У нас же подобное насилие считается одним из проявлений нашей французской галантности.Вот почему Мими, зная по рассказам товарок, что деваться ей некуда, не хотела возвращаться в магазин. Надо было искать другое место.Но где его найдешь? Она едва держалась на ногах, а в кармане оставалось всего сорок су.Надо ли было изо дня в день влачить жалкое существование, сводить концы с концами, экономить на всем на свете, чтобы теперь остаться у разбитого корыта? Придется теперь умирать с голоду?Да, в Париже умирают от голода… В столице мира часто умирают от голода… Что делать? Просить милостыню? Продать свое тело первому встречному?Внезапно бедняжка Мими разразилась рыданиями и поведала матери об их бедственном положении.Несчастная калека часто представляла себе подобную ситуацию.— Ну что ж, — говорила она себе, — если уж мы докатимся до такого, не останется другого выхода, кроме как наложить на себя руки.И вот теперь, голосом, прерываемым рыданиями, дрожа всем телом, она сказала дочери:— К чему такая жизни, состоящая из одних страданий? Разве выпал нам хоть один спокойный денек? Разве могли мы хоть раз не опасаться следующего дня? Мертвые не хотят есть… Мертвые не мерзнут… Их никто не может обидеть… Никто не может обесчестить…Мими тихо плакала, не говоря ни слова, и сознавала, что ее мать права.Да, лучше умереть, чем агонизировать в течение дней, месяцев, лет…Но при мысли о смерти непреодолимый ужас леденил ее душу…Все Се семнадцать лет, вся энергия трудолюбивого ребенка, надежда, теплившаяся в глубине ее души, — все протестовало против такого жестокого решения…Что бы ни утверждали моралисты, последователи философии Жан-Жака Руссо Руссо Жан-Жак (1712 — 1778) — выдающийся французский мыслитель и просветитель-демократ.
, — люди, добровольно уходящие из жизни, вовсе не трусы.Напротив, надо немало мужества, чтобы бестрепетно принять боль, и устрашающее приближение небытия, и муку агонии, и одним ударом убить надежду, которая, несмотря ни на что, теплится в душе до последнего мгновения.Со своей стороны, старуха мать, повинуясь логике, присущей исстрадавшимся людям, считала себя вправе распоряжаться жизнью по собственному усмотрению. Если уж ей что-то и принадлежало, то это, безусловно, ее жизнь.Она слышала от священников, что самоубийство — грех перед Богом. Отчего же Бог не исцелит ее? Почему он не дарует ей работу? Почему Бог допускает, чтобы оскорбляли ее дочь?К тому же еще в молодые годы она наслушалась, как хорошо одетые господа разглагольствуют о самоубийстве.Однажды один из таких краснобаев выступал на сахарном заводе, где она работала, когда на предприятии участились случаи самоубийств.Он вещал то же самое, что и кюре Кюре — приходский священник во Франции.
, но называл самоубийство «преступлением перед обществом».Тогда-то она и задала себе вопрос: каким образом, уходя из мира, грешила она против общества, платившего за ее труд гроши, дававшее ей самое скудное пропитание, лишавшее ее отдыха и не обеспечивавшее куска хлеба на старости лет. Так и не найдя ответа, она решила:«Болтайте что хотите, поступайте как знаете. Вы со мной ничего не сможете поделать, я улизну от вас, палачи, вампиры, питающиеся нашим потом и кровью».Час настал. Лучше было умереть сразу, чем долго агонизировать на больничной койке, чем увидеть, как дочь пойдет на панель. Бедная малышка Мими, она хочет того же, чего и мать. Но в ней меньше решимости. Ее юная душа трепещет при мысли о черной пустоте, где сгинут и красота, и молодость, и любовь. Да, любовь! А почему бы и нет? Девушке, чье тело целомудреннее, а душа чище, чем у любой богачки, только что померещился светлый проблеск на мрачном горизонте ее жизни.Юноша, спасший ее, рискуя жизнью, был красив, силен и, наверное, добр… Хоть он и простой рабочий, хоть он еще и совсем молод, но счастлива будет женщина, идущая с ним рука об руку по жизненной дороге.Его самопожертвование было столь внезапным, а поведение — таким почтительным и сдержанным, что это поразило Мими.Она возвращалась в мыслях к молодому человеку, которому скромность не позволяла искать с ней повторной встречи.Девушка говорила себе:«Ах, как бы я его любила, если бы… Если бы жизнь моя не была столь печальна, а будущее — столь безнадежно…»Бедняжка Мими!