..
Но вот смех прекратился. Помещик напоследок хохотнул, и лицо его снова искривилось от злобы.
- Кто ты такой? Что ты здесь делаешь? - рявкнул он. - Отвечай!
- Я меламед. Учу детей.
- Чему ты их учишь, как выкрадывать просвиру, как отравлять колодцы? Как употреблять христианскую кровь на мацу?...
- Боже упаси, ясновельможный! Это запрещено еврейским законом.
- Запрещено? Знаем! Проклятый ваш Талмуд учит, как обманывать христианский народ. Отовсюду вас выгнали, а наш король Казимир широко распахнул перед вами ворота. Но как вы нас отблагодарили? Вы устроили здесь новую Палестину. Вы поносите и проклинаете нас на вашем древнееврейском. Вы плюете на наши святыни. Вы десять раз на день хулите нашего Бога. Гайдамаки Хмельницкого проучили вас, но мало. Вы заодно с разбойниками-шведами, и с русскими, и с пруссаками, - со всеми врагами вашей отчизны. Кто разрешил тебе быть здесь, проклятый еврей?! - закричал Пилицкий, размахивая кулаком. - Это земля моя, не твоя! Мои родители пролили за нее кровь. Мне не надо, чтобы ты учил еврейских ублюдков, как осквернять мою отчизну, пожираемую всякой нечистью, отчизну, которая и так уже полумертва...
Пилицкий запнулся. Пена выступила у него на губах. Евреи снова согнулись, готовые вновь пасть ниц и молить о пощаде. С ужасом переглядываясь, члены общины делали друг другу знаки. Раввин поднял с земли свою ермолку и, не отряхнув, напялил на голову. Старуха, уронившая чепец, вновь надела его, хотя и набекрень. Холопы снова принялись трясти Гершона, то и дело приподнимая его за ворот, словно собираясь вытряхнуть из одежды. Служка все еще стоял с Торой в руках, раскачиваясь на немощных ногах. Всем стало ясно, что так просто не обойдется. Некоторые попытались заблаговременно улизнуть. Кто пошел прятаться, кто - запирать двери, закрывать лавку. Заметив, что евреи расходятся, помещик раскричался:
- Не разбегайтесь, еврейчики! Не убежать вам от меня! Я вас передушу, где бы вы ни были!... Я вас так проучу, что вы проклянете тот день, когда ваши вшивые матери выдавили вас из своего чрева!...
- Мы не разбегаемся, светлейший!...
- Мы не убегаем, благороднейший!...
- Тебя спрашивают, так отвечай! - заревел помещик на Якова.
К этому времени Яков уже не помнил, о чем его спрашивали. Пилецкий протянул руку, чтобы ухватить его за лацкан. Но Яков оказался слишком высок. Он лишь покорно склонил голову.
- Да простит меня ясновельможный пан, но я не помню, на что мне надо ответить.
Сам помещик, видно, тоже забыл. Он смотрел на Якова в замешательстве. Тут он обратил внимание, что этот еврей хорошо говорит по-польски, не искажает слова, как другие. У него вдруг пропала злоба и он ощутил нечто вроде стыда за сцену, которую только что разыграл перед этими жалкими, уцелевшими после расправы Хмельницкого, людьми. Аж слезы навернулись ему на глаза. Ведь он, Пилицкий, считал себя сердобольным и часто в уме сочинял молитвы, обращенные к Иисусу и апостолам. Смолоду он боялся, что долго не проживет. Какая-то старая гадалка предсказала ему раннюю смерть...
Пилицкий стал искать способа, как бы ему покончить с этой чертовщиной. На мгновение он прислушался к суматохе, творившейся внутри него. Он был теперь в равной мере способен и снова рассвирепеть, и просить прощения у этого Богом избранного, непокорного народа. Он почувствовал горечь во рту и щекотание в носу. Все это потому, что моя жизнь с вывихом, - как бы оправдывался он сам перед собой. - Эта женщина превратила меня в развалину. Ему в голову пришла неожиданная идея: расшвырять деньги среди этой толпы. Пусть видят, что он вовсе не такой уж Аман... Пилицкий схватился за кошелек, но вспомнил, что он пуст. От этого ему сделалось еще обиднее. Его охватила жалость к себе: "Вот до чего меня довели! В конце концов меня окончательно ограбят..." Пилицкий взглянул на старика с Торой и воскликнул: - Зачем вы Тору вытащили из синагоги? Чем она вам поможет? Лучше соблюдайте то, что в ней написано, чем заслонять ею ваше мошенничество". Неси Тору назад, старый бездельник!
