, где река вилась среди безлесных берегов. Вместо деревьев здесь росли гигантские тростники и травы, и, хотя безлесные участки тянулись всего ярдов на сто вдоль реки, вглубь леса они простирались больше чем на милю. Это был неожиданный, странный уголок, где потоки солнечного света, стрекотание миллионов насекомых и густой аромат прибрежных растений смешивались в почти осязаемый воздушный настой, действовавший одновременно на все органы чувств. За то время, что мы там пробыли, ветерок ни разу не тронул листву деревьев. Мне частенько казалось, что зелень вокруг растет буквально на глазах, со скоростью, грозящей в будущем задушить нас и стереть с лица земли наш след. Тростники и трава вымахали на наших глазах почти на целый фут!
Собственно говоря, мы попали сюда проездом, намереваясь работать гораздо дальше, а в этом местечке собирались только переночевать. Кроме того, проклятый цилиндр, единственная наша тягловая сила, подгадал как раз к тому моменту, когда мы вышли из леса, и со зловещим шипением и скрежетом отказался работать. Когда замерли лязганье и стук единственного поршня, а труба испустила последний гулкий вздох, кругом воцарилась полнейшая тишина. По открытой травянистой долине раскатистое эхо разносилось и вправо, и влево. Радостное стрекотание насекомых поднялось со всех сторон в предзакатном сиянии, но оно скорее усиливало, чем нарушало, тишину затерянного мирка. Когда мотор заглох (а это у него вошло в привычку), никто из нас долго не находил слов. Всех, особенно Фреда, удручала реальная перспектива провести долгие нудные часы за копанием в грязных, истекающих маслом внутренностях мотора. Мы начали было привыкать к безмолвию, когда Фред внезапно громко чертыхнулся, и тут даже Андре едва не потерял равновесия – таким громом прокатилось по обоим берегам, бесконечно повторяясь, слово «черт». Представьте, что вы от всей души выпалили это слово и услышали, как его со всех сторон повторяют с той же интонацией окружающие вас величавые деревья-великаны.
Наш маленький караван лениво плыл по инерции и наконец тихо приткнулся к небольшой илистой отмели. Громадные сердцевидные листья фантастического гигантского арума двинулись нам навстречу, пробираясь между нами, будто хотели ощупать наши лица. Золотой свет вечернего солнца создал такое мистически-прекрасное освещение, что мы сидели молча, созерцая закат. В цивилизованном мире непременно надо действовать, особенно в такие минуты, когда у вас произошла поломка в машине и это грозит перевернуть все ваши тщательно продуманные планы. Вся прелесть тропиков в том, что наслаждение красотой там неизмеримо важнее всех дел, а так как у нас было полно еды, воды и времени, то нам просто не пришло в голову, что можно или нужно что-нибудь предпринять.
Стая синих с красным ара, громко крича, пролетела над вершинами деревьев и опустилась на почти лишенные листьев ветви акации прямо у нас над головой. По свойственной им привычке они расселись парочками и принялись лущить длинные зеленые стручки, которые природа словно нарочно развесила гирляндами для их пропитания. Они болтали и перекликались крякающими голосами – ни дать ни взять, конкурс чревовещателей. Болтовня оказалась прилипчивой – Андре и Ричи бойко вступили в общий хор, и волшебное очарование рассеялось.
Со вздохом Фред открыл кожух мотора и заглянул в его дымное чрево. В эту минуту я глубоко ему сочувствовал, сознавая свою никчемность, так как помочь был не в силах. Я ничего не понимаю в машинах; научиться тоже не сумел, хотя, бог свидетель, старался как мог. Поэтому Фреду предстояло в одиночестве воскрешать наш сдохший цилиндр. А если ему это чудо не удастся, нам придется пройти на веслах до Парамарибо удручающе многозначное число миль. Бедняга Фред! Я преклоняюсь перед истинно британским упорством, с которым он снова и снова чинил треклятый цилиндр. Но на этот раз сочувствие меня одолело.
– Брось эту чертову штуку, – сказал я самым командирским голосом, какой смог из себя выжать.
Фред продолжал мрачно глядеть в недра мотора. Он редко отвечает, особенно когда сердит – а на этот раз он был сердит не на шутку.
