– Ты обязан… думаю, деньгами.
– Деньги на расходы семьи. Или ты думаешь, что жалованья судьи достаточно на наши расходы?
– Но не забывай, мой друг… – Снова её тон насмешлив. – Свои траты я покрываю с доходов, которые мне приносит полученное наследство, той малой части, что тебе не удалось бросить на ветер благодаря мне, чудом её спасшей.
Столько раз почтеннейший судья думал об этих деньгах и каждый раз реагировал одинаково: воздевал руки к небу, открывал рот для решительного протеста, но не протестовал, не произносил ни слова, точно, будучи жертвой самой большой несправедливости, даже не желал сопротивляться любому спорному обвинению ради защиты супружеского мира.
Чуть заметно улыбаясь, дона Беатрис устремляет свои миндалевидные глаза, которые, как считали в столице, ей очень шли, на покрытые лаком ногти, отводя их от мужа, бедняги, тщетно старавшегося выглядеть весёлым и даже улыбаться. Эустакио вызывал у Беатрис только сострадание: его высасывает любовница, а он прикидывается респектабельным и петушится, пишет стихи, старый рогоносец. Правда, у капитана дрянь еще худшего сорта, она ему служит, прикрывает все его грязные дела и мерзости. Счастье еще, что в стране нет никаких политических перемен, и она, дона Беатрис, родственница Гедесов по материнской линии, тому гарантия. Это им, Гедесам, был обязан своим назначением на должность судьи бедный Эустакио, когда двенадцать лет назад установили факт банкротства и наследство доны Беатрис оказалось под угрозой, тогда это решение было единственно возможным, чтобы избежать развода и позора. Дона Беатрис пожала плечами. Не будем говорить об этом и даже о доне Брижиде, она её, в общем-то, не интересует. И посетила только, чтобы исполнить общественный долг, поскольку приехала сюда к мужу на несколько дней, опять же исполняя всё тот же общественный долг и видя в том собственную выгоду: ни дети, ни тем более двоюродные братья не хотели бы видеть её разведенной или брошенной мужем. Этот мир полон условностей и правил игры, и их необходимо соблюдать, это известно всем.
Даниэл, любимец матери, её настоящая копия, вошел в гостиную, как ни в чем не бывало, с обаятельной улыбкой, хотя ему, Даниэлу, чтобы провести каникулы в обществе отца, пришлось расстаться с шестидесятилетней миллионершей, усыпанной кольцами и ожерельями, Перолой Шварц Леан. Надев маску циника и развратника, Дан был еще юнцом, мальчишкой.
Почувствовав натянутую обстановку в гостиной, Дан, не любивший ссор, споров и натянутых лиц, попытался разрядить обстановку:
– Я тут побродил по городу, как же грустно-то! Вроде бы не был целый век, почти забыл, какой он. Не понимаю, отец, как ты можешь торчать здесь безвыездно, ведь в Баии ты бываешь не более двух раз в году. С ума сойти можно! Я, конечно, закончу юридический факультет, как ты хочешь, но не проси меня стать судьей в провинции. Это какой-то ужас!
Дона Беатрис улыбнулась сыну.
– Твой отец, Дан, не честолюбив, он поэт. Умен, начитан, печатается в газетах и мог бы, использовав престиж моей фамилии, сделать политическую карьеру, но… не захотел, предпочел стать провинциальным судьей.
– Всё имеет свои положительные стороны, сын. – Почтеннейший судья облачился в мантию респектабельности.
– Верно, отец. – Даниэл согласился, вспомнив Белинью, с которой только что поздоровался на улице.
Дона Беатрис тут же поспешила переменить тему разговора. Поза Эустакио всегда действовала ей на нервы. Какая тоска!
– Ты, Дан, наверно, пробудил женские страсти? Много разбитых сердец, а? Сколько мужей и домашних очагов под угрозой? – Беатрис проявляла живой интерес к любовным делам сыновей, которые доверяли ей свои планы, и бывала соучастницей, когда Дан спутывался с одной из её подруг по картам.
– Да какие здесь женщины, мама? А видела бы, как держатся. А те, что торчат у окон? Никогда не видел ничего подобного. Но всё это интереса не вызывает.
– Так ничто тебя и не привлекло здесь? А говорят, здешние девушки – хоть и проститутки, но страстные. – Она повернулась к мужу. – Этот твой сын, Эустакио, победитель сердец номер один в столице.
