Откуда, друг, какими судьбами? А мы уж, брат, совсем тебя со сче­тов списали; хотели вот только к премии посмертно представить, да взять на твое место нового челове­ка.
Н е м ч и н с к и й (тянет руки к Т у р а н д о т о в у) . Аполлинарий Игнатьевич, я все выяснил!
Т у р а н д о т о в (удивленно, потом с досадой махнув рукой) . Что ты выяснил? А, впрочем, это неважно! Ты, друг, не можешь уже ничего ни выяснить, ни, наоборот, запутать и замутить, потому что след свой в истории ты уже оставил, и больше от тебя не требуется ничегошеньки.
Н е м ч и н с к и й (все так же протягивая руки в сто­рону Т у р а н д о т о в а) . Аполлинарий Игнатье­вич, я каюсь, я сознаю, что написал безумную, со­вершенно бессмысленную статью, которую обманом, с помощью Марины, поместил в вашей газете. Мне не давало покоя имя, услышанное вполуха и мимоходом – Блистательный Недоносок, – оно действовало на ме­ня гипнотически и наркотически, я заболел сочетани­ем этих двух слов, и итогом этой болезни явилась эта необдуманная статья.
Т у р а н д о т о в (внимательно глядя на него) . Мне кажется, ты и сейчас болен!
Н е м ч и н с к и й . Да, я болен, я болен поиском исти­ны и новым, совершенно ошеломляющим знанием! Ибо я бросил все, что имел до этого: газету, семью, дру­зей, любимую, и, спустившись под землю, проникнув в страшные московские катакомбы, отыскал наконец-то того, кто зовется Блистательным Недоноском!
Т у р а н д о т о в (скептически) . Ну и кто же это та­кой, чье это имя?
Н е м ч и н с к и й (страстно) . Блистательный Недоносок – это имя одного московского бомжа, к тому же талант­ливого поэта, и вот его стихи, которые, я уверен, вы напечатаете в вашей газете. К сожалению, его нет больше на свете, он трагически погиб, но я поклялся издать его книгу стихов, и, что бы мне это ни стои­ло, выполню свою клятву!
Т у р а н д о т о в (так же скептически) . И это все?
Н е м ч и н с к и й . Да, все, но разве этого мало? Раз­ве это не сенсация, которой стоит посвятить целый номер газеты?
Т у р а н д о т о в (мягко, укоризненно) . Миленький мой, твоя сенсация ровным счетом ничего не стоит. Блистательный Недоносок – это вовсе не бомж, и уж тем более не поэт, ибо неизвестно еще, кто более неудобен и опасен для общества! (Воодушевляется.) Блистательный Недоносок – это высшее существо, пре­дел мечтаний всех нас, маленьких и не блещущих ни­чем недоносков, на банкет по случаю явления кото­рого ты сегодня попал. Понятно тебе – не бомж и не поэт, а высшее существо, которое с минуты на минуту явится нам и миру, и, возможно изменит во­обще ход истории. (Пренебрежительно показывает на стихи.) А свои стишки ты можешь выкинуть в ближай­шую урну, они здесь абсолютно никого не интересу­ют!
Н е м ч и н с к и й (растерянно) . Почему же выкинуть? Но как же так! Ведь я действительно все выяснил, и все это правда! Нет, я не буду молчать, я не хо­чу молчать, ведь смерть человека не может пройти бесследно, тем более смерть поэта! (Бросается к накрытым столам, перебегает с одной стороны на дру­гую, обращается к г о с т я м.) Послушайте, пос­лушайте меня, ничтожного, начинающего журналиста, практически стажера, который бросил все, спустился в московские катакомбы, и узнал страшную правду. Правду о жизни, которую ни я, ни вы, никогда не видели, и никогда не увидим. Послушайте стихи стра­нного бомжа по имени Блистательный Недоносок, кото­рые он написал глубоко под землей, и которые я вы­нес наверх, чтобы читать солнцу и свету! Слушайте! Слушайте! Слушайте! (Читает стихи.)
Мочить в сортирах,
Мочить в пещерах,
Стрелять в квартирах,
Играть на нервах,
Все в мире просто,
Когда ты храбрый, –
Абракадабра,
абракадабра!
Когда ты храбрый,
Когда ты честный,
И взгляд открытый,
Как у невесты,
Мундир отлично
Сидит на малом, –
Дерьма навалом,
дерьма навалом!
Дерьма навалом,
И денег тоже,
Сажай в подвалы
И бей по роже,
Мы вправе делать
Все это сами, –
Прости, Сусанин,
прости, Сусанин!
Прости, Сусанин,
За наше время,
За то, что врали,
И за евреев,
И за чеченов
Прости уж сразу, –
Добей заразу,
добей заразу!
Мы не заразы,
И не вампиры,
И нас не надо
Мочить в сортирах,
И нас не надо
Стрелять в пещерах, –
Игра на нервах,
игра на нервах!
Игра на нервах,
Игра на вылет,
Кто не был в стервах,
Тот не осилит,
А, значит, будет
Поставлен к стенке, –
Дрожат коленки,
дрожат коленки!