- Унесите Тору! Унесите Тору! - раздалось со всех сторон. Евреи уже почуяли, что помещик смягчился. Служка в последний раз качнулся и исчез в дверях синагоги. Опасность как будто миновала, но холопы все еще держали Гершона, и барин мог в любую минуту снова впасть в ярость, в его взгляде была горечь... Казалось, глаза его ищут новую жертву. Вдруг откуда-то прибежала жена Якова, немая Сарра. Над своим набрякшим животом она держала поднятый фартук, полный щавельевых листьев. Сарра собирала на лужайке щавель. Она не слыхала как прискакал помещик, пропустила все это происшествие. И вот в одно мгновение она увидела карету, холопов, помещика и Якова, покорно стоящего с опущенной головой и с шапкой в руке. Она решила, что произошло то страшное и непоправимое, чего она все время боялась и, что преследовало ее по ночам в кошмарах. Якову хотят причинить зло... Из ее горла вырвался истошный крик. Она взмахнула руками и рассыпала свой щавель. Ее охватил ужас, подобный безумию. Она мигом прорвалась сквозь толпу, оттолкнула Якова и, бросившись к ногам помещика, разразилась такими рыданиями, что Пялицкий побледнел и стал пятиться назад. Сарра, лежа, подалась вперед и молниеносно схватив помещика за ноги, стала причитать:
- Смилостивься, барин! Господин мой! Он - все мое богатство! Я ношу его дитя в своем чреве... Лучше убей меня! Мою голову - за голову его!... Отпусти его, отпусти!...
- Кто она такая? Встань!...
- Прости его, барин, прости его! Он ни в чем не виноват! Он честный, он ясен как Божий день! Он святой человек! Святой человек!...
Яков нагнулся было, чтобы поднять ее, но руки у него отнялись. Только сейчас до него дошло, что Сарра выдала их тайну. Немая заговорила. Собравшиеся, в замешательстве, не сразу поняли, что произошло. Все словно оцепенели. Мужчины простерли руки, вскинули брови. Женщины схватившись за головы, водили вытаращенными глазами. Холопы отпустили на мгновение Гершона. Даже лошади, запряженные в карету, до сих пор стоявшие смирно, занятые своими, далекими от людей с их дрязгами, лошадиными мыслями, повернули головы с внезапным любопытством, вызываемым иногда у животных поступками людей... Гершон также в изумлении развел руками с оттенком досады, которую испытывает деспотическая натура, когда что-либо происходит независимо от него. Раввин принялся покачиваться, потирая руки оду о другую. Одна из женщин шлепнула себя по щекам.
- Люди добрые, не могу!...
- Это немая, ясновельможный пан!...
- Немая?!...
- Благороднейший пан, она нема как рыба! Нема и глуха!...
- Да, да, глуха, глуха! - неслось со всех сторон.
- Эй ты, раввин, ты ее знаешь за немую? - обратился Пилицкий к раввину.
- Да, ясновельможный пан. Она жена меламеда, она немая. Глухонемая. Это какое-то чудо. Настоящее чудо!...
- Ой, мамочки мои!...
- Дети, мне плохо!
И одна из женщин упала в обморок.
- Помогите ей, воды! Воды!
- Горе мне!
И еще одна лишилась чувств.
Яков наклонился и помог Сарре встать. Тело ее было бессильно. Руки и ноги не слушались. Яков кое-как поставил ее, взял, обхватив рукой подмышки. Ее голова упала ему на грудь. Она не то всхлипывала, не то икала и дрожала мелкой дрожью. Она уткнула лицо в плечо Якова, и плечо его сделалось теплым в к мокрым. Помещик оперся на рукоять своей шпаги.
- Это вы что же, еврейчики, представление мне здесь устраиваете?...
- Какое там представление, ясновельможный! Она до сих пор была нема и глуха...
- Да, да, мы все знаем, что она немая! - раздались голоса.
- И вы готовы поклясться?
- Еще бы, светлейший! Не станем же мы все врать!
- Послушай, ты, Яков, твоя жена немая?
Яков медленно поднял голову.
- Да, немая.
- Всегда?
- С тех пор как я на ней женился. При этом Яков сознавал, что не лжет. Она перестала разговаривать сразу после того, как они обвенчались. Тут все женщины разом закричали, свидетельствуя в том, что Сарра действительно немая. Некоторые клялись своими мужьями, детьми, собственной жизнью. Холопы разинули рты. Пилицкий колебался.
- Не верю, еврейчики, не верю! Это один из ваших хитрых фокусов. Вы хотите меня провести, сделать из меня дурачка... Помните, еврейчики, если окажется, что вы врете, я сдеру с вас шкуру живьем! Я всех вас загоню в вашу божницу и подожгу ее! Там вы понемногу испечетесь. Не будь мое имя Пилицкий!
