Ему, Жустиниано Дуарте да Роза, капитану Жусто, хозяину скота, магазина и бойцовых петухов. И однажды, прикупив земли, имея кредит в банке, доходные дома и престиж политического деятеля, Жустиниано станет полковником, таким богатым и влиятельным, как Гедесы. Вот тогда он заговорит с ними на равных и обсудит все создания, а может, и согласится на обмен, не чувствуя привкуса объедков. Однажды, но не сейчас.
– Тереза, иди сюда.
Услышав крик капитана, она замерла с утюгом в руке. Бой мой, дай силы всё вынести! Страх еще не оставил её, она вспомнила, как, завернувшись в простыню, она сбежала в первый раз. Почему бы не сбежать с Даниэлом подальше отсюда, от супружеской постели капитана, от него самого, от палматории, от плётки и утюга? От клеймения, которым он угрожает всем, кто отважится его обмануть, но кто осмелится? Безумной не нашлось. Но, обезумев, осмелилась Тереза. Она ставит утюг на стол, складывает белье, собирается с духом.
– Тереза! – В голосе звучит угроза.
– Уже иду.
Он вытягивает ноги, она снимает ботинки, носки, приносит таз с водой. Толстые потные ноги с грязными ногтями, с язвами и мозолями. А ноги Даниэла – всё равно что крылья ангела, чистые, сухие, благоухающие. Бежать с ним невозможно. Он сын судьи, человек городской, студент, почти дипломированный, почти доктор, она не годится ему ни в любовницы, ни в служанки, в столице таких пруд пруди. Но он называл её своей любовью, желанной, такой красивой он не встречал, она ему никогда не надоест, он хотел бы, чтобы она была с ним всю жизнь; стал бы он всё это говорить, если бы то не было правдой?
Она моет ноги капитану, моет тщательно и усердно, чтобы не вызвать и тени подозрения, чтобы, не дай Бог, не отменил он свою поездку в Баию, не посадил охранников в засаду и не заставил её стеречь, не воспользовался каленым железом для клеймения скота и женщин-изменниц. На петушиных боях она слышала, как хвастался капитан, показывая её друзьям, и повторял: «Пусть только попробует изменить мне, да ни одна не осмелится, а если осмелится, я поставлю ей клеймо хозяина и на морду, и на задницу, чтобы, даже умирая, помнила, кому принадлежит».
Капитан снимает пиджак, вынимает из-за пояса кинжал и револьвер. Этим утром после праздника Святого Жоана он попробовал объедки со стола Гедесов, так, для смены ощущений. Она хорошо двигает бедрами и вполне годна на час, не больше, для разнообразия, ведь разнообразие доставляет удовольствие. Но в супружеской постели ей не место, ни день, ни два, а тем более годы. Когда-нибудь, когда капитану надоест Тереза, он подарит её доктору Эмилиано Гедесу, от просера – просеру, получай и ешь, уважаемый доктор, объедки со стола капитана. Но сейчас нет, рядом с Гедесом сейчас он – никто. Но зато он, даже такой усталый, вернувшийся после ночи, проведенной за бутылкой кашасы и танцами, с утра – с зеленой новенькой девчонкой, только взглянув на Терезу, может приказать ей: «В постель, быстро!»
Он задирает ей юбку, стаскивает трусы, расстегивает ширинку и… Что это с ней? Она опять девушка? Проникнуть в неё всегда было непросто, и для него нет ничего хуже, чем женщина с распахнутыми настежь воротами. Пусть страшна лицом и телом, это не важно, это его не остановит. Но распахнутый настежь вход, ворота паровозного депо, кастрюля для кукурузной каши ему не нужна. Узкая щель, трудный проход – вот к чему привык капитан и такой хочет видеть Терезу. Но сегодня она совсем закрыта, ни щели, ни щелочки, девственница, опять девственница. Но, опытный с девственницами, капитан и сегодня одерживает победу. Тереза стоит двух золотых колец в ожерелье, но он не видит вспышек ненависти в черных, угольных глазах, обычно смотрящих со страхом.
38
Беспокойные и нетерпеливые дни провела Тереза перед отъездом капитана в Баию. Лишь один раз ей удалось поцеловаться с ангелом в полдень, и он подбодрил её, сказав, что поездка состоится. Накануне Дан оставил на прилавке магазина увядшую розу, и её трогательно поникшие лепестки придали сил Терезе, дали пережить пять дней томительного ожидания.