О да, само собой разумеется, она уйдет вместе с матушкой… Но ей будет от всего сердца жаль расставаться со своим спасителем!.. Она не решалась тешить себя мыслью, что он будет помнить ее…Но, однако, к чему об этом думать?Разве несколько редких счастливых мгновений окупают нищету и горе, которые длятся постоянно… постоянно… ГЛАВА 11 И все же, уже приготовившись разом со всем покончить, калека спросила себя: «А все ли возможное я сделала для того, чтобы как-нибудь выпутаться из ужасного положения?»После длительных колебаний она мысленно ответила: да, все.Но на самом деле — далеко не все. Осталась еще одна крайняя, почти безнадежная мера, но хватит ли у нее горького мужества к ней прибегнуть?Решится ли она признаться, что никакая она не вдова, что Казен — ее девичья фамилия, а дочь рождена без отца в юридическом значении этого слова?..Мими ни о чем не догадывалась.Придется ли ей краснеть перед дочерью, посвящая в печальную историю о том, как один из финансовых воротил, барон, обманул ее доверие?Она искала окольный путь и решила, что ей удастся и сохранить в глазах дочери свое доброе имя, и выйти из затруднительного положения, хотя гордость ее страдала.Она попросила Мими:— Выдвинь из секретера левый ящичек и подай его мне, дорогая.— Вот он, мамочка. — Дочь догадалась, что сейчас произойдет нечто важное.Больная разыскала в ворохе бумаг небольшой запечатанный пакет, затем, превозмогая себя, вскрыла его. Мими из деликатности отошла в другой угол комнаты и в волнении ожидала, какое решение примет ее мать.В пакете оказались пожелтевшие письма и выцветшая фотография, на обороте которой были написаны следующие слова:«Сюзанне — навек, в память о нашей любви. — Люсьен».Это было восемнадцать лет назад.Горькая улыбка тронула бледные губы калеки, и она прошептала:— Презренный негодяй!Женщина с трудом нацарапала на листке бумаги несколько строк, вложила записку и фотографию в чистый конверт, запечатала его и надписала адрес:«Господину Л. Ларами в собственном доме. Улица д'Анжу, Париж».Она еще долго не решалась вручить свое послание дочери.Наконец, отбросив колебания, подумала: «Э-э, помереть мы всегда успеем!»И прибавила вслух:— Отнеси письмо по этому адресу, родная. Попросишь господина… Ларами… лично. Если его не будет, вернешься с письмом домой.— И ты думаешь, он меня примет? — удивилась девушка, как и все, понаслышке знавшая этого скандально известного толстосума.— Примет, я уверена. Поцелуй меня и ступай поскорее. Сядь в омнибус Омнибус — многоместная карета, служившая общественным транспортом в крупных городах, а также прн междугороднем сообщении.
, не то ты устанешь.Девушка ушла и без приключений добралась до пышного особняка Ларами.Важный швейцар указал ей приемную и игриво подмигнул, увидев, как она хороша собой.Конторский служащий проводил ее по коридору в холл, где ожидали посетители.Мими, чувствуя себя не в своей тарелке, совсем оробела, завидя целую толпу снующих туда-сюда людей, роскошь, богатую мебель и драпировки. Ей захотелось сбежать.Но она подумала о матери, о том, что этот господин Ларами богач и, возможно, занимается благотворительностью.В числе ожидавших были инженеры, депутаты, генералы, светские дамы, наконец, люди, одетые как зажиточные рабочие. Их вид немного успокоил девушку.Наконец подошла ее очередь.Письмоводитель велел ей написать на чистом листе фамилию и цель посещения.Она написала:«Ноэми Казен, для передачи письма господину Ларами лично».Письмоводитель, нюхом чуя просьбу о вспомоществовании, подумал про себя, что хозяин откажется ее принять.Против всякого ожидания тот приказал:— Пусть войдет!Как и привратник, клерк с ухмылочкой препроводил девушку в кабинет, думая при этом: «Ах, старый греховодник, все еще за юбками бегает! А малышка чертовски хорошенькая, не сойти мне с этого места!»Войдя в кабинет промышленного и финансового магната, Мими увидела мужчину лет пятидесяти, толстяка в парике, с глазами в красных прожилках, с отвисшей нижней губой, с толстым грушевидным брюхом — точную копию старых распутников, говоривших ей на улицах всякие скабрезности.Медленно, со спокойным бесстыдством пресыщенного человека, он окинул ее взглядом, заставившим девушку покраснеть.Убедившись, что она в его вкусе, старик подобрал отвисшую губу и даже причмокнул языком, как дегустатор, пробующий вино.Мими, чувствуя себя все более неловко, поклонилась и протянула ему письмо.