В темном переулке у забора ильюшинской фирмы пристал к нему некий субъект: «Снимай пальто кожаное!»
Владимир Константинович перебросил субъекта через забор на территорию фирмы, где его подобрали охранники.
Когда перестали выпускать его любимые сигареты «Памир», «Кокки», как называли летчика на фирме, поехал на табачную фабрику. Смотрит – на полу столько табаку рассыпано, уборщица подметает.
– Да ведь хороший табак! Сделайте из него 500 пачек «Памира», мне надолго хватит!
Сделали. Летчиков любили.
С «Кокки» Ильюшин дружил до последних дней жизни. Их отношения можно назвать своеобразными. Ругались часто. Коккинаки сделает полет в Жуковском и сразу звонит Ильюшину:
– Трясло... Сваливало на бок... Задирало... Шумело...
– Ты врешь, Вова! Этого не может быть, не заливай, – отвечает Ильюшин. Положит трубку и говорит: – А может, не врет?
И на следующее утро, не заезжая на работу, Ильюшин уже в Жуковском. Записывающая техника не ахти какая – осциллографы, царапающие бумагу. К Коккинаки полное доверие, и тот, конечно, гордился этим, но у Ильюшина всегда было «доверяй, но проверяй», ибо и Коккинаки допускал ошибки. Но Ильюшин считал, что коль он избрал его испытателем на свою фирму, то менять не следует, хотя кое-кто думал по-иному. Бывало, на работе Ильюшин «подсовывал» под руководителя более сильного конкурента, но под Коккинаки – никогда...
И вот 17 августа 1946 года, накануне Дня Воздушного Флота, Владимир Коккинаки в своей неизменной кепке докуривает и занимает командирское место в очередной, как всегда, новой машине, которых в его жизни будет за 70. На этот раз – Ил-18, поршневой.
Многие конструкторы первый вылет обставляют торжественно, приглашают высокое начальство. Обычно Ильюшин этого не делал, но на сей раз получилось исключение из правил. Торопил Московский комитет партии, и на первый вылет прибыл секретарь МК Фирюбин, из министерства – Дементьев, от ГВФ – маршал авиации Астахов, все со свитами. Много народу собралось на аэродроме.
Выкатив первую машину, подробно осматривают ее, проверяют, все ли сходится, потому что первая машина обычно не полностью соответствует чертежам. Есть изменения, и надо посмотреть, что же получилось на деле.
В девять утра закрыли двери, оттащили трап, Коккинаки запустил двигатели, но контролер ОТК, стоявший перед машиной и наблюдавший работу двигателей, дал отмашку флажком, чтобы Коккинаки их заглушил. Из гондолы одного мотора брызгала жидкость. Оказалось, лопнул шланг гидросистемы. Экипаж вышел, отложили полет на три часа.
К 12.00 заменили шланг, опять все собрались, опять Ильюшин пожелал удачи Коккинаки, опять оттащили трап, и опять очень скоро тот же контролер показал руками «стоп». Одна из четырех юбок капота двигателя не работала – двигатель мог перегреться. Ильюшин отложил вылет еще на шесть часов. Высокие гости снова разъехались, но к назначенному времени никого из них на аэродроме не было. Машина взлетела, и полет прошел без отказов.
Так Ильюшин в первый и последний раз пригласил начальство «на премьеру».
А когда иной раз, случалось, приезжал кто-то из гостей, и было так, что самолет не очень слушал рулей, Ильюшин пояснял приехавшим:
– Смотрите, что летчик на нем вытворяет! После первого полета принято подбрасывать на руках испытателя и конструктора. Ильюшин этого не любил:
– Вы чего обрадовались? Решили качать после посадки, значит, не были уверены, что сядет?