Даниэл приходил ежедневно и почти всегда в компании Жустиниано, они вели мужские беседы и громко смеялись, с бьющимся сердцем Тереза следила за каждым движением небесного посланника, желая увидеть проявление любви. Но, если капитана не было, юноша, едва появившись на пороге, тут же, одарив приказчиков американскими сигаретами, а Терезу томным взглядом и воздушным поцелуем, уходил, а пробудившаяся страсть теперь жаждала большего.
Полдничал он обычно у сестёр Мораэс, стол ломился от сластей и изысканных блюд: кажу, манго, жаки, гуайавы, ананасы, апельсины, бананы и все виды пирожных, не говоря уже о кокосовом молоке, прохладительных напитках, фруктовых ликёрах и прочем, и прочем. «Скромный полдник», – говорили сёстры. «Сказочный банкет», – делал комплимент Даниэл. В гостиной покрытое испанским покрывалом – воспоминание о прошлой роскоши – пианино стонало под пальцами Магды, ноты «Prima Carezza», «Турецкого марша» и «Le Lac de Come» – репертуар избранный и, к счастью, скудный; с цветным карандашом в руке Берта пыталась нарисовать его профиль. Вы находите, похоже? Очень, очень похоже, настоящий художник. Он аплодировал декламирующей Амалии, готовый на вс` Даниэл попросил её бисировать, когда она, дрожа от чувств, прочла из «In extremis»: «Уста, что целовали твои горячие уста! Под предлогом заботы о его ногтях Теодора взяла его руки в свои, коленками прижалась к коленям Дана, грудь нарочито выставила вперёд и чуть было не откусила щипчиками кончик пальца юноши; сёстры единодушно были против этой затеи Тео, но она настаивала на своём, ножницы, ацетон, она никогда не видела таких мягких рук.
Напудренные, накрашенные, надушенные сестры были наверху блаженства. В городе разделившиеся на группы кумушки вовсю судачили: одна предсказывала скорую помолвку Теодоры и Даниэла, попался-таки он в расставленные сети сестёр Мораэс, другая во главе с доной Понсианой де Азеведо считала, что он уже отведал Теодору и заедает изысканными блюдами и сластями, и потому, что сыт по горло, не станет пробовать всех остальных. Капитан же, будучи истинным свидетелем происходящего, пожалел болтливого и симпатичного студента – симпатичного, если не считать этих его штучек с женщинами: настоящий мужчина не будет французской собачкой – и напомнил Даниэлу, что Теодора может забеременеть. В ответ Дан рассказал несколько анекдотов, как в таких случаях избежать детей. Капитан умирал со смеху.
В день Святого Петра с утра пораньше Жустиниано зашел за Даниэлом в дом судьи, чтобы пригласить его на петушиные бои, и они уехали на грузовике. Обедали капитан и Тереза только вечером, когда капитан вернулся. Тереза, правда, еще питала надежду, что, пообедав, капитан поедет к Раймундо Аликате на фанданго, тогда бы они с Даниэлом могли провести праздничную ночь. Но капитан даже не переоделся, а в чем был, в том и отправился в пансион Габи выпить кружку пива. Вернулся он рано, чтобы лечь спать. С тяжелым сердцем Тереза вымыла ему ноги. Ей хотелось убежать из дома, найти Даниэла на улице, в доме судьи, у сестёр Мораэс, чтобы вместе с ним отправиться на край света. Она чувствовала себя такой несчастной, что не сразу осознала смысл сказанного Жустиниано: «Завтра утром я еду в Баию, приготовь вещи и чемодан». – «Сейчас приготовлю», – сказала она, вытирая ему ноги. «Не сейчас. Завтра утром!» Когда, вылив воду из таза, она вернулась, он уже был раздет и ждал её. Никогда капитан не чувствовал себя таким привязанным к супружеской постели, как с Терезой. Ведь другой такой привязанности, столь долгой и непроходящей, у него не было. Потому, что она красива? Потому, что хороша в постели? Потому, что она девочка? Потому, что непокорна? Этого никто не знал, даже сам капитан.
