— Расскажи-ка нам лучше все, что знаешь.— Мария спасена… Твой удар оказался несмертельным.— Тем лучше. Она действительно красавица.— Как? Ты на нее тоже глаз положил?— Почему бы и нет? И в случае надобности ты поможешь мне ее покорить.— Но, дорогой, мне кажется, место уже занято.— Да неужели? И кто же он?— Ее спаситель. Врач-интерн. Они любят друг друга и уже почти признались…— И они поженятся?— При одном условии.— Каком?— Если он найдет Жана и вернет его матери.— А за ней дают приданое?— Однажды я слышала, как князь сказал жене, что охотно даст за Марией два миллиона франков.При этих словах — два миллиона — у Бамбоша затрепетали крылья носа и он бросил пронзительный взгляд на свою поддельную мамашу. «Два миллиона… Семнадцать лет и такая красавица, что соблазнит и святого!.. Стать свояком князя… неприлично богатого русского князя… Стать членом их семьи! Черт возьми, какой сказочный сон!»Вслух же Бамбош произнес:— Так ты говоришь, Нини, что малышка Мария выйдет замуж лишь за того, кто вернет Березова-младшего родителям, и ни за кого другого?— Да, говорю, потому что убеждена в этом. И, ты знаешь, она упрямая девочка и выполнит то, что обещала.— Отрадно слышать. Кстати, ты очень вовремя явилась. Мальчонка не слишком хорошо себя чувствует, ты сможешь за ним ухаживать.— О, сердце мое изболелось по бедному крошке! Если б ты знал, какой он милый, и добрый, и ласковый!— Вот и прекрасно. А в тебе есть материнская жилка! И странная эта девушка Фанни опрометью кинулась в комнату Жана, схватила малыша в объятия и прижала к сердцу.Он ее тотчас узнал, заулыбался, потянулся к ней ручонками, радостно лепеча:— Нини! О моя Нини! Здластуй, Нини!— Здравствуй, мой маленький! Здравствуй, мой золотой!Увидя, как он осунулся, девушка зашептала сквозь подступающие слезы:— бедный малыш! Как ты намучился! Но теперь я буду заботиться о тебе… Какая же я все-таки гадина!.. Как вспомню о несчастной княгине, об этом ангелочке Марии… Не будь я такой мерзавкой… Но Бамбоша я люблю больше всего на свете… Иди, мой Жан, на ручки к твоей Нини!И малыш, ассоциируя гувернантку с матерью, вздохнул и залепетал:— Мама… Мамоська.— Да, да, мамочка… Ты скоро увидишь свою мамочку, милый… И папу… И тетушку Марию…И совсем по-матерински она начала баюкать малыша, нашептывая нежные слова, напевая колыбельные, лаская, словом, утешая его.И, как бы оправдывая подлость своего участия, думала: «Благодаря мне он теперь не будет так несчастен…»А в это время Бамбош, ослепленный перспективой, которую открыла ему Фанни, говорил фальшивой баронессе:— Мне нужна Мария, сестра княгини. Мне нужны два миллиона приданого.— А как же быть с ее воздыхателем — студентом?— Я его уберу.— Еще один труп!— Ах, одним больше, одним меньше… Я иду прямо к цели, не заботясь о средствах ее достижения! ГЛАВА 16 Все еще смущенная наглыми приставаниями Малыша-Прядильщика, Мими испытывала сладостное волнение, идя с человеком, вот уже дважды спасавшим ее.Все еще ощущая недомогание и слабость в ногах, она сильно опиралась на его руку, думая при этом, что ведет себя не вполне пристойно, — ведь месье Леон может Бог знает что подумать, — но не слишком осуждала себя за эту вольность.А у него перехватило горло от счастья, и он с бьющимся сердцем шел и смаковал дарованные случаем минуты радости.Леон слушал звонкий щебет девушки, бывшей, как все люди, перенесшие сильное нервное потрясение, очень разговорчивой.Время от времени художник обращал к ней лицо, чтобы лучше ее видеть. Краем глаза рассматривал тонкий профиль девушки, который множество раз пытался воспроизвести, думая о ней.Находя ее еще более грациозной и красивой, чем ему представлялось, юноша говорил себе, что второй такой красавицы во всем Париже не сыскать.Действительно, в отношении себя и Мими он был прав — любимая женщина всегда одна на целом свете.Однако, пожалуй, и посторонний наблюдатель согласился бы с ним, настолько девушка была неординарна.Будучи среднего, скорее даже маленького роста, Мими имела точеную фигурку и отличалась не просто истинно парижской грацией, а только ей присущим очарованием.