Он прокашлялся и заговорил масленым голосом:— Значит, вы мадемуазель Казен… Ноэми Казен… Мне знакомо это имя…Не пригласив девушку сесть, он распечатал письмо и, при виде фотографии, издал возглас удивления. Вот что он прочел:«Подательница этого письма — ваша дочь, наш с вами общий ребенок. Вы были женаты, вы были отцом семейства, когда обманули меня, обещая свою любовь и предлагая выйти за вас замуж.Я слушала вас!.. Я уступила вам…Вы сделали меня матерью и бросили безо всяких средств к существованию.Я боролась, как могла… Я осталась матерью-одиночкой, выдавая себя за вдову.Никогда я у вас ничего не просила. Но теперь я стала инвалидом, дочь моя больна, у нас нет ни гроша, и нам грозит смерть. Дадите ли вы погибнуть той, кого ваш каприз вверг в беду, и ребенку, который не просил вас давать ему жизнь? Сюзанна Казен». Прочитав это исполненное достоинства и берущее за душу послание, старик откашлялся, отхаркался и подумал, разглядывая Мими: «Значит, эта юная красотка — моя дочь… Сводная сестра этой макаки Гонтрана. Жаль, жаль, действительно жаль… Она вызывает у меня вожделение, эта малышка, безумное вожделение… Но, в конце концов, а точно ли она моя дочь? На меня она совсем не похожа, ну ни чуточки. К тому же разве такого человека, как я, это остановило бы? Ха! Инцест! Инцест — кровосмешение.
Он и случается-то лишь в порядочных семьях… До чего же хороша!»Пожирая Мими пылающими похотью глазами, напуганную затянувшимся молчанием, он провел кончиком пересохшего языка по своим губам сатира Сатиры — в греческой мифологии демоны плодородия, входившие в свиту бога Диониса, любители вина, задиристые, наглые, похотливые и влюбчивые существа.
.— Гм, гм, — наконец промямлил он, — я когда-то знавал вашу матушку… вашего батюшку… ваших родителей.Мими смотрела на него во все глаза.Он решил, что ей ничего не известно, и продолжал:— Гм, гм, ваша матушка воскрешает старые воспоминания, и я… кха-кха, должен что-нибудь для вас сделать. Я, признаться, ни в чем не могу отказать хорошенькой девушке.Старик встал, открыл дверцу сейфа, занимавшего целый угол комнаты, в котором громоздились пачки банковских билетов, кипы ценных бумаг, груды золотых монет, короче говоря, не одно крупное состояние.Он извлек две большие монеты по сто су и небрежным движением протянул их девушке:— Возьмите, дитя мое, это вам. В следующий раз я дам вам еще столько же. Но за это дайте-ка я вас поцелую, крепенько, вот так…С легкостью, неожиданной для такого тучного человека, он подскочил к Мими, одной рукой сжал руку девушки, а другой обнял ее за талию и привлек к себе.Все это он проделал так проворно, что Мими и двинуться не успела, точно прикованная к месту.Кровь бросилась ему в голову, и, тяжело дыша в приступе отвратительной похоти, старик расплющил ртом ее губы. Девушка задыхалась в его объятиях.Вскрикнув, она стала отбиваться и уже почти высвободилась, но тут открылась потайная дверь.Молодой человек, явившийся на пороге и наблюдавший происходящую сцену, залился громким хохотом.— Смотри ты, как папаша-то рассиропился!— Гонтран!.. Что тебе здесь надо?! — в ярости завопил старик.— Хочу пожелать тебе доброго утречка, папа, и позаимствовать тыщонку луидоров.— Убирайся отсюда вон, да поживей!Вырвавшись наконец из объятий старого негодяя, Мими кинулась к выходу, но никак не могла найти дверь, скрытую за драпировками.Две монеты по пять франков, которые старик Ларами вложил в руку девушки, сжав затем ее тонкие пальчики своей волосатой лапой, со звоном упали и покатились по полу.Это вызвало у Гонтрана новый взрыв смеха.— Вот так приданое — два задних колеса! Ты прелесть, о мой прародитель! Вот уж верно, что тебе твои пороки обходятся дешевле, чем мне мои!Старик в замешательстве съежился под взглядом сына, высмеивавшего его с холодной жестокостью.Мими, стараясь улизнуть, билась, как птичка, попавшая в силки.— Папаша, — надменно заговорил Гонтран, — я, к примеру, вчера преподнес одной куколке ожерелье стоимостью в пятьсот тысяч франков.— Пятьсот тысяч?! Да ты…— А ты все экономишь, экономишь. Эдак ты скоро начнешь продавать даже дерьмо своих лакеев! Я щедрее тебя в четыреста девяносто девять тысяч девятьсот девяносто раз! А моя краля ни в какое сравнение не идет с этой дивной инфантой! Инфанта (исп.) — принцесса королевской крови.
