Я люблю, чтобы все говорили по очереди, сменяясь, как вахтенные. Но у этих французов мысли словно сидят в клетке, и вдруг дверца распахивается, и все они вываливаются наружу гурьбой, радуясь, что освободились.
Теперь я увидел, что мой собеседник — человек, склонный к размышлениям, и его рассуждения связаны правильными звеньями, причем он не выставляет свою философию напоказ каждую минуту, как эти крикливые спорщики с неутомимыми легкими, которые брызгали слюной, препирались и шумели во всех углах кабачка. Поэтому я прямо предложил ему прогуляться вместе, чтобы нашей беседе никто не мешал. Он благосклонно принял мое предложение, и мы, покинув крикунов, направились по бульварам и через Елисейские Поля к моей гостинице на улице Риволи.
ГЛАВА VII. О земноводном животном, о необычайном знакомстве и его последствиях
Мой новый знакомый скоро заинтересовал меня. Это был человек общительный, неглупый и своеобразный. Выражался он хоть и не совсем обычно, зато с той сочностью, с которой изъясняется человек, успевший хорошо узнать ближних—во всяком случае, определенную их часть. Беседа шла отнюдь не вяло. Напротив, она приняла совсем уж любопытный характер, когда незнакомец коснулся своих личных дел. Я узнал, что он моряк, выброшенный на берег в результате одной из превратностей его профессии. Желая придать себе важности, он намекнул, что многое перевидал на своем веку и особенно хорошо знает жизнь того круга людей, которые, подобно ему, находят себе пропитание, скитаясь по морям.
— Я очень рад, — сказал я, — что встретил человека, который может дать мне сведения о целом классе людей, до сих пор мне почти не известных. Чтобы использовать этот случай как можно полнее, давайте сейчас же представимся друг другу и поклянемся в дружбе навек или, по крайней мере, до тех пор, пока мы не сочтем целесообразным расторгнуть это соглашение.
— Что до меня, то я из тех, кто предпочитает быть со всякой собакой в дружбе, а не во вражде, — отозвался мой собеседник с прямотой, исключавшей пустые любезности. — Поэтому я от всего сердца принимаю ваше предложение, и с тем большей охотой, что уже много дней не встречал никого, кто мог бы спросить меня, как я поживаю, без этих ихних «каман партеву» note 5. А, впрочем, я пережил немало шквалов и потому принимаю ваше предложение с вашей же оговоркой.
Осторожность незнакомца мне понравилась. Она свидетельствовала о рассудительности и чувстве ответственности. Ввиду этого я с такой же откровенностью подтвердил, что буду соблюдать указанное условие, с какой он его принял.
— А теперь, сэр, — добавил я, после того как мы сердечно пожали друг другу руку, — разрешите мне спросить, как вас зовут.
— Меня зовут Ной, и я этого не скрываю; чего-чего, а имени своего я не стыжусь.
— Ной?..
— Пок, к вашим услугам.
Он произнес свою фамилию медленно и отчетливо, как будто в подтверждение вышесказанного. Так как впоследствии мне не раз приходилось видеть его подпись, приведу ее в полной форме: «Капитан Ной Пок».
— Из какой части Англии вы родом, мистер Пок?
— Пожалуй, должен сказать —из новых частей.
— Я не слыхал, чтобы какая-нибудь часть нашего острова называлась так. Не будете ли вы так добры объяснить?
— Я уроженец Станингтона в штате Коннектикут, в старой Новой Англии. Родители мои скончались, и меня послали в море, когда мне сравнялось четыре года. И вот теперь я брожу по французскому королевству без гроша в кармане, потерпевший крушение моряк. Но как ни прижимает меня судьба, а я все-таки лучше буду голодать, чем говорить на здешнем чертовом жаргоне!
— Потерпевший крушение моряк… голодающий… при всем том — янки!
— Это все верно, но только попрошу вас, коммодор, нельзя ли без последнего титула! Я с гордостью сам назову себя «янки», но меня коробит, когда я слышу это слово от англичанина. Пока мы еще друзья, и лучше нам остаться друзьями на пользу тому или другому из нас.
— Прошу прощения, мистер Пок! Это не повторится. Случалось вам совершать кругосветные плавания?
Капитан Пок щелкнул пальцами, таким наивным показался ему вопрос.
