Здесь вам будет так же приятно, как в сердце моего сына. Заходите в дом.
Она первая пошла к дверям.
Пен взглянула на Оуэна. В его лице она могла читать сейчас, как в открытой книге, и было в нем одно — облегчение, как если бы он сбросил с плеч и души тяжкий груз.
— Вы идете? — спросил он негромко.
— Конечно.
— Я останусь здесь, — сказал он.
Пен кивнула и поспешила за его матерью в теплый дом, где пахло свежеиспеченным хлебом, древесным дымом, высушенной лавандой и лепестками розы.
Леди Эстер провела Пен в небольшую комнату в задней части дома. Здесь в одном из углов стояло детских размеров веретено с клубком шерсти на подставке; с подоконника свешивалась кривобокая тряпичная кукла, а на столике лежал лист бумаги, испещренный крупными буквами алфавита, написанными несмелой детской рукой.
Заметив внимание гостьи к этим предметам, хозяйка улыбнулась.
— Дети Оуэна по возможности учатся, — сказала она. — У них пытливый ум, они быстро схватывают многое. В этом смысле они в отца.
Сейчас она позволила себе открыто разглядывать Пен, после чего заговорила снова:
— Полагаю, мой сын очень любит вас, иначе не предложил бы приехать сюда. Я благодарна за это Господу. Последние годы были тяжелыми для нас всех.
С тем же чистосердечием Пен ответила:
— Я тоже люблю вашего сына, мадам. Но есть вещи… вопросы, которые…
Она не договорила и повернулась так, чтобы Филипп, по-прежнему сидевший у нее на руках, мог смотреть из окна комнаты.
— Разумеется, они есть, — согласилась леди Эстер. — Пожалуйста, присядьте. — Она указала на скамейку возле очага. — Выпейте чашку фруктового вина.
Она налила вино, а Филиппу протянула маленькое румяное яблоко.
— Он ведь не сын Оуэна? — спросила она мягко.
— Это сын моего покойного мужа, мадам. Оуэн сыграл огромную и благодатную роль в его и моей жизни, за что я буду всегда обязана ему.
Леди Эстер снова улыбнулась, отчего ее лицо сразу помолодело и расцвело, и не осталось ни малейшего сомнения в том, какой красивой она была до того, как годы и несчастья изменили ее облик.
— Думаю, леди Пен, — сказала она, — вы уже отплатили и ему, и мне за то добро, которое он вам сумел сделать. — И пояснила:
— Тем, что благодаря вам он приехал сюда, в свой родной дом.
Она тоже села у стола, задумчиво уставилась в окно и после долгой паузы заговорила, глядя прямо в лицо Пен.
— Оуэн женился около десяти лет назад по настоянию своего отца, который принадлежит к королевской семье де Гиз. Это была хорошая партия, хороший союз для членов той семьи, и для Эстеллы тоже… Опустите ребенка на пол, — прервала она рассказ, видя, как Филипп вертится на коленях у Пен.
Та послушалась, и мальчик заковылял по комнате, охотно знакомясь с обстановкой.
Леди Эстер продолжала:
— Его жена была красива, не очень умна, очень тщеславна. Конечно, она ничего не знала о его делах и занятиях во Франции и в других местах.
Рассказчица пытливо вгляделась в гостью, но та молчала. Леди Эстер отпила вина и опять заговорила.
— Естественно, он часто отлучался из дома, где уже родились двое детей. А жена, как я сказала, не знала, чем он занимается, и, я считаю, не видела от него должной заботы и внимания… Она пыталась отвлечься… развлечься… Не знаю, как далеко заходили эти развлечения, и не хочу ничего говорить об этом.
Снова она умолкла. Пен не прерывала молчания. Обеими руками она сжимала чашку с вином и непрерывно следила за тем, как ее сын продолжает исследовать комнату, готовая каждое мгновение прийти ему на помощь.
— У Оуэна, — услышала она, — были — и сейчас, наверное, есть — враги. Думаю, не столько личные, сколько связанные с тем, чем он занимается. Вы понимаете это?
Пен кивнула.
— Какое-то время назад в его руках оказались сведения об одном лице, близком к испанскому королевскому двору, и этот человек был разоблачен, арестован, потом казнен. Но еще до этого он и его сподвижники, чтобы остановить Оуэна или отомстить ему, устроили ловушку для Эстеллы, познакомив ее с одним обаятельным придворным, которому она, доверчивая душа, безгранично поверила. Ее завлекли на одну тайную встречу и похитили вместе с детьми. Главную роль сыграла в этом новая няня, которую она наняла за несколько недель до этого по рекомендации своего нового друга и советчика… Еще вина?