- Любезнейший пан, это чистая правда!...
6.
Хотя Пилицкий утверждал, что не верит евреям, ему было ясно, что на этот раз они говорят правду. Он это видел по их лицам, по изумленным взглядам.
Произошло чудо, великое чудо!... С тех пор, как в Польше начались войны, вторжения, Адам Пилицкий ждал чуда. Только чудо могло спасти Польшу. Сопротивление Ходецкого в осажденном ченстоховском храме и поход генерала Стефана Чарнецкого против шведов - все это были чудеса, которые возродили Польшу, обновили веру в католицизм. Повсюду рассказывали удивительные случаи. Изображение мадонны плакало стекавшими в чашу настоящими слезами. Крест в одной церкви светился среди темной ночи. Давно павшие армии, в мундирах, которые уже не носили сто лет, сражались с врагами Польши и выбивали их из укрепленных позиций. Призрачные всадники скакали на призрачных конях. Польские воины, кости которых уже давно истлели, снова появлялись в авангарде на поле боя, в броне и в шлемах, с мечем и копьем. Монахи и монахини, души которых нивесть сколько времени отдыхали в раю, вновь обретали телесный облик и утешали народ, призывая к молитвам. Тут колокол на колокольне сам по себе начинал звонить, там промелькнула допотопная карета и исчезла, словно ее поглотила земля. То птица вдруг заговаривала человеческим языком, то объявлялась собака и выводила из западни батальон польских солдат. В одной деревне пошел красный, как кровь, дождь, в другой - выпал град из рыб и жаб. Был случай, когда священник в какой-то церкви остался без вина, необходимого для святой вечери, и тогда статуя, изображавшая Богородицу, отверзла уста, и из них потекло вино. В небе то и дело возникали разные видения. Огненные силуэты размахивали огненными копьями. Полуслепая старуха увидела в небе огненный корабль с огненным войском, а над кораблем развевалось знамя с польским гербом. Все эти знамения бодрили дух и укрепляли веру. Адам Пилицкий досадовал, что ему ни разу не привелось присутствовать при чуде. У дьявола имеются тысячи способов поставить под сомнение Божьи чудеса. Не раз, когда Пилицкий лежал ночью без сна в думал о положении страны, ему нашептывал Люцифер: "все рассказывают чудеса - и христиане, и даже неверующие турки. Но как понять то, что Бог дает богохульствующим протестантам силы, чтобы вести войны и одерживать победы? Почему он не насылает на них разные напасти как на фараона? Почему он не бросает на них камни с неба, как на Гота и Магога?" Бунт мужиков Пилицкого и наказание, которому он их подверг еще больше удручило его. Плакались вдовы и сироты. По ночам его преследовали повешенные с высунутыми языками, вытаращенными глазами и посиневшими ногами. Он стал страдать закупоркой сосудов в экземой, появились боли в голове и желудке. Были дни, когда Пилицкий звал смерть и даже хотел наложить на себя руки. Опьянение ему уже тоже не помогало. Плотские удовольствия перестали доставлять наслаждение. Он нуждался все в новых и новых возбудителях. Без них он делался немощным. Тереза, эта оголтелая ведьма, довела его до того, что ее измена будила а нем похоть. Она должна была рассказывать ему со всеми подробностями о всех своих похождениях. Когда ей больше не оставалось, что прибавить, он заставлял ее выдумывать дикие любовные авантюры. Муж и жена загнали себя в сети преступлений и безумия. Он подсовывал ей любовников, а она ему - любовниц. Она приходила смотреть, как он бесчестит крестьянских девушек, а он подслушивал ее воркотню с любовниками. Не раз он грозил заколоть ее своей шпагой, а она говорила, что подмешает отраву в его пищу. При этом оба были набожны, ставили свечи святым, бегали к священнику исповедоваться, жертвовали деньги на церкви и религиозные дела. В замке была своя часовня, в не раз, когда Адам днем отворял ее дверь, он находил там Терезу коленопреклоненной, с сомкнутыми веками, со слезами на щеках. Губы ее шептали молитву, а к груди она прижимала распятие. Тереза собиралась даже запереться в монастырь, стать монахиней. А Пилицкий мечтал облачиться когда-нибудь в коричневое платье монаха, подпоясанное веревкой... Нет, то, через что он, Пилицкий, прошел за последние годы, невозможно себе представить. Никто не смог бы этого понять. Лишь один Господь Бог, который знает человека со всеми его глупостями и слабостями, терзаниями и спотыканиями и который полон милосердия и прощения, знал, как Пилицкий страдал и как кровоточит его опозоренное сердце. Ничего он так не жаждал, как знака сверху, подтверждения, что есть всевидящее Око, и что он, Адам Пилицкий, не блуждает без дороги в мире, где все есть лишь слепой случай. И вот теперь, как видно, в небесах решили покончить с его сомнениями...