– Право, не стоит, – уговаривал я. – Эта жестянка не заведется раньше чем через два часа. Посмотри, какая красота кругом. Заночуем здесь, и все. Брось, отвлекись.
– Ума не приложу, что еще там стряслось, – угрюмо пробормотал Фред. – Хоть бы кто мне сказал, что ему от меня нужно.
– Хррр-грак, хрр-грак, – послышалось в ответ из ближайшей заросли тростника.
Ответ подоспел настолько вовремя, что все мы покатились со смеху. Это подбодрило невидимого запевалу и компанию его приятелей. Зычные «хрр-грак» послышались со всех сторон, разносимые эхом по травянистой пойме.
– Новый вид лягушки, – заметила Альма. В тропических странах очень быстро начинаешь различать голоса самых разнообразных лягушачьих видов. Это вовсе не трудно. Одни лягушки дают двойной свисток, другие тикают, а некоторые такают; остальные издают звуки, которые на бумаге просто не изобразить.
– Ну вот, это решает дело, – сказал я. – Ричи, разводи огонь, пора перекусить.
Несколько минут спустя все были заняты, и про цилиндр благополучно забыли. На нашей маленькой флотилии жизнь текла очень приятно и вовсе не беспорядочно. Скатав занавеску с одной стороны яхты и завернув брезент на примыкающей к ней стороне лодки, мы объединяли свое жилое помещение впереди мотора с буфетной – пространством, занятым ящиками с пищевыми припасами, водой и сигаретами. Опустив занавес, мы получали закрытое помещение на корме яхты для мытья и переодевания; а на корме лодки прибили лист гофрированного железа. На нем можно было разводить костер и готовить пищу. Поближе к корме лодки располагались ящики с посудой и едой. Для дождливой погоды мы приспособили рабочий стол размерами почти в пять на два с половиной фута, который вдвигался в пазы и перекрывал почти все наше жилое помещение. Это создавало поразительно комфортабельную обстановку. В свободное от работы время мы главным образом удили – ловили пири на загнутые булавки, привязанные к бечевке на конце удилищ из пальмовых стеблей. Улов был скудный, зато удовольствия – бездна.
В этих местах водится разнообразнейшая и интереснейшая рыба. Эти самые пири (Serrasalmo piraya), в других странах Южной Америки известные под названием пирана, пиранья, пирайя и так далее, иногда ведут себя как кровожадные чудовища. Мальки треугольной формы и довольно мирного характера стайками мелькают среди тростников. Подрастая, они становятся все больше похожи на обычных рыб, но челюсти у них вырастают устрашающие. Обе – и верхняя, и нижняя – усажены рядами острых как бритва треугольных зубов. Когда челюсти смыкаются, зубы одной челюсти входят в промежутки между зубами другой челюсти, так что голова рыбы кончается сплошным полукруглым рядом тесно сомкнутых, как две пилы, клыков цвета слоновой кости. Пираньи – плотоядные в самом прямом смысле слова.
Как утверждают, можно спокойно плавать среди стаи этих зубастых чудищ, пока у вас кожа в целости, но, если на ней есть хоть одна царапина, пири немедленно нападают. Судя по тому, что мы видели собственными глазами возле места, называемого Републик, на реке Коропайн, результаты могут быть ужасные. Местные жители убили козу и по каким-то причинам выбросили одну ее ногу; мы проходили в лодке мимо и не могли разузнать причины такой явной расточительности. Человек, разделывавший тушу, швырнул этот кусок мяса в реку. Не успел он коснуться воды, как под ним началось что-то вроде извержения подводного вулкана и на месте, где никаких признаков присутствия рыб не было, замелькало множество серебристых тел, вырывавшихся из глубин темно-рыжих вод. Кость с мясом даже не успела погрузиться в воду. Она плясала на поверхности, порой выскакивая вверх, и в считанные минуты мясо просто растаяло у нас на глазах, только обглоданная окровавленная кость подпрыгивала в оранжевой пене.
Андре и Ричи дважды в день купались в любых реках и речушках, по которым мы проходили, хотя повсюду было полно пири. Это я знаю твердо, потому что, хотя рыболовы мы никудышные, в течение года мы выловили массу пири всех размеров. Но перед самым концом путешествия мы все пережили шоковое состояние. Нам повстречалась женщина, которую только что укусила пири; она стирала в реке белье, и громадная рыбина выскочила из воды и отгрызла кусок мяса, словно вырезав полусферу бритвой.