— Обходила ли Луна когда-нибудь вокруг Земли? Вот посмотрите, коммодор…— Мистер Пок вынул из кармана яблоко (он уже успел сгрызть по крайней мере полдюжину этих плодов, пока мы шли) и показал его мне. — Исчертите его как хотите: вдоль и поперек, зигзагами или крест-накрест, и все равно вам не начертить их столько, сколько раз я по-всякому огибал наш старый шарик!
— И по суше тоже?
— Что касается суши, то на мою долю тоже кое-что досталось; я таки имел несчастье наскочить на нее! В этом корень моих нынешних бед, и я сейчас лавирую среди французов, чтобы как-нибудь сняться с мели, точно аллигатор, увязший в иле. Я потерял свою шхуну на северо-восточном побережье России, примерно вот тут. — Он тщательно указал искомое место на яблоке. — Мы там меха скупали. Ну, стало быть, прежней дорогой вернуться не пришлось. С тех пор уже полтора года держу курс на запад, через всю Азию и Европу. И вот, наконец, я здесь, в двух днях пути от Гавра. А там, если удастся мне попасть на хорошую посудину, сработанную янки, так дней через восемнадцать — двадцать я буду уже дома.
— Так вы разрешаете мне назвать такую посудину «Янки»?
— Называйте ее как хотите, коммодор. Но я бы предпочел сказать, что это «Дебби и Долли» из Станингтона; так называлась моя погибшая шхуна. Что ж, все мы не так уж прочны, и человек с самыми сильными легкими тоже не дельфин, чтобы плыть, держа голову под водой!
— Мистер Пок, разрешите спросить вас, где вы научились так чисто говорить по-английски?
— В Станингтоне. Только дома, больше нигде! Все мое образование домашнее. Похвастать ученостью я не могу. Но по части навигации или как найти дорогу вокруг света, тут мне краснеть не приходится. Скажем, есть люди, которые хвастают своей геометрией да астрономией, а по мне все это не очень надежно. У меня способ такой: если надо куда-нибудь плыть, я хорошо замечу себе это место, а потом держу курс прямо на него. На морские карты я обращаю мало внимания; они часто лишь с толку сбивают. А уж если выйдет у вас беда из-за неверных карт, так сразу полное крушение! Полагайся на себя и на человеческую природу — вот мое правило! Но все-таки я признаю, что компас — штука полезная, особенно в холодную погоду.
— В холодную погоду? Но какое это может иметь значение?
— Видите ли, мне кажется, что на морозе притупляется чутье. А может, это просто воображение: я дважды терпел кораблекрушение, и оба раза — летом и средь бела дня. Был шторм, и спасти нас могла бы только перемена ветра.
— И вы предпочитаете такой своеобразный способ кораблевождения?
— Предпочитаю его всякому другому, особенно когда промышляю котиков. Это и есть мое настоящее занятие и лучший способ открывать новые острова; всем известно, что мы, котиколовы, всегда высматриваем их.
— А разрешите спросить вас, капитан Пок, сколько раз вы огибали мыс Горн?
Моряк скользнул по мне ревнивым взглядом, как будто мой вопрос показался ему подозрительным.
— Ну, это к делу не относится. Может, я не огибаю никаких мысов, а может, огибаю. В южные моря я с моим судном добираюсь, а как — это не важно. Шкура котика имеет на рынке свою цену, хоть у меховщика может и не быть лексикона, где указано, по какому пути ее везли.
— Лексикона?
— К чему лишние слова, коммодор, если люди и так понимают друг друга? Это сухопутное путешествие заставило-таки меня шевелить мозгами. Сами понимаете, мне случалось странствовать среди туземцев, которые по-нашему ни в зуб толкнуть. Так вот я захватил с собой со шхуны лексикон, вроде как бы сухопутную лоцию. Как они начнут лопотать, я им сейчас же обратно той же монетой в надежде, что скажу что-нибудь им по вкусу. Вот отчего я стал теперь словоохотливее.
— Удачная мысль!
— Да уж наверно. Это сейчас и подтвердилось. Ну, теперь я довольно подробно объяснил, кто я такой и чем промышляю; пора и мне спросить вас кое о чем.
— Спрашивайте, капитан! Надеюсь, ответы вы найдете удовлетворительными.