– Преувеличение, отец, не верь, это говорит материнская любовь. Вот старушки ко мне неравнодушны, романтические связи. Ерунда, в общем.
Судья молча посмотрел на жену, сосредоточенно смотрящую на свои ногти, и на зевающего сына – они так похожи друг на друга и такие ему чужие. В конце концов, что у него в этом мире есть? Встречи с местными гениями, муки творчества, вечера и ночи в объятиях Белиньи. Нежная, заботливая Белинья, стыдливая и простодушная, правда, у неё двоюродный брат, это, конечно, грех, но…
Тут послышался стук в дверь, прибыла супруга префекта с визитом к супруге судьи. Даниэл поднялся и пошел бродить вокруг магазина капитана.
– Я неисправимый романтик, что тут поделаешь? – говаривал Даниэл во дворе факультета. Студент юридического, доктор безделья, с законченным курсом наук в кабаре, публичных домах, пансионах, высокий, стройный, томный красивый юноша. Глаза большие, печальные, с поволокой (раньше такие глаза по восточной моде были у доны Беатрис), блудливый взгляд, как говорили его сокурсники, полные чувственные губы, вьющиеся волосы, но в этой, несколько женской красоте было что-то болезненное. Дан стал любимцем проституток и элегантных дам высшего общества, многие из которых, сделав последние возможные пластические операции, уже вышли на финишную прямую. От тех и других он охотно принимал подарки и деньги и даже с гордостью их показывал – галстуки, пояса, часы, отрезы материи, крупные купюры, иллюстрируя ими свои пикантные, разгонявшие тоску на лекциях рассказы.
Заза Сладкий Ротик незаметно, чтобы не оскорбить его чувств, совала ему в карман пиджака большую часть своего дневного заработка; Дан заходил за ней на рассвете в дом терпимости Изауры Манеты, и они, спокойно спускаясь по улице Сан-Франсиско, шли в уютную комнату, цементный пол которой был устлан душистыми листьями питанги, постель накрыта чистыми простынями, пахнущими лавандой. Вот по дороге Заза и выбирала удобный момент положить ему в карман, но чтобы он не заметил, наивно думала она, эти самые деньги.
– Стоит мне прикинуться грустным – и денежки текут в мой карман, не нанося душевных ран, – говорил Даниэл.
Дона Асунта Менендес до Аррабал, сорокалетняя аппетитная дамочка, муж которой был владельцем хлебопекарни, выкладывала Дану подарки и деньги в постели, тут же объявляя их цену: это дорогой подарок, красавец, куча денег (она пользовалась скидкой в магазинах друзей мужа). Говорила, где товар изготовлен, и хвалила его качество: английский кашемир, контрабанда, вешала на голого Дана галстуки, покрывала его живот кредитками – вот так-то, красавец.
Имея прекрасные физические данные жиголо, внешность херувима, и легкомысленного, и порочного одновременно, владеющего всем необходимым из арсенала благородного ремесла: он хорошо танцевал, с легкостью болтал на любые темы, голос теплый, мягкий, обволакивающий, хорош в постели и с бутылкой, выпивоха в Баии, на Северо-Востоке, а может, и в Бразилии один из первых, – и вот при всех этих качествах профессионалом так и не стал, как признавался своим друзьям:
– Я неизлечимый романтик, что тут поделаешь? Влюбляюсь, как безумная корова, отдаю себя задаром и даже трачу собственные деньги. Где вы видели уважающего себя жиголо, тратящего деньги на женщин? Я дилетант, не более.
Друзья смеялись над подобным бесстыдством, Дан был неисправимым, пропащим человеком, беспардонным циником, хотя близкие утверждали, что иногда он увлекался по-настоящему, бросал богатых покровительниц и удобных любовниц. Его везение в любви было известно в студенческих и богемных кругах, ему приписывали любовниц, преувеличивая их число. Ведь, еще будучи подростком, Дан зарабатывал деньги у женщин и на женщин их тратил.