В течение десяти лет, которые дона Энграсия Виньяс де Мораэс прожила после смерти мужа, она, преданная и тоскующая, неукоснительно соблюдала праздник Святого Петра, покровителя вдов: с утра в церкви, вечером в гостиной дома. На улице горел большой костер, знатные родственники, многочисленные друзья, молодежь танцевали со всеми четырьмя девицами на выданье: Магдой, Амалией, Бертой, Теодорой. Теперь одинокие девицы, скорее старые девы, продолжали материнскую традицию: на мессе они ставили свечу перед образом Святого Петра, а вечером открывали гостиную. К ним заглядывали бедные родственники, редкие друзья, но ни одного молодого человека. Но в этот день Святого Петра праздник в доме Мораэс был несколько необычным. Местные кумушки судачили на все лады обо всём на свете, а Даниэл с угодливой влажной улыбкой мысленно находился по ту сторону улицы, где Тереза, выполняя свою обязанность, ложилась в постель с Жустиниано Дуарте да Роза.
На следующий день Тереза приготовила чемодан капитана, положив в него, как он приказал: голубой кашемировый костюм, сшитый для свадьбы и почти не надеванный, парадный костюм для приема в правительственном дворце штата на Второе июля. Белье, костюмы, несколько лучших рубашек на случай, если капитан там задержится.
Перед тем как отправиться на вокзал, капитан распорядился, чтобы Тереза и Шико Полподметки глядели за приказчиками в оба: когда хозяин в отъезде, они и уворовать могут – потащат продукты домой. Как обычно, когда капитан отлучался, Шико Полподметки обязан был спать при магазине на раскладушке, охраняя товары, а Тереза – в противоположной части дома, чтобы быть подальше от парня.
Что же касается Терезы, то ей строго-настрого запрещалось выходить из дома или магазина и болтать с покупателями. После ужина Шико должен был запираться в магазине, а Тереза в доме. Капитан не желает, чтобы о его женщине судачили, а есть для того повод или нет, ему безразлично.
Не сказав ни «до свидания», ни «до скорого» и не махнув рукой, капитан отправился на станцию, Шико Полподметки нёс его чемодан. В кармане пиджака, рядом с приглашением на праздник, лежало рекомендательное письмо к Розалии Варела, певице кабаре, специалистке в аргентинском танго и кое-чем еще весьма любопытном, как рассказывал Даниэл, и что очень четко выражено в стихах и музыке «Твой порочный рот, проститутка…».
За несколько минут до отъезда, уже переодетый и готовый к выходу, капитан вдруг заметил стоящую к нему спиной Терезу. Ощутив острое желание, подошел к ней сзади и, закинув ей юбку на голову, попрощался таким образом.
39
Восемь ночей провели на супружеском ложе капитана Даниэл и Тереза, причем одна из них длилась до воскресного утра, так как Шико Полподметки никак не мог очухаться после субботней попойки: он выпил две бутылки кашасы в магазине, заявив, что делает это в магазине потому, что не должен оставлять доверенные ему товары без присмотра, пока хозяин в отъезде.
С первым ударом колокола церкви Святой Анны, который вызванивал девять вечера – время любовных свиданий и уличных встреч, Даниэл подходил к дверям дома Жустиниано Дуарте да Роза. Уходил он, когда рассеивались ночные тени, но солнце еще не вставало. После возвращения домой спал до обеда, полдничать шёл к сестрам Мораэс, заходя по пути в магазин под предлогом получить у Шико сведения о капитане, но тот сообщал, что телеграммы о приезде капитана не было. Помпеу и Мухолову Дан приносил американские сигареты, Шико – монету, а Терезе посылал томный взгляд. Продолжая смущать сестёр сдержанными беседами, нерешительным поведением, Даниэл толстел на их кашах и сладостях; три сестры, что постарше, всё время вздыхали, Теодора разве что не тащила его за руку в постель, и, как знать, если бы не Тереза, вполне возможно, что Даниэл там и оказался бы, ведь Тео была такой легкомысленной и доступной.
Но тот, кто побывал в постели Терезы, остается ей верен, ей и той радости, что открыл ей, и ни о ком другом думать не может. Изнасилованная больше двух лет назад капитаном и с тех пор находящаяся в его власти, Тереза пребывала в вечном страхе, оставаясь чистой, невинной и доверчивой. Неожиданно проснувшаяся в ней женщина за быстро пролетевшие ночи познала удовольствие и расцвела. Раньше она была красивой девочкой, простой и естественной, теперь её лицо и тело, испытавшие наслаждение, преобразились, в глазах вспыхнул страстный огонь, тот самый, что раньше теплился и который Эмилиано Гедес заметил несколько месяцев назад. Кроме того, теперь она знала нежные слова, умела целоваться, ей открылся секрет, таящийся в ласках. И это было уже кое-что для того, кто ничего не имел, пусть немного, но ведь всё это для неё так неожиданно и внезапно открылось, между тем молодость Дана теперь уже не всегда позволяла готовить Терезу к любви медленно, получать и длить удовольствие до бесконечности. Порывистый и ненасытный Даниэл хорошо знал, что всему этому, как и его пребыванию в провинции, скоро придет конец – и краткая радость Терезы кончится. Тереза же ничего о том не знала и ничего не хотела ни знать, ни спрашивать, ни выяснять. Быть с ним, в его объятиях, удовлетворять его желания и свои, быть рабыней и царицей в одно и то же время – чего еще можно желать? Уехать с ним, конечно, это решено, зачем о чем-то спрашивать, что-то обсуждать. Даниэл – ангел небесный, маленький бог, само совершенство.
