Странное чувство — нечто среднее между весельем и злостью — вскипает во мне, и я с трудом сдерживаю себя, чтобы не ответить ему в том смысле, что еще за пургу ты, приятель, несешь.
— Я тебе должен. Я просто хочу отдать долг. Вот, просто возьми — и встретимся в следующей жизни, — говорю я, запихивая пачку денег ему в карман. Тучная женщина с кудрявыми волосами и сильным белфастским акцентом подходит и спрашивает:
— Че происходит-та? Че происходит-та, Роберт? Второй Приз достает из кармана деньги и размахивает пачкой у меня перед носом.
— Вот! Вот что происходит! Ты думаешь, сможешь купить меня на этот мусор?! Что вы сможете купить мое молчание, вы с Бегби? Не убий! — говорит он с горящими глазами и вдруг вопит мне в лицо, брызжа слюной: — НЕ УБИЙ!
Он бросает деньги в воздух, и купюры кружатся на ветру. Толпа неожиданно осознает происходящее. Один заляпанный грязью мужик в заношенном пальто хватает пятидесятифунтовую бумажку и смотрит ее на свет. Бомж ныряет на мостовую, и вот уже все охвачены безумием жадности, никто больше не обращает внимания на старого проповедника, который, увидев порхающие в воздухе деньги, забывает о своей душеспасительной проповеди и ползает по асфальту вместе с остальными. Я отхожу назад, подхватываю пару-тройку купюр, до которых могу дотянуться, и запихиваю их в карман. Я говорю себе: я отдал ему деньги, чтобы он поступил с ними согласно своим желаниям, но раз уж он решил устроить раздачу слонов, то и я себе пару слонят отхвачу. Я направляюсь к аллее, вон из этого сквера, на Майл, размышляя о том, что, вероятно, моими стараниями популяция городских пьяниц сократилась примерно наполовину, и еще я нарушил течение многих десятков реабилитационных программ.
Я возвращаюсь к Диане и вижу, что Псих все еще там. Он, видимо, только что вышел из душа — весь мокрый, бедра обернуты полотенцем.
— Завтра в Канны, — улыбается он.
— Я уже жду не дождусь, когда сам туда прилечу, — говорю я. — Но у меня, блядь, еще дела в Даме. Дела, которые нужно сделать. У вас когда самолет?
Он говорит, что в одиннадцать утра, так что на следующий день я вызываю такси, и мы все вместе едем в аэропорт. За завтраком он нюхает кокаин, и еще раз — уже в такси. Он что-то парит про Фрэнка Саузу.
— Этот мужик — просто Бог, блядь. Нет, Рентой, правда, блядь, Бог. Я видел, как он вчера выходил из «Вальво и Кролла» с бутылкой дорогого вина, и я подумал, вот то, чего у нас никогда не было на Истер-роуд, тот самый класс, класс и шик, — трещит он, и глаза у него совершенно больные. Никки сама вся укуренная, и ее так трясет от предканнской лихорадки, что она просто не замечает его состояния. Я провожаю их до выхода на посадку и говорю, что я сам полечу в Амстердам рейсом в двенадцать тридцать. На самом деле я собираюсь во Франкфурт, чтобы там пересесть в самолет до Цюриха.
Швейцария — охуенно унылое место. Я потерял всякое уважение к Боуи, когда услышал, что он здесь живет. Но местные банки — это действительно что-то с чем-то. Они тут и вправду не задают никаких вопросов. Так что когда заполнил бланк на перевод фондов со счета «Бананацурри» на другой счет, который я открыл в Сити-банке, никто даже глазом не моргнул. В общем, пухлый услужливый клерк в костюме и при очках спрашивает у меня:
— Вы не будете закрывать этот счет?
— Нет, — говорю я ему, — нам необходим немедленный доступ к деньгам, поскольку мы занимаемся съемками фильмов. Но фонды скоро пополнятся, потому что у нас уже есть инвесторы для следующей картины.
— У нас есть эксперты по финансированию кино. Может быть, вам с мистером Уильямсоном стоило бы поговорить с Густавом, в следующий раз, когда вы к нам зайдете, мистер Рентой. Мы можем открыть специальный счет для текущих расходов на съемки, позволяющий вам выписывать чеки прямо на месте и мгновенно расплачиваться с кредиторами.
— Гм-м… это интересно. Это определенно избавит нас от лишней нервотрепки, если мы сможем проводить все операции, так сказать, под одной крышей, — говорю я, глядя на часы, не желая возбуждать подозрения, но и не желая задерживаться. — Мы обязательно это обсудим, но в следующий раз. У меня самолет…
— Конечно… прошу прощения… — говорит он, и процесс перевода денег существенно ускоряется.