И не стыдно тебе, старый развратник, с твоей-то внешностью, заниматься таким надувательством?— Довольно! Убирайся вон!— А моя тысяча луидоров?— Я выпишу тебе чек в кассу…— Ладно. А теперь, мадемуазель, если вы благосклоннорешите, что я мужчина в вашем вкусе, осмелюсь поднести вам презент в виде двадцати тысяч франков.— Ну уж нет! — завизжал старший Ларами. — Со своими деньгами поступай как знаешь, а транжирить мои я тебе не позволю. — И, улучив момент, он выхватил чек из рук сына, разорвал в клочки и бросил обрывки в камин.Гонтран не проявил ни малейшего волнения. Современная молодежь любит притворяться бестрепетной — меня, мол, ничем не проймешь.Он смерил отца высокомерным взглядом и процедил сквозь зубы:— Знаешь ли, батюшка, то, что ты только что сделал, — гнусно. Если б я не боялся обидеть колбасную промышленность, то назвал бы это свинством. Не бойтесь, мадемуазель. Этот старый скряга только что меня облапошил, стянул какие-то двадцать тысяч франков, мелочь на карманные расходы. Но вам я подарю сто тысяч, если вы соблаговолите сегодня отужинать со мной. И будьте одеты так, как сейчас, — в стиле Женни-работницы. Договорились, а? Это будет потрясающе!— Месье, — рыдала девушка в ответ на такое тошнотворное предложение, — позвольте мне уйти, умоляю вас! Я пришла просить у него помощи потому, что у меня тяжело больна мама. У нас нет средств к существованию… Я больше ничего не хочу, только отпустите меня!..Слезы катились у нее из глаз, личико побледнело и осунулось, но вся она, со своей грациозной фигуркой, была прелестна.Ее отчаянные и горестные мольбы могли бы растрогать и дикаря-ирокеза Ирокезы — группа североамериканских индейских племен, жившая до европейской колонизации в районе Великих озер и реки Св. Лаврентия.