Какой грацией, шармом, шиком, элегантностью обладают эти маленькие парижские работницы! Одетые в дешевые платьица, украшенные скромным цветком, в выходных нарядах они в пять минут превращаются в настоящих светских дам.Узенькие ступни с высоким подъемом, безукоризненно облегающие ножку чулки, ни морщинки, детские кисти нервных и сильных рук, уже сформировавшаяся пышная грудь — все это указывало на совершенство форм, вызывавшее у Леона безграничное восхищение и как у художника, и как у мужчины.В лице ее отнюдь не было той правильности черт, которая придает выражение торжественной глупости греческим статуям.Мими была шатенкой с прелестным каштановым отливом. Буйная копна ее волос вилась от природы, завитки падали на белоснежную шею, челка казалась чуть растрепанной, в волосах виднелись три черепаховые шпильки, и вся прическа в целом сделала бы честь любой, самой элегантной женщине. Огромные карие с рыжинкой глаза подмечали все вокруг, взгляд был живой и наблюдательный. Носик у нее был чуть-чуть вздернут, и это ей удивительно шло, так гармонично сочеталось с мимикой! Рот — немного великоват, жемчужные зубки, на решительно очерченном подбородке — ямочка.Да, маленькая Мими была восхитительна в своем бедном костюмчике — просто загляденье! Прелестная пари-жаночка, чье подвижное личико завораживало, так явственно читалась на нем вся гамма чувств — мечтательность, нежность, решительность, задор.Леон и впрямь не знал что говорить и думал: «Каким же болваном она меня, должно быть, считает!»Девушка извинилась за то, что тяжело опирается о его руку.— Я утомляю вас, месье Леон?О, какая радость! Прелестное создание помнит его имя, называет его «месье Леон», как если бы они были старыми друзьями!Она продолжала:— Это потому, что я все еще немного слаба… И долго шла пешком… Да еще и эта бесхвостая макака против меня ополчилась…Белошвейка отягощала его могучую руку не больше, чем птичка, присевшая отдохнуть на толстой ветви старого дуба.— О нет, мадемуазель Ноэми, вы меня нисколько не утомляете. Я мог бы на руках пронести вас через весь Париж и ничуть не устать.Обрадованная, она улыбнулась.— Да, вы сильный. Как прекрасно быть сильным и вместе с тем добрым. А вы кажетесь мне добрым.— Во всяком случае, не премину вступиться, если при мне всякие мерзавцы оскорбляют порядочных девушек.— О, это ужасно! Чего только не нашептывают нам, девушкам, вынужденным в одиночку ходить по улицам! Это подобно экипажу, мчащемуся галопом вдоль самого тротуара… Как ни сторонись, все равно тебя забрызгают грязью…— И это большей частью роскошные экипажи богачей — они ведь несутся быстрее всех! Грязные толстосумы! — повысил декоратор в сердцах голос.— Так вы их, оказывается, ненавидите?— Ненавижу и презираю. Сами подумайте — ведь они же палачи народа! Выжимают из него кровь и пот, отнимают хлеб и саму жизнь! Соблазняют юных простолюдинок, чтобы сделать из них… Ах, если бы народ посмел решиться…Они вышли на улицу Лепик и зашагали по ней, замедляя шаг.Девушка выглядела все более усталой, она с трудом передвигала ноги, казалось — вот-вот упадет.Леон заметил это и предложил зайти отдохнуть в винный погребок.Мими поблагодарила и отказалась. С одной стороны, она боялась опоздать домой, с другой — ее охватывал непреодолимый страх при мысли об ужасной действительности. Ведь ей приходится возвращаться в жалкую каморку без единого су в кармане!Потерявшая работу, поставленная перед страшным выбором — отдаться приказчику ради заработка или умереть с голоду, она должна будет сейчас сказать матери: «Надо покончить счеты с жизнью!»Потому что разве это жизнь, когда бедная девушка вынуждена вымаливать работу, как нищий — кусок хлеба? Разве это жизнь, когда Ларами-старший пытается тебя изнасиловать, а Ларами-младший пристает с гнусными предложениями?Но, ощущая рядом присутствие своего спасителя, она думала: «А я ведь могла бы быть счастлива! Неужели я так и умру, не изведав счастья?»Со своей стороны, Леон Ришар делал немыслимые усилия, чтобы превозмочь свою застенчивость.Он горел желанием воспользоваться этим уникальным в своем роде случаем, чтобы объясниться девушке в любви, и не осмеливался. Ведь они видят друг друга лишь второй раз в жизни. Как воспримет она такое внезапное признание? Не сочтет ли его одним из тех мужчин, чьих предложений так боится? Но, черпая силы в сознании честности своих намерений, он говорил себе: «Нет, решено! Скажу, что люблю ее! Пройдем еще три дома, и скажу!»