Пилицкий бросил взгляд на Якова и на прильнувшую к нему жену. Он еще раз оглядел евреев, как они в оцепенении уставились на эту пару и друг на друга. Это правда, они не обманывают! - закричало внутри него. Он ощутил ком в горле и еле удержался, чтобы не зарыдать. Тут он вспомнил, что немая называла Якова святым человеком, и произнес твердым голосом;
- Прости меня, Яков, я не хотел тебя обидеть, если ты вправду святой человек, как сказала немая. Я должен уважать тебя, даже если ты еврей.
- Я не святой человек, ясновельможный пан, а человек обыкновенный, еврей, как все евреи и, возможно, хуже других...
- Гм... Святые всегда скромны. Эй, холопы, отпустите этого жулика Гершона. Я с ним рассчитаюсь как-нибудь в другой раз. Ты больше у меня не арендатор! - обратился Пилицкий к Гершону. - Не смей больше появляться на моем дворе и не попадайся мне на глаза. Если ты ступишь на мою землю, я натравлю на тебя собак и они разорвут тебя в клочья.
- Мне причитаются деньги с Его светлости! - четко выговорил Гершон с видом человека, который не боится ни повелителей, ни их угроз. - Я за аренду заплатил. У меня есть контракт и вексель...
- Что? Ничего у тебя нет, еврей! Можешь взять свой контракт вместе с векселем и подтереться ими!
- Так не годится, пан. Слово надо сдержать. Есть в Польше суд...
- Вот как? Ты меня призовешь к суду, да?... Ты рехнулся, еврей! Да, рехнулся! Если бы сейчас не произошло то, что произошло, я повесил бы тебя тут же на месте, и птицы жрали бы мясо с твоей башки, как сказано в Библии. Ты шельма, ты бестия, ты черт знает что! До меня дошло, что ты обираешь своих же братьев. Я все это еще расследую, и ты получишь заслуженное наказание. А что касается суда, так знай, что я никого не боюсь. Я и есть суд. Помещик на своей земле подобен воеводе. Польша тебе не Франция, где вся власть у короля, который тиранит свое дворянство. Здесь у нас больше власти нежели у короля, Мы его посадили, и мы же можем его в любое время сбросить. Вбей себе это в башку, еврей, раньше, чем она будет валяться отрубленная у твоих ног!
- Я заплатил за аренду.
- То, что ты заплатил, ты данным давно уже извлек, и больше у нас с тобой никаких счетов нет. Убирайся, покуда кости целы!...
Среди евреев поднялся ропот. Родные Гершона и друзья его стали нашептывать ему, чтобы он уходил. Некоторые тянули его даже за рукав. Жена и дочери умоляли пойти с ними домой. Но Гершон отрицательно качал головой. Он сморщил нос и опустил нижнюю толстую губу. При всей беспомощности еврея перед помещиком, он все же не намеревался дать себя ограбить. У Гершона имелись связи с помещиками повыше Пилицкого. Они были богаче его и имели большую власть. Ему было известно о всех махинациях Пилицкого, о том, что тот на каждом шагу нарушал законы государства и церкви. Пилицкий был опутан судебными процессами, которые ему предстояло проиграть и таким образом потерять большую часть своего богатства. Несмотря на то, что положение еврея в Польше было очень низким, помещики все же не позволяли себе вот так, за здорово живешь, нарушать контракты, отменять векселя. У шляхты осталось то, что называется гонором... Гершон приблизился на шаг.
- Покамест, ясновельможный пан, арендатором являюсь я.
- Покамест ты дохлая собака!...
Адам Пилицкий побагровел. Он выхватил из ножен шпагу и ринулся к Гершону. Евреи снова подняли крик и плач...
Глава девятая
1.
Яков знал правду. Он больше не распоряжается собой. Сатана играет, а он, Яков, пляшет. Золотые слова сказаны в "Пиркей авот": один грех тянет за собой другой. За то, что Яков возжелал запрещенную ему женщину, ему пришлось обмануть целый город евреев, выдав свою жену за немую. И не только один город, а несколько еврейских общин. Теперь женщины, несущие на сердце горе, приходили к Сарре (которая была уже на восьмом месяце), чтобы она возложила руки им на голову и благословила их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Но вот смех прекратился. Помещик напоследок хохотнул, и лицо его снова искривилось от злобы.