...В кабинете Ильюшина – большой глобус. Подарил директор 30-го завода Воронин. Глобус сперва не понравился, вроде бы даже хотел выбросить его Ильюшин. Но потом пригляделся и понял, что, оказывается, по нему легко ниточкой замерять расстояния дальних перелетов, международных трасс. Нередко вдвоем с Коккинаки они у этого глобуса намечали маршруты. Темпераментный Коккинаки и хладнокровный (а внутри тоже всегда горит!) Ильюшин. Удивительное, замечательное сочетание двух неординарных людей...
После войны в личной жизни Ильюшина произошли большие изменения. Распалась семья. Дети – Ирина и Владимир выросли, а с Раисой Михайловной он развелся. Поступил по-мужски: оставил семье почти все, взяв с собой только письменный стол да собрание сочинений Джека Лондона...
Оставил квартиру – 206 квадратных метров, – половину которой посоветовал отдать государству, что и было сделано. Раиса Михайловна пенсию не получала, и каждый месяц он посылал ей деньги. Умерла в 1972 году...
Свою вторую жену Анастасию Васильевну Советову он знал давно – с 1937 года работали вместе. В кабинете Ильюшина висит чертеж Ил-2, выполненный Анастасией Васильевной. Ил-10, Ил-28, да и Ил-18 тоже она чертила... Взаимные чувства возникли давно, скрывать уже не было смысла, все знали об этом. Даже министр Шахурин сказал Ильюшину:
– Эту женщину надо куда-нибудь перевести.
– Эту женщину я никому не позволю трогать, – ответил Ильюшин...
Через много лет, впервые после юности он приехал на свою родину в Дилялево. Потом почти каждый год ездил туда на охоту, рыбалку, с зимы собирался. Пишет из деревни Анастасии Васильевне:
«Отдыхаю хорошо, можно сказать, наслаждаюсь отдыхом. Много хожу, иногда до 20 километров в день, занимаюсь по утрам гимнастикой. 18-ю выпустили 17.08.46. Все хорошо, даже очень хорошо. В воздухе она изумительно красива, поздравляю тебя, ты немало потрудилась над красотой ее линий. Трудно что-либо добавить к ее красоте. Володя (Коккинаки) очень доволен. Улыбается во весь свой „маленький“ ротик. Он талантливый мастер своего дела. Уже сделал 3 полета.
Отдыхай хорошо, набирайся сил. Тут, на досуге, я уже подготовил работенки достаточно. Нажимать придется, как и прежде, очень сильно. Получаю сведения, что все наши ребята очень хорошо отдыхают, довольны, через несколько дней уже постепенно начнут съезжаться. Время летит»...
В ильюшинском КБ было заведено, что летом одновременно уходили в отпуск все во главе с генеральным. Оставалось несколько дежурных...
«Ильюшин заставлял приобретать путевки, и три Коккинаки бесплатно возили нас в Сочи», – вспоминают ветераны. После отпуска собирались и без раскачки приступали к работе. Конечно, раньше так было проще, потому что авиация была престижна, и возглавляли ее такие, как Туполев, Ильюшин, Яковлев, Микоян, они напрямую выходили на Сталина, который лично занимался авиацией.
«Все хорошо, даже очень хорошо...» Так мог написать только человек, знающий, как бывает плохо, и потому умеющий ценить хорошее.
Ил-18 пролетел на Тушинском параде 1947 года во главе колонны Ил-12. Опытная машина летала еще и в начале 50-х, а потом ее полеты прекратили, и в серию не пошла. Не хватило компрессоров, которые отдали бомбардировщику Ту-4...
«Жесткая команда поступила, – вспоминал В.К. Коккинаки, – самолет не нужен, порубить его».
Очень ругал эту машину Булганин. Она не была приспособлена к тогдашним аэродромам. Слишком забежал вперед Ильюшин. Считали, что еще долгие годы на такую машину не наберется ни пассажиров, ни грузов.
Думается, немало значил и разговор со Сталиным.
– Каждый разбившийся самолет, на котором погибли один, два или три человека, – большая трагедия, – сказал Сталин. – А у вас здесь 70 человек! Не дай бог, что случится...