Дети почтеннейшего судьи приезжали повидать отца в далекий, глухой угол провинции очень редко. Доне Беатрис, блюдущей условности и хорошие манеры, неукоснительно следующей катехизису доводов и обетов, иногда все же удавалось привезти с собой одного из них; посещать отца и супруга было занятием нудным, но необходимым для хорошей репутации. Самый строптивый из них и самый занятый, Даниэл вот уже лет пять не садился в поезд с Восточного вокзала: «Почему я должен ехать в эту дыру и на целый месяц похоронить себя там заживо, мама? Ведь повидаться с отцом я смогу и тогда, когда он сам приедет, не говоря о том, что у меня целая программа на каникулы». И он отправлялся в Рио, Сан-Пауло, Монтевидео, Буэнос-Айрес, естественно, в компании щедрых поклонниц своей красоты и талантов и за их счет. Однако на этот раз доне Беатрис не пришлось его уговаривать. Даниэл сам принял решение: «Хочу переменить обстановку, мама!» Только так он мог освободиться от доны Перолы Шварц Леан, старухи, сохраняющей внешний вид благодаря косметике и дорогим украшениям. Жалкое подобие былой молодости, теперь уже даже не улыбающейся, так как кожа была подтянута на её лице так, что это не представлялось возможным, но богата чертовски и чертовски пахнет чесноком. Шестидесятилетняя сан-пауловская вдова, приехавшая посетить церкви Баии, встретила в церкви Святого Франциска юношу-студента; божественно прекрасного, и потеряла голову вместе со стыдом, сняла дом на побережье и стала осыпать его деньгами. А он, в свою очередь, тратил их на кокотку Таню, курносую мулатку, недавно появившуюся в публичном доме Тибурсии. Это было очередное сильное увлечение Даниэла.
И вот он устал и от той, и от другой. Исходивший от доны Перолы запах чеснока преследовал его, а её деньги и кокетство положили конец скромности, и она сделалась назойливой и требовательной, тогда как в костре страстей Дана дров было маловато. И он сбежал, уехал вместе с доной Беатрис на границу штата, где отец был жрецом правосудия и поэзии.
Сестра Веринья, только что ставшая Принцессой гимназии – титул королевы уплыл от неё из-за пристрастности жюри, – обратила внимание братьев на некоторые отцовские сонеты, опубликованные в литературном приложении к газете «Тарде».
– Мальчики, а наш старикан, похоже, большой знаток женщин и страстный их почитатель, в его стихах только и говорится о грудях, животе, молоке любви и всем прочем. Мне они нравятся, я считаю их сенсационными… Исайас, ты у нас знающий, скажи-ка, что подразумевает старик, употребляя… «които»?
Самый старший из них, Исайас, кончающий институт, помолвлен с дочерью одного видного политического деятеля, и ему уже обещана служба в сфере народного здравоохранения, не знает и не хочет знать о слове, что употребил его отец в сочетании с «които», уже одного «които» достаточно.
– Старику не хватает необходимой сдержанности, ведь он все-таки судья. Конечно, каждый в своей жизни совершает какие-то поступки, но никто о них не объявляет, тем более в стихах. – По внешнему виду и характеру Исайас – вылитый отец; да, Эустакио сам не понимает, что делает, с горечью говорит дона Беатрис, кто хочет, может обманываться на его счет, я-то его знаю.
Дан высказывает противоположное: пусть каждый делает то, что находит нужным, и оставьте всех в покое; если отцу приятно в эротических стихах воспевать свою деревенскую музу, пусть себе тешится, зачем критиковать его? Один-одинешенек в глухом городишке, где нет ни детей его, ни супруги, которые составили бы ему компанию, он убивает время, считая слоги, подбирая рифмы, и очень хорошо делает. А что же все-таки означает это слово? В этом доме нет даже плохонького словаря.
Сонеты у Дана вызвали любопытство, и, приехав в Кажазейрас, он попытался найти вдохновительницу пылких сонетов отца. О Белинье ему рассказал Маркос Лемос, служащий заводской конторы, коллега по литературному хобби; он же рассказал ему и о Терезе Батисте.
Когда в последний раз Дан в возрасте шестнадцати лет был в этих краях, он обнимался с девицами и даже замужними дамами везде, где придется: в коридоре, на танцульках, в гостях. Теперь же, проходя по Соборной площади или по главной улице, он видел дюжины этих несчастных молодых девиц, облепивших все окна города, подмигивающих и зазывно улыбающихся. Обреченные на безбрачие, одни из них спокойно ступали на путь разврата, другие впадали в истерию, сходили с ума или становились святошами. Даниэл еще никогда в жизни не видел такого количества святош и сумасшедших, такого количества самок, жаждущих самца. Если бы правительство города, сказал он Маркосу Демосу и Аиртону Аморину, занимая свои места на ассамблеях, действительно думало о здоровье и благополучии населения, ему бы следовало заключить контракт с полдюжиной крепких спортсменов и отдать их в распоряжение отчаявшихся молодых девиц. Аиртон Аморин, прожигатель жизни, зааплодировал идее.