— Как вас зовут?
— Джон Голденкалф, по милости его величества — сэр Джон Голденкалф, баронет.
— Сэр Джон Голденкалф, по милости его величества— баронет… Баронет — это такая профессия? Или что это за штука такая?
— Это мое звание в королевстве, подданным которого я являюсь.
— Я, кажется, понимаю, к чему вы клоните. В вашей стране каждый человек приписан к своему месту, вроде команды на судне. В этом вашем королевстве у каждого своя койка, как на тюленебойной шхуне.
— Совершенно верно! И вы, наверное, согласитесь, что этот способ обеспечивает порядок, приличное поведение и безопасность среди моряков.
— Конечно, конечно! Но мы набираем команду и распределяем обязанности заново на каждое новое плавание, смотря у кого какой опыт. Не думаю, чтобы вышел толк, если бы даже в камбузе сын наследовал место отца, а вот беспорядку было бы хоть отбавляй.
Тут охотник на котиков начал сыпать вопросами, которые он задавал с такой энергией и настойчивостью, что, боюсь, от него не остался скрытым ни один факт из моей жизни, кроме того священного чувства, которое связывало меня с Анной. До него не мог добраться даже этот инквизитор из Станингтона. Короче говоря, обнаружив, что вырваться от него мне не удастся, я превратил необходимость в добродетель и стал выдавать свои тайны, как кусок дерева в тисках отдает свою влагу. Едва ли возможно было для человека моего духовного склада, под действием подобной пары моральных винтов, не обмолвиться хотя бы намеком о мыслях, меня занимавших. Капитан пошел по этому следу и начал кидаться на мою теорию, как бульдог на морду быка.
По его настоянию я объяснил ему мою систему. После некоторых общих замечаний, необходимых для ознакомления с ее руководящими принципами, я дал ему понять, что давно уже подыскиваю человека вроде него для цели, которую я теперь открою читателю. Правда, я вел переговоры с Тамамамаа и вкладывал деньги в жемчужные и китобойные промыслы, но, в общем, мои отношения с той частью человечества, которая обитает на островах Тихого океана, на северо-западном побережье Америки и на северо-восточных берегах Старого Света, были налажены весьма слабо. А тут провидение столь странным образом послало мне человека, который мог бы там все наладить и устроить. Поэтому я без обиняков предложил снарядить экспедицию частью торгового, частью исследовательского характера для расширения моих интересов в этом неизведанном направлении, а во главе ее поставить моего нового знакомого. Десяти минут серьезного объяснения с моей стороны было вполне достаточно для того, чтобы мой собеседник уловил основные черты моего плана. Когда я завершил этот призыв к его предприимчивости, он ответил мне своим излюбленным восклицанием:
— Король!
— Я нисколько не удивляюсь, капитан Пок, что ваше восхищение проявляется таким образом. Вас, конечно, поразили величие и простота этой филантропической системы. Могу ли я рассчитывать на ваше содействие?
— Это нечто новенькое, сэр Голденкалф…
— Сэр Джон Голденкалф, с вашего разрешения, сэр. — Нечто новенькое, сэр Джон Голденкалф. Тут нужна осмотрительность. Осмотрительность в делах — единственный правильный курс, чтобы избежать недоразумений. Вы хотите, чтобы ваше судно, каким бы оно ни было, повели в неведомые воды, а я, естественно, хочу направить свой корабль прямо в Станингтон. Вы видите, что наша сделка с самого начала находится в апогее.
— За деньгами у меня дело не станет, капитан Пок.
— А, вот эта мысль сразу же приводила и более трудные переговоры в перигей, сэр Джон Голденкалф! Деньги для меня всегда сторона существенная, а сейчас, должен признаться, даже более, чем обычно. Однако, когда джентльмен расчищает дорогу с такой щедростью, как вы, сэр, можно считать, что сделка уже почти состоялась.
Эта сторона вопроса была быстро улажена, и капитан Пок принял мои условия с такой же прямотой, с какой я их высказал. Возможно, что его решение было ускорено двадцатью наполеондорами, которые я тут же предложил ему. Таким образом, между мной и моим новым знакомым установились дружественные и в известной мере конфиденциальные отношения. Мы продолжали прогулку, обсуждая подробности нашего плана. Так прошло около двух часов, и я предложил моему спутнику зайти ко мне в гостиницу. Я хотел пригласить его быть моим гостем до нашего отъезда в Англию, где я намерен был немедленно приобрести судно для задуманного путешествия, в котором решил принять участие лично.