Г.Ф. Байдуков рассказывал, как в 1947 году, будучи начальником Главного управления Гражданского воздушного флота, он на заседании Политбюро предложил ввести на пассажирских самолетах должность стюардессы. В Америке видел, понравилось.
– Это что, б..., что ли? – спросил глуховатый маршал Ворошилов...
Через десять лет Ильюшин построит турбовинтовой Ил-18, и он надолго станет флагманом Аэрофлота. И будет не хватать самолетов. И обслуга будет наша, отечественная, другой нету.
А Ильюшин уже занимался новой машиной. И дома все было по-новому.
«Я работала в серийном КБ, – говорит Анастасия Васильевна, – а этажом выше было опытное КБ. Он взял меня туда в особо секретную группу».
Во втором браке в семье Ильюшиных родилось два сына – Сергей в 1947 году и Александр в 1955-м. «Дети любви», – говорят о них. Оба потом трудились на отцовской фирме на скромных должностях в отличие от детей других генеральных конструкторов.
По природе семьянин, Ильюшин не любил выносить наружу свою семейную жизнь. Однако сейчас, когда его нет, читая его письма, можно понять, какие чистые, на хорошую зависть, отношения сложились у него со второй женой.
Он любил семью, но отдыхать ездил один – не на юг, не в санаторий, не за границу, а, как мы знаем, в родное Дилялево. Родительской избы уже не было и в помине, и Ильюшин построил небольшой деревянный домик с душем. Я побывал там с его младшим сыном Сашей и увидел такой знакомый и родной самолетный бензобак, пользуемый здесь для нагревания воды. Единственно напоминающее, что здесь жил человек, причастный к авиации. Компактный домик в три комнаты. Чайные чашки с блюдечками, засохший букет осенних цветов на столе...
Ильюшин приезжал сюда каждый год, начиная с 1946-го, когда еще не было этого домика. Ночевал в коровнике, писал Анастасии Васильевне, что петух не дает спать...
Бывала здесь сестра Анна из Вологды, убирала, готовила, ходила с клюкой и всем говорила: «Я сестра Ильюшина!»
За высокий, пронзительный голос ее прозвали «крикуньей». Оттого, наверно, и «крикунья», что брат – знаменитость, а сама – обычная, но хочется, хочется...
До чего ж добрый у нас народ! Жизнь выщелачивает из него все человеческое, да, видать, не до конца еще выщелочила. В Дилялеве соседская бабка угощала нас с Сашей Ильюшиным медом, совала в дорогу банку консервов, может, последнюю...
...На Красноармейской улице, перед зданием ОКБ, плескал фонтанчик с небольшим бассейном, и сослуживцы знали: если там плавают подсадные утки, а на солнце сушатся теплая куртка и прочая охотничья амуниция, значит, Хозяин собирается в отпуск.
...В 1957 году на Ил-14, на котором должны были лететь за рубеж премьер Булганин и Первый секретарь ЦК Хрущев, произошла чрезвычайная неприятность: лопнула бензиновая трубка. Поправили дело, но Ильюшин сильно перенервничал. Сказал старому другу Ивану Жукову: «Знаешь, Ваня, у меня больше нет сил, до того измотан! Поедем с тобой на охоту».
До Вологды добрались на поезде. Ильюшин заехал к сестре, взял подушку и одеяло, из обкома партии доставили четырех подсадных уток и собаку, дали машину. Ильюшинскому родственнику, Павлу Васильевичу, работавшему в обкомовском автохозяйстве, дали отпуск на неделю: поезжай с Сергеем Владимировичем на охоту!
Что говорить, Ильюшин – гордость области. Приехали в Дилялево.
– Смотри – лебеда! – показывает Сергей Владимирович Жукову. – Здесь был наш дом.
Так устроена жизнь, что после родительского дома, после детства, остается лебеда, как после тебя – память или пустота.