Но снова тоска теснила грудь, и он думал:«Вот дойдем до того номера…»Наконец, понимая, что девушка вскоре уйдет, а он так и не успеет открыть ей сердце, Леон сделал над собой героическое усилие.— Мадемуазель Ноэми, — бросился он с места в карьер, — считате ли вы меня порядочным человеком?Девушка тотчас же остановилась и, устремив на него ласковый взгляд, ответила:— Я убеждена в этом, месье Леон. Ее взгляд добавил ему храбрости. Он продолжал:— Итак, я буду говорить с вами как порядочный человек. Всего неделю тому назад я увидел вас впервые. И с этой минуты ваш образ ни на мгновение не покидает меня. Это самая сладостная и прекрасная навязчивая идея, какую я знал, и я простосердечно и почтительно хочу признаться вам в этом.Девушка восторженно слушала эти излияния, сердце ее учащенно билось, на щеках выступила краска.Конечно же ей неоднократно объяснялись в любви, и часто эти признания были сделаны с честными намерениями. Но ни одно из них не всколыхнуло ее душу так, как эти несколько фраз, произнесенные молодым человеком.Она чувствовала — молодой человек говорит правду, и искренне обрадовалась его словам.— Вы позволите мне, — продолжал он, — открыть перед вами свое сердце, мадемуазель Мими?— Да, месье Леон.— Прошло совсем еще мало времени, но вы значите для меня больше, чем что бы то ни было в жизни. Я одинок, и, быть может, вследствие этого чувства мои более обострены…— Ваши родители умерли? — спросила Мими, и нотка сочувствия прозвучала в ее голосе.— Увы, да. Я потерял их, когда был еще совсем ребенком. И эта тяжкая потеря, лишившая меня радостей семейной жизни, тем более внушила мне горячее желание испытать не ведомые доселе утехи.— Одиночество, наверное, тягостно?— Оно ужасно. Оно пожирает душу…Художник замолчал, собираясь с мыслями, и продолжал, все более воодушевляясь:— Несмотря на то что я вас мало знаю, мне кажется, что всю жизнь я провел рядом с вами. Я боготворю вас… Я все время оказываюсь рядом, как если бы моя любовь одарила меня зрением ясновидца… Только что я произнес великое слово: любовь моя. Итак, я говорю вам: я вас люблю!Заслышав эти слова, ожидаемые Мими без деланной стыдливости и пошлого жеманства, девушка вздрогнула и непроизвольно сжала руку Леона.Ей вдруг показалось, что ее неурядицы кончились, что отныне радость поселится в бедном жилище, где влачила столь жалкое существование ее мать, где они, убогие, уже не ждали от жизни ничего хорошего.К этому ранее ею не изведанному чувству защищенности и покоя добавилось еще одно восхитительное и сладостное ощущение. Да, это было правдой — ее любил тот, кого она так часто вспоминала с того дня, когда чуть не погибла.Он был красив гордой и мужественной красотой. Он был добр и деликатен. И Мими, дрожа и прижимаясь к его руке, ощущая, как колотится сердце и вскипает кровь, подумала: «Но ведь я тоже люблю его!»Леон нисколько не походил на фата. У него было немало интрижек, но он от этого не заносился.Вместо того чтобы внушить ему уверенность в себе, эти связи с более или менее добродетельными женщинами, напротив, поселили в нем, скорее, некоторую неуверенность.Его утонченность простиралась так далеко, что в близости со случайно встреченными женщинами он усматривал своего рода профанацию, осквернение той любви, которая прошла бы через всю его жизнь.Кроме того, он опасался, что своей поспешностью если и не оскорбит Мими, то, во всяком случае, заставит ее замкнуться в себе.Когда она крепче сжала его руку, он всем телом повернулся к ней и его страстный взгляд впился ей в лицо.Взволнованная, разрумянившаяся девушка слабо улыбалась ему, но две большие слезы висели на кончиках ее ресниц.— Я не обидел вас, мадемуазель? Скажите же, что нет, Мими!— Нет, месье Леон… Нет, Леон! Вы ведь предупредили меня, что будете говорить как порядочный человек… И ваши слова — бальзам на мою душу…— Ну раз так, Мими, дорогая моя Мими, раз вы позволяете мне любить вас… Раз вы даете мне надежду, что когда-нибудь полюбите меня…— Всем сердцем, друг мой… Разве я уже и теперь не принадлежу вам? Разве вы не спасли мне жизнь?.. Вся дружба, на которую я способна, — ваша… И вся моя благодарность…— Мими, и дружба и благодарность ваши принадлежат также месье Людовику, интерну, который так добр к вам.