.Гонтран осклабился.У таких людей нет ни души, ни сердца. Сомнительно, чтобы они когда-нибудь испытывали жалость. Глухие к любому чувству, к любому волнению, они — бессовестные и бестрепетные чудовища. И как же их много!Ухмыляясь, Малыш-Прядильщик добавил:— Раз уж вы попали в эту переделку, то соглашайтесь. Я не такой скупердяй, как папочка. Скорей скажите «да», и поглядим, как он будет казниться, старый развратник, распустивший слюни на вас глядя.— Ты мне дорого за это заплатишь, Гонтран! — зарычал бледный от ярости старик.— Не ерепенься! Я через полгода получу по мамочкиному завещанию семьдесят пять миллионов с лихвой. Мне только и останется, что поручить какому-нибудь дошлому адвокатишке проверить счета после твоего опекунства, и ты сразу станешь податливым, как плеть.Во время этой омерзительной беседы Мими, не прекращая искать лазейку, билась, как птица в клетке. Наконец она нашла двери. Радуясь свободе, она пустилась наутек. Гонтран натянул папаше нос и помчался следом.— Когда я ею попользуюсь, то уступлю тебе со скидкой, — прогнусавил он, — зато я первый заплачу налоги. Так что не держи на меня зла, будь выше этого.Мими бегом пересекла приемную и помчалась по коридорам. Мысли ее путались.«Старик опять за свое взялся», — думали слуги, глядя ей вслед.Она выскочила на улицу и, ощутив себя на воле, вытерла носовым платком губы и сплюнула.Естественно, грязное оскорбление, нанесенное обоими богачами, глубоко уязвило ее.Будучи до кончиков ногтей истинной парижанкой, девушкой достойной и знающей себе цену, Мими пылала от негодования. Перестав быть пленницей в роскошном особняке, она представляла, как могла бы обороняться, пустив в ход и зубки и коготки.Возвращаясь к себе в Батиньоль, она семенила по улице Роше тем быстрым шагом, так изматывающим провинциалов.Не прошло и двух минут, как Гонтран догнал ее.— Мадемуазель, мадемуазель, послушайте и не спешите так… Клянусь вам всеми святыми, речь идет о вашем состоянии!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
, — люди, добровольно уходящие из жизни, вовсе не трусы.Напротив, надо немало мужества, чтобы бестрепетно принять боль, и устрашающее приближение небытия, и муку агонии, и одним ударом убить надежду, которая, несмотря ни на что, теплится в душе до последнего мгновения.Со своей стороны, старуха мать, повинуясь логике, присущей исстрадавшимся людям, считала себя вправе распоряжаться жизнью по собственному усмотрению. Если уж ей что-то и принадлежало, то это, безусловно, ее жизнь.Она слышала от священников, что самоубийство — грех перед Богом. Отчего же Бог не исцелит ее? Почему он не дарует ей работу? Почему Бог допускает, чтобы оскорбляли ее дочь?К тому же еще в молодые годы она наслушалась, как хорошо одетые господа разглагольствуют о самоубийстве.Однажды один из таких краснобаев выступал на сахарном заводе, где она работала, когда на предприятии участились случаи самоубийств.Он вещал то же самое, что и кюре Кюре — приходский священник во Франции.
, но называл самоубийство «преступлением перед обществом».Тогда-то она и задала себе вопрос: каким образом, уходя из мира, грешила она против общества, платившего за ее труд гроши, дававшее ей самое скудное пропитание, лишавшее ее отдыха и не обеспечивавшее куска хлеба на старости лет. Так и не найдя ответа, она решила:«Болтайте что хотите, поступайте как знаете. Вы со мной ничего не сможете поделать, я улизну от вас, палачи, вампиры, питающиеся нашим потом и кровью».Час настал. Лучше было умереть сразу, чем долго агонизировать на больничной койке, чем увидеть, как дочь пойдет на панель. Бедная малышка Мими, она хочет того же, чего и мать. Но в ней меньше решимости. Ее юная душа трепещет при мысли о черной пустоте, где сгинут и красота, и молодость, и любовь. Да, любовь! А почему бы и нет? Девушке, чье тело целомудреннее, а душа чище, чем у любой богачки, только что померещился светлый проблеск на мрачном горизонте ее жизни.Юноша, спасший ее, рискуя жизнью, был красив, силен и, наверное, добр… Хоть он и простой рабочий, хоть он еще и совсем молод, но счастлива будет женщина, идущая с ним рука об руку по жизненной дороге.Его самопожертвование было столь внезапным, а поведение — таким почтительным и сдержанным, что это поразило Мими.Она возвращалась в мыслях к молодому человеку, которому скромность не позволяла искать с ней повторной встречи.Девушка говорила себе:«Ах, как бы я его любила, если бы… Если бы жизнь моя не была столь печальна, а будущее — столь безнадежно…»Бедняжка Мими!О да, само собой разумеется, она уйдет вместе с матушкой… Но ей будет от всего сердца жаль расставаться со своим спасителем!.. Она не решалась тешить себя мыслью, что он будет помнить ее…Но, однако, к чему об этом думать?Разве несколько редких счастливых мгновений окупают нищету и горе, которые длятся постоянно… постоянно… ГЛАВА 11 И все же, уже приготовившись разом со всем покончить, калека спросила себя: «А все ли возможное я сделала для того, чтобы как-нибудь выпутаться из ужасного положения?»После длительных колебаний она мысленно ответила: да, все.