...Навестили соседей и поехали по берегу Кубенского озера. Сели в лодку, забрались на островок и сразу же, только переоделись, стали сооружать шалаш, чтоб успеть до темноты. Втроем легли спать в шалаше. Холодно.
– Разбуди меня в два часа ночи, – говорит Ильюшин Жукову. Одеяльце сестрица дала махонькое, пытались кое-как укрыться. Жуков зажигает спичку: половина первого. Снова зажигает – прошло пятнадцать минут. Так до двух ночи. Разбудил. Вдвоем сели в лодку. На Ильюшине меховые брюки, летная куртка. С собой ружье, собака, утки. Пирожки с яблоками Анастасия Васильевна приготовила.
– Оставайся со мной, Ваня, – говорит Ильюшин.
– Нет, Сергей Владимирович, холодно. – Жуков возвращается к Павлу Васильевичу, а Ильюшин остается на утреннюю тягу.
– Ребятушки, заезжайте за мной в девять часов!
И так каждый день, целую неделю. Озеро неоглядное, уток много, добыча была. Возвращались в деревню, бабунька завтрак проготовит: на большой сковороде жареные рыбки, залитые яичницей. Ел он немного – клюнет несколько раз вилкой, и: «Ребятушки, пошли!»
Стремительный, все делал быстро. В деревне у него тоже заботы. Родственницу навестил, у нее дочь ходит в школу за одиннадцать километров в любую погоду, а места глухие. Поехал в интернат, договорился с директором, чтоб пристроил девчонку.
Днем отдыхает, лежит в избе, бывало, в жаркую пору и на полу – прохладно. Приходит женщина с работы, в ватнике, садится на пол, рассказывает о жизни, ничего не просит, пришла поговорить с земляком:
– А моя Манька-то дура!
– А что такое?
– Поехала в Вологду к зубному врачу, сняла здоровые зубы и поставила коронки – мода!
Зайдет тракторист, руки в мазуте. Разговор с уважением, но без напряга, свой ведь Ильюшин-то!
Недалеко завод, изготавливающий вологодское масло, то, что раньше называлось Парижским. Пошел, посмотрел. Крутится бочка, остановили, открыли крышку, дали кусочек ватмана: «Пробуйте масло!»
Ильюшин попробовал, предложил встретиться с коллективом.
В деревенской избе на громадный стол вознесли пятиведерный самовар, напекли пирожков с рыбой... Попили чаю, водочки, но Ильюшин не большой любитель, да и в его присутствии не очень расходились. Стояла сельповская водка с этикетками, засиженными мухами, – в деревне ее брать некому, сплошь старики да старухи.
– Давайте попробуем грог! – сказал Ильюшин и налил стопку в стакан с крутым кипятком и заваркой. Играл на баяне и пел с земляками протяжные русские песни...
На другой день ему говорили: «Уж мы отведали грогу, когда вы уехали, Сергей Владимирович!»
Сосед сестры Ильюшина помнит эти поездки на охоту и рыбалку. Ильюшин ездил и на своей «Победе», сам за рулем. Знакомы не были, но через сына Сережу Ильюшин пригласил соседа в гости, в Москву.
– А у тебя есть мой самолет? – спросил Ильюшин. – Сережа, дай ему самолет! – и подарил макет Ил-62. Это было незадолго до смерти... 62-я машина – его особая гордость...
Владимир Александрович Пеньков, бывший первый заместитель председателя Вологодского райисполкома, часто встречал Ильюшина в Дилялеве и на озере.
«Этот человек умел молчать и слушать. На охоте убьет столько, сколько нужно, не больше, две-три утки. Сидит в куртке на завалинке, чинит сети. Подходит к нему полковник, начищенный, надраенный:
– Хочу с вами поговорить о деле, Сергей Владимирович.
– А ты, наверно, охотник?
– Нет.
– Тогда рыбак?
– Нет.
– О чем же нам тогда говорить?
Он приехал отдыхать, но чувствовалось, голова занята».