Вот как все просто. Псих, стало быть, уже в Каннах, а я возвращаюсь в Эдинбург.
72. «…как волны Средиземного моря…»
Мы летим в бизнес-классе «Британских авиалиний», прямой рейс из Глазго на Лазурный берег. Мы уже приближаемся к аэропорту Ниццы, небо — чистое и голубое, и я вижу, как волны Средиземного моря набегают на золотой песок. Включаются светящиеся таблички «Пристегните ремни», но Саймон уже в четвертый раз направился в туалет и выходит оттуда, как говорится, весь горя возбуждением и предвкушением.
— Вот оно, Никки, вот оно. Ты ведь хочешь увидеть аферы, то есть настоящие аферы, подводные камни, раболепие и мошенничество?
— Вообще не особенно… — говорю я, отрываясь от «Еllе». Ноздри у него красные, а волоски в носу белые от кокаина.
— Эти уроды никогда не узнают, что их ударило. Они понятия не имеют, что такое настоящая сделка. — Он шмыгает носом и трет его пальцем. Потом смотрит на меня чуть ли не с болью во взгляде и нежно целует меня в щеку.
— Ты — просто произведение искусства, детка, — говорит он и указывает глазами на девушку с длинными вьющимися волосами, в темных очках, сдвинутых вверх, и одетую в жакет от Прада. — Вот посмотри на нее, — громко говорит он и показывает пальцем, — все впечатление испорчено плохой «химией». Готов поспорить, она из рекламного бизнеса или чего-то из связей с общественностью. Ей надо бы гнать своего парикмахера в три шеи… нет, ей надо бы пристрелить мудака! — говорит он, и его нижняя челюсть вызывающе выпячивается вперед, и люди, которые сидят поблизости, с неодобрением косятся на него и отворачиваются.
Я лишь улыбаюсь. Я знаю, что это без толку — просить его говорить потише. Теперь он рассказывает мне историю своей жизни.
— Бегби швырнул стакан и пробил девочке голову… я обычно стрелял в мудаков из духовушки… Рентой мучил животных, когда был маленьким, было в нем что-то такое… я был уверен, что он, когда вырастет, станет серийным убийцей… Мерфи спиздил моих солдатиков… Я их нашел у него дома, а он ну вот только что их купил, сразу же после того, как исчезли мои… мои родители были совсем не богаты… это была большая покупка… моя мама, достойная, святая женщина, она спросила: «А где эти твои солдатики, что мы тебе купили, сынок?»… и что я мог ей сказать? «Они у этого дурака, мама. И вот сейчас в этот самый момент, когда мы о них говорим, они там валяются на грязном полу, у этого воришки немытого, они ломаются под ногами пьяных придурков, что вламываются в спальни, чтобы мучить детей…» Как можно было такое сказать своей матери?! Ох уж этот дом Мерфи, блядская навозная куча…
Я рада, что мы наконец садимся. Мы забираем багаж, и Саймон направляется прямо на стоянку такси.
— А мы разве не подождем остальных, которые другим самолетом летят? — удивляюсь я.
— Ой, как-то я не подумал… — говорит он осторожно. — Слушай, Никки, да, «Карлтон» был весь забит, так что мне пришлось заказать для них номера в «Беверли». Это тоже в центре.
— И там дешевле?
— Ну, в общем, да, — ухмыляется он. — Наш номер стоит примерно четыре сотни фунтов за ночь, а их номера — по двадцать восемь каждый.
Я встряхиваю головой в насмешливом отвращении, надеясь, что он не заметит выражения моего лица.
— Мне это нужно для представительства, в смысле, для бизнеса… — говорит он. — Если я поселюсь в крысятнике, это отрицательно скажется на моем имидже… ну, «Беверли», конечно же, не крысятник.
— Что-то я сомневаюсь, — говорю я. — Что еще за разделение, Саймон? Мы же вроде как одна команда.
— Мы сейчас говорим о народе из Лохэнда и Западного Хэйлза. Это будет для них настоящая роскошь! Я думаю об этом, Никки, в нашем отеле они бы чувствовали себя, как рыбы, вытащенные на берег. Вот честно, ты можешь представить себе Кертиса в «Карлтоне»? Мел с ее татуировками? Нет, я не буду смущать ни их, ни себя, — говорит он важно, голова высоко поднята, очки на носу.
— Какой же ты сноб, Саймон, — говорю я.