Но на самом деле — далеко не все. Осталась еще одна крайняя, почти безнадежная мера, но хватит ли у нее горького мужества к ней прибегнуть?Решится ли она признаться, что никакая она не вдова, что Казен — ее девичья фамилия, а дочь рождена без отца в юридическом значении этого слова?..Мими ни о чем не догадывалась.Придется ли ей краснеть перед дочерью, посвящая в печальную историю о том, как один из финансовых воротил, барон, обманул ее доверие?Она искала окольный путь и решила, что ей удастся и сохранить в глазах дочери свое доброе имя, и выйти из затруднительного положения, хотя гордость ее страдала.Она попросила Мими:— Выдвинь из секретера левый ящичек и подай его мне, дорогая.— Вот он, мамочка. — Дочь догадалась, что сейчас произойдет нечто важное.Больная разыскала в ворохе бумаг небольшой запечатанный пакет, затем, превозмогая себя, вскрыла его. Мими из деликатности отошла в другой угол комнаты и в волнении ожидала, какое решение примет ее мать.В пакете оказались пожелтевшие письма и выцветшая фотография, на обороте которой были написаны следующие слова:«Сюзанне — навек, в память о нашей любви. — Люсьен».Это было восемнадцать лет назад.Горькая улыбка тронула бледные губы калеки, и она прошептала:— Презренный негодяй!Женщина с трудом нацарапала на листке бумаги несколько строк, вложила записку и фотографию в чистый конверт, запечатала его и надписала адрес:«Господину Л. Ларами в собственном доме. Улица д'Анжу, Париж».Она еще долго не решалась вручить свое послание дочери.Наконец, отбросив колебания, подумала: «Э-э, помереть мы всегда успеем!»И прибавила вслух:— Отнеси письмо по этому адресу, родная. Попросишь господина… Ларами… лично. Если его не будет, вернешься с письмом домой.— И ты думаешь, он меня примет? — удивилась девушка, как и все, понаслышке знавшая этого скандально известного толстосума.— Примет, я уверена. Поцелуй меня и ступай поскорее. Сядь в омнибус Омнибус — многоместная карета, служившая общественным транспортом в крупных городах, а также прн междугороднем сообщении.
, не то ты устанешь.Девушка ушла и без приключений добралась до пышного особняка Ларами.Важный швейцар указал ей приемную и игриво подмигнул, увидев, как она хороша собой.Конторский служащий проводил ее по коридору в холл, где ожидали посетители.Мими, чувствуя себя не в своей тарелке, совсем оробела, завидя целую толпу снующих туда-сюда людей, роскошь, богатую мебель и драпировки. Ей захотелось сбежать.Но она подумала о матери, о том, что этот господин Ларами богач и, возможно, занимается благотворительностью.В числе ожидавших были инженеры, депутаты, генералы, светские дамы, наконец, люди, одетые как зажиточные рабочие. Их вид немного успокоил девушку.Наконец подошла ее очередь.Письмоводитель велел ей написать на чистом листе фамилию и цель посещения.Она написала:«Ноэми Казен, для передачи письма господину Ларами лично».Письмоводитель, нюхом чуя просьбу о вспомоществовании, подумал про себя, что хозяин откажется ее принять.Против всякого ожидания тот приказал:— Пусть войдет!Как и привратник, клерк с ухмылочкой препроводил девушку в кабинет, думая при этом: «Ах, старый греховодник, все еще за юбками бегает! А малышка чертовски хорошенькая, не сойти мне с этого места!»Войдя в кабинет промышленного и финансового магната, Мими увидела мужчину лет пятидесяти, толстяка в парике, с глазами в красных прожилках, с отвисшей нижней губой, с толстым грушевидным брюхом — точную копию старых распутников, говоривших ей на улицах всякие скабрезности.Медленно, со спокойным бесстыдством пресыщенного человека, он окинул ее взглядом, заставившим девушку покраснеть.Убедившись, что она в его вкусе, старик подобрал отвисшую губу и даже причмокнул языком, как дегустатор, пробующий вино.Мими, чувствуя себя все более неловко, поклонилась и протянула ему письмо.Он прокашлялся и заговорил масленым голосом:— Значит, вы мадемуазель Казен… Ноэми Казен… Мне знакомо это имя…Не пригласив девушку сесть, он распечатал письмо и, при виде фотографии, издал возглас удивления. Вот что он прочел:«Подательница этого письма — ваша дочь, наш с вами общий ребенок. Вы были женаты, вы были отцом семейства, когда обманули меня, обещая свою любовь и предлагая выйти за вас замуж.Я слушала вас!.. Я уступила вам…Вы сделали меня матерью и бросили безо всяких средств к существованию.Я боролась, как могла… Я осталась матерью-одиночкой, выдавая себя за вдову.Никогда я у вас ничего не просила. Но теперь я стала инвалидом, дочь моя больна, у нас нет ни гроша, и нам грозит смерть. Дадите ли вы погибнуть той, кого ваш каприз вверг в беду, и ребенку, который не просил вас давать ему жизнь? Сюзанна Казен». Прочитав это исполненное достоинства и берущее за душу послание, старик откашлялся, отхаркался и подумал, разглядывая Мими: «Значит, эта юная красотка — моя дочь… Сводная сестра этой макаки Гонтрана. Жаль, жаль, действительно жаль… Она вызывает у меня вожделение, эта малышка, безумное вожделение… Но, в конце концов, а точно ли она моя дочь? На меня она совсем не похожа, ну ни чуточки. К тому же разве такого человека, как я, это остановило бы? Ха! Инцест! Инцест — кровосмешение.