Нам пришлось пробираться сквозь толпу, которая обычно заполняет Елисейские Поля, когда стоит хорошая погода, и особенно к концу дня. Мы уже почти справились со своей задачей, когда мое внимание привлекла небольшая живописная группа, которая приближалась к месту гулянья, по-видимому, надеясь внести свою лепту в это беззаботное веселье. Но так как я подхожу к самой существенной части своего необычайного повествования, дальнейшее уместно будет оставить для новой главы.
ГЛАВА VIII. Знакомство с четырьмя новыми персонажами, а также несколько философских штрихов и превосходных мыслей из области политической экономии
Группа, которая привлекла мое внимание, состояла из шести членов, из которых двое были животные рода homo, обычно называемого «человек»; остальные принадлежали к отряду приматов класса млекопитающих; короче говоря, это были обезьяны.
Первые были савояры, и их можно было охарактеризовать следующим образом: немытые, оборванные и плотоядные, по окраске — смуглые, по характеру и выражению лиц — жадные и хитрые, по аппетиту — прожорливые. Вторые принадлежали к распространенному виду, были нормальной величины и отличались степенной важностью. Их было две пары, подобранные по возрасту и внешним особенностям.
Все обезьяны были облачены в более или менее обычную одежду цивилизованных европейцев. Но особой тщательностью отличался туалет старшего самца. На нем был гусарский доломан, который мог бы придать определенной части его тела большую воинственность очертания, чем это было предусмотрено природой, если бы не красная юбочка, притом очень короткая. Но она была сшита таким образом не с целью показать изящную ножку или лодыжку, а для того, чтобы предоставить нижним конечностям свободу для выполнения ряда удивительных движений, которые савояры, используя природную ловкость животного, безжалостно заставляли его проделывать. На нем была испанская шляпа, украшенная облезлыми перьями и белой кокардой, а на боку болталась деревянная шпага. Кроме того, он держал в руке метелку.
Заметив, с каким вниманием я их разглядываю, савояры тотчас же заставили животных скакать и плясать с явной целью извлечь выгоду из моего любопытства. Безобидные жертвы этой грубой тирании повиновались с терпением, достойным глубочайших философов. Они исполняли желания своих хозяев с готовностью и бойкостью, которые были выше всякой похвалы. Одна подметала землю, другая вскакивала на спину собаке, третья безропотно кувыркалась множество раз, а четвертая плавно двигалась взад и вперед, как молодая девица в кадрили.
Все это могло бы не оставить особого впечатления (такое зрелище, увы, слишком обычно!), если бы не красноречивые призывы, которые я прочел в глазах обезьяны в гусарском доломане. Его взор редко отрывался хотя бы на миг от моего лица, и, таким образом, между нами вскоре установилось безмолвное общение. Я заметил, что он был чрезвычайно серьезен: ничто не могло заставить его улыбнуться или изменить выражение. Послушный хлысту жестокого хозяина, он ни разу не отказался выполнить требуемый прыжок. Его ноги и юбочка целыми минутами описывали в воздухе запутанные петли, словно навсегда расставшись с землей. Но, закончив номер, он опускался на мостовую с неизменным спокойным достоинством, показывавшим, как мало внутренний мир обезьяны был связан с ее шутовскими скачками.
Отведя своего спутника в сторону, я поделился с ним своими мыслями по этому поводу.
— Право, капитан Пок, с этими бедными созданиями, мне кажется, обращаются чрезвычайно несправедливо! — сказал я. — Какое право имеют эти два мерзких субъекта распоряжаться существами, гораздо более привлекательными на вид и, конечно, умственно более развитыми, чем они сами, и под угрозой плетки принуждать их так нелепо прыгать, не справляясь с их чувствами и желаниями? Это нетерпимое угнетение требует немедленного вмешательства.
— Король!