Он обещал, что возьмёт её с собой, освободит от надетого на нее капитаном ярма. Почему не сейчас, пока Жустиниано в отъезде? Но Дан ждет денег из Баии, это всё задерживает. Обещание неопределенное, объяснение – тем более, конкретно только его утверждение: в дураках останется капитан, он скоро узнает, кто настоящий мужчина, и постигнет разницу между храбростью и бахвальством.
Планы ни побега, ни будущей жизни не занимали много времени в эти короткие, предназначенные для наслаждения ночи. Тереза в юноше не сомневалась: зачем ему лгать? В первую же ночь, когда еще задыхающийся Даниэл положил ей на грудь голову, а Тереза уже пришла в себя, она попросила: «Увези меня отсюда, для тебя я могу быть хоть служанкой; с ним – никогда больше». Потом торжественно Даниэл поклялся: «Ты поедешь со мной в Баию, будь покойна». И подкрепил обещание продолжительным поцелуем.
Всё то грязное, что было с капитаном, с Даниэлом было небесным блаженством. Даниэл не говорил: «Открой рот», как это делал капитан, сжимая в руке плеть из семи кнутов, на каждом из которых десять узлов. Во вторую ночь – ах, почему не в первую, Дан! – он уложил её и просил лежать спокойно, не двигаясь, и языком, начиная с глаз, повел к уху и в ухо, по шее, по груди, каждой в отдельности, по рукам, покусывал её опускаясь все ниже и ниже по животу, не пропуская пупка, потом спускался к черному пучку волос, бедрам, ногам, стопам, каждому пальцу и снова по ногам, но теперь, поднимаясь вверх, по бедрам и, наконец, к секретному входу, трепетному цветку и… «Ах, Дан, я умру!» Вот после чего он попросил её сделать то же. И Тереза взяла сверкающую шпагу, ах! Пришел её смертный час; вот и хорошо!
Так, умирая от удовольствия и отдыхая на груди Дана, она говорила: «Я решила, что умру, должна умереть. Если я не уеду в Баию, я убью себя, повешусь на двери, с ним я никогда больше не буду. Если ты меня не возьмешь, не обманывай, скажи правду…»
В первый и последний раз она увидела его сердитым. Разве он не сказал, что возьмет? Она сомневается в нем? Разве он обманщик? И он велел ей молчать, не повторять больше этих слов, потому что нельзя портить радость данного им часа угрозами и подозрениями. Зачем портить ночь наслаждений, укорачивая её разговорами о смерти и несчастье? Каждому делу – свой час! Каждому разговору – своё место. И этому тоже научилась Тереза у студента-хориста Даниэла Гомеса и никогда его урока не забывала. О бегстве не спрашивала, не говорила и о веревке.
Даниэл не приказывал Терезе поворачиваться задом и вставать на четвереньки, как это делал капитан, нахлестывая её плетью, след от которой виден еще сегодня. В одну из их ночей Дан решил открыть для неё не только, как он выразился, земной рай, но и царство Небесное, соединив обе половинки, после чего поднявшаяся в воздух отважная птица опустилась в бронзовый колодец. Любовь моя! – сказала Тереза.
Так возродилась та, что умерла под ударами палматории, ремня, плетки, раскаленного утюга. Горечь, боль, страх постепенно уходили, забывались, каждая частица существа Терезы восстанавливалась, возрождалась, и вот без тени страха встала, поднялась во весь рост красивая Тереза Батиста, сам мё, сама отвага.
40
Ни Даниэл, ни кто другой не стал свидетелем того, как в девять часов вечера перед колокольным звоном Берта, самая страшненькая из четырех сестер, притащила в темную гостиную Магду и они вместе уселись у окна, прильнув к жалюзи.