Он и случается-то лишь в порядочных семьях… До чего же хороша!»Пожирая Мими пылающими похотью глазами, напуганную затянувшимся молчанием, он провел кончиком пересохшего языка по своим губам сатира Сатиры — в греческой мифологии демоны плодородия, входившие в свиту бога Диониса, любители вина, задиристые, наглые, похотливые и влюбчивые существа.
.— Гм, гм, — наконец промямлил он, — я когда-то знавал вашу матушку… вашего батюшку… ваших родителей.Мими смотрела на него во все глаза.Он решил, что ей ничего не известно, и продолжал:— Гм, гм, ваша матушка воскрешает старые воспоминания, и я… кха-кха, должен что-нибудь для вас сделать. Я, признаться, ни в чем не могу отказать хорошенькой девушке.Старик встал, открыл дверцу сейфа, занимавшего целый угол комнаты, в котором громоздились пачки банковских билетов, кипы ценных бумаг, груды золотых монет, короче говоря, не одно крупное состояние.Он извлек две большие монеты по сто су и небрежным движением протянул их девушке:— Возьмите, дитя мое, это вам. В следующий раз я дам вам еще столько же. Но за это дайте-ка я вас поцелую, крепенько, вот так…С легкостью, неожиданной для такого тучного человека, он подскочил к Мими, одной рукой сжал руку девушки, а другой обнял ее за талию и привлек к себе.Все это он проделал так проворно, что Мими и двинуться не успела, точно прикованная к месту.Кровь бросилась ему в голову, и, тяжело дыша в приступе отвратительной похоти, старик расплющил ртом ее губы. Девушка задыхалась в его объятиях.Вскрикнув, она стала отбиваться и уже почти высвободилась, но тут открылась потайная дверь.Молодой человек, явившийся на пороге и наблюдавший происходящую сцену, залился громким хохотом.— Смотри ты, как папаша-то рассиропился!— Гонтран!.. Что тебе здесь надо?! — в ярости завопил старик.— Хочу пожелать тебе доброго утречка, папа, и позаимствовать тыщонку луидоров.— Убирайся отсюда вон, да поживей!Вырвавшись наконец из объятий старого негодяя, Мими кинулась к выходу, но никак не могла найти дверь, скрытую за драпировками.Две монеты по пять франков, которые старик Ларами вложил в руку девушки, сжав затем ее тонкие пальчики своей волосатой лапой, со звоном упали и покатились по полу.Это вызвало у Гонтрана новый взрыв смеха.— Вот так приданое — два задних колеса! Ты прелесть, о мой прародитель! Вот уж верно, что тебе твои пороки обходятся дешевле, чем мне мои!Старик в замешательстве съежился под взглядом сына, высмеивавшего его с холодной жестокостью.Мими, стараясь улизнуть, билась, как птичка, попавшая в силки.— Папаша, — надменно заговорил Гонтран, — я, к примеру, вчера преподнес одной куколке ожерелье стоимостью в пятьсот тысяч франков.— Пятьсот тысяч?! Да ты…— А ты все экономишь, экономишь. Эдак ты скоро начнешь продавать даже дерьмо своих лакеев! Я щедрее тебя в четыреста девяносто девять тысяч девятьсот девяносто раз! А моя краля ни в какое сравнение не идет с этой дивной инфантой! Инфанта (исп.) — принцесса королевской крови.