Но в этой стране водится рыба и пострашнее, по-латыни она называется Vandellia cirrhosa и обычно обитает в жабрах сомиков. Она крохотная, нитеобразная и по необъяснимой причине питает пристрастие к мочевой кислоте в любом виде. Когда животные или люди купаются или просто стоят в воде, это жуткое создание внедряется в мочевой канал и пробирается в мочевой пузырь. Случается, злодейка застревает в мочевом канале, а иногда погибает уже в мочевом пузыре своей жертвы, вызывая раздражение и воспаления, что сопровождается ужасной болью, а подчас приводит и к смерти.
Самая крупная из пресноводных рыб – арапаима (Arapaima gigas) – живет в реках Гвианы. Она вырастает до пятнадцати футов в длину, но ведет ленивый, придонный образ жизни. Еще там водится логолого. В одних районах так называют электрического угря, а в других – другую рыбу, менее интересную.
У электрического угря громадный запас электричества в природных батареях. Он может при их помощи давать исключительно сильные разряды, и такой удар, как уверял при нас доктора один фермер-бур, уложил на месте одну из его лошадей. Фермер рассказал, что лошадь, которую загнали в воду на мелком месте, чтобы напоить, выскочила, подогнув ноги, как пальцы в кулак, и свалилась, дрожа крупной дрожью. Не прошло и минуты, как она была мертва. Правда ли это, сказать не могу, но рассказ подтверждается другими свидетелями, видевшими действие ударов этого угря.
Во время упомянутой задержки в путешествии мы стали интересоваться рыбами. Между бортом яхты и илистой отмелью вода была достаточно мелкая и поэтому прозрачная, несмотря на темно-рыжий цвет. В первый же вечер, пока мы дожидались обеда, Альма заметила, что между корнями тростников расхаживают какие-то мелкие темные существа, напоминающие миниатюрных королевских крабов. Мы подумали, что это какие-то ракообразные – их мы собираем очень старательно, – и попробовали одного поймать. Но они разом исчезли и вернулись нескоро. Мы стали осторожнее и вытащили небольшие сачки. С помощью сачков и бесконечного терпения мы наконец оттеснили одно из существ на удобное место и поймали его.
Мы вытащили сачок с чувством глубокого удовлетворения, а я торжествовал, полагая, что изловил новый тип ракообразных. Как часто тешишь себя мечтами, что нашел недостающее звено, которое вымерло двенадцать геологических периодов назад! Я почти убедил себя, что у нас в сетке – первый живой трилобит; тщеславная глупость такого предположения понятна любому зоологу. Поэтому поведение нашей добычи меня несколько раздосадовало. Когда мы втащили на борт мокрую сеть, раздался громкий щелчок и весь муслин собрался в тугой комок. Мы стали дергать и расправлять ткань, соблюдая осторожность, чтобы драгоценная добыча не отбросила ножку или усик, как часто делают ракообразные. Но стоило нам освободить одну складочку, как раздавался щелчок и комок закручивался еще туже. Наконец у меня лопнуло терпение, и, применив силу, я резко развернул муслин. Щелчок – что-то выстрелилось из сачка и прыгнуло прямо на Альму. Альма пронзительно завизжала. Тогда нечто черненькое сигануло обратно на малую палубу, ловко юркнуло в щель между досками палубы и карбюратором мотора и скрылось в воде на дне трюма.
Тут начался чистый цирк: нам хотелось вернуть свою законную добычу, кроме того, у нас уже был печальный опыт, когда что-то живое утопало в этой воде и начинало разлагаться. Чтобы добраться до беглеца, пришлось перетаскать целую гору груза на лодку и снять весь палубный настил. Стемнело, обед был испорчен, и Ричи отказался нам помогать. И вот при свете керосиновых ламп, качающихся в темноте, мы бродим среди невидимых досок, скользких от машинного масла, в черной маслянистой воде примерно в фут глубиной и гоняем от кормы к носу и обратно нечто неизвестное и способное на любые сюрпризы. Переборки на яхте были из металла, с круглыми дырками дюйма два в диаметре, через которые трюмная вода свободно проникала в центральный отсек, где работала помпа. Таинственное существо проскальзывало в эти дырки с неимоверной легкостью.