Дрожат коленки
У всех без спроса,
Поставить к стенке,
И нет вопросов,
Тошнит в сортире,
Тошнит в пещере, –
Дай всем по вере,
дай всем по вере!
Дай тем мундиры,
Кто жил без веры,
Дай им сортиры,
Дай им пещеры,
Дай им навалом
Дерьма в придачу, –
И денег с дачей,
и денег с дачей!
Дай им, о Боже,
Того, что просят,
Дай им по роже,
Пусть их заносит,
Пускай до гроба
Сидят в пещере, –
Дай им по вере,
дай им по вере!

Некоторое время после того, как Н е м ч и н с ­к и й кончил читать, стоит пронзительная тишина, а потом раздается оглушительный смех. Г о с т и смеются и корчатся в пароксизмах и судорогах бе­зумного смеха, который валит их с ног, бросает друг на друга, заставляет бить об пол посуду и вскакивать на столы, чтобы совершать на них отвра­тительные и дикие танцы.
Н е м ч и н с к и й стоит растерянный посреди актового зала, держа в опущенных руках пачку стихов.
Н е м ч и н с к и й (грустно) . Простите, господа, но я, кажется, понял вашу главную мысль. Вам не нуж­ны стихи мертвых поэтов, как, очевидно, не нужны и живых. Вы предпочитаете быть недоносками, ну так будьте же ими, а я ухожу, чтобы вновь спусти­ться под землю. Здесь, наверху, слишком все подло и гадко, слишком отчетливо видны ваши пороки, а мне необходимы тишина и покой, чтобы решить, как жить дальше!
Уходит, прижимая к груди пачку стихов. Смех и улю­люканье сопровождают его уход.
Появляется чета А н т и п о д о в ы х, с интересом оглядывает уходящего Н е м ч и н с к о г о.
Т у р а н д о т о в (бросаясь к Т р о я н у Б о р и с о в и ч у) . Ну что, слышно что-нибудь?
А н т и п о д о в . Нет, пока ничего не слышно.
Т у р а н д о т о в. А видно что-нибудь?
А н т и п о д о в . Нет, и не видно покамест, но чую, близко уже.
С о ф и я А н д р е е в н а (начинает завывать) . Гул по земле идет, земля слухом полнится, шаги слышу тяжелые, поступь слышу командную!
А н т и п о д о в (жене) . Не вой, София Андреевна, как сука на луну, или на мертвых щенят, держись до конца, как ты держалась за своим кассовым ап­паратом! Одним словом, София Андреевна, становись за кассу, и управляй этим борделем! (Делает рукой вокруг широкий жест.)
С о ф и я А н д р е е в н а (так же весело-истерич­но) . Бордель так бордель, а все же поступь тяже­лую явственно слышу!
Т у р а н д о т о в (обалдело-полуобморочно) . Вот и прекрасно, что вы решили меня сменить. Я, если сейчас не выпью чего-нибудь, то или старуху пришью, или заговорю разом на двунадесяти языках!
Присоединяется к г о с т я м и залпом выпивает несколько бокалов шампанского.
Безумие продолжается еще с больше силой. Г о с ­т и по очереди выбегают на середину банкетного зала, кто один, кто вдвоем, кто в с т а е с та­кими же г о с т я м и, кто голышом, кто в галсту­ке и в ботинках, держа в руках то вилку, то тарел­ку, то недопитый бокал, и выкрикивают местами неч­ленораздельное и непонятное. Потом возвращаются назад, и на их месте тут же появляются новые. Неко­торые танцуют и пытаются петь. В л ю б ч и в ы й и Внимательный строчат в свои блокно­ты не переставая, заглядывая в рот гостям то с одной, то с другой стороны, то просовывая голову им под мышку, то забираясь под стол, то даже вска­кивая на них сверху.
Г о н д у р а с о в и М е с о п о т а м о в (обняв­шись) . Кто сказал, что журналистика – это вторая древнейшая профессия в мире? Протестуем, она ро­дилась самой первой, ибо еще змий в райском саду выпускал газету для Адама и Евы, в которой рекла­мировал райские яблочки, как панацею от одиночест­ва, поноса, туберкулеза, куриного гриппа и ночно­го недержания мочи. Неудивительно, что Ева подда­лась на эти дешевые штучки! (Уходят.)
З и н д е л ь ш т е й н и Ш а л у н (обнявшись) . Кто сказал, что в Государственной Думе работают одни недоноски? Протестуем, здесь все несут и несутся, как следует! Ура, да здравствует президент! Да здравствует Государственная Дума, самая честная Дума в мире! (Довольные, исчезают.)
В с е т а к о в с к и й, С м е х о т в о р н ы й и Х а р и з м а т и ч е с к и й (обнявшись) . Про какую общественность вы говорите? Мы слышали про общественные работы, общественный договор и обще­ственные туалеты. Общественность – это аппендикс, от которого давно избавились путем хирургического вмешательства. Общественность – это то, что заформалинено и лежит на полке в кунсткамере. Общест­венность вообще надо приравнять к непотребным сло­вам, и писать ее на заборах и в общественных туа­летах, тужась от собственного величия и от вели­чия твоей великой страны. (Орут.) Меняем общест­венность на общественные туалеты, тем более, что последних действительно мало! (Исчезают, шатаясь.)