— Король или подданный, это не меняет нравственной уродливости их поступков. Чем эти невинные существа заслужили такое унижение? Разве они не из плоти и крови, как мы сами? Разве они не ближе к нам по внешнему облику, а, может быть, и по разуму, чем все другие животные? Разве можно терпеть, чтобы с нашим ближайшим подобием, с нашими двоюродными братьями поступали таким образом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Теперь я увидел, что мой собеседник — человек, склонный к размышлениям, и его рассуждения связаны правильными звеньями, причем он не выставляет свою философию напоказ каждую минуту, как эти крикливые спорщики с неутомимыми легкими, которые брызгали слюной, препирались и шумели во всех углах кабачка. Поэтому я прямо предложил ему прогуляться вместе, чтобы нашей беседе никто не мешал. Он благосклонно принял мое предложение, и мы, покинув крикунов, направились по бульварам и через Елисейские Поля к моей гостинице на улице Риволи.
ГЛАВА VII. О земноводном животном, о необычайном знакомстве и его последствиях
Мой новый знакомый скоро заинтересовал меня. Это был человек общительный, неглупый и своеобразный. Выражался он хоть и не совсем обычно, зато с той сочностью, с которой изъясняется человек, успевший хорошо узнать ближних—во всяком случае, определенную их часть. Беседа шла отнюдь не вяло. Напротив, она приняла совсем уж любопытный характер, когда незнакомец коснулся своих личных дел. Я узнал, что он моряк, выброшенный на берег в результате одной из превратностей его профессии. Желая придать себе важности, он намекнул, что многое перевидал на своем веку и особенно хорошо знает жизнь того круга людей, которые, подобно ему, находят себе пропитание, скитаясь по морям.
— Я очень рад, — сказал я, — что встретил человека, который может дать мне сведения о целом классе людей, до сих пор мне почти не известных. Чтобы использовать этот случай как можно полнее, давайте сейчас же представимся друг другу и поклянемся в дружбе навек или, по крайней мере, до тех пор, пока мы не сочтем целесообразным расторгнуть это соглашение.
— Что до меня, то я из тех, кто предпочитает быть со всякой собакой в дружбе, а не во вражде, — отозвался мой собеседник с прямотой, исключавшей пустые любезности. — Поэтому я от всего сердца принимаю ваше предложение, и с тем большей охотой, что уже много дней не встречал никого, кто мог бы спросить меня, как я поживаю, без этих ихних «каман партеву» note 5. А, впрочем, я пережил немало шквалов и потому принимаю ваше предложение с вашей же оговоркой.
Осторожность незнакомца мне понравилась. Она свидетельствовала о рассудительности и чувстве ответственности. Ввиду этого я с такой же откровенностью подтвердил, что буду соблюдать указанное условие, с какой он его принял.
— А теперь, сэр, — добавил я, после того как мы сердечно пожали друг другу руку, — разрешите мне спросить, как вас зовут.
— Меня зовут Ной, и я этого не скрываю; чего-чего, а имени своего я не стыжусь.
— Ной?..
— Пок, к вашим услугам.
Он произнес свою фамилию медленно и отчетливо, как будто в подтверждение вышесказанного. Так как впоследствии мне не раз приходилось видеть его подпись, приведу ее в полной форме: «Капитан Ной Пок».
— Из какой части Англии вы родом, мистер Пок?
— Пожалуй, должен сказать —из новых частей.
— Я не слыхал, чтобы какая-нибудь часть нашего острова называлась так. Не будете ли вы так добры объяснить?
— Я уроженец Станингтона в штате Коннектикут, в старой Новой Англии. Родители мои скончались, и меня послали в море, когда мне сравнялось четыре года. И вот теперь я брожу по французскому королевству без гроша в кармане, потерпевший крушение моряк. Но как ни прижимает меня судьба, а я все-таки лучше буду голодать, чем говорить на здешнем чертовом жаргоне!
— Потерпевший крушение моряк… голодающий… при всем том — янки!
— Это все верно, но только попрошу вас, коммодор, нельзя ли без последнего титула! Я с гордостью сам назову себя «янки», но меня коробит, когда я слышу это слово от англичанина. Пока мы еще друзья, и лучше нам остаться друзьями на пользу тому или другому из нас.
— Прошу прощения, мистер Пок! Это не повторится. Случалось вам совершать кругосветные плавания?
Капитан Пок щелкнул пальцами, таким наивным показался ему вопрос.