— Вздор! Я же из Лейта, как я могу быть снобом? Если уж мы об этом заговорили, то я социалист. Я просто играю политикой мира бизнеса, вот и все, — огрызается он, а потом говорит: — Лучше бы Рентой меня не наебывал, а то получится, что я просто выкинул деньги на ветер… в смысле, за номер… хотя мне и хватило ума отменить его бронь в «Карлтоне» и заказать ему номер тоже в «Беверли»… этот мудак доиграется…
— Марк нормальный мужик. Он встречается с Дианой, а она просто лапочка.
— Это если учесть, что он умеет внушить доверие, когда захочет. Но ты не знаешь его так, как я. Имей в виду, мы с ним вместе росли. Я его знаю. Он мошенник. Мы все такие.
— Как низко ты себя оцениваешь, Саймон! Вот никогда бы не подумала.
Он трясет головой, как собака, выходящая из моря.
— Я имею в виду в положительном смысле, — говорит он. — Но я знаю его натуру. Если эта Диана твоя подружка, я бы на твоем месте посоветовал ей приглядывать за своей сумочкой.
Мы садимся в такси и едем вдоль побережья, по забитой машинами дороге.
— Я хотел обосноваться в «Отель Дю Кап», — объясняет Саймон, — но это далековато от центра, пришлось бы тратиться на такси. Это прямо на Ла Круазетт, — говорит он и начинает ругать медлительного таксиста-латиноса на выразительном французском. — Vite! Je suis tres presse! Est-se qu'il у a un itineraire de degagement?
В конце концов мы приезжаем на место и выбираемся из такси. Два носильщика направляются прямиком к нашим сумкам.
— У нас поселяетесь, месье, мадемуазель?
— Oui, merci, — отвечаю я, но Саймон не торопится заходить. Стоит, смотрит на море, наблюдает за деловитой толпой, текущей по Круазетт, а потом вдруг резко оборачивается ко мне. — Саймон, ты в порядке?
Он снимает свои рэйбэновские очки и сует их в нагрудный карман своего желтого льняного пиджака.
— Просто хочу насладиться моментом, — вздыхает он, стискивая мою руку, и я вижу, что у него на глазах — слезы.
Мы заходим в фойе, где все так и пышет роскошью, в которой господствуют черные с золотым колонны. Присутствует мрамор трех оттенков: серый, оранжевый и белый, — и обильная лепнина из золотых листьев. Эти хрустальные люстры, надменно висящие на огромных медных цепях, мраморный пол, белые стены и проходы в виде арок — они просто кричат о богатстве и шике.
Полы в нашем номере застланы коврами с таким длинным ворсом, что кажется, будто идешь сквозь слой патоки. Кровать — не просто большая, она огромная. Телевизор с 50 каналами. Здоровенная ванная комната буквально забита всевозможными туалетными принадлежностями, а в ведерке со льдом стоит приветственная бутылка «Розы Прованса». Саймон тут же ее открывает, наливает нам по бокалу и выносит их на балкон с видом на море. Я выглядываю наружу — и прямо вижу, какое впечатление производит на людей этот отель. Они гуляют по приморскому бульвару, глазея на нас. Саймон, очки опять на носу, устало машет рукой каким-то туристам, и они толкают друг друга локтями и снимают нас на свои камеры! Вот интересно, за кого они нас принимают?!
Мы отдыхаем на балконе в центре мира, радостные и довольные, попивая розовое вино. От жары и вина меня клонит в сон, тем более что я вчера малость перебрала у Гэва.
Но мы здесь. Я здесь. Я актриса, звезда, бля, здесь, в Каннах.
— Интересно, кто еще сейчас остановился в этом отеле? Том Круз? Леонардо Ди Каприо? Брэд Питт? Может, прямо в соседнем номере!
Саймон пожимает плечами и хватается за мобильный.
— Да кто угодно. Но им придется считаться с нашими планами, — говорит он лениво, набирая номер. — Мел! Вы в отеле… Прекрасно. Кертис нормально себя ведет?… Хорошо… Развлекайтесь пока сами, а мы за вами заедем в семь. После показа будет вечеринка, и я надыбаю всем пригласительные… Не слишком там напивайтесь… Ага, правильно… Хорошо, идите на пляж или телик посмотрите… Встречаемся в холле, у вас в гостинице, в семь… Хорошо, — говорит он, отключая телефон. — Какая неблагодарность, — говорит он и изображает Мел. — У нас с Кертисом бабок нету, Саймон, как же ж мы в магазины без бабок пойдем?
Я вдруг понимаю, что я ужасно устала.
— Я, может, часок подремлю, Саймон, — говорю я ему и иду в комнату.
— Ага, — говорит он, встает и идет за мной.
Он включает порнографический фильм из списка на телетексте канала «для взрослых». Он выбирает фильм под названием «Через заднюю дверь: войти через выход».