– Прекрасно придумано, молодой человек. Только для нашего города нужно не полдюжины, а от двух до трех дюжин этих самых крепких чемпионов.
Хочешь весело провести каникулы, ухаживая за девушками, и к твоим услугам полное изобилие, большой выбор, но осторожно, нельзя совершить роковую ошибку и попасть на девственницу, она тут же примется кричать, что изнасилована, обесчещена, беременна и всё остальное. Станет требовать святого отца и судью, чтобы немедленно идти к венцу. Так вот он, сын судьи, этого не допустит. Девственницы не в его вкусе, он предпочитает замужних, любовниц или вообще свободных от каких-либо обязательств женщин. Да и от тяжелой домашней работы, бесконечных родов, постоянной скуки и апатии замужние здесь рано теряют привлекательность. Даниэл едва узнал ту, что всего пять лет назад при случайном знакомстве прижимал к своей груди. Теперь это была матрона с обвислой грудью и серым цветом лица. А та, хорошенькая, что с восточным разрезом глаз и лукавым взглядом, оказалась беззубой, когда открыла рот, чтобы ответить на его вопрос. Какой кошмар!
Кроме того, Дана не устраивала опасность скандала. Вообразите оскорбленного мужа, обнаружившего, что он рогоносец, да он тут же станет обвинять его, сына почтеннейшего судьи, его, который покусился разрушить счастливый христианский очаг, испачкать священный институт семьи, если не что-либо похуже, станет угрожать, что отомстит, убьет, будет преследовать, стрелять; Дан всегда был аллергиком к любому виду насилия.
Нет, он не мог подвергать себя подобным испытаниям со стороны оскорбленного родственника, как и не желал вызывать грубую ревность у примитивных жителей Северо-Востока, которые, как свидетельствует история, еще совсем недавно позор смывали только кровью. В столице же подобное случалось разве что в низших слоях общества, и то всё реже и реже; кроме того, существовала взаимная зависимость: чем любовь была сильнее, тем сильнее ярость обманутого мужа, выливалась же она в хорошую трепку неверной; но бывали случаи, когда тяжести рогов не выдерживал череп и пострадавший оставлял изменницу и уходил к другой, большая же часть богатых людей – богатство всегда облегчает жизнь – легко смотрела на подобные вещи. Даниэл – опытный в таких делах человек, ему можно верить. Но в здешних краях, где хозяева фазендейро и жагунсо, куда еще не пришла цивилизация, лучше всего с уважением и осторожностью обходить замужних дам, отдавая должное законно созданным семьям.
Однако в порядке компенсации существуют разные прочие виды связей – любовницы, наложницы, сожительницы, подруги. Так вот, эти связи, не освящаемые ни церковью, не фиксируемые представителями суда, а основывающиеся на любви и деньгах, не таят в себе никакой опасности, тем более насилия. Ну кто станет поднимать скандал из-за любовницы или убивать сожительницу? Согласно кодексу Даниэла, подобные связи не разрушают домашнего очага и не оскорбляют чести.
Быстрый анализ местных любовниц тут же обнаружил господствующий здесь дурной вкус: предпочтение отдавалось женщинам в теле, что считалось неотъемлемым знаком красоты, а так же кулинаркам, так как хорошая любовница должна была иметь золотые руки именно на кухне и называться служанкой, а в постели – малышкой, но никак не любовницей или всеми прочими синонимами этого слова.
Первая, светлая мулатка, каких много, пышнотелая, черты лица негритянки, рот жадный, глаза смотрят спокойно, ясно, что хороша в постели, видно по движению бедер, почти пять лет была подлинной супругой сборщика налогов Аиртона Аморина, в то время как настоящая была прикована к креслу-каталке и жила во мраке, не двигаясь, ожидая того момента, когда отойдет в лучший мир – для чего такая жизнь! – никому больше не принося неудобств, и Аиртон Аморин сможет спокойно смотреть в глаза судье и священнику – на всё воля нашей Матери Божьей, которой он поклоняется.