— Нет, благодарю вас.
— Итак, жена Оуэна и дети находились в заложниках. И ему было сказано, что если он не похоронит добрые им сведения и не перейдет на службу к Испании, сделавшись, как это они называют, двойным агентом, то хоронить ему придется свою жену и детей.
— Ужасно! — тихо произнесла Пен, удерживая Филиппа от желания разбросать все яблоки из корзинки. — И что же было дальше?
— Оуэн сумел освободить жену и детей из плена. К счастью, у него немало друзей, готовых на все, чтобы помочь.
— Как хорошо! — снова не удержалась Пен от возгласа. Леди Эстер вздохнула.
— Когда ему удалось, рискуя многим, спасти свою семью, он принял решение, что единственный способ обеспечить ей безопасность в дальнейшем — это уйти самому из их жизни. Разумеется, пока он продолжает быть тем, кем был, пока служит Франции в этом качестве. И вот он расторгает брак с женой, отказывается от детей — и все это публично, на виду у всех, — чтобы не было подозрений, что это всего лишь розыгрыш, мистификация…
Мать Оуэна замолчала, увидев, что Пен побледнела и поднесла руку ко лбу, словно у нее внезапно заболела голова.
Потом продолжала, стараясь говорить как можно спокойнее и короче.
— Выбор у него был таков: или оставить дело всей своей жизни, или оставить семью. Он выбрал второе и поплатился за это. Как он расплатился бы, выбери первое, я не знаю. И никто не знает. Жестокость заключалась еще и в том, что он не посвятил свою жену Эстеллу в то, что задумал и совершил. Наверное, оттого, что не доверял ей до конца, не рассчитывал, что она сумеет сохранить тайну и тем самым подвергнет опасности себя и детей… Да, видимо, он и не любил ее, не заботился о ее душевном спокойствии. Однако любил… очень любил и любит детей. Которые его не знают и не считают отцом… Думаю, он сам никогда не простит себе того, что сделал, — заключила она после новой паузы. — Но почти уверена, он все равно не считает свой выбор между семьей и страной в пользу страны не правильным.
— Не считает для себя, — медленно произнесла Пен. — Только для себя.
— Возможно, и для других… — задумчиво сказала леди Эстер. — Для других людей из его страны. Которым, быть может, не один раз помог уберечься от бесполезной войны, от лишних потерь. Но это, разумеется, если смотреть со стороны…
— А как считаете вы, мадам? Кому принес он своим поступком большее несчастье?
На лице пожилой женщины отразились мучительные колебания.
— Своим детям, Люси и Эндрю, конечно. В первую очередь… И женщине, которая была его женой… И себе тоже…
— А где она? Что с ней?
— Умерла два года назад. Чума свирепствовала в том городе, где жила Эстелла.
— Она была в монастыре? В таком, где пребывают как в заточении? Где никто не произносит ни слова?
Леди Эстер покачала головой:
— Почему?.. Впрочем, я, кажется, слышала эти выдумки. Нет, она жила в полной безопасности в Провансе, в одном из фамильных поместий своего отца. Больше не бывала в Париже, при дворе, но вела достаточно светскую жизнь у себя в провинции, даже, насколько я знаю, обзавелась любовником. Однако не сужу ее за это. Она была глубоко несчастна… А вот матерью эта женщина всегда была никудышной.
Пен чувствовала, что мать Оуэна совершенно откровенна с ней и говорит чистую правду.
— Спасибо за вашу прямоту, леди Эстер, — сказала она. — Но почему, как вы думаете, ваш сын не мог вес это рассказать мне сам?
Ответ, который последовал, был таким же прямым, как и рассказ.
— Потому, леди Пен, что боялся, так мне кажется, что будет вольно или невольно оправдывать себя. Я же, он знал, этого делать не стану… Хотя мой сын никогда не был трусом, — добавила она с трогательной гордостью.
Да, мысленно договорила за нее Пен, он хотел, чтобы о нем рассказал другой человек и чтобы, выслушав этого человека, она сама приняла решение: может ли его понять, принять и простить.
Филипп кое-как дожевал яблоко и просился на колени, дергая Пен за юбку. Но она не выполнила его просьбы.
— Могу я ненадолго оставить ребенка с вами, мадам? — спросила она.