Спал на берегу озера как-то, его обокрали. Он сказал:
«Вот это по-нашему, по-вологодски!»
К сожалению, не только по-вологодски. Россия...
Но сам-то, сам-то он не стал таким! В детстве у него совсем истерлись лапти. Шел по деревне, смотрит – висят на заборе новенькие лапотки. Не выдержал, унес. Мать увидела обнову и строго-настрого велела немедля отнести на место. Отнес. И с тех пор не смел прикасаться к чужому. А повзрослев, понял, что для того, чтобы выйти в люди, в человеки, большая настойчивость нужна. И при этом не потерять то хорошее, непоказное, непосредственное, что есть внутри тебя...
«Смотрю, Анастасия Васильевна что-то много белья развесила сушить, они вместе тогда приехали, – говорит дилялевская соседка Лиза Федосеева. – Оказывается, Сергей Владимирович поехал к озеру на лошади, привязал ее к дереву, и на катере отправился рыбалить. Когда вернулся, отвязал лошадь, а та захотела пить да понесла его к воде, он и оказался в озере. Пришлось все сушить».
Анастасия Васильевна позволила переписать несколько писем Сергея Владимировича разных лет. Вот некоторые отрывки.
«...Народу становится все меньше и меньше, а край наш хороший, красивый край, и народ хороший, добрый. Я часами сижу и любуюсь далью, которая расстилается перед нашим домиком. Озеро, а за ним дали, нескончаемые дали, на 50 – 70 километров. Вся эта панорама как живая, она с каждым часом меняется, особенно красиво озеро. Оно то голубое, то тихое, как стекло, все поверхности берега отражаются в нем, а иногда подует ветер, и оно свирепеет, становится темным, и по небу бежит бесчисленное множество белячков, в такую пору даже мой катер не выдерживает мощной и крутой волны...»
«Иногда я думаю, зачем мне сюда ездить? – пишет он в другом письме. – Ведь дома, на даче так хорошо, и главное, все дома, все вместе. Если бы я смог отдыхать и полечить нервную систему дома, то это было бы самым лучшим. Но в последнее время все относящееся к вопросам работы меня стало очень раздражать... Может, я многого требую от людей, но для того, чтобы быть менее требовательным, мне нужно изменить самого себя и начать требовать меньше с самого себя, но это невозможно, а чтобы выдержать темп, с которым я работаю всю сознательную жизнь, при котором только и возможно справиться с работой, и вести дело к успеху, нужны здоровье, сильная нервная система – вот это и заставляет меня отдыхать здесь. Вся обстановка здесь располагает к отдыху.
У меня есть занятие. Я занят, вернее, моя мысль – охота, рыбная ловля, чистка ружья, обдумывание, куда ехать завтра на охоту. Так что я выбросил из головы, вернее сказать, улетучил все, связанное с работой».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Владимир Константинович перебросил субъекта через забор на территорию фирмы, где его подобрали охранники.
Когда перестали выпускать его любимые сигареты «Памир», «Кокки», как называли летчика на фирме, поехал на табачную фабрику. Смотрит – на полу столько табаку рассыпано, уборщица подметает.
– Да ведь хороший табак! Сделайте из него 500 пачек «Памира», мне надолго хватит!
Сделали. Летчиков любили.
С «Кокки» Ильюшин дружил до последних дней жизни. Их отношения можно назвать своеобразными. Ругались часто. Коккинаки сделает полет в Жуковском и сразу звонит Ильюшину:
– Трясло... Сваливало на бок... Задирало... Шумело...
– Ты врешь, Вова! Этого не может быть, не заливай, – отвечает Ильюшин. Положит трубку и говорит: – А может, не врет?