- Кто ты такой? Что ты здесь делаешь? - рявкнул он. - Отвечай!
- Я меламед. Учу детей.
- Чему ты их учишь, как выкрадывать просвиру, как отравлять колодцы? Как употреблять христианскую кровь на мацу?...
- Боже упаси, ясновельможный! Это запрещено еврейским законом.
- Запрещено? Знаем! Проклятый ваш Талмуд учит, как обманывать христианский народ. Отовсюду вас выгнали, а наш король Казимир широко распахнул перед вами ворота. Но как вы нас отблагодарили? Вы устроили здесь новую Палестину. Вы поносите и проклинаете нас на вашем древнееврейском. Вы плюете на наши святыни. Вы десять раз на день хулите нашего Бога. Гайдамаки Хмельницкого проучили вас, но мало. Вы заодно с разбойниками-шведами, и с русскими, и с пруссаками, - со всеми врагами вашей отчизны. Кто разрешил тебе быть здесь, проклятый еврей?! - закричал Пилицкий, размахивая кулаком. - Это земля моя, не твоя! Мои родители пролили за нее кровь. Мне не надо, чтобы ты учил еврейских ублюдков, как осквернять мою отчизну, пожираемую всякой нечистью, отчизну, которая и так уже полумертва...
Пилицкий запнулся. Пена выступила у него на губах. Евреи снова согнулись, готовые вновь пасть ниц и молить о пощаде. С ужасом переглядываясь, члены общины делали друг другу знаки. Раввин поднял с земли свою ермолку и, не отряхнув, напялил на голову. Старуха, уронившая чепец, вновь надела его, хотя и набекрень. Холопы снова принялись трясти Гершона, то и дело приподнимая его за ворот, словно собираясь вытряхнуть из одежды. Служка все еще стоял с Торой в руках, раскачиваясь на немощных ногах. Всем стало ясно, что так просто не обойдется. Некоторые попытались заблаговременно улизнуть. Кто пошел прятаться, кто - запирать двери, закрывать лавку. Заметив, что евреи расходятся, помещик раскричался:
- Не разбегайтесь, еврейчики! Не убежать вам от меня! Я вас передушу, где бы вы ни были!... Я вас так проучу, что вы проклянете тот день, когда ваши вшивые матери выдавили вас из своего чрева!...
- Мы не разбегаемся, светлейший!...
- Мы не убегаем, благороднейший!...
- Тебя спрашивают, так отвечай! - заревел помещик на Якова.
К этому времени Яков уже не помнил, о чем его спрашивали. Пилецкий протянул руку, чтобы ухватить его за лацкан. Но Яков оказался слишком высок. Он лишь покорно склонил голову.
- Да простит меня ясновельможный пан, но я не помню, на что мне надо ответить.
Сам помещик, видно, тоже забыл. Он смотрел на Якова в замешательстве. Тут он обратил внимание, что этот еврей хорошо говорит по-польски, не искажает слова, как другие. У него вдруг пропала злоба и он ощутил нечто вроде стыда за сцену, которую только что разыграл перед этими жалкими, уцелевшими после расправы Хмельницкого, людьми. Аж слезы навернулись ему на глаза. Ведь он, Пилицкий, считал себя сердобольным и часто в уме сочинял молитвы, обращенные к Иисусу и апостолам. Смолоду он боялся, что долго не проживет. Какая-то старая гадалка предсказала ему раннюю смерть...
Пилицкий стал искать способа, как бы ему покончить с этой чертовщиной. На мгновение он прислушался к суматохе, творившейся внутри него. Он был теперь в равной мере способен и снова рассвирепеть, и просить прощения у этого Богом избранного, непокорного народа. Он почувствовал горечь во рту и щекотание в носу. Все это потому, что моя жизнь с вывихом, - как бы оправдывался он сам перед собой. - Эта женщина превратила меня в развалину. Ему в голову пришла неожиданная идея: расшвырять деньги среди этой толпы. Пусть видят, что он вовсе не такой уж Аман... Пилицкий схватился за кошелек, но вспомнил, что он пуст. От этого ему сделалось еще обиднее. Его охватила жалость к себе: "Вот до чего меня довели! В конце концов меня окончательно ограбят..." Пилицкий взглянул на старика с Торой и воскликнул: - Зачем вы Тору вытащили из синагоги? Чем она вам поможет? Лучше соблюдайте то, что в ней написано, чем заслонять ею ваше мошенничество". Неси Тору назад, старый бездельник!