– Вот он, смотри, идет, – сказала Берта, вновь, как всегда, почувствовав холод внизу живота.
Спрятавшись за жалюзи, они следили за движущейся темной тенью по улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Тереза, иди сюда.
Услышав крик капитана, она замерла с утюгом в руке. Бой мой, дай силы всё вынести! Страх еще не оставил её, она вспомнила, как, завернувшись в простыню, она сбежала в первый раз. Почему бы не сбежать с Даниэлом подальше отсюда, от супружеской постели капитана, от него самого, от палматории, от плётки и утюга? От клеймения, которым он угрожает всем, кто отважится его обмануть, но кто осмелится? Безумной не нашлось. Но, обезумев, осмелилась Тереза. Она ставит утюг на стол, складывает белье, собирается с духом.
– Тереза! – В голосе звучит угроза.
– Уже иду.
Он вытягивает ноги, она снимает ботинки, носки, приносит таз с водой. Толстые потные ноги с грязными ногтями, с язвами и мозолями. А ноги Даниэла – всё равно что крылья ангела, чистые, сухие, благоухающие. Бежать с ним невозможно. Он сын судьи, человек городской, студент, почти дипломированный, почти доктор, она не годится ему ни в любовницы, ни в служанки, в столице таких пруд пруди. Но он называл её своей любовью, желанной, такой красивой он не встречал, она ему никогда не надоест, он хотел бы, чтобы она была с ним всю жизнь; стал бы он всё это говорить, если бы то не было правдой?
Она моет ноги капитану, моет тщательно и усердно, чтобы не вызвать и тени подозрения, чтобы, не дай Бог, не отменил он свою поездку в Баию, не посадил охранников в засаду и не заставил её стеречь, не воспользовался каленым железом для клеймения скота и женщин-изменниц. На петушиных боях она слышала, как хвастался капитан, показывая её друзьям, и повторял: «Пусть только попробует изменить мне, да ни одна не осмелится, а если осмелится, я поставлю ей клеймо хозяина и на морду, и на задницу, чтобы, даже умирая, помнила, кому принадлежит».
Капитан снимает пиджак, вынимает из-за пояса кинжал и револьвер. Этим утром после праздника Святого Жоана он попробовал объедки со стола Гедесов, так, для смены ощущений. Она хорошо двигает бедрами и вполне годна на час, не больше, для разнообразия, ведь разнообразие доставляет удовольствие. Но в супружеской постели ей не место, ни день, ни два, а тем более годы. Когда-нибудь, когда капитану надоест Тереза, он подарит её доктору Эмилиано Гедесу, от просера – просеру, получай и ешь, уважаемый доктор, объедки со стола капитана. Но сейчас нет, рядом с Гедесом сейчас он – никто. Но зато он, даже такой усталый, вернувшийся после ночи, проведенной за бутылкой кашасы и танцами, с утра – с зеленой новенькой девчонкой, только взглянув на Терезу, может приказать ей: «В постель, быстро!»
Он задирает ей юбку, стаскивает трусы, расстегивает ширинку и… Что это с ней? Она опять девушка? Проникнуть в неё всегда было непросто, и для него нет ничего хуже, чем женщина с распахнутыми настежь воротами. Пусть страшна лицом и телом, это не важно, это его не остановит. Но распахнутый настежь вход, ворота паровозного депо, кастрюля для кукурузной каши ему не нужна. Узкая щель, трудный проход – вот к чему привык капитан и такой хочет видеть Терезу. Но сегодня она совсем закрыта, ни щели, ни щелочки, девственница, опять девственница. Но, опытный с девственницами, капитан и сегодня одерживает победу. Тереза стоит двух золотых колец в ожерелье, но он не видит вспышек ненависти в черных, угольных глазах, обычно смотрящих со страхом.
38
Беспокойные и нетерпеливые дни провела Тереза перед отъездом капитана в Баию. Лишь один раз ей удалось поцеловаться с ангелом в полдень, и он подбодрил её, сказав, что поездка состоится. Накануне Дан оставил на прилавке магазина увядшую розу, и её трогательно поникшие лепестки придали сил Терезе, дали пережить пять дней томительного ожидания.
Даниэл приходил ежедневно и почти всегда в компании Жустиниано, они вели мужские беседы и громко смеялись, с бьющимся сердцем Тереза следила за каждым движением небесного посланника, желая увидеть проявление любви. Но, если капитана не было, юноша, едва появившись на пороге, тут же, одарив приказчиков американскими сигаретами, а Терезу томным взглядом и воздушным поцелуем, уходил, а пробудившаяся страсть теперь жаждала большего.