И на следующее утро, не заезжая на работу, Ильюшин уже в Жуковском. Записывающая техника не ахти какая – осциллографы, царапающие бумагу. К Коккинаки полное доверие, и тот, конечно, гордился этим, но у Ильюшина всегда было «доверяй, но проверяй», ибо и Коккинаки допускал ошибки. Но Ильюшин считал, что коль он избрал его испытателем на свою фирму, то менять не следует, хотя кое-кто думал по-иному. Бывало, на работе Ильюшин «подсовывал» под руководителя более сильного конкурента, но под Коккинаки – никогда...
И вот 17 августа 1946 года, накануне Дня Воздушного Флота, Владимир Коккинаки в своей неизменной кепке докуривает и занимает командирское место в очередной, как всегда, новой машине, которых в его жизни будет за 70. На этот раз – Ил-18, поршневой.
Многие конструкторы первый вылет обставляют торжественно, приглашают высокое начальство. Обычно Ильюшин этого не делал, но на сей раз получилось исключение из правил. Торопил Московский комитет партии, и на первый вылет прибыл секретарь МК Фирюбин, из министерства – Дементьев, от ГВФ – маршал авиации Астахов, все со свитами. Много народу собралось на аэродроме.
Выкатив первую машину, подробно осматривают ее, проверяют, все ли сходится, потому что первая машина обычно не полностью соответствует чертежам. Есть изменения, и надо посмотреть, что же получилось на деле.
В девять утра закрыли двери, оттащили трап, Коккинаки запустил двигатели, но контролер ОТК, стоявший перед машиной и наблюдавший работу двигателей, дал отмашку флажком, чтобы Коккинаки их заглушил. Из гондолы одного мотора брызгала жидкость. Оказалось, лопнул шланг гидросистемы. Экипаж вышел, отложили полет на три часа.
К 12.00 заменили шланг, опять все собрались, опять Ильюшин пожелал удачи Коккинаки, опять оттащили трап, и опять очень скоро тот же контролер показал руками «стоп». Одна из четырех юбок капота двигателя не работала – двигатель мог перегреться. Ильюшин отложил вылет еще на шесть часов. Высокие гости снова разъехались, но к назначенному времени никого из них на аэродроме не было. Машина взлетела, и полет прошел без отказов.
Так Ильюшин в первый и последний раз пригласил начальство «на премьеру».
А когда иной раз, случалось, приезжал кто-то из гостей, и было так, что самолет не очень слушал рулей, Ильюшин пояснял приехавшим:
– Смотрите, что летчик на нем вытворяет! После первого полета принято подбрасывать на руках испытателя и конструктора. Ильюшин этого не любил:
– Вы чего обрадовались? Решили качать после посадки, значит, не были уверены, что сядет?
...В кабинете Ильюшина – большой глобус. Подарил директор 30-го завода Воронин. Глобус сперва не понравился, вроде бы даже хотел выбросить его Ильюшин. Но потом пригляделся и понял, что, оказывается, по нему легко ниточкой замерять расстояния дальних перелетов, международных трасс. Нередко вдвоем с Коккинаки они у этого глобуса намечали маршруты. Темпераментный Коккинаки и хладнокровный (а внутри тоже всегда горит!) Ильюшин. Удивительное, замечательное сочетание двух неординарных людей...
После войны в личной жизни Ильюшина произошли большие изменения. Распалась семья. Дети – Ирина и Владимир выросли, а с Раисой Михайловной он развелся. Поступил по-мужски: оставил семье почти все, взяв с собой только письменный стол да собрание сочинений Джека Лондона...
Оставил квартиру – 206 квадратных метров, – половину которой посоветовал отдать государству, что и было сделано. Раиса Михайловна пенсию не получала, и каждый месяц он посылал ей деньги. Умерла в 1972 году...
Свою вторую жену Анастасию Васильевну Советову он знал давно – с 1937 года работали вместе. В кабинете Ильюшина висит чертеж Ил-2, выполненный Анастасией Васильевной. Ил-10, Ил-28, да и Ил-18 тоже она чертила... Взаимные чувства возникли давно, скрывать уже не было смысла, все знали об этом. Даже министр Шахурин сказал Ильюшину:
– Эту женщину надо куда-нибудь перевести.