— Конечно, милая…
Выйдя из комнаты, Пен услышала, как в другой стороне дома раздаются негромкие звуки арфы, и направилась туда.
Оуэн сидел за инструментом, глаза у него были закрыты, пальцы извлекали из струн нечто печальное и мелодичное. Остановившись в дверях, она некоторое время продолжала молча слушать и была в этом не одинока: разместившись на полу, дети Оуэна тоже погрузились в музыку, рождавшуюся под пальцами незнакомого им человека, который был их отцом.
Спустя некоторое время Оуэн открыл глаза и посмотрел на Пен, застывшую у дверей. В его взгляде были все те же тоска, надежда, призыв…
Она ответила ему улыбкой, потом прошла на середину комнаты и села на стул рядом с детьми.
Почти без перерыва он заиграл другую мелодию, в которой тоже была печаль, но призыв и надежда звучали намного громче.
— Милорд герцог, женщина призналась в колдовстве и злой магии, которые использовала, когда служила в доме леди Брайанстон.
Одетый во все черное человек доложил это, прижимая к груди снятую с головы шапку.
Нортумберленд взглянул на него из-за стола, заваленного бумагами, и спросил:
— А как насчет короля? Призналась она в злонамеренном лечении? В предательстве?
— Нет, милорд герцог. Даже под пыткой утверждала, что желала только одного: вылечить его величество, и делала для этого все, что могла.
— Но прислала ее именно леди Брайанстон?
— Да, милорд.
— Та самая, которая велела ей же отравить своего старшего сына?
— Женщина отрицает и это. Но признает, что по приказу его матери ничем не помогала ему во время болезни.
— Отсутствие помощи, когда грозит смерть, равносильно убийству, — пробормотал герцог и потянулся в кресле так, что хрустнули суставы. — Итак, означенная леди Брайанстон и ее назойливый сынок… — Он говорил не для человека в черном, продолжавшем стоять навытяжку, а для самого себя, формулируя решение. — Оба они виновны в том, что рекомендовали для излечения короля и ввели в его спальню заведомую отравительницу и колдунью, сознавшуюся в своих богомерзких деяниях.
Он ударил ладонью по бумагам на столе и вскочил на ноги.
— Арестуйте леди Брайанстон, ее сына и его жену по обвинению в государственной измене. Поместите в Тауэр, и мы послушаем, что они смогут сказать в свое оправдание.
— Будет выполнено, милорд герцог.
Человек в черном поклонился и вышел.
Нортумберленд в раздумье подошел к окну. Кажется, у этих Брайанстонов нет наследников. Значит, их поместья и имущество можно использовать для награждения отличившихся сторонников и для приманивания новых. В том числе наиболее несговорчивых членов Тайного совета, когда дело дойдет до их подписи под новоиспеченным актом о престолонаследии.
Майлз Брайанстон вышел из трущобного непотребного дома в полной растерянности: ребенка там не было.
Хозяйка уверяет, что он умер от какой-то лихорадки, но, судя по тому, как она говорит, по ее бегающим глазкам, дело тут нечисто. Во всяком случае, он, Майлз, не верит ей. Но что же могло произойти? И зачем этой старой карге признаваться в том, что лишит ее дополнительного дохода?
Нет, определенно что-то произошло. Скорее всего неприятное для их семьи. Но что?..
И что сказать матери?.. А, лучше не говорить ничего. Или то, в чем пыталась его уверить старуха: ребенок заболел и умер.
Но еще лучше… у пего загорелись глаза, слегка перехватило дыхание… Почему бы не представить себя этаким решительным, дерзким мужчиной, готовым на все ради благополучия своего рода?.. Да, почему бы не сказать матери, что он сам, вот этими руками, выполнил ее распоряжение буквально: избавился от выродка?.. Как?.. Ну например, бросил в Темзу… Это успокоит мать, а его избавит от всяческих ее предположений и попреков.
Уже сидя на носу лодки, перевозившей его па северный берег, и глядя в мутные воды реки, он окончательно утвердился в своем решении. Конечно, ребенка уже не существует, а каким образом он ушел из этой жизни — какая разница? Главное, его нет, и он, Майлз, единственный и законный наследник, а мать пускай спит спокойно и не пилит его каждый раз, когда он имеет несчастье попасться ей на глаза.
В свой дом он входил, беззаботно насвистывая себе под нос, и первая, кого он увидел, была его жена. Глаза у нее покраснели от слез.
— В чем дело, женщина? — спросил он. — Почему ты всегда так плаксива? От твоего кислого вида молоко сворачивается!