Полдничал он обычно у сестёр Мораэс, стол ломился от сластей и изысканных блюд: кажу, манго, жаки, гуайавы, ананасы, апельсины, бананы и все виды пирожных, не говоря уже о кокосовом молоке, прохладительных напитках, фруктовых ликёрах и прочем, и прочем. «Скромный полдник», – говорили сёстры. «Сказочный банкет», – делал комплимент Даниэл. В гостиной покрытое испанским покрывалом – воспоминание о прошлой роскоши – пианино стонало под пальцами Магды, ноты «Prima Carezza», «Турецкого марша» и «Le Lac de Come» – репертуар избранный и, к счастью, скудный; с цветным карандашом в руке Берта пыталась нарисовать его профиль. Вы находите, похоже? Очень, очень похоже, настоящий художник. Он аплодировал декламирующей Амалии, готовый на вс` Даниэл попросил её бисировать, когда она, дрожа от чувств, прочла из «In extremis»: «Уста, что целовали твои горячие уста! Под предлогом заботы о его ногтях Теодора взяла его руки в свои, коленками прижалась к коленям Дана, грудь нарочито выставила вперёд и чуть было не откусила щипчиками кончик пальца юноши; сёстры единодушно были против этой затеи Тео, но она настаивала на своём, ножницы, ацетон, она никогда не видела таких мягких рук.
Напудренные, накрашенные, надушенные сестры были наверху блаженства. В городе разделившиеся на группы кумушки вовсю судачили: одна предсказывала скорую помолвку Теодоры и Даниэла, попался-таки он в расставленные сети сестёр Мораэс, другая во главе с доной Понсианой де Азеведо считала, что он уже отведал Теодору и заедает изысканными блюдами и сластями, и потому, что сыт по горло, не станет пробовать всех остальных. Капитан же, будучи истинным свидетелем происходящего, пожалел болтливого и симпатичного студента – симпатичного, если не считать этих его штучек с женщинами: настоящий мужчина не будет французской собачкой – и напомнил Даниэлу, что Теодора может забеременеть. В ответ Дан рассказал несколько анекдотов, как в таких случаях избежать детей. Капитан умирал со смеху.
В день Святого Петра с утра пораньше Жустиниано зашел за Даниэлом в дом судьи, чтобы пригласить его на петушиные бои, и они уехали на грузовике. Обедали капитан и Тереза только вечером, когда капитан вернулся. Тереза, правда, еще питала надежду, что, пообедав, капитан поедет к Раймундо Аликате на фанданго, тогда бы они с Даниэлом могли провести праздничную ночь. Но капитан даже не переоделся, а в чем был, в том и отправился в пансион Габи выпить кружку пива. Вернулся он рано, чтобы лечь спать. С тяжелым сердцем Тереза вымыла ему ноги. Ей хотелось убежать из дома, найти Даниэла на улице, в доме судьи, у сестёр Мораэс, чтобы вместе с ним отправиться на край света. Она чувствовала себя такой несчастной, что не сразу осознала смысл сказанного Жустиниано: «Завтра утром я еду в Баию, приготовь вещи и чемодан». – «Сейчас приготовлю», – сказала она, вытирая ему ноги. «Не сейчас. Завтра утром!» Когда, вылив воду из таза, она вернулась, он уже был раздет и ждал её. Никогда капитан не чувствовал себя таким привязанным к супружеской постели, как с Терезой. Ведь другой такой привязанности, столь долгой и непроходящей, у него не было. Потому, что она красива? Потому, что хороша в постели? Потому, что она девочка? Потому, что непокорна? Этого никто не знал, даже сам капитан.
В течение десяти лет, которые дона Энграсия Виньяс де Мораэс прожила после смерти мужа, она, преданная и тоскующая, неукоснительно соблюдала праздник Святого Петра, покровителя вдов: с утра в церкви, вечером в гостиной дома. На улице горел большой костер, знатные родственники, многочисленные друзья, молодежь танцевали со всеми четырьмя девицами на выданье: Магдой, Амалией, Бертой, Теодорой. Теперь одинокие девицы, скорее старые девы, продолжали материнскую традицию: на мессе они ставили свечу перед образом Святого Петра, а вечером открывали гостиную. К ним заглядывали бедные родственники, редкие друзья, но ни одного молодого человека. Но в этот день Святого Петра праздник в доме Мораэс был несколько необычным. Местные кумушки судачили на все лады обо всём на свете, а Даниэл с угодливой влажной улыбкой мысленно находился по ту сторону улицы, где Тереза, выполняя свою обязанность, ложилась в постель с Жустиниано Дуарте да Роза.