– Эту женщину я никому не позволю трогать, – ответил Ильюшин...
Через много лет, впервые после юности он приехал на свою родину в Дилялево. Потом почти каждый год ездил туда на охоту, рыбалку, с зимы собирался. Пишет из деревни Анастасии Васильевне:
«Отдыхаю хорошо, можно сказать, наслаждаюсь отдыхом. Много хожу, иногда до 20 километров в день, занимаюсь по утрам гимнастикой. 18-ю выпустили 17.08.46. Все хорошо, даже очень хорошо. В воздухе она изумительно красива, поздравляю тебя, ты немало потрудилась над красотой ее линий. Трудно что-либо добавить к ее красоте. Володя (Коккинаки) очень доволен. Улыбается во весь свой „маленький“ ротик. Он талантливый мастер своего дела. Уже сделал 3 полета.
Отдыхай хорошо, набирайся сил. Тут, на досуге, я уже подготовил работенки достаточно. Нажимать придется, как и прежде, очень сильно. Получаю сведения, что все наши ребята очень хорошо отдыхают, довольны, через несколько дней уже постепенно начнут съезжаться. Время летит»...
В ильюшинском КБ было заведено, что летом одновременно уходили в отпуск все во главе с генеральным. Оставалось несколько дежурных...
«Ильюшин заставлял приобретать путевки, и три Коккинаки бесплатно возили нас в Сочи», – вспоминают ветераны. После отпуска собирались и без раскачки приступали к работе. Конечно, раньше так было проще, потому что авиация была престижна, и возглавляли ее такие, как Туполев, Ильюшин, Яковлев, Микоян, они напрямую выходили на Сталина, который лично занимался авиацией.
«Все хорошо, даже очень хорошо...» Так мог написать только человек, знающий, как бывает плохо, и потому умеющий ценить хорошее.
Ил-18 пролетел на Тушинском параде 1947 года во главе колонны Ил-12. Опытная машина летала еще и в начале 50-х, а потом ее полеты прекратили, и в серию не пошла. Не хватило компрессоров, которые отдали бомбардировщику Ту-4...
«Жесткая команда поступила, – вспоминал В.К. Коккинаки, – самолет не нужен, порубить его».
Очень ругал эту машину Булганин. Она не была приспособлена к тогдашним аэродромам. Слишком забежал вперед Ильюшин. Считали, что еще долгие годы на такую машину не наберется ни пассажиров, ни грузов.
Думается, немало значил и разговор со Сталиным.
– Каждый разбившийся самолет, на котором погибли один, два или три человека, – большая трагедия, – сказал Сталин. – А у вас здесь 70 человек! Не дай бог, что случится...
Г.Ф. Байдуков рассказывал, как в 1947 году, будучи начальником Главного управления Гражданского воздушного флота, он на заседании Политбюро предложил ввести на пассажирских самолетах должность стюардессы. В Америке видел, понравилось.
– Это что, б..., что ли? – спросил глуховатый маршал Ворошилов...
Через десять лет Ильюшин построит турбовинтовой Ил-18, и он надолго станет флагманом Аэрофлота. И будет не хватать самолетов. И обслуга будет наша, отечественная, другой нету.
А Ильюшин уже занимался новой машиной. И дома все было по-новому.
«Я работала в серийном КБ, – говорит Анастасия Васильевна, – а этажом выше было опытное КБ. Он взял меня туда в особо секретную группу».
Во втором браке в семье Ильюшиных родилось два сына – Сергей в 1947 году и Александр в 1955-м. «Дети любви», – говорят о них. Оба потом трудились на отцовской фирме на скромных должностях в отличие от детей других генеральных конструкторов.
По природе семьянин, Ильюшин не любил выносить наружу свою семейную жизнь. Однако сейчас, когда его нет, читая его письма, можно понять, какие чистые, на хорошую зависть, отношения сложились у него со второй женой.