— Ох, Майлз, — пожаловалась та, — твоя мать с утра меня ненавидит. А все дело в том, что Долли опять немножко наследила… Совсем немного, но леди Брайанстон велела выкинуть ее на кухонный двор, там бедная собачка что-то съела и теперь места себе не находит. Ее все время тошнит.
Майлз поморщился. Господи, как надоела эта слезливая яловая корова со своей любовью к собакам. Лучше бы родила ему сына.
— Может быть, твоя Долли наелась крысиного яда? — безжалостно предположил он, чем вызвал новый поток слез. — Где моя мать?
— В библиотеке, — ответила та, отворачиваясь от него.
Леди Брайанстон сидела там за расчетными книгами и потому была еще более раздражена, чем обычно: денег уходило, как всегда, много, а куда — как всегда, неизвестно.
— Ну что? — неприветливо спросила она.
— Я все сделал, — объявил Майлз таким уверенным голосом, что мать с нескрываемым удивлением посмотрела на него. — Его больше нет.
— Вот как? — Леди Брайанстон откинулась в кресле, ее взгляд из удивленного стал почти удовлетворенным. — Прекрасно. Теперь, полагаю, нам больше не о чем беспокоиться. — И всегдашним своим раздраженно-ворчливым тоном добавила:
— Я хочу, чтобы ты как-то повлиял на свою Джоан. Ее вечные рыдания меня утомляют.
Майлз уже открыл было рот, чтобы возразить — настроение у него для этого было сейчас подходящим, — но помешал громкий стук в парадную дверь, отозвавшийся эхом по всему дому.
— Какого дьявола? — взорвался он. — Кто так колотит?
Стук продолжался.
— Пойди и посмотри вместо того, чтобы задавать идиотские вопросы! — рявкнула мать.
Он пошел к входу. Звуки голосов раздавались из нижнего холла, грубые, резкие. Им что-то отвечал испуганный визгливый голос его жены.
— Черт возьми! — крикнул он, спускаясь с лестницы. — Что надо? Кто вы такие?
В холле толпилось много людей, вооруженных пиками, мечами.
Майлз сошел с последней ступеньки, и его сразу окружили.
— Лорд Брайанстон, — возгласил один из вошедших, — у меня ордер на ваш арест и на арест вашей матери по обвинению в содействии колдовству и в государственной измене.
На говорившем была массивная серебряная цепь, в руках — жезл.
Майлз побледнел как полотно.
— Какое колдовство? — еле выговорил он. — Какая измена? Леди Брайанстон, тоже окруженная стражниками, нашла в себе силы громко и вызывающе крикнуть:
— Что за бред? Это какая-то ошибка! За что?
— Вы арестованы, мадам, — пояснил человек с жезлом, — за то, что ввели признавшуюся в своих преступлениях колдунью в опочивальню короля, а также за попытку причинить ему смерть путем отравления.
Она покачнулась, поднесла руку к горлу.
— А где… где доказательства… улики?..
— На языке у некой Гудлоу, которая созналась, что по вашему наущению вызвала колдовскими действиями преждевременные роды у вашей невестки, занималась изготовлением ядов и пыталась действовать на людей с помощью безбожных магических заклинаний.
— Вранье! — в отчаянии крикнула леди Брайанстон.
Майлз молчал. Его лицо из бледного стало зеленоватым.
— Вас поместят в Тауэр, где подвергнут допросу, — бесстрастно сказал человек с жезлом. — Вас, вашего сына и его жену.
Услышав это, Джоан грохнулась на пол в глубоком обмороке.
Больше с ними не стали говорить, а препроводили на берег Темзы и оттуда по реке — в замок Тауэр.
Их путь лежал в камеры в нижнем этаже замка.
Глава 26
Пен вышла из дома и окунулась в мягкий предвечерний июньский воздух. Рядом с ней семенил Филипп, она держала его за руку, слушая его неумолчное лепетание. Чаще всего он повторял:
— Гляди, мама, гляди…
В быстром усвоении родного языка — правда, с легким кельтским акцентом — ему очень помогло постоянное общение с Люси и Эндрю. От них он перенимал гораздо больше, чем от взрослых, и лучше понимал их.
Из-за дома показались Оуэн и его мать, они шли с огорода, в руках у него была большая корзина с только что выдернутой из земли морковью. Одет он был в деревенскую одежду. Богато разукрашенные шелковые и бархатные наряды уступили место штанам из простой шерсти, полотняным камзолам, домотканым курткам и жилетам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Она первая пошла к дверям.