Мы выкачали воду помпой, насколько смогли, но внизу осталась цепочка лужиц черного масла. В наилучших традициях создателей Британской империи мы уговорили простодушного туземца обследовать все лужицы по очереди голыми руками: деяние довольно постыдное, но все же увенчавшееся успехом – в конце концов мы вытащили чужими руками из грязи комок, который судорожно дышал. Когда мы его тщательно отмыли, это оказалось вовсе не ракообразное, а диковинная рыба.
Эта диковинка – сом-броняк (Doras cataphractus) – покрыта отчасти панцирем из чешуи, как крохотный осетр. Грудные плавники, изогнутые, как ятаганы, сделаны словно из крепкого, негнущегося, сплошного металла. Рыба может резко прижимать их к телу, а так как внутренние ребра снабжены рядом похожих на зубы шипов, то плавники могут не только удерживать, но и врезаться в самые крепкие предметы. При этом странная тварь еще выпускает из железы у основания плавников какую-то белую вязкую жидкость в большом изобилии. Да, мне редко приходилось видеть в природе такую совершенную приспособленность к среде обитания.
Наконец мы все-таки пообедали на крыше, и, признаюсь откровенно, я воспользовался первой возможностью и самым неуклюжим предлогом – кажется, сбором хвороста, что прекрасно мог взять на себя Андре, – чтобы удрать в челноке, который был привязан сзади для мелких вылазок. Во время обеда нам не мешали ни комары, ни песчаные мухи, а лягушки продолжали «хрр-гракать» оглушительным хором. Я весь был охвачен зоологическим любопытством, что весьма удачно сочеталось со столь же ярко выраженным отвращением к возне с досками палубного настила, перегрузке пожитков обратно на яхту и устройству ночлега. Поэтому я и спасся бегством на челноке, прихватив сильный фонарь, несколько длинных и тонких бутылок с навинчивающимися колпачками, сачок и запасное весло.
Рискуя выслушать упрек в том, что даю волю своему воображению, я все же хочу попытаться передать хоть отчасти то впечатление, которое производила на меня мистическая прелесть той ночи, как и многих других тропических ночей. Тихо опуская весло в черную, как тушь, воду, я гнал легкий челнок среди гибких, статных водяных растений, молчаливо стоящих в теплой тьме, и вдруг начисто отрешился от безнадежно запутанного клубка мирских забот, от политических интриг и коварных лодочных моторов и вступил в волшебную страну, полную мира и безмятежного спокойствия. Яркая золотая луна взошла над травами и озарила лощину, обводя мокрые ребра листьев ярким сиянием, как будто они светились собственным светом. Тени стали непроглядно черными, незнакомые птицы покрикивали в кронах деревьев, среди тростников мелькали светящиеся жуки, и кое-где узорные листья слегка качались, когда ленивое течение ласково трогало стебель, уходящий глубоко в воду. Безмолвие и покой обняли меня, и я плыл по течению в полной гармонии с миром, позабыв о реальности.
На этот раз моя отрешенность от бренного существования швырнула меня головой вперед в кучу листьев, кишевшую громадными муравьями, укус которых жег не хуже осиного жала. Я оскорбил прекрасную ночь самыми непозволительными выражениями, быстро отогнал челнок от берега, сбросил одежду и стал смахивать мучителей, опрокидывая бутылки, а в довершение всего встал коленом на весло и сломал его пополам. Когда мучения кончились и преследователей поглотила тьма, я прочно застрял в тростниках. И тут почти у самого моего уха раздалось зычное «хрр-грак!».