— Это совсем другое дело… Я люблю его как брата.— Я это знаю, Мими.— В то время как вы, Леон… В то время как моя признательность к вам ведет… ведет к любви…— О Мими, любимая! Как вы добры! Чуть ли не еще более добры, чем красивы!Она лукаво улыбнулась и молвила:— Будьте снисходительны к бедной девушке! Он отвечал с неизменной серьезностью:— Я люблю и вашу душу, и ваше такое изящное тело, являющееся ее вместилищем. Люблю ваши глаза, их чистый и честный взгляд, ваши губы, их искреннюю улыбку. Я люблю черты вашего лица, в котором невинность ребенка и очарование женщины. И если я говорю, что вы прекрасны, то лишь для того, чтобы вы знали: я буду любить вас так сильно, как только это возможно.Слушая эти речи, Мими испытывала такое сладостное волнение, что больше не чувствовала ни усталости, ни недомогания.Однако молодые люди все ближе подходили к дому по улице Сосюр, где Ноэми Казен жила с матерью.Местные жители, хорошо знавшие девушку, провожали молодую пару удивленными взглядами.Первая же женщина, увидевшая их на улице Сосюр, изумленно всплеснула руками и воскликнула:— Боже правый! Вот уж никогда бы не подумала! Крошка Мими завела себе ухажера!— Ничем она не отличается от других, вот и пошла по той же дорожке! — бросила рябая старуха, продавщица газет.Прачка матушка Бидо, возвращавшаяся к себе с огромной плетеной корзиной, остановилась и заявила газетчице:— Вот это парочка, просто загляденье! Я молю Бога, чтоб у него были честные намерения и малышка Мими сменила бы фамилию!В это время Леон говорил девушке:— Поскольку вы согласны, дорогая, я хотел бы незамедлительно повидать вашу матушку и испросить ее согласия на наш брак.— Но у нас такой беспорядок… Все перевернуто вверх дном. Я ведь ушла из дому ранним утром.— Однако я уже не совсем посторонний и, надеюсь, могу пользоваться некоторыми льготами. К тому же надеюсь, что ваша достойнейшая матушка согласится, чтобы вы стали моей женой, а значит, ничего не следует менять в ее жизни. Просто у нее появится сын.Прачка невольно уловила последние слова и растрогалась. Добрая женщина вступила в разговор с присущей ей сердечностью:— Здравствуйте, дети!— О, матушка Бидо, здравствуйте, дорогая.— Здравствуйте, мадам. — Леон, улыбаясь, протянул ей руку.Она ее крепко пожала и продолжала:— Так вот, я ж и говорю — загляденье парочка! Прямо супруги! Что уж таиться — я услыхала, о чем вы тут толкуете, славные вы мои ребятишки! А когда свадьба?— Как можно скорее, — ответил Леон. — О, вы, матушка Бидо, на ней попируете.— Да уж, с удовольствием погуляю, мой добрый господин. И не откладывайте — зачем терять время, когда ждешь счастья?На прощание они сердечно обнялись, и Леон следом за любимой поднялся в убогую квартиру, где их ждала калека.Мать Мими, видевшая юношу лишь единожды, в день катастрофы, узнала его и с первого взгляда догадалась, что произошло. При виде молодых людей, которые, повинуясь инстинкту, подошли к ней поближе, слабая улыбка тронула ее бескровные губы.Воцарилось долгое молчание.Она пожирала их глазами, наслаждаясь редкой радостью, выпавшей на ее горькую долю.Леон подошел вплотную к кровати и, держа Мими за руку, заговорил срывающимся от волнения голосом:— Мадам, я люблю вашу дочь. Она позволила мне просить у вас ее руки. Согласны ли вы, чтобы я стал вашим сыном?— Дитя мое, — старуха долго и любовно смотрела на него, — дитя мое, поцелуйте вашу невесту. ГЛАВА 17 Можно догадаться, какое горестное изумление охватило всех, присутствующих при очной ставке Марии и злодея, когда девушка закричала:— Это не он!— Да это он, он! Ведь он же сам признался! — вмешался господин Гаро.Жермена и князь, бледные как полотно, переглянулись, помертвев при мысли, что надежда опять лишь поманила их и тотчас же скрылась.Итак, больше не было способа отыскать дитя…Господин Гаро метался по комнате, как кот по раскаленной железной крыше, теребил усики, не спуская глаз со злодея, сумевшего так его провести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59