Пен взглянула на Оуэна. В его лице она могла читать сейчас, как в открытой книге, и было в нем одно — облегчение, как если бы он сбросил с плеч и души тяжкий груз.
— Вы идете? — спросил он негромко.
— Конечно.
— Я останусь здесь, — сказал он.
Пен кивнула и поспешила за его матерью в теплый дом, где пахло свежеиспеченным хлебом, древесным дымом, высушенной лавандой и лепестками розы.
Леди Эстер провела Пен в небольшую комнату в задней части дома. Здесь в одном из углов стояло детских размеров веретено с клубком шерсти на подставке; с подоконника свешивалась кривобокая тряпичная кукла, а на столике лежал лист бумаги, испещренный крупными буквами алфавита, написанными несмелой детской рукой.
Заметив внимание гостьи к этим предметам, хозяйка улыбнулась.
— Дети Оуэна по возможности учатся, — сказала она. — У них пытливый ум, они быстро схватывают многое. В этом смысле они в отца.
Сейчас она позволила себе открыто разглядывать Пен, после чего заговорила снова:
— Полагаю, мой сын очень любит вас, иначе не предложил бы приехать сюда. Я благодарна за это Господу. Последние годы были тяжелыми для нас всех.
С тем же чистосердечием Пен ответила:
— Я тоже люблю вашего сына, мадам. Но есть вещи… вопросы, которые…
Она не договорила и повернулась так, чтобы Филипп, по-прежнему сидевший у нее на руках, мог смотреть из окна комнаты.
— Разумеется, они есть, — согласилась леди Эстер. — Пожалуйста, присядьте. — Она указала на скамейку возле очага. — Выпейте чашку фруктового вина.
Она налила вино, а Филиппу протянула маленькое румяное яблоко.
— Он ведь не сын Оуэна? — спросила она мягко.
— Это сын моего покойного мужа, мадам. Оуэн сыграл огромную и благодатную роль в его и моей жизни, за что я буду всегда обязана ему.
Леди Эстер снова улыбнулась, отчего ее лицо сразу помолодело и расцвело, и не осталось ни малейшего сомнения в том, какой красивой она была до того, как годы и несчастья изменили ее облик.
— Думаю, леди Пен, — сказала она, — вы уже отплатили и ему, и мне за то добро, которое он вам сумел сделать. — И пояснила:
— Тем, что благодаря вам он приехал сюда, в свой родной дом.
Она тоже села у стола, задумчиво уставилась в окно и после долгой паузы заговорила, глядя прямо в лицо Пен.
— Оуэн женился около десяти лет назад по настоянию своего отца, который принадлежит к королевской семье де Гиз. Это была хорошая партия, хороший союз для членов той семьи, и для Эстеллы тоже… Опустите ребенка на пол, — прервала она рассказ, видя, как Филипп вертится на коленях у Пен.
Та послушалась, и мальчик заковылял по комнате, охотно знакомясь с обстановкой.
Леди Эстер продолжала:
— Его жена была красива, не очень умна, очень тщеславна. Конечно, она ничего не знала о его делах и занятиях во Франции и в других местах.
Рассказчица пытливо вгляделась в гостью, но та молчала. Леди Эстер отпила вина и опять заговорила.
— Естественно, он часто отлучался из дома, где уже родились двое детей. А жена, как я сказала, не знала, чем он занимается, и, я считаю, не видела от него должной заботы и внимания… Она пыталась отвлечься… развлечься… Не знаю, как далеко заходили эти развлечения, и не хочу ничего говорить об этом.
Снова она умолкла. Пен не прерывала молчания. Обеими руками она сжимала чашку с вином и непрерывно следила за тем, как ее сын продолжает исследовать комнату, готовая каждое мгновение прийти ему на помощь.
— У Оуэна, — услышала она, — были — и сейчас, наверное, есть — враги. Думаю, не столько личные, сколько связанные с тем, чем он занимается. Вы понимаете это?
Пен кивнула.
— Какое-то время назад в его руках оказались сведения об одном лице, близком к испанскому королевскому двору, и этот человек был разоблачен, арестован, потом казнен. Но еще до этого он и его сподвижники, чтобы остановить Оуэна или отомстить ему, устроили ловушку для Эстеллы, познакомив ее с одним обаятельным придворным, которому она, доверчивая душа, безгранично поверила. Ее завлекли на одну тайную встречу и похитили вместе с детьми. Главную роль сыграла в этом новая няня, которую она наняла за несколько недель до этого по рекомендации своего нового друга и советчика… Еще вина?