Он любил семью, но отдыхать ездил один – не на юг, не в санаторий, не за границу, а, как мы знаем, в родное Дилялево. Родительской избы уже не было и в помине, и Ильюшин построил небольшой деревянный домик с душем. Я побывал там с его младшим сыном Сашей и увидел такой знакомый и родной самолетный бензобак, пользуемый здесь для нагревания воды. Единственно напоминающее, что здесь жил человек, причастный к авиации. Компактный домик в три комнаты. Чайные чашки с блюдечками, засохший букет осенних цветов на столе...
Ильюшин приезжал сюда каждый год, начиная с 1946-го, когда еще не было этого домика. Ночевал в коровнике, писал Анастасии Васильевне, что петух не дает спать...
Бывала здесь сестра Анна из Вологды, убирала, готовила, ходила с клюкой и всем говорила: «Я сестра Ильюшина!»
За высокий, пронзительный голос ее прозвали «крикуньей». Оттого, наверно, и «крикунья», что брат – знаменитость, а сама – обычная, но хочется, хочется...
До чего ж добрый у нас народ! Жизнь выщелачивает из него все человеческое, да, видать, не до конца еще выщелочила. В Дилялеве соседская бабка угощала нас с Сашей Ильюшиным медом, совала в дорогу банку консервов, может, последнюю...
...На Красноармейской улице, перед зданием ОКБ, плескал фонтанчик с небольшим бассейном, и сослуживцы знали: если там плавают подсадные утки, а на солнце сушатся теплая куртка и прочая охотничья амуниция, значит, Хозяин собирается в отпуск.
...В 1957 году на Ил-14, на котором должны были лететь за рубеж премьер Булганин и Первый секретарь ЦК Хрущев, произошла чрезвычайная неприятность: лопнула бензиновая трубка. Поправили дело, но Ильюшин сильно перенервничал. Сказал старому другу Ивану Жукову: «Знаешь, Ваня, у меня больше нет сил, до того измотан! Поедем с тобой на охоту».
До Вологды добрались на поезде. Ильюшин заехал к сестре, взял подушку и одеяло, из обкома партии доставили четырех подсадных уток и собаку, дали машину. Ильюшинскому родственнику, Павлу Васильевичу, работавшему в обкомовском автохозяйстве, дали отпуск на неделю: поезжай с Сергеем Владимировичем на охоту!
Что говорить, Ильюшин – гордость области. Приехали в Дилялево.
– Смотри – лебеда! – показывает Сергей Владимирович Жукову. – Здесь был наш дом.
Так устроена жизнь, что после родительского дома, после детства, остается лебеда, как после тебя – память или пустота.
...Навестили соседей и поехали по берегу Кубенского озера. Сели в лодку, забрались на островок и сразу же, только переоделись, стали сооружать шалаш, чтоб успеть до темноты. Втроем легли спать в шалаше. Холодно.
– Разбуди меня в два часа ночи, – говорит Ильюшин Жукову. Одеяльце сестрица дала махонькое, пытались кое-как укрыться. Жуков зажигает спичку: половина первого. Снова зажигает – прошло пятнадцать минут. Так до двух ночи. Разбудил. Вдвоем сели в лодку. На Ильюшине меховые брюки, летная куртка. С собой ружье, собака, утки. Пирожки с яблоками Анастасия Васильевна приготовила.
– Оставайся со мной, Ваня, – говорит Ильюшин.
– Нет, Сергей Владимирович, холодно. – Жуков возвращается к Павлу Васильевичу, а Ильюшин остается на утреннюю тягу.
– Ребятушки, заезжайте за мной в девять часов!
И так каждый день, целую неделю. Озеро неоглядное, уток много, добыча была. Возвращались в деревню, бабунька завтрак проготовит: на большой сковороде жареные рыбки, залитые яичницей. Ел он немного – клюнет несколько раз вилкой, и: «Ребятушки, пошли!»
Стремительный