Вторая, тоже явно соперничающая с настоящей супругой, имела вкус к инцесту, речь идет о Белинье, сожительнице судьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Деньги на расходы семьи. Или ты думаешь, что жалованья судьи достаточно на наши расходы?
– Но не забывай, мой друг… – Снова её тон насмешлив. – Свои траты я покрываю с доходов, которые мне приносит полученное наследство, той малой части, что тебе не удалось бросить на ветер благодаря мне, чудом её спасшей.
Столько раз почтеннейший судья думал об этих деньгах и каждый раз реагировал одинаково: воздевал руки к небу, открывал рот для решительного протеста, но не протестовал, не произносил ни слова, точно, будучи жертвой самой большой несправедливости, даже не желал сопротивляться любому спорному обвинению ради защиты супружеского мира.
Чуть заметно улыбаясь, дона Беатрис устремляет свои миндалевидные глаза, которые, как считали в столице, ей очень шли, на покрытые лаком ногти, отводя их от мужа, бедняги, тщетно старавшегося выглядеть весёлым и даже улыбаться. Эустакио вызывал у Беатрис только сострадание: его высасывает любовница, а он прикидывается респектабельным и петушится, пишет стихи, старый рогоносец. Правда, у капитана дрянь еще худшего сорта, она ему служит, прикрывает все его грязные дела и мерзости. Счастье еще, что в стране нет никаких политических перемен, и она, дона Беатрис, родственница Гедесов по материнской линии, тому гарантия. Это им, Гедесам, был обязан своим назначением на должность судьи бедный Эустакио, когда двенадцать лет назад установили факт банкротства и наследство доны Беатрис оказалось под угрозой, тогда это решение было единственно возможным, чтобы избежать развода и позора. Дона Беатрис пожала плечами. Не будем говорить об этом и даже о доне Брижиде, она её, в общем-то, не интересует. И посетила только, чтобы исполнить общественный долг, поскольку приехала сюда к мужу на несколько дней, опять же исполняя всё тот же общественный долг и видя в том собственную выгоду: ни дети, ни тем более двоюродные братья не хотели бы видеть её разведенной или брошенной мужем. Этот мир полон условностей и правил игры, и их необходимо соблюдать, это известно всем.
Даниэл, любимец матери, её настоящая копия, вошел в гостиную, как ни в чем не бывало, с обаятельной улыбкой, хотя ему, Даниэлу, чтобы провести каникулы в обществе отца, пришлось расстаться с шестидесятилетней миллионершей, усыпанной кольцами и ожерельями, Перолой Шварц Леан. Надев маску циника и развратника, Дан был еще юнцом, мальчишкой.
Почувствовав натянутую обстановку в гостиной, Дан, не любивший ссор, споров и натянутых лиц, попытался разрядить обстановку:
– Я тут побродил по городу, как же грустно-то! Вроде бы не был целый век, почти забыл, какой он. Не понимаю, отец, как ты можешь торчать здесь безвыездно, ведь в Баии ты бываешь не более двух раз в году. С ума сойти можно! Я, конечно, закончу юридический факультет, как ты хочешь, но не проси меня стать судьей в провинции. Это какой-то ужас!
Дона Беатрис улыбнулась сыну.
– Твой отец, Дан, не честолюбив, он поэт. Умен, начитан, печатается в газетах и мог бы, использовав престиж моей фамилии, сделать политическую карьеру, но… не захотел, предпочел стать провинциальным судьей.
– Всё имеет свои положительные стороны, сын. – Почтеннейший судья облачился в мантию респектабельности.
– Верно, отец. – Даниэл согласился, вспомнив Белинью, с которой только что поздоровался на улице.
Дона Беатрис тут же поспешила переменить тему разговора. Поза Эустакио всегда действовала ей на нервы. Какая тоска!
– Ты, Дан, наверно, пробудил женские страсти? Много разбитых сердец, а? Сколько мужей и домашних очагов под угрозой? – Беатрис проявляла живой интерес к любовным делам сыновей, которые доверяли ей свои планы, и бывала соучастницей, когда Дан спутывался с одной из её подруг по картам.
– Да какие здесь женщины, мама? А видела бы, как держатся. А те, что торчат у окон? Никогда не видел ничего подобного. Но всё это интереса не вызывает.
– Так ничто тебя и не привлекло здесь? А говорят, здешние девушки – хоть и проститутки, но страстные. – Она повернулась к мужу. – Этот твой сын, Эустакио, победитель сердец номер один в столице.