— Нет, благодарю вас.
— Итак, жена Оуэна и дети находились в заложниках. И ему было сказано, что если он не похоронит добрые им сведения и не перейдет на службу к Испании, сделавшись, как это они называют, двойным агентом, то хоронить ему придется свою жену и детей.
— Ужасно! — тихо произнесла Пен, удерживая Филиппа от желания разбросать все яблоки из корзинки. — И что же было дальше?
— Оуэн сумел освободить жену и детей из плена. К счастью, у него немало друзей, готовых на все, чтобы помочь.
— Как хорошо! — снова не удержалась Пен от возгласа. Леди Эстер вздохнула.
— Когда ему удалось, рискуя многим, спасти свою семью, он принял решение, что единственный способ обеспечить ей безопасность в дальнейшем — это уйти самому из их жизни. Разумеется, пока он продолжает быть тем, кем был, пока служит Франции в этом качестве. И вот он расторгает брак с женой, отказывается от детей — и все это публично, на виду у всех, — чтобы не было подозрений, что это всего лишь розыгрыш, мистификация…
Мать Оуэна замолчала, увидев, что Пен побледнела и поднесла руку ко лбу, словно у нее внезапно заболела голова.
Потом продолжала, стараясь говорить как можно спокойнее и короче.
— Выбор у него был таков: или оставить дело всей своей жизни, или оставить семью. Он выбрал второе и поплатился за это. Как он расплатился бы, выбери первое, я не знаю. И никто не знает. Жестокость заключалась еще и в том, что он не посвятил свою жену Эстеллу в то, что задумал и совершил. Наверное, оттого, что не доверял ей до конца, не рассчитывал, что она сумеет сохранить тайну и тем самым подвергнет опасности себя и детей… Да, видимо, он и не любил ее, не заботился о ее душевном спокойствии. Однако любил… очень любил и любит детей. Которые его не знают и не считают отцом… Думаю, он сам никогда не простит себе того, что сделал, — заключила она после новой паузы. — Но почти уверена, он все равно не считает свой выбор между семьей и страной в пользу страны не правильным.
— Не считает для себя, — медленно произнесла Пен. — Только для себя.
— Возможно, и для других… — задумчиво сказала леди Эстер. — Для других людей из его страны. Которым, быть может, не один раз помог уберечься от бесполезной войны, от лишних потерь. Но это, разумеется, если смотреть со стороны…
— А как считаете вы, мадам? Кому принес он своим поступком большее несчастье?
На лице пожилой женщины отразились мучительные колебания.
— Своим детям, Люси и Эндрю, конечно. В первую очередь… И женщине, которая была его женой… И себе тоже…
— А где она? Что с ней?
— Умерла два года назад. Чума свирепствовала в том городе, где жила Эстелла.
— Она была в монастыре? В таком, где пребывают как в заточении? Где никто не произносит ни слова?
Леди Эстер покачала головой:
— Почему?.. Впрочем, я, кажется, слышала эти выдумки. Нет, она жила в полной безопасности в Провансе, в одном из фамильных поместий своего отца. Больше не бывала в Париже, при дворе, но вела достаточно светскую жизнь у себя в провинции, даже, насколько я знаю, обзавелась любовником. Однако не сужу ее за это. Она была глубоко несчастна… А вот матерью эта женщина всегда была никудышной.
Пен чувствовала, что мать Оуэна совершенно откровенна с ней и говорит чистую правду.
— Спасибо за вашу прямоту, леди Эстер, — сказала она. — Но почему, как вы думаете, ваш сын не мог вес это рассказать мне сам?
Ответ, который последовал, был таким же прямым, как и рассказ.
— Потому, леди Пен, что боялся, так мне кажется, что будет вольно или невольно оправдывать себя. Я же, он знал, этого делать не стану… Хотя мой сын никогда не был трусом, — добавила она с трогательной гордостью.
Да, мысленно договорила за нее Пен, он хотел, чтобы о нем рассказал другой человек и чтобы, выслушав этого человека, она сама приняла решение: может ли его понять, принять и простить.
Филипп кое-как дожевал яблоко и просился на колени, дергая Пен за юбку. Но она не выполнила его просьбы.
— Могу я ненадолго оставить ребенка с вами, мадам? — спросила она.
— Конечно, милая…
Выйдя из комнаты, Пен услышала, как в другой стороне дома раздаются негромкие звуки арфы, и направилась туда.