- Унесите Тору! Унесите Тору! - раздалось со всех сторон. Евреи уже почуяли, что помещик смягчился. Служка в последний раз качнулся и исчез в дверях синагоги. Опасность как будто миновала, но холопы все еще держали Гершона, и барин мог в любую минуту снова впасть в ярость, в его взгляде была горечь... Казалось, глаза его ищут новую жертву. Вдруг откуда-то прибежала жена Якова, немая Сарра. Над своим набрякшим животом она держала поднятый фартук, полный щавельевых листьев. Сарра собирала на лужайке щавель. Она не слыхала как прискакал помещик, пропустила все это происшествие. И вот в одно мгновение она увидела карету, холопов, помещика и Якова, покорно стоящего с опущенной головой и с шапкой в руке. Она решила, что произошло то страшное и непоправимое, чего она все время боялась и, что преследовало ее по ночам в кошмарах. Якову хотят причинить зло... Из ее горла вырвался истошный крик. Она взмахнула руками и рассыпала свой щавель. Ее охватил ужас, подобный безумию. Она мигом прорвалась сквозь толпу, оттолкнула Якова и, бросившись к ногам помещика, разразилась такими рыданиями, что Пялицкий побледнел и стал пятиться назад. Сарра, лежа, подалась вперед и молниеносно схватив помещика за ноги, стала причитать:
- Смилостивься, барин! Господин мой! Он - все мое богатство! Я ношу его дитя в своем чреве... Лучше убей меня! Мою голову - за голову его!... Отпусти его, отпусти!...
- Кто она такая? Встань!...
- Прости его, барин, прости его! Он ни в чем не виноват! Он честный, он ясен как Божий день! Он святой человек! Святой человек!...
Яков нагнулся было, чтобы поднять ее, но руки у него отнялись. Только сейчас до него дошло, что Сарра выдала их тайну. Немая заговорила. Собравшиеся, в замешательстве, не сразу поняли, что произошло. Все словно оцепенели. Мужчины простерли руки, вскинули брови. Женщины схватившись за головы, водили вытаращенными глазами. Холопы отпустили на мгновение Гершона. Даже лошади, запряженные в карету, до сих пор стоявшие смирно, занятые своими, далекими от людей с их дрязгами, лошадиными мыслями, повернули головы с внезапным любопытством, вызываемым иногда у животных поступками людей... Гершон также в изумлении развел руками с оттенком досады, которую испытывает деспотическая натура, когда что-либо происходит независимо от него. Раввин принялся покачиваться, потирая руки оду о другую. Одна из женщин шлепнула себя по щекам.
- Люди добрые, не могу!...
- Это немая, ясновельможный пан!...
- Немая?!...
- Благороднейший пан, она нема как рыба! Нема и глуха!...
- Да, да, глуха, глуха! - неслось со всех сторон.
- Эй ты, раввин, ты ее знаешь за немую? - обратился Пилицкий к раввину.
- Да, ясновельможный пан. Она жена меламеда, она немая. Глухонемая. Это какое-то чудо. Настоящее чудо!...
- Ой, мамочки мои!...
- Дети, мне плохо!
И одна из женщин упала в обморок.
- Помогите ей, воды! Воды!
- Горе мне!
И еще одна лишилась чувств.
Яков наклонился и помог Сарре встать. Тело ее было бессильно. Руки и ноги не слушались. Яков кое-как поставил ее, взял, обхватив рукой подмышки. Ее голова упала ему на грудь. Она не то всхлипывала, не то икала и дрожала мелкой дрожью. Она уткнула лицо в плечо Якова, и плечо его сделалось теплым в к мокрым. Помещик оперся на рукоять своей шпаги.
- Это вы что же, еврейчики, представление мне здесь устраиваете?...
- Какое там представление, ясновельможный! Она до сих пор была нема и глуха...
- Да, да, мы все знаем, что она немая! - раздались голоса.
- И вы готовы поклясться?
- Еще бы, светлейший! Не станем же мы все врать!
- Послушай, ты, Яков, твоя жена немая?
Яков медленно поднял голову.
- Да, немая.
- Всегда?
- С тех пор как я на ней женился. При этом Яков сознавал, что не лжет. Она перестала разговаривать сразу после того, как они обвенчались. Тут все женщины разом закричали, свидетельствуя в том, что Сарра действительно немая. Некоторые клялись своими мужьями, детьми, собственной жизнью. Холопы разинули рты. Пилицкий колебался.
- Не верю, еврейчики, не верю! Это один из ваших хитрых фокусов. Вы хотите меня провести, сделать из меня дурачка... Помните, еврейчики, если окажется, что вы врете, я сдеру с вас шкуру живьем! Я всех вас загоню в вашу божницу и подожгу ее! Там вы понемногу испечетесь. Не будь мое имя Пилицкий!