– Преувеличение, отец, не верь, это говорит материнская любовь. Вот старушки ко мне неравнодушны, романтические связи. Ерунда, в общем.
Судья молча посмотрел на жену, сосредоточенно смотрящую на свои ногти, и на зевающего сына – они так похожи друг на друга и такие ему чужие. В конце концов, что у него в этом мире есть? Встречи с местными гениями, муки творчества, вечера и ночи в объятиях Белиньи. Нежная, заботливая Белинья, стыдливая и простодушная, правда, у неё двоюродный брат, это, конечно, грех, но…
Тут послышался стук в дверь, прибыла супруга префекта с визитом к супруге судьи. Даниэл поднялся и пошел бродить вокруг магазина капитана.
– Я неисправимый романтик, что тут поделаешь? – говаривал Даниэл во дворе факультета. Студент юридического, доктор безделья, с законченным курсом наук в кабаре, публичных домах, пансионах, высокий, стройный, томный красивый юноша. Глаза большие, печальные, с поволокой (раньше такие глаза по восточной моде были у доны Беатрис), блудливый взгляд, как говорили его сокурсники, полные чувственные губы, вьющиеся волосы, но в этой, несколько женской красоте было что-то болезненное. Дан стал любимцем проституток и элегантных дам высшего общества, многие из которых, сделав последние возможные пластические операции, уже вышли на финишную прямую. От тех и других он охотно принимал подарки и деньги и даже с гордостью их показывал – галстуки, пояса, часы, отрезы материи, крупные купюры, иллюстрируя ими свои пикантные, разгонявшие тоску на лекциях рассказы.
Заза Сладкий Ротик незаметно, чтобы не оскорбить его чувств, совала ему в карман пиджака большую часть своего дневного заработка; Дан заходил за ней на рассвете в дом терпимости Изауры Манеты, и они, спокойно спускаясь по улице Сан-Франсиско, шли в уютную комнату, цементный пол которой был устлан душистыми листьями питанги, постель накрыта чистыми простынями, пахнущими лавандой. Вот по дороге Заза и выбирала удобный момент положить ему в карман, но чтобы он не заметил, наивно думала она, эти самые деньги.
– Стоит мне прикинуться грустным – и денежки текут в мой карман, не нанося душевных ран, – говорил Даниэл.
Дона Асунта Менендес до Аррабал, сорокалетняя аппетитная дамочка, муж которой был владельцем хлебопекарни, выкладывала Дану подарки и деньги в постели, тут же объявляя их цену: это дорогой подарок, красавец, куча денег (она пользовалась скидкой в магазинах друзей мужа). Говорила, где товар изготовлен, и хвалила его качество: английский кашемир, контрабанда, вешала на голого Дана галстуки, покрывала его живот кредитками – вот так-то, красавец.
Имея прекрасные физические данные жиголо, внешность херувима, и легкомысленного, и порочного одновременно, владеющего всем необходимым из арсенала благородного ремесла: он хорошо танцевал, с легкостью болтал на любые темы, голос теплый, мягкий, обволакивающий, хорош в постели и с бутылкой, выпивоха в Баии, на Северо-Востоке, а может, и в Бразилии один из первых, – и вот при всех этих качествах профессионалом так и не стал, как признавался своим друзьям:
– Я неизлечимый романтик, что тут поделаешь? Влюбляюсь, как безумная корова, отдаю себя задаром и даже трачу собственные деньги. Где вы видели уважающего себя жиголо, тратящего деньги на женщин? Я дилетант, не более.
Друзья смеялись над подобным бесстыдством, Дан был неисправимым, пропащим человеком, беспардонным циником, хотя близкие утверждали, что иногда он увлекался по-настоящему, бросал богатых покровительниц и удобных любовниц. Его везение в любви было известно в студенческих и богемных кругах, ему приписывали любовниц, преувеличивая их число. Ведь, еще будучи подростком, Дан зарабатывал деньги у женщин и на женщин их тратил.