И не стыдно тебе, старый развратник, с твоей-то внешностью, заниматься таким надувательством?— Довольно! Убирайся вон!— А моя тысяча луидоров?— Я выпишу тебе чек в кассу…— Ладно. А теперь, мадемуазель, если вы благосклоннорешите, что я мужчина в вашем вкусе, осмелюсь поднести вам презент в виде двадцати тысяч франков.— Ну уж нет! — завизжал старший Ларами. — Со своими деньгами поступай как знаешь, а транжирить мои я тебе не позволю. — И, улучив момент, он выхватил чек из рук сына, разорвал в клочки и бросил обрывки в камин.Гонтран не проявил ни малейшего волнения. Современная молодежь любит притворяться бестрепетной — меня, мол, ничем не проймешь.Он смерил отца высокомерным взглядом и процедил сквозь зубы:— Знаешь ли, батюшка, то, что ты только что сделал, — гнусно. Если б я не боялся обидеть колбасную промышленность, то назвал бы это свинством. Не бойтесь, мадемуазель. Этот старый скряга только что меня облапошил, стянул какие-то двадцать тысяч франков, мелочь на карманные расходы. Но вам я подарю сто тысяч, если вы соблаговолите сегодня отужинать со мной. И будьте одеты так, как сейчас, — в стиле Женни-работницы. Договорились, а? Это будет потрясающе!— Месье, — рыдала девушка в ответ на такое тошнотворное предложение, — позвольте мне уйти, умоляю вас! Я пришла просить у него помощи потому, что у меня тяжело больна мама. У нас нет средств к существованию… Я больше ничего не хочу, только отпустите меня!..Слезы катились у нее из глаз, личико побледнело и осунулось, но вся она, со своей грациозной фигуркой, была прелестна.Ее отчаянные и горестные мольбы могли бы растрогать и дикаря-ирокеза Ирокезы — группа североамериканских индейских племен, жившая до европейской колонизации в районе Великих озер и реки Св. Лаврентия.
.Гонтран осклабился.У таких людей нет ни души, ни сердца. Сомнительно, чтобы они когда-нибудь испытывали жалость. Глухие к любому чувству, к любому волнению, они — бессовестные и бестрепетные чудовища. И как же их много!Ухмыляясь, Малыш-Прядильщик добавил:— Раз уж вы попали в эту переделку, то соглашайтесь. Я не такой скупердяй, как папочка. Скорей скажите «да», и поглядим, как он будет казниться, старый развратник, распустивший слюни на вас глядя.— Ты мне дорого за это заплатишь, Гонтран! — зарычал бледный от ярости старик.— Не ерепенься! Я через полгода получу по мамочкиному завещанию семьдесят пять миллионов с лихвой. Мне только и останется, что поручить какому-нибудь дошлому адвокатишке проверить счета после твоего опекунства, и ты сразу станешь податливым, как плеть.Во время этой омерзительной беседы Мими, не прекращая искать лазейку, билась, как птица в клетке. Наконец она нашла двери. Радуясь свободе, она пустилась наутек. Гонтран натянул папаше нос и помчался следом.— Когда я ею попользуюсь, то уступлю тебе со скидкой, — прогнусавил он, — зато я первый заплачу налоги. Так что не держи на меня зла, будь выше этого.Мими бегом пересекла приемную и помчалась по коридорам. Мысли ее путались.«Старик опять за свое взялся», — думали слуги, глядя ей вслед.Она выскочила на улицу и, ощутив себя на воле, вытерла носовым платком губы и сплюнула.Естественно, грязное оскорбление, нанесенное обоими богачами, глубоко уязвило ее.Будучи до кончиков ногтей истинной парижанкой, девушкой достойной и знающей себе цену, Мими пылала от негодования. Перестав быть пленницей в роскошном особняке, она представляла, как могла бы обороняться, пустив в ход и зубки и коготки.Возвращаясь к себе в Батиньоль, она семенила по улице Роше тем быстрым шагом, так изматывающим провинциалов.Не прошло и двух минут, как Гонтран догнал ее.— Мадемуазель, мадемуазель, послушайте и не спешите так… Клянусь вам всеми святыми, речь идет о вашем состоянии!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59