— Вот это круто, я никогда раньше не думал, что название этого альбома Led Zeppelin как-то связано с анальным сексом. Подтверждает мои подозрения, что Пэйдж был тот еще фантазер, ну, знаешь, все эти штучки Кроули, все это дерьмо.
— Зачем ты это включил… — сонно бормочу я.
— Во-первых, это возбуждает, во-вторых, мы проверяем противника. Вот посмотри!
Женщина лежит на спине, и ее ебут. Дальше мы видим, что ее ноги закинуты на плечи парню. Смысл в том, что он давит ей на спину, чтобы достать до задницы, и он ебет ее в анус, но при таком ракурсе съемки невозможно понять, ебет он ее в задницу или в пизду. Еще я замечаю, что у женщины большие синяки на запястьях, некоторые из них уже желтеют. Это не столько противно, сколько безвкусно, и мне совершенно не интересно на это смотреть, и меня клонит в сон. Честно говоря, меня вообще не прикалывает смотреть, как ебутся другие люди, меня это утомляет. Этот матрас такой мягкий, такой удобный, как и халат, предоставляемый отелем, и я уплываю…
Я просыпаюсь из-за того, что немного замерзла. Халат на мне раскрыт, пояс развязан, и я вижу Психа, который сидит на кровати, склонившись надо мной, и неистово мастурбирует. Я быстро запахиваю халат.
— Блядь… ты все испортила, — говорит он.
— Ты что… дрочишь на меня?!
— Ну и что?
Я резко сажусь на постели.
— А может быть, мне еще надо накрасить губы синей помадой и притвориться мертвой?
— О нет, — говорит он, — я же не некрофил какой-нибудь. Здесь все вполне невинно. Это как поклонение женскому телу. Ну что за на хуй, ты что, никогда не слышала о «Спящей красавице»?
— Вместо того чтобы просто заняться со мной любовью, ты сидишь и дрочишь на меня и смотришь при этом дрянную порнушку. Что же это за поклонение такое, Саймон?
— Ты не понимаешь… — Он фыркает, и у него течет из носа, а потом он говорит: — Мне нужна… мне нужна какая-то перспектива, нах.
— Что тебе нужно, так это кокса поменьше нюхать, — кричу я, но только наполовину искренне, потому что действительно хочу спать.
И когда я уже засыпаю, я слышу его монотонный голос:
— А ты-ы-ы… ты куришь слишком много травы и вечно порешь какую-то чушь, — говорит он, — но за это я тебя и люблю. Никогда не меняйся, Никки. Травка — это прекрасный наркотик для девочек, травка и экстази. Я так рад, что ты не употребляешь кокс. Это наркотик для парней, девушкам его принимать нельзя. Я знаю, что ты на это скажешь, что это мужской шовинизм. Но нет, это лишь наблюдение, основанное на признании различий между мужчиной и женщиной, различий в смысле анатомии, что и составляет позицию феминисток. Так что я тебе аплодирую, детка, мысленно аплодирую… — говорит он и выходит из номера.
За ним закрывается дверь, а я думаю про себя: ну и слава Богу.
73. Афера № 18752
Возвращаясь на Круазетт, я лавирую по узеньким боковым улочкам, внимательно приглядываясь ко всему на своем пути, выжигая в мозгу несмываемые отпечатки планировки города. Я оцениваю меховые манто, как очень опытный фермер на Инглистонском Королевском Шоу Хайленда оценивает породистый скот. Я слышу кудахтанье девочек на сексуальной ярмарке, и мне достаточно одного взгляда, чтобы дать им исчерпывающую оценку и прикинуть их стоимость. Пиар просачивается в мобильные телефоны сквозь улыбки, похожие на парализованные гримасы, хозяева дорогих магазинов и разносчики, преисполненные надежд, все они — только предмет для жадного «небрежного» взгляда.
Вся эта постановочная игра — это просто кусок дерьма. Зачем останавливаться на порно, почему бы не сделать нормальный фильм? Достать какие-нибудь случайные деньги — и вперед. Все так и делают. Каждый крупный бандит понимает, что лучший преступник — это бывший преступник. Вкладывай деньги в дело и становись законопослушным гражданином, при первой же возможности. Надо работать по-крупному, а тюрьма — это для таких, как Бегби, которые, несмотря на все их понты, все равно жертвы и неудачники. А человек с головой, даже если он и попадет в тюрягу, так, на полгодика, за какую-нибудь ерунду, по молодости, так ему этого полугода вполне достаточно. В общем-то невысокая плата за то, чтоб научиться уму-разуму.
А если после полугода отсидки ты так и не понял, что это не для тебя, тогда у тебя и вправду нелады с мозгами. Никто не любит тюрьму, но некоторые мудаки не любят ее недостаточно сильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59