— Обходила ли Луна когда-нибудь вокруг Земли? Вот посмотрите, коммодор…— Мистер Пок вынул из кармана яблоко (он уже успел сгрызть по крайней мере полдюжину этих плодов, пока мы шли) и показал его мне. — Исчертите его как хотите: вдоль и поперек, зигзагами или крест-накрест, и все равно вам не начертить их столько, сколько раз я по-всякому огибал наш старый шарик!
— И по суше тоже?
— Что касается суши, то на мою долю тоже кое-что досталось; я таки имел несчастье наскочить на нее! В этом корень моих нынешних бед, и я сейчас лавирую среди французов, чтобы как-нибудь сняться с мели, точно аллигатор, увязший в иле. Я потерял свою шхуну на северо-восточном побережье России, примерно вот тут. — Он тщательно указал искомое место на яблоке. — Мы там меха скупали. Ну, стало быть, прежней дорогой вернуться не пришлось. С тех пор уже полтора года держу курс на запад, через всю Азию и Европу. И вот, наконец, я здесь, в двух днях пути от Гавра. А там, если удастся мне попасть на хорошую посудину, сработанную янки, так дней через восемнадцать — двадцать я буду уже дома.
— Так вы разрешаете мне назвать такую посудину «Янки»?
— Называйте ее как хотите, коммодор. Но я бы предпочел сказать, что это «Дебби и Долли» из Станингтона; так называлась моя погибшая шхуна. Что ж, все мы не так уж прочны, и человек с самыми сильными легкими тоже не дельфин, чтобы плыть, держа голову под водой!
— Мистер Пок, разрешите спросить вас, где вы научились так чисто говорить по-английски?
— В Станингтоне. Только дома, больше нигде! Все мое образование домашнее. Похвастать ученостью я не могу. Но по части навигации или как найти дорогу вокруг света, тут мне краснеть не приходится. Скажем, есть люди, которые хвастают своей геометрией да астрономией, а по мне все это не очень надежно. У меня способ такой: если надо куда-нибудь плыть, я хорошо замечу себе это место, а потом держу курс прямо на него. На морские карты я обращаю мало внимания; они часто лишь с толку сбивают. А уж если выйдет у вас беда из-за неверных карт, так сразу полное крушение! Полагайся на себя и на человеческую природу — вот мое правило! Но все-таки я признаю, что компас — штука полезная, особенно в холодную погоду.
— В холодную погоду? Но какое это может иметь значение?
— Видите ли, мне кажется, что на морозе притупляется чутье. А может, это просто воображение: я дважды терпел кораблекрушение, и оба раза — летом и средь бела дня. Был шторм, и спасти нас могла бы только перемена ветра.
— И вы предпочитаете такой своеобразный способ кораблевождения?
— Предпочитаю его всякому другому, особенно когда промышляю котиков. Это и есть мое настоящее занятие и лучший способ открывать новые острова; всем известно, что мы, котиколовы, всегда высматриваем их.
— А разрешите спросить вас, капитан Пок, сколько раз вы огибали мыс Горн?
Моряк скользнул по мне ревнивым взглядом, как будто мой вопрос показался ему подозрительным.
— Ну, это к делу не относится. Может, я не огибаю никаких мысов, а может, огибаю. В южные моря я с моим судном добираюсь, а как — это не важно. Шкура котика имеет на рынке свою цену, хоть у меховщика может и не быть лексикона, где указано, по какому пути ее везли.
— Лексикона?
— К чему лишние слова, коммодор, если люди и так понимают друг друга? Это сухопутное путешествие заставило-таки меня шевелить мозгами. Сами понимаете, мне случалось странствовать среди туземцев, которые по-нашему ни в зуб толкнуть. Так вот я захватил с собой со шхуны лексикон, вроде как бы сухопутную лоцию. Как они начнут лопотать, я им сейчас же обратно той же монетой в надежде, что скажу что-нибудь им по вкусу. Вот отчего я стал теперь словоохотливее.
— Удачная мысль!
— Да уж наверно. Это сейчас и подтвердилось. Ну, теперь я довольно подробно объяснил, кто я такой и чем промышляю; пора и мне спросить вас кое о чем.
— Спрашивайте, капитан! Надеюсь, ответы вы найдете удовлетворительными.
— Как вас зовут?
— Джон Голденкалф, по милости его величества — сэр Джон Голденкалф, баронет.