Оуэн сидел за инструментом, глаза у него были закрыты, пальцы извлекали из струн нечто печальное и мелодичное. Остановившись в дверях, она некоторое время продолжала молча слушать и была в этом не одинока: разместившись на полу, дети Оуэна тоже погрузились в музыку, рождавшуюся под пальцами незнакомого им человека, который был их отцом.
Спустя некоторое время Оуэн открыл глаза и посмотрел на Пен, застывшую у дверей. В его взгляде были все те же тоска, надежда, призыв…
Она ответила ему улыбкой, потом прошла на середину комнаты и села на стул рядом с детьми.
Почти без перерыва он заиграл другую мелодию, в которой тоже была печаль, но призыв и надежда звучали намного громче.
— Милорд герцог, женщина призналась в колдовстве и злой магии, которые использовала, когда служила в доме леди Брайанстон.
Одетый во все черное человек доложил это, прижимая к груди снятую с головы шапку.
Нортумберленд взглянул на него из-за стола, заваленного бумагами, и спросил:
— А как насчет короля? Призналась она в злонамеренном лечении? В предательстве?
— Нет, милорд герцог. Даже под пыткой утверждала, что желала только одного: вылечить его величество, и делала для этого все, что могла.
— Но прислала ее именно леди Брайанстон?
— Да, милорд.
— Та самая, которая велела ей же отравить своего старшего сына?
— Женщина отрицает и это. Но признает, что по приказу его матери ничем не помогала ему во время болезни.
— Отсутствие помощи, когда грозит смерть, равносильно убийству, — пробормотал герцог и потянулся в кресле так, что хрустнули суставы. — Итак, означенная леди Брайанстон и ее назойливый сынок… — Он говорил не для человека в черном, продолжавшем стоять навытяжку, а для самого себя, формулируя решение. — Оба они виновны в том, что рекомендовали для излечения короля и ввели в его спальню заведомую отравительницу и колдунью, сознавшуюся в своих богомерзких деяниях.
Он ударил ладонью по бумагам на столе и вскочил на ноги.
— Арестуйте леди Брайанстон, ее сына и его жену по обвинению в государственной измене. Поместите в Тауэр, и мы послушаем, что они смогут сказать в свое оправдание.
— Будет выполнено, милорд герцог.
Человек в черном поклонился и вышел.
Нортумберленд в раздумье подошел к окну. Кажется, у этих Брайанстонов нет наследников. Значит, их поместья и имущество можно использовать для награждения отличившихся сторонников и для приманивания новых. В том числе наиболее несговорчивых членов Тайного совета, когда дело дойдет до их подписи под новоиспеченным актом о престолонаследии.
Майлз Брайанстон вышел из трущобного непотребного дома в полной растерянности: ребенка там не было.
Хозяйка уверяет, что он умер от какой-то лихорадки, но, судя по тому, как она говорит, по ее бегающим глазкам, дело тут нечисто. Во всяком случае, он, Майлз, не верит ей. Но что же могло произойти? И зачем этой старой карге признаваться в том, что лишит ее дополнительного дохода?
Нет, определенно что-то произошло. Скорее всего неприятное для их семьи. Но что?..
И что сказать матери?.. А, лучше не говорить ничего. Или то, в чем пыталась его уверить старуха: ребенок заболел и умер.
Но еще лучше… у пего загорелись глаза, слегка перехватило дыхание… Почему бы не представить себя этаким решительным, дерзким мужчиной, готовым на все ради благополучия своего рода?.. Да, почему бы не сказать матери, что он сам, вот этими руками, выполнил ее распоряжение буквально: избавился от выродка?.. Как?.. Ну например, бросил в Темзу… Это успокоит мать, а его избавит от всяческих ее предположений и попреков.
Уже сидя на носу лодки, перевозившей его па северный берег, и глядя в мутные воды реки, он окончательно утвердился в своем решении. Конечно, ребенка уже не существует, а каким образом он ушел из этой жизни — какая разница? Главное, его нет, и он, Майлз, единственный и законный наследник, а мать пускай спит спокойно и не пилит его каждый раз, когда он имеет несчастье попасться ей на глаза.
В свой дом он входил, беззаботно насвистывая себе под нос, и первая, кого он увидел, была его жена. Глаза у нее покраснели от слез.
— В чем дело, женщина? — спросил он. — Почему ты всегда так плаксива? От твоего кислого вида молоко сворачивается!