Дети почтеннейшего судьи приезжали повидать отца в далекий, глухой угол провинции очень редко. Доне Беатрис, блюдущей условности и хорошие манеры, неукоснительно следующей катехизису доводов и обетов, иногда все же удавалось привезти с собой одного из них; посещать отца и супруга было занятием нудным, но необходимым для хорошей репутации. Самый строптивый из них и самый занятый, Даниэл вот уже лет пять не садился в поезд с Восточного вокзала: «Почему я должен ехать в эту дыру и на целый месяц похоронить себя там заживо, мама? Ведь повидаться с отцом я смогу и тогда, когда он сам приедет, не говоря о том, что у меня целая программа на каникулы». И он отправлялся в Рио, Сан-Пауло, Монтевидео, Буэнос-Айрес, естественно, в компании щедрых поклонниц своей красоты и талантов и за их счет. Однако на этот раз доне Беатрис не пришлось его уговаривать. Даниэл сам принял решение: «Хочу переменить обстановку, мама!» Только так он мог освободиться от доны Перолы Шварц Леан, старухи, сохраняющей внешний вид благодаря косметике и дорогим украшениям. Жалкое подобие былой молодости, теперь уже даже не улыбающейся, так как кожа была подтянута на её лице так, что это не представлялось возможным, но богата чертовски и чертовски пахнет чесноком. Шестидесятилетняя сан-пауловская вдова, приехавшая посетить церкви Баии, встретила в церкви Святого Франциска юношу-студента; божественно прекрасного, и потеряла голову вместе со стыдом, сняла дом на побережье и стала осыпать его деньгами. А он, в свою очередь, тратил их на кокотку Таню, курносую мулатку, недавно появившуюся в публичном доме Тибурсии. Это было очередное сильное увлечение Даниэла.
И вот он устал и от той, и от другой. Исходивший от доны Перолы запах чеснока преследовал его, а её деньги и кокетство положили конец скромности, и она сделалась назойливой и требовательной, тогда как в костре страстей Дана дров было маловато. И он сбежал, уехал вместе с доной Беатрис на границу штата, где отец был жрецом правосудия и поэзии.
Сестра Веринья, только что ставшая Принцессой гимназии – титул королевы уплыл от неё из-за пристрастности жюри, – обратила внимание братьев на некоторые отцовские сонеты, опубликованные в литературном приложении к газете «Тарде».
– Мальчики, а наш старикан, похоже, большой знаток женщин и страстный их почитатель, в его стихах только и говорится о грудях, животе, молоке любви и всем прочем. Мне они нравятся, я считаю их сенсационными… Исайас, ты у нас знающий, скажи-ка, что подразумевает старик, употребляя… «които»?
Самый старший из них, Исайас, кончающий институт, помолвлен с дочерью одного видного политического деятеля, и ему уже обещана служба в сфере народного здравоохранения, не знает и не хочет знать о слове, что употребил его отец в сочетании с «които», уже одного «които» достаточно.
– Старику не хватает необходимой сдержанности, ведь он все-таки судья. Конечно, каждый в своей жизни совершает какие-то поступки, но никто о них не объявляет, тем более в стихах. – По внешнему виду и характеру Исайас – вылитый отец; да, Эустакио сам не понимает, что делает, с горечью говорит дона Беатрис, кто хочет, может обманываться на его счет, я-то его знаю.
Дан высказывает противоположное: пусть каждый делает то, что находит нужным, и оставьте всех в покое; если отцу приятно в эротических стихах воспевать свою деревенскую музу, пусть себе тешится, зачем критиковать его? Один-одинешенек в глухом городишке, где нет ни детей его, ни супруги, которые составили бы ему компанию, он убивает время, считая слоги, подбирая рифмы, и очень хорошо делает. А что же все-таки означает это слово? В этом доме нет даже плохонького словаря.
Сонеты у Дана вызвали любопытство, и, приехав в Кажазейрас, он попытался найти вдохновительницу пылких сонетов отца. О Белинье ему рассказал Маркос Лемос, служащий заводской конторы, коллега по литературному хобби; он же рассказал ему и о Терезе Батисте.
Когда в последний раз Дан в возрасте шестнадцати лет был в этих краях, он обнимался с девицами и даже замужними дамами везде, где придется: в коридоре, на танцульках, в гостях. Теперь же, проходя по Соборной площади или по главной улице, он видел дюжины этих несчастных молодых девиц, облепивших все окна города, подмигивающих и зазывно улыбающихся. Обреченные на безбрачие, одни из них спокойно ступали на путь разврата, другие впадали в истерию, сходили с ума или становились святошами. Даниэл еще никогда в жизни не видел такого количества святош и сумасшедших, такого количества самок, жаждущих самца. Если бы правительство города, сказал он Маркосу Демосу и Аиртону Аморину, занимая свои места на ассамблеях, действительно думало о здоровье и благополучии населения, ему бы следовало заключить контракт с полдюжиной крепких спортсменов и отдать их в распоряжение отчаявшихся молодых девиц. Аиртон Аморин, прожигатель жизни, зааплодировал идее.