— Сэр Джон Голденкалф, по милости его величества— баронет… Баронет — это такая профессия? Или что это за штука такая?
— Это мое звание в королевстве, подданным которого я являюсь.
— Я, кажется, понимаю, к чему вы клоните. В вашей стране каждый человек приписан к своему месту, вроде команды на судне. В этом вашем королевстве у каждого своя койка, как на тюленебойной шхуне.
— Совершенно верно! И вы, наверное, согласитесь, что этот способ обеспечивает порядок, приличное поведение и безопасность среди моряков.
— Конечно, конечно! Но мы набираем команду и распределяем обязанности заново на каждое новое плавание, смотря у кого какой опыт. Не думаю, чтобы вышел толк, если бы даже в камбузе сын наследовал место отца, а вот беспорядку было бы хоть отбавляй.
Тут охотник на котиков начал сыпать вопросами, которые он задавал с такой энергией и настойчивостью, что, боюсь, от него не остался скрытым ни один факт из моей жизни, кроме того священного чувства, которое связывало меня с Анной. До него не мог добраться даже этот инквизитор из Станингтона. Короче говоря, обнаружив, что вырваться от него мне не удастся, я превратил необходимость в добродетель и стал выдавать свои тайны, как кусок дерева в тисках отдает свою влагу. Едва ли возможно было для человека моего духовного склада, под действием подобной пары моральных винтов, не обмолвиться хотя бы намеком о мыслях, меня занимавших. Капитан пошел по этому следу и начал кидаться на мою теорию, как бульдог на морду быка.
По его настоянию я объяснил ему мою систему. После некоторых общих замечаний, необходимых для ознакомления с ее руководящими принципами, я дал ему понять, что давно уже подыскиваю человека вроде него для цели, которую я теперь открою читателю. Правда, я вел переговоры с Тамамамаа и вкладывал деньги в жемчужные и китобойные промыслы, но, в общем, мои отношения с той частью человечества, которая обитает на островах Тихого океана, на северо-западном побережье Америки и на северо-восточных берегах Старого Света, были налажены весьма слабо. А тут провидение столь странным образом послало мне человека, который мог бы там все наладить и устроить. Поэтому я без обиняков предложил снарядить экспедицию частью торгового, частью исследовательского характера для расширения моих интересов в этом неизведанном направлении, а во главе ее поставить моего нового знакомого. Десяти минут серьезного объяснения с моей стороны было вполне достаточно для того, чтобы мой собеседник уловил основные черты моего плана. Когда я завершил этот призыв к его предприимчивости, он ответил мне своим излюбленным восклицанием:
— Король!
— Я нисколько не удивляюсь, капитан Пок, что ваше восхищение проявляется таким образом. Вас, конечно, поразили величие и простота этой филантропической системы. Могу ли я рассчитывать на ваше содействие?
— Это нечто новенькое, сэр Голденкалф…
— Сэр Джон Голденкалф, с вашего разрешения, сэр. — Нечто новенькое, сэр Джон Голденкалф. Тут нужна осмотрительность. Осмотрительность в делах — единственный правильный курс, чтобы избежать недоразумений. Вы хотите, чтобы ваше судно, каким бы оно ни было, повели в неведомые воды, а я, естественно, хочу направить свой корабль прямо в Станингтон. Вы видите, что наша сделка с самого начала находится в апогее.
— За деньгами у меня дело не станет, капитан Пок.
— А, вот эта мысль сразу же приводила и более трудные переговоры в перигей, сэр Джон Голденкалф! Деньги для меня всегда сторона существенная, а сейчас, должен признаться, даже более, чем обычно. Однако, когда джентльмен расчищает дорогу с такой щедростью, как вы, сэр, можно считать, что сделка уже почти состоялась.
Эта сторона вопроса была быстро улажена, и капитан Пок принял мои условия с такой же прямотой, с какой я их высказал. Возможно, что его решение было ускорено двадцатью наполеондорами, которые я тут же предложил ему. Таким образом, между мной и моим новым знакомым установились дружественные и в известной мере конфиденциальные отношения. Мы продолжали прогулку, обсуждая подробности нашего плана. Так прошло около двух часов, и я предложил моему спутнику зайти ко мне в гостиницу. Я хотел пригласить его быть моим гостем до нашего отъезда в Англию, где я намерен был немедленно приобрести судно для задуманного путешествия, в котором решил принять участие лично.