На следующий день Тереза приготовила чемодан капитана, положив в него, как он приказал: голубой кашемировый костюм, сшитый для свадьбы и почти не надеванный, парадный костюм для приема в правительственном дворце штата на Второе июля. Белье, костюмы, несколько лучших рубашек на случай, если капитан там задержится.
Перед тем как отправиться на вокзал, капитан распорядился, чтобы Тереза и Шико Полподметки глядели за приказчиками в оба: когда хозяин в отъезде, они и уворовать могут – потащат продукты домой. Как обычно, когда капитан отлучался, Шико Полподметки обязан был спать при магазине на раскладушке, охраняя товары, а Тереза – в противоположной части дома, чтобы быть подальше от парня.
Что же касается Терезы, то ей строго-настрого запрещалось выходить из дома или магазина и болтать с покупателями. После ужина Шико должен был запираться в магазине, а Тереза в доме. Капитан не желает, чтобы о его женщине судачили, а есть для того повод или нет, ему безразлично.
Не сказав ни «до свидания», ни «до скорого» и не махнув рукой, капитан отправился на станцию, Шико Полподметки нёс его чемодан. В кармане пиджака, рядом с приглашением на праздник, лежало рекомендательное письмо к Розалии Варела, певице кабаре, специалистке в аргентинском танго и кое-чем еще весьма любопытном, как рассказывал Даниэл, и что очень четко выражено в стихах и музыке «Твой порочный рот, проститутка…».
За несколько минут до отъезда, уже переодетый и готовый к выходу, капитан вдруг заметил стоящую к нему спиной Терезу. Ощутив острое желание, подошел к ней сзади и, закинув ей юбку на голову, попрощался таким образом.
39
Восемь ночей провели на супружеском ложе капитана Даниэл и Тереза, причем одна из них длилась до воскресного утра, так как Шико Полподметки никак не мог очухаться после субботней попойки: он выпил две бутылки кашасы в магазине, заявив, что делает это в магазине потому, что не должен оставлять доверенные ему товары без присмотра, пока хозяин в отъезде.
С первым ударом колокола церкви Святой Анны, который вызванивал девять вечера – время любовных свиданий и уличных встреч, Даниэл подходил к дверям дома Жустиниано Дуарте да Роза. Уходил он, когда рассеивались ночные тени, но солнце еще не вставало. После возвращения домой спал до обеда, полдничать шёл к сестрам Мораэс, заходя по пути в магазин под предлогом получить у Шико сведения о капитане, но тот сообщал, что телеграммы о приезде капитана не было. Помпеу и Мухолову Дан приносил американские сигареты, Шико – монету, а Терезе посылал томный взгляд. Продолжая смущать сестёр сдержанными беседами, нерешительным поведением, Даниэл толстел на их кашах и сладостях; три сестры, что постарше, всё время вздыхали, Теодора разве что не тащила его за руку в постель, и, как знать, если бы не Тереза, вполне возможно, что Даниэл там и оказался бы, ведь Тео была такой легкомысленной и доступной.
Но тот, кто побывал в постели Терезы, остается ей верен, ей и той радости, что открыл ей, и ни о ком другом думать не может. Изнасилованная больше двух лет назад капитаном и с тех пор находящаяся в его власти, Тереза пребывала в вечном страхе, оставаясь чистой, невинной и доверчивой. Неожиданно проснувшаяся в ней женщина за быстро пролетевшие ночи познала удовольствие и расцвела. Раньше она была красивой девочкой, простой и естественной, теперь её лицо и тело, испытавшие наслаждение, преобразились, в глазах вспыхнул страстный огонь, тот самый, что раньше теплился и который Эмилиано Гедес заметил несколько месяцев назад. Кроме того, теперь она знала нежные слова, умела целоваться, ей открылся секрет, таящийся в ласках. И это было уже кое-что для того, кто ничего не имел, пусть немного, но ведь всё это для неё так неожиданно и внезапно открылось, между тем молодость Дана теперь уже не всегда позволяла готовить Терезу к любви медленно, получать и длить удовольствие до бесконечности. Порывистый и ненасытный Даниэл хорошо знал, что всему этому, как и его пребыванию в провинции, скоро придет конец – и краткая радость Терезы кончится. Тереза же ничего о том не знала и ничего не хотела ни знать, ни спрашивать, ни выяснять. Быть с ним, в его объятиях, удовлетворять его желания и свои, быть рабыней и царицей в одно и то же время – чего еще можно желать? Уехать с ним, конечно, это решено, зачем о чем-то спрашивать, что-то обсуждать. Даниэл – ангел небесный, маленький бог, само совершенство.