- Любезнейший пан, это чистая правда!...
6.
Хотя Пилицкий утверждал, что не верит евреям, ему было ясно, что на этот раз они говорят правду. Он это видел по их лицам, по изумленным взглядам.
Произошло чудо, великое чудо!... С тех пор, как в Польше начались войны, вторжения, Адам Пилицкий ждал чуда. Только чудо могло спасти Польшу. Сопротивление Ходецкого в осажденном ченстоховском храме и поход генерала Стефана Чарнецкого против шведов - все это были чудеса, которые возродили Польшу, обновили веру в католицизм. Повсюду рассказывали удивительные случаи. Изображение мадонны плакало стекавшими в чашу настоящими слезами. Крест в одной церкви светился среди темной ночи. Давно павшие армии, в мундирах, которые уже не носили сто лет, сражались с врагами Польши и выбивали их из укрепленных позиций. Призрачные всадники скакали на призрачных конях. Польские воины, кости которых уже давно истлели, снова появлялись в авангарде на поле боя, в броне и в шлемах, с мечем и копьем. Монахи и монахини, души которых нивесть сколько времени отдыхали в раю, вновь обретали телесный облик и утешали народ, призывая к молитвам. Тут колокол на колокольне сам по себе начинал звонить, там промелькнула допотопная карета и исчезла, словно ее поглотила земля. То птица вдруг заговаривала человеческим языком, то объявлялась собака и выводила из западни батальон польских солдат. В одной деревне пошел красный, как кровь, дождь, в другой - выпал град из рыб и жаб. Был случай, когда священник в какой-то церкви остался без вина, необходимого для святой вечери, и тогда статуя, изображавшая Богородицу, отверзла уста, и из них потекло вино. В небе то и дело возникали разные видения. Огненные силуэты размахивали огненными копьями. Полуслепая старуха увидела в небе огненный корабль с огненным войском, а над кораблем развевалось знамя с польским гербом. Все эти знамения бодрили дух и укрепляли веру. Адам Пилицкий досадовал, что ему ни разу не привелось присутствовать при чуде. У дьявола имеются тысячи способов поставить под сомнение Божьи чудеса. Не раз, когда Пилицкий лежал ночью без сна в думал о положении страны, ему нашептывал Люцифер: "все рассказывают чудеса - и христиане, и даже неверующие турки. Но как понять то, что Бог дает богохульствующим протестантам силы, чтобы вести войны и одерживать победы? Почему он не насылает на них разные напасти как на фараона? Почему он не бросает на них камни с неба, как на Гота и Магога?" Бунт мужиков Пилицкого и наказание, которому он их подверг еще больше удручило его. Плакались вдовы и сироты. По ночам его преследовали повешенные с высунутыми языками, вытаращенными глазами и посиневшими ногами. Он стал страдать закупоркой сосудов в экземой, появились боли в голове и желудке. Были дни, когда Пилицкий звал смерть и даже хотел наложить на себя руки. Опьянение ему уже тоже не помогало. Плотские удовольствия перестали доставлять наслаждение. Он нуждался все в новых и новых возбудителях. Без них он делался немощным. Тереза, эта оголтелая ведьма, довела его до того, что ее измена будила а нем похоть. Она должна была рассказывать ему со всеми подробностями о всех своих похождениях. Когда ей больше не оставалось, что прибавить, он заставлял ее выдумывать дикие любовные авантюры. Муж и жена загнали себя в сети преступлений и безумия. Он подсовывал ей любовников, а она ему - любовниц. Она приходила смотреть, как он бесчестит крестьянских девушек, а он подслушивал ее воркотню с любовниками. Не раз он грозил заколоть ее своей шпагой, а она говорила, что подмешает отраву в его пищу. При этом оба были набожны, ставили свечи святым, бегали к священнику исповедоваться, жертвовали деньги на церкви и религиозные дела. В замке была своя часовня, в не раз, когда Адам днем отворял ее дверь, он находил там Терезу коленопреклоненной, с сомкнутыми веками, со слезами на щеках. Губы ее шептали молитву, а к груди она прижимала распятие. Тереза собиралась даже запереться в монастырь, стать монахиней. А Пилицкий мечтал облачиться когда-нибудь в коричневое платье монаха, подпоясанное веревкой... Нет, то, через что он, Пилицкий, прошел за последние годы, невозможно себе представить. Никто не смог бы этого понять. Лишь один Господь Бог, который знает человека со всеми его глупостями и слабостями, терзаниями и спотыканиями и который полон милосердия и прощения, знал, как Пилицкий страдал и как кровоточит его опозоренное сердце. Ничего он так не жаждал, как знака сверху, подтверждения, что есть всевидящее Око, и что он, Адам Пилицкий, не блуждает без дороги в мире, где все есть лишь слепой случай. И вот теперь, как видно, в небесах решили покончить с его сомнениями...