Нам пришлось пробираться сквозь толпу, которая обычно заполняет Елисейские Поля, когда стоит хорошая погода, и особенно к концу дня. Мы уже почти справились со своей задачей, когда мое внимание привлекла небольшая живописная группа, которая приближалась к месту гулянья, по-видимому, надеясь внести свою лепту в это беззаботное веселье. Но так как я подхожу к самой существенной части своего необычайного повествования, дальнейшее уместно будет оставить для новой главы.
ГЛАВА VIII. Знакомство с четырьмя новыми персонажами, а также несколько философских штрихов и превосходных мыслей из области политической экономии
Группа, которая привлекла мое внимание, состояла из шести членов, из которых двое были животные рода homo, обычно называемого «человек»; остальные принадлежали к отряду приматов класса млекопитающих; короче говоря, это были обезьяны.
Первые были савояры, и их можно было охарактеризовать следующим образом: немытые, оборванные и плотоядные, по окраске — смуглые, по характеру и выражению лиц — жадные и хитрые, по аппетиту — прожорливые. Вторые принадлежали к распространенному виду, были нормальной величины и отличались степенной важностью. Их было две пары, подобранные по возрасту и внешним особенностям.
Все обезьяны были облачены в более или менее обычную одежду цивилизованных европейцев. Но особой тщательностью отличался туалет старшего самца. На нем был гусарский доломан, который мог бы придать определенной части его тела большую воинственность очертания, чем это было предусмотрено природой, если бы не красная юбочка, притом очень короткая. Но она была сшита таким образом не с целью показать изящную ножку или лодыжку, а для того, чтобы предоставить нижним конечностям свободу для выполнения ряда удивительных движений, которые савояры, используя природную ловкость животного, безжалостно заставляли его проделывать. На нем была испанская шляпа, украшенная облезлыми перьями и белой кокардой, а на боку болталась деревянная шпага. Кроме того, он держал в руке метелку.
Заметив, с каким вниманием я их разглядываю, савояры тотчас же заставили животных скакать и плясать с явной целью извлечь выгоду из моего любопытства. Безобидные жертвы этой грубой тирании повиновались с терпением, достойным глубочайших философов. Они исполняли желания своих хозяев с готовностью и бойкостью, которые были выше всякой похвалы. Одна подметала землю, другая вскакивала на спину собаке, третья безропотно кувыркалась множество раз, а четвертая плавно двигалась взад и вперед, как молодая девица в кадрили.
Все это могло бы не оставить особого впечатления (такое зрелище, увы, слишком обычно!), если бы не красноречивые призывы, которые я прочел в глазах обезьяны в гусарском доломане. Его взор редко отрывался хотя бы на миг от моего лица, и, таким образом, между нами вскоре установилось безмолвное общение. Я заметил, что он был чрезвычайно серьезен: ничто не могло заставить его улыбнуться или изменить выражение. Послушный хлысту жестокого хозяина, он ни разу не отказался выполнить требуемый прыжок. Его ноги и юбочка целыми минутами описывали в воздухе запутанные петли, словно навсегда расставшись с землей. Но, закончив номер, он опускался на мостовую с неизменным спокойным достоинством, показывавшим, как мало внутренний мир обезьяны был связан с ее шутовскими скачками.
Отведя своего спутника в сторону, я поделился с ним своими мыслями по этому поводу.
— Право, капитан Пок, с этими бедными созданиями, мне кажется, обращаются чрезвычайно несправедливо! — сказал я. — Какое право имеют эти два мерзких субъекта распоряжаться существами, гораздо более привлекательными на вид и, конечно, умственно более развитыми, чем они сами, и под угрозой плетки принуждать их так нелепо прыгать, не справляясь с их чувствами и желаниями? Это нетерпимое угнетение требует немедленного вмешательства.
— Король!
— Король или подданный, это не меняет нравственной уродливости их поступков. Чем эти невинные существа заслужили такое унижение? Разве они не из плоти и крови, как мы сами? Разве они не ближе к нам по внешнему облику, а, может быть, и по разуму, чем все другие животные? Разве можно терпеть, чтобы с нашим ближайшим подобием, с нашими двоюродными братьями поступали таким образом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46