Он обещал, что возьмёт её с собой, освободит от надетого на нее капитаном ярма. Почему не сейчас, пока Жустиниано в отъезде? Но Дан ждет денег из Баии, это всё задерживает. Обещание неопределенное, объяснение – тем более, конкретно только его утверждение: в дураках останется капитан, он скоро узнает, кто настоящий мужчина, и постигнет разницу между храбростью и бахвальством.
Планы ни побега, ни будущей жизни не занимали много времени в эти короткие, предназначенные для наслаждения ночи. Тереза в юноше не сомневалась: зачем ему лгать? В первую же ночь, когда еще задыхающийся Даниэл положил ей на грудь голову, а Тереза уже пришла в себя, она попросила: «Увези меня отсюда, для тебя я могу быть хоть служанкой; с ним – никогда больше». Потом торжественно Даниэл поклялся: «Ты поедешь со мной в Баию, будь покойна». И подкрепил обещание продолжительным поцелуем.
Всё то грязное, что было с капитаном, с Даниэлом было небесным блаженством. Даниэл не говорил: «Открой рот», как это делал капитан, сжимая в руке плеть из семи кнутов, на каждом из которых десять узлов. Во вторую ночь – ах, почему не в первую, Дан! – он уложил её и просил лежать спокойно, не двигаясь, и языком, начиная с глаз, повел к уху и в ухо, по шее, по груди, каждой в отдельности, по рукам, покусывал её опускаясь все ниже и ниже по животу, не пропуская пупка, потом спускался к черному пучку волос, бедрам, ногам, стопам, каждому пальцу и снова по ногам, но теперь, поднимаясь вверх, по бедрам и, наконец, к секретному входу, трепетному цветку и… «Ах, Дан, я умру!» Вот после чего он попросил её сделать то же. И Тереза взяла сверкающую шпагу, ах! Пришел её смертный час; вот и хорошо!
Так, умирая от удовольствия и отдыхая на груди Дана, она говорила: «Я решила, что умру, должна умереть. Если я не уеду в Баию, я убью себя, повешусь на двери, с ним я никогда больше не буду. Если ты меня не возьмешь, не обманывай, скажи правду…»
В первый и последний раз она увидела его сердитым. Разве он не сказал, что возьмет? Она сомневается в нем? Разве он обманщик? И он велел ей молчать, не повторять больше этих слов, потому что нельзя портить радость данного им часа угрозами и подозрениями. Зачем портить ночь наслаждений, укорачивая её разговорами о смерти и несчастье? Каждому делу – свой час! Каждому разговору – своё место. И этому тоже научилась Тереза у студента-хориста Даниэла Гомеса и никогда его урока не забывала. О бегстве не спрашивала, не говорила и о веревке.
Даниэл не приказывал Терезе поворачиваться задом и вставать на четвереньки, как это делал капитан, нахлестывая её плетью, след от которой виден еще сегодня. В одну из их ночей Дан решил открыть для неё не только, как он выразился, земной рай, но и царство Небесное, соединив обе половинки, после чего поднявшаяся в воздух отважная птица опустилась в бронзовый колодец. Любовь моя! – сказала Тереза.
Так возродилась та, что умерла под ударами палматории, ремня, плетки, раскаленного утюга. Горечь, боль, страх постепенно уходили, забывались, каждая частица существа Терезы восстанавливалась, возрождалась, и вот без тени страха встала, поднялась во весь рост красивая Тереза Батиста, сам мё, сама отвага.
40
Ни Даниэл, ни кто другой не стал свидетелем того, как в девять часов вечера перед колокольным звоном Берта, самая страшненькая из четырех сестер, притащила в темную гостиную Магду и они вместе уселись у окна, прильнув к жалюзи.
– Вот он, смотри, идет, – сказала Берта, вновь, как всегда, почувствовав холод внизу живота.
Спрятавшись за жалюзи, они следили за движущейся темной тенью по улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58