Пилицкий бросил взгляд на Якова и на прильнувшую к нему жену. Он еще раз оглядел евреев, как они в оцепенении уставились на эту пару и друг на друга. Это правда, они не обманывают! - закричало внутри него. Он ощутил ком в горле и еле удержался, чтобы не зарыдать. Тут он вспомнил, что немая называла Якова святым человеком, и произнес твердым голосом;
- Прости меня, Яков, я не хотел тебя обидеть, если ты вправду святой человек, как сказала немая. Я должен уважать тебя, даже если ты еврей.
- Я не святой человек, ясновельможный пан, а человек обыкновенный, еврей, как все евреи и, возможно, хуже других...
- Гм... Святые всегда скромны. Эй, холопы, отпустите этого жулика Гершона. Я с ним рассчитаюсь как-нибудь в другой раз. Ты больше у меня не арендатор! - обратился Пилицкий к Гершону. - Не смей больше появляться на моем дворе и не попадайся мне на глаза. Если ты ступишь на мою землю, я натравлю на тебя собак и они разорвут тебя в клочья.
- Мне причитаются деньги с Его светлости! - четко выговорил Гершон с видом человека, который не боится ни повелителей, ни их угроз. - Я за аренду заплатил. У меня есть контракт и вексель...
- Что? Ничего у тебя нет, еврей! Можешь взять свой контракт вместе с векселем и подтереться ими!
- Так не годится, пан. Слово надо сдержать. Есть в Польше суд...
- Вот как? Ты меня призовешь к суду, да?... Ты рехнулся, еврей! Да, рехнулся! Если бы сейчас не произошло то, что произошло, я повесил бы тебя тут же на месте, и птицы жрали бы мясо с твоей башки, как сказано в Библии. Ты шельма, ты бестия, ты черт знает что! До меня дошло, что ты обираешь своих же братьев. Я все это еще расследую, и ты получишь заслуженное наказание. А что касается суда, так знай, что я никого не боюсь. Я и есть суд. Помещик на своей земле подобен воеводе. Польша тебе не Франция, где вся власть у короля, который тиранит свое дворянство. Здесь у нас больше власти нежели у короля, Мы его посадили, и мы же можем его в любое время сбросить. Вбей себе это в башку, еврей, раньше, чем она будет валяться отрубленная у твоих ног!
- Я заплатил за аренду.
- То, что ты заплатил, ты данным давно уже извлек, и больше у нас с тобой никаких счетов нет. Убирайся, покуда кости целы!...
Среди евреев поднялся ропот. Родные Гершона и друзья его стали нашептывать ему, чтобы он уходил. Некоторые тянули его даже за рукав. Жена и дочери умоляли пойти с ними домой. Но Гершон отрицательно качал головой. Он сморщил нос и опустил нижнюю толстую губу. При всей беспомощности еврея перед помещиком, он все же не намеревался дать себя ограбить. У Гершона имелись связи с помещиками повыше Пилицкого. Они были богаче его и имели большую власть. Ему было известно о всех махинациях Пилицкого, о том, что тот на каждом шагу нарушал законы государства и церкви. Пилицкий был опутан судебными процессами, которые ему предстояло проиграть и таким образом потерять большую часть своего богатства. Несмотря на то, что положение еврея в Польше было очень низким, помещики все же не позволяли себе вот так, за здорово живешь, нарушать контракты, отменять векселя. У шляхты осталось то, что называется гонором... Гершон приблизился на шаг.
- Покамест, ясновельможный пан, арендатором являюсь я.
- Покамест ты дохлая собака!...
Адам Пилицкий побагровел. Он выхватил из ножен шпагу и ринулся к Гершону. Евреи снова подняли крик и плач...
Глава девятая
1.
Яков знал правду. Он больше не распоряжается собой. Сатана играет, а он, Яков, пляшет. Золотые слова сказаны в "Пиркей авот": один грех тянет за собой другой. За то, что Яков возжелал запрещенную ему женщину, ему пришлось обмануть целый город евреев, выдав свою жену за немую. И не только один город, а несколько еврейских общин. Теперь женщины, несущие на сердце горе, приходили к Сарре (которая была уже на восьмом месяце), чтобы она возложила руки им на голову и благословила их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27