— Ох, Майлз, — пожаловалась та, — твоя мать с утра меня ненавидит. А все дело в том, что Долли опять немножко наследила… Совсем немного, но леди Брайанстон велела выкинуть ее на кухонный двор, там бедная собачка что-то съела и теперь места себе не находит. Ее все время тошнит.
Майлз поморщился. Господи, как надоела эта слезливая яловая корова со своей любовью к собакам. Лучше бы родила ему сына.
— Может быть, твоя Долли наелась крысиного яда? — безжалостно предположил он, чем вызвал новый поток слез. — Где моя мать?
— В библиотеке, — ответила та, отворачиваясь от него.
Леди Брайанстон сидела там за расчетными книгами и потому была еще более раздражена, чем обычно: денег уходило, как всегда, много, а куда — как всегда, неизвестно.
— Ну что? — неприветливо спросила она.
— Я все сделал, — объявил Майлз таким уверенным голосом, что мать с нескрываемым удивлением посмотрела на него. — Его больше нет.
— Вот как? — Леди Брайанстон откинулась в кресле, ее взгляд из удивленного стал почти удовлетворенным. — Прекрасно. Теперь, полагаю, нам больше не о чем беспокоиться. — И всегдашним своим раздраженно-ворчливым тоном добавила:
— Я хочу, чтобы ты как-то повлиял на свою Джоан. Ее вечные рыдания меня утомляют.
Майлз уже открыл было рот, чтобы возразить — настроение у него для этого было сейчас подходящим, — но помешал громкий стук в парадную дверь, отозвавшийся эхом по всему дому.
— Какого дьявола? — взорвался он. — Кто так колотит?
Стук продолжался.
— Пойди и посмотри вместо того, чтобы задавать идиотские вопросы! — рявкнула мать.
Он пошел к входу. Звуки голосов раздавались из нижнего холла, грубые, резкие. Им что-то отвечал испуганный визгливый голос его жены.
— Черт возьми! — крикнул он, спускаясь с лестницы. — Что надо? Кто вы такие?
В холле толпилось много людей, вооруженных пиками, мечами.
Майлз сошел с последней ступеньки, и его сразу окружили.
— Лорд Брайанстон, — возгласил один из вошедших, — у меня ордер на ваш арест и на арест вашей матери по обвинению в содействии колдовству и в государственной измене.
На говорившем была массивная серебряная цепь, в руках — жезл.
Майлз побледнел как полотно.
— Какое колдовство? — еле выговорил он. — Какая измена? Леди Брайанстон, тоже окруженная стражниками, нашла в себе силы громко и вызывающе крикнуть:
— Что за бред? Это какая-то ошибка! За что?
— Вы арестованы, мадам, — пояснил человек с жезлом, — за то, что ввели признавшуюся в своих преступлениях колдунью в опочивальню короля, а также за попытку причинить ему смерть путем отравления.
Она покачнулась, поднесла руку к горлу.
— А где… где доказательства… улики?..
— На языке у некой Гудлоу, которая созналась, что по вашему наущению вызвала колдовскими действиями преждевременные роды у вашей невестки, занималась изготовлением ядов и пыталась действовать на людей с помощью безбожных магических заклинаний.
— Вранье! — в отчаянии крикнула леди Брайанстон.
Майлз молчал. Его лицо из бледного стало зеленоватым.
— Вас поместят в Тауэр, где подвергнут допросу, — бесстрастно сказал человек с жезлом. — Вас, вашего сына и его жену.
Услышав это, Джоан грохнулась на пол в глубоком обмороке.
Больше с ними не стали говорить, а препроводили на берег Темзы и оттуда по реке — в замок Тауэр.
Их путь лежал в камеры в нижнем этаже замка.
Глава 26
Пен вышла из дома и окунулась в мягкий предвечерний июньский воздух. Рядом с ней семенил Филипп, она держала его за руку, слушая его неумолчное лепетание. Чаще всего он повторял:
— Гляди, мама, гляди…
В быстром усвоении родного языка — правда, с легким кельтским акцентом — ему очень помогло постоянное общение с Люси и Эндрю. От них он перенимал гораздо больше, чем от взрослых, и лучше понимал их.
Из-за дома показались Оуэн и его мать, они шли с огорода, в руках у него была большая корзина с только что выдернутой из земли морковью. Одет он был в деревенскую одежду. Богато разукрашенные шелковые и бархатные наряды уступили место штанам из простой шерсти, полотняным камзолам, домотканым курткам и жилетам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40