Я включил фонарь и долго шарил лучом вокруг, но не увидел ничего, кроме сплошной стены тростника. Попытался заглянуть дальше, но ведь челнок может превратиться в орудие пытки – как раз когда тебе нужно заглянуть в определенное место, он плывет самостоятельно в противоположную сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
XII. Среди тростников
Странная рыба, гигантская выдра и плоские жабы
Свой следующий временный дом мы построили, как нам показалось, на заросшем тростником берегу реки. Речушка, по которой мы поднимались вверх с натужным пыхтением, многие мили текла среди высокого леса, и вдруг мы вышли из зеленого коридора в пойму, где река вилась среди безлесных берегов. Вместо деревьев здесь росли гигантские тростники и травы, и, хотя безлесные участки тянулись всего ярдов на сто вдоль реки, вглубь леса они простирались больше чем на милю. Это был неожиданный, странный уголок, где потоки солнечного света, стрекотание миллионов насекомых и густой аромат прибрежных растений смешивались в почти осязаемый воздушный настой, действовавший одновременно на все органы чувств. За то время, что мы там пробыли, ветерок ни разу не тронул листву деревьев. Мне частенько казалось, что зелень вокруг растет буквально на глазах, со скоростью, грозящей в будущем задушить нас и стереть с лица земли наш след. Тростники и трава вымахали на наших глазах почти на целый фут!
Собственно говоря, мы попали сюда проездом, намереваясь работать гораздо дальше, а в этом местечке собирались только переночевать. Кроме того, проклятый цилиндр, единственная наша тягловая сила, подгадал как раз к тому моменту, когда мы вышли из леса, и со зловещим шипением и скрежетом отказался работать. Когда замерли лязганье и стук единственного поршня, а труба испустила последний гулкий вздох, кругом воцарилась полнейшая тишина. По открытой травянистой долине раскатистое эхо разносилось и вправо, и влево. Радостное стрекотание насекомых поднялось со всех сторон в предзакатном сиянии, но оно скорее усиливало, чем нарушало, тишину затерянного мирка. Когда мотор заглох (а это у него вошло в привычку), никто из нас долго не находил слов. Всех, особенно Фреда, удручала реальная перспектива провести долгие нудные часы за копанием в грязных, истекающих маслом внутренностях мотора. Мы начали было привыкать к безмолвию, когда Фред внезапно громко чертыхнулся, и тут даже Андре едва не потерял равновесия – таким громом прокатилось по обоим берегам, бесконечно повторяясь, слово «черт». Представьте, что вы от всей души выпалили это слово и услышали, как его со всех сторон повторяют с той же интонацией окружающие вас величавые деревья-великаны.
Наш маленький караван лениво плыл по инерции и наконец тихо приткнулся к небольшой илистой отмели. Громадные сердцевидные листья фантастического гигантского арума двинулись нам навстречу, пробираясь между нами, будто хотели ощупать наши лица. Золотой свет вечернего солнца создал такое мистически-прекрасное освещение, что мы сидели молча, созерцая закат. В цивилизованном мире непременно надо действовать, особенно в такие минуты, когда у вас произошла поломка в машине и это грозит перевернуть все ваши тщательно продуманные планы. Вся прелесть тропиков в том, что наслаждение красотой там неизмеримо важнее всех дел, а так как у нас было полно еды, воды и времени, то нам просто не пришло в голову, что можно или нужно что-нибудь предпринять.
Стая синих с красным ара, громко крича, пролетела над вершинами деревьев и опустилась на почти лишенные листьев ветви акации прямо у нас над головой. По свойственной им привычке они расселись парочками и принялись лущить длинные зеленые стручки, которые природа словно нарочно развесила гирляндами для их пропитания. Они болтали и перекликались крякающими голосами – ни дать ни взять, конкурс чревовещателей. Болтовня оказалась прилипчивой – Андре и Ричи бойко вступили в общий хор, и волшебное очарование рассеялось.
Со вздохом Фред открыл кожух мотора и заглянул в его дымное чрево. В эту минуту я глубоко ему сочувствовал, сознавая свою никчемность, так как помочь был не в силах. Я ничего не понимаю в машинах; научиться тоже не сумел, хотя, бог свидетель, старался как мог. Поэтому Фреду предстояло в одиночестве воскрешать наш сдохший цилиндр. А если ему это чудо не удастся, нам придется пройти на веслах до Парамарибо удручающе многозначное число миль. Бедняга Фред! Я преклоняюсь перед истинно британским упорством, с которым он снова и снова чинил треклятый цилиндр. Но на этот раз сочувствие меня одолело.
– Брось эту чертову штуку, – сказал я самым командирским голосом, какой смог из себя выжать.