– Прекрасно придумано, молодой человек. Только для нашего города нужно не полдюжины, а от двух до трех дюжин этих самых крепких чемпионов.
Хочешь весело провести каникулы, ухаживая за девушками, и к твоим услугам полное изобилие, большой выбор, но осторожно, нельзя совершить роковую ошибку и попасть на девственницу, она тут же примется кричать, что изнасилована, обесчещена, беременна и всё остальное. Станет требовать святого отца и судью, чтобы немедленно идти к венцу. Так вот он, сын судьи, этого не допустит. Девственницы не в его вкусе, он предпочитает замужних, любовниц или вообще свободных от каких-либо обязательств женщин. Да и от тяжелой домашней работы, бесконечных родов, постоянной скуки и апатии замужние здесь рано теряют привлекательность. Даниэл едва узнал ту, что всего пять лет назад при случайном знакомстве прижимал к своей груди. Теперь это была матрона с обвислой грудью и серым цветом лица. А та, хорошенькая, что с восточным разрезом глаз и лукавым взглядом, оказалась беззубой, когда открыла рот, чтобы ответить на его вопрос. Какой кошмар!
Кроме того, Дана не устраивала опасность скандала. Вообразите оскорбленного мужа, обнаружившего, что он рогоносец, да он тут же станет обвинять его, сына почтеннейшего судьи, его, который покусился разрушить счастливый христианский очаг, испачкать священный институт семьи, если не что-либо похуже, станет угрожать, что отомстит, убьет, будет преследовать, стрелять; Дан всегда был аллергиком к любому виду насилия.
Нет, он не мог подвергать себя подобным испытаниям со стороны оскорбленного родственника, как и не желал вызывать грубую ревность у примитивных жителей Северо-Востока, которые, как свидетельствует история, еще совсем недавно позор смывали только кровью. В столице же подобное случалось разве что в низших слоях общества, и то всё реже и реже; кроме того, существовала взаимная зависимость: чем любовь была сильнее, тем сильнее ярость обманутого мужа, выливалась же она в хорошую трепку неверной; но бывали случаи, когда тяжести рогов не выдерживал череп и пострадавший оставлял изменницу и уходил к другой, большая же часть богатых людей – богатство всегда облегчает жизнь – легко смотрела на подобные вещи. Даниэл – опытный в таких делах человек, ему можно верить. Но в здешних краях, где хозяева фазендейро и жагунсо, куда еще не пришла цивилизация, лучше всего с уважением и осторожностью обходить замужних дам, отдавая должное законно созданным семьям.
Однако в порядке компенсации существуют разные прочие виды связей – любовницы, наложницы, сожительницы, подруги. Так вот, эти связи, не освящаемые ни церковью, не фиксируемые представителями суда, а основывающиеся на любви и деньгах, не таят в себе никакой опасности, тем более насилия. Ну кто станет поднимать скандал из-за любовницы или убивать сожительницу? Согласно кодексу Даниэла, подобные связи не разрушают домашнего очага и не оскорбляют чести.
Быстрый анализ местных любовниц тут же обнаружил господствующий здесь дурной вкус: предпочтение отдавалось женщинам в теле, что считалось неотъемлемым знаком красоты, а так же кулинаркам, так как хорошая любовница должна была иметь золотые руки именно на кухне и называться служанкой, а в постели – малышкой, но никак не любовницей или всеми прочими синонимами этого слова.
Первая, светлая мулатка, каких много, пышнотелая, черты лица негритянки, рот жадный, глаза смотрят спокойно, ясно, что хороша в постели, видно по движению бедер, почти пять лет была подлинной супругой сборщика налогов Аиртона Аморина, в то время как настоящая была прикована к креслу-каталке и жила во мраке, не двигаясь, ожидая того момента, когда отойдет в лучший мир – для чего такая жизнь! – никому больше не принося неудобств, и Аиртон Аморин сможет спокойно смотреть в глаза судье и священнику – на всё воля нашей Матери Божьей, которой он поклоняется.
Вторая, тоже явно соперничающая с настоящей супругой, имела вкус к инцесту, речь идет о Белинье, сожительнице судьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58