В л ю б ч и в ы й и В н и м а т е л ь н ы й (оба в черных очках и с прежними блокнотами, в которые они записывают ответы з р и т е л е й) . Вы жена­ты? вы имеете родственников за границей? вы инте­ресуетесь государственными секретами? вас кусали в детстве собаки? как вы относитесь к однополым бракам? вы диссидент? вы потенциальный шпион? не спорьте, в душе все диссиденты! вы готовы продать Родину за миллион долларов? а за два миллиона? а за десять? не готовы? тогда вы еще опасней, и вас нужно немедленно расстрелять. А мы готовы, и поэ­тому не опасны, и задаем вам эти вопросы! Молчать, не разговаривать, повернуться спиной, снять обувь, она вам уже не понадобится; вы дышите? вы спите, вы мечтаете о прекрасном? не будьте наивными, нам известны все ваши мечты; можете пока что идти, но не думайте, что это надолго! (Улыбаются, и, обняв­шись, уходят.)
Л и м п о п о . Вы не слыхали про новую национальную идею: все становятся недоносками, и срок беремен­ности автоматически сокращается на пару месяцев. Большая экономия будет в масштабах огромной стра­ны! (Уходит.)
З н о й н а я . Скажите, как вы относитесь к вопросам языкознания? Не думали об этом? Вот и напрасно! (Протягивает вперед руку.) Слышите шелест стра­ниц – это верстается второй том «Вопросов языкоз­нания», и, поверьте, чтение его сплотит всех не хуже любой национальной идеи! (Язвительно улыба­ется, уходит.)
К в а з и м о д о . Квазимодой Ваней меня зовут, и вы не смотрите, что я такой накачанный и любимец сла­бого полу. Я на самом деле тоже слабый, и маму очень люблю, потому что лучше мамы нет никого на земле. Меня в детстве папа очень сильно бил, и издевался разными нехорошими способами, а мама жа­лела, и гладила по голове. Вот поэтому я и вырос такой нехороший, но в душе я другой, и очень ра­нимый!(Уходит.)
К л и к у ш а . Кликуша я, Матрена Петровна, предсказы­ваю землетрясения, моры и глады, вспышки сверхно­вых и рождение младенцев с тремя головами. Позолотите, родимые, ручку, скоро у вас на двоих будет одна голова и все небо в алмазах! (Отходит.)
Л ю с я Ш п и ч а к (на столе, совсем голая) . Разврат, разврат! Да здравствует разврат, как новая нацио­нальная идея для недоношенных и озабоченных! (Тан­цует на столе в окружении восторженных п о к л о ­н н и к о в и п о к л о н н и ц.)
Н е к т о П р о к о ф и й Ф и л л и п п о в и ч . А все же хорошо, что я не взял котлету по-киевски! Очень, знаете, хочется попасть в Третьяковскую галерею!(Вежливо отходит.)
Телефон, висящий на стене, начинает звонить.
А н т и п о д о в (снимает трубку) . Але, кто говорит, Кремль? (Сразу же вытягивается в струнку.) Да, Порфирий Савельевич, это я, Антиподов. Все ли со­брались? Все, Порфирий Савельевич, все до единого, и ждем-не дождемся явления Недоноска! Что вы гово­рите? Недоносок уже идет? Уже грядет, и шаги его гулко раздаются по коридору? Внимать шагам Недо­носка, и отложить все ненужные мелочи? Хорошо, Порфирий Савельевич, все отложим, и будем внимать! (Несколько мгновений прислушивается, а потом осторожно вешает трубку. Торжественным и звонким го­лосом.) Господа, господа, Недоносок уже идет!
Г о с т и продолжают веселиться по-прежнему.
Дверь внезапно захлопывается, а потом открывается настежь. Слышится торжественный гимн и чьи-то твердые, уверенные шаги. Через дверь на красную ковровую дорожку уверенно заходит Н е з н а к о ­м е ц в м а с к е. Останавливается, ни на кого не глядя, посередине зала, на мгновение замирает, и медленно снимает маску с лица.
А н т и п о д о в (торжественно и подобострастно) . Го­спода, Недоносок пришел!
Немая сцена. Г о с т и застыли в тех позах, в которых были они в последнее мгновение. На лицах у всех написаны удивление и испуг. Рты перекошены, головы и туловища наклонены вниз, руки и ноги рас­ставлены в стороны, глаза выпучены. Какое-то время играет торжественный гимн, а потом наступает долгая, пронзительная тишина.
Н е д о н о с о к подходит к краю сцены, и зами­рает, глядя в зрительный зал.
Общение Н е д о н о с к а с публикой продолжается бесконечно.
Конец.
2006

1 2 3 4 5 6 7