Фред продолжал мрачно глядеть в недра мотора. Он редко отвечает, особенно когда сердит – а на этот раз он был сердит не на шутку.
– Право, не стоит, – уговаривал я. – Эта жестянка не заведется раньше чем через два часа. Посмотри, какая красота кругом. Заночуем здесь, и все. Брось, отвлекись.
– Ума не приложу, что еще там стряслось, – угрюмо пробормотал Фред. – Хоть бы кто мне сказал, что ему от меня нужно.
– Хррр-грак, хрр-грак, – послышалось в ответ из ближайшей заросли тростника.
Ответ подоспел настолько вовремя, что все мы покатились со смеху. Это подбодрило невидимого запевалу и компанию его приятелей. Зычные «хрр-грак» послышались со всех сторон, разносимые эхом по травянистой пойме.
– Новый вид лягушки, – заметила Альма. В тропических странах очень быстро начинаешь различать голоса самых разнообразных лягушачьих видов. Это вовсе не трудно. Одни лягушки дают двойной свисток, другие тикают, а некоторые такают; остальные издают звуки, которые на бумаге просто не изобразить.
– Ну вот, это решает дело, – сказал я. – Ричи, разводи огонь, пора перекусить.
Несколько минут спустя все были заняты, и про цилиндр благополучно забыли. На нашей маленькой флотилии жизнь текла очень приятно и вовсе не беспорядочно. Скатав занавеску с одной стороны яхты и завернув брезент на примыкающей к ней стороне лодки, мы объединяли свое жилое помещение впереди мотора с буфетной – пространством, занятым ящиками с пищевыми припасами, водой и сигаретами. Опустив занавес, мы получали закрытое помещение на корме яхты для мытья и переодевания; а на корме лодки прибили лист гофрированного железа. На нем можно было разводить костер и готовить пищу. Поближе к корме лодки располагались ящики с посудой и едой. Для дождливой погоды мы приспособили рабочий стол размерами почти в пять на два с половиной фута, который вдвигался в пазы и перекрывал почти все наше жилое помещение. Это создавало поразительно комфортабельную обстановку. В свободное от работы время мы главным образом удили – ловили пири на загнутые булавки, привязанные к бечевке на конце удилищ из пальмовых стеблей. Улов был скудный, зато удовольствия – бездна.
В этих местах водится разнообразнейшая и интереснейшая рыба. Эти самые пири (Serrasalmo piraya), в других странах Южной Америки известные под названием пирана, пиранья, пирайя и так далее, иногда ведут себя как кровожадные чудовища. Мальки треугольной формы и довольно мирного характера стайками мелькают среди тростников. Подрастая, они становятся все больше похожи на обычных рыб, но челюсти у них вырастают устрашающие. Обе – и верхняя, и нижняя – усажены рядами острых как бритва треугольных зубов. Когда челюсти смыкаются, зубы одной челюсти входят в промежутки между зубами другой челюсти, так что голова рыбы кончается сплошным полукруглым рядом тесно сомкнутых, как две пилы, клыков цвета слоновой кости. Пираньи – плотоядные в самом прямом смысле слова.
Как утверждают, можно спокойно плавать среди стаи этих зубастых чудищ, пока у вас кожа в целости, но, если на ней есть хоть одна царапина, пири немедленно нападают. Судя по тому, что мы видели собственными глазами возле места, называемого Републик, на реке Коропайн, результаты могут быть ужасные. Местные жители убили козу и по каким-то причинам выбросили одну ее ногу; мы проходили в лодке мимо и не могли разузнать причины такой явной расточительности. Человек, разделывавший тушу, швырнул этот кусок мяса в реку. Не успел он коснуться воды, как под ним началось что-то вроде извержения подводного вулкана и на месте, где никаких признаков присутствия рыб не было, замелькало множество серебристых тел, вырывавшихся из глубин темно-рыжих вод. Кость с мясом даже не успела погрузиться в воду. Она плясала на поверхности, порой выскакивая вверх, и в считанные минуты мясо просто растаяло у нас на глазах, только обглоданная окровавленная кость подпрыгивала в оранжевой пене.
Андре и Ричи дважды в день купались в любых реках и речушках, по которым мы проходили, хотя повсюду было полно пири. Это я знаю твердо, потому что, хотя рыболовы мы никудышные, в течение года мы выловили массу пири всех размеров. Но перед самым концом путешествия мы все пережили шоковое состояние. Нам повстречалась женщина, которую только что укусила пири; она стирала в реке белье, и громадная рыбина выскочила из воды и отгрызла кусок мяса, словно вырезав полусферу бритвой.
Но в этой стране водится рыба и пострашнее, по-латыни она называется Vandellia cirrhosa и обычно обитает в жабрах сомиков. Она крохотная, нитеобразная и по необъяснимой причине питает пристрастие к мочевой кислоте в любом виде. Когда животные или люди купаются или просто стоят в воде, это жуткое создание внедряется в мочевой канал и пробирается в мочевой пузырь. Случается, злодейка застревает в мочевом канале, а иногда погибает уже в мочевом пузыре своей жертвы, вызывая раздражение и воспаления, что сопровождается ужасной болью, а подчас приводит и к смерти.
Самая крупная из пресноводных рыб – арапаима (Arapaima gigas) – живет в реках Гвианы. Она вырастает до пятнадцати футов в длину, но ведет ленивый, придонный образ жизни. Еще там водится логолого. В одних районах так называют электрического угря, а в других – другую рыбу, менее интересную.
У электрического угря громадный запас электричества в природных батареях. Он может при их помощи давать исключительно сильные разряды, и такой удар, как уверял при нас доктора один фермер-бур, уложил на месте одну из его лошадей. Фермер рассказал, что лошадь, которую загнали в воду на мелком месте, чтобы напоить, выскочила, подогнув ноги, как пальцы в кулак, и свалилась, дрожа крупной дрожью. Не прошло и минуты, как она была мертва. Правда ли это, сказать не могу, но рассказ подтверждается другими свидетелями, видевшими действие ударов этого угря.
Во время упомянутой задержки в путешествии мы стали интересоваться рыбами. Между бортом яхты и илистой отмелью вода была достаточно мелкая и поэтому прозрачная, несмотря на темно-рыжий цвет. В первый же вечер, пока мы дожидались обеда, Альма заметила, что между корнями тростников расхаживают какие-то мелкие темные существа, напоминающие миниатюрных королевских крабов. Мы подумали, что это какие-то ракообразные – их мы собираем очень старательно, – и попробовали одного поймать. Но они разом исчезли и вернулись нескоро. Мы стали осторожнее и вытащили небольшие сачки. С помощью сачков и бесконечного терпения мы наконец оттеснили одно из существ на удобное место и поймали его.
Мы вытащили сачок с чувством глубокого удовлетворения, а я торжествовал, полагая, что изловил новый тип ракообразных. Как часто тешишь себя мечтами, что нашел недостающее звено, которое вымерло двенадцать геологических периодов назад! Я почти убедил себя, что у нас в сетке – первый живой трилобит; тщеславная глупость такого предположения понятна любому зоологу. Поэтому поведение нашей добычи меня несколько раздосадовало. Когда мы втащили на борт мокрую сеть, раздался громкий щелчок и весь муслин собрался в тугой комок. Мы стали дергать и расправлять ткань, соблюдая осторожность, чтобы драгоценная добыча не отбросила ножку или усик, как часто делают ракообразные. Но стоило нам освободить одну складочку, как раздавался щелчок и комок закручивался еще туже. Наконец у меня лопнуло терпение, и, применив силу, я резко развернул муслин. Щелчок – что-то выстрелилось из сачка и прыгнуло прямо на Альму. Альма пронзительно завизжала. Тогда нечто черненькое сигануло обратно на малую палубу, ловко юркнуло в щель между досками палубы и карбюратором мотора и скрылось в воде на дне трюма.
Тут начался чистый цирк: нам хотелось вернуть свою законную добычу, кроме того, у нас уже был печальный опыт, когда что-то живое утопало в этой воде и начинало разлагаться. Чтобы добраться до беглеца, пришлось перетаскать целую гору груза на лодку и снять весь палубный настил. Стемнело, обед был испорчен, и Ричи отказался нам помогать. И вот при свете керосиновых ламп, качающихся в темноте, мы бродим среди невидимых досок, скользких от машинного масла, в черной маслянистой воде примерно в фут глубиной и гоняем от кормы к носу и обратно нечто неизвестное и способное на любые сюрпризы. Переборки на яхте были из металла, с круглыми дырками дюйма два в диаметре, через которые трюмная вода свободно проникала в центральный отсек, где работала помпа. Таинственное существо проскальзывало в эти дырки с неимоверной легкостью.
Мы выкачали воду помпой, насколько смогли, но внизу осталась цепочка лужиц черного масла. В наилучших традициях создателей Британской империи мы уговорили простодушного туземца обследовать все лужицы по очереди голыми руками: деяние довольно постыдное, но все же увенчавшееся успехом – в конце концов мы вытащили чужими руками из грязи комок, который судорожно дышал. Когда мы его тщательно отмыли, это оказалось вовсе не ракообразное, а диковинная рыба.
Эта диковинка – сом-броняк (Doras cataphractus) – покрыта отчасти панцирем из чешуи, как крохотный осетр. Грудные плавники, изогнутые, как ятаганы, сделаны словно из крепкого, негнущегося, сплошного металла. Рыба может резко прижимать их к телу, а так как внутренние ребра снабжены рядом похожих на зубы шипов, то плавники могут не только удерживать, но и врезаться в самые крепкие предметы. При этом странная тварь еще выпускает из железы у основания плавников какую-то белую вязкую жидкость в большом изобилии. Да, мне редко приходилось видеть в природе такую совершенную приспособленность к среде обитания.
Наконец мы все-таки пообедали на крыше, и, признаюсь откровенно, я воспользовался первой возможностью и самым неуклюжим предлогом – кажется, сбором хвороста, что прекрасно мог взять на себя Андре, – чтобы удрать в челноке, который был привязан сзади для мелких вылазок. Во время обеда нам не мешали ни комары, ни песчаные мухи, а лягушки продолжали «хрр-гракать» оглушительным хором. Я весь был охвачен зоологическим любопытством, что весьма удачно сочеталось со столь же ярко выраженным отвращением к возне с досками палубного настила, перегрузке пожитков обратно на яхту и устройству ночлега. Поэтому я и спасся бегством на челноке, прихватив сильный фонарь, несколько длинных и тонких бутылок с навинчивающимися колпачками, сачок и запасное весло.
Рискуя выслушать упрек в том, что даю волю своему воображению, я все же хочу попытаться передать хоть отчасти то впечатление, которое производила на меня мистическая прелесть той ночи, как и многих других тропических ночей. Тихо опуская весло в черную, как тушь, воду, я гнал легкий челнок среди гибких, статных водяных растений, молчаливо стоящих в теплой тьме, и вдруг начисто отрешился от безнадежно запутанного клубка мирских забот, от политических интриг и коварных лодочных моторов и вступил в волшебную страну, полную мира и безмятежного спокойствия. Яркая золотая луна взошла над травами и озарила лощину, обводя мокрые ребра листьев ярким сиянием, как будто они светились собственным светом. Тени стали непроглядно черными, незнакомые птицы покрикивали в кронах деревьев, среди тростников мелькали светящиеся жуки, и кое-где узорные листья слегка качались, когда ленивое течение ласково трогало стебель, уходящий глубоко в воду. Безмолвие и покой обняли меня, и я плыл по течению в полной гармонии с миром, позабыв о реальности.
На этот раз моя отрешенность от бренного существования швырнула меня головой вперед в кучу листьев, кишевшую громадными муравьями, укус которых жег не хуже осиного жала. Я оскорбил прекрасную ночь самыми непозволительными выражениями, быстро отогнал челнок от берега, сбросил одежду и стал смахивать мучителей, опрокидывая бутылки, а в довершение всего встал коленом на весло и сломал его пополам. Когда мучения кончились и преследователей поглотила тьма, я прочно застрял в тростниках. И тут почти у самого моего уха раздалось зычное «хрр-грак!».
Я включил фонарь и долго шарил лучом вокруг, но не увидел ничего, кроме сплошной стены тростника. Попытался заглянуть дальше, но ведь челнок может превратиться в орудие пытки – как раз когда тебе нужно заглянуть в определенное место, он плывет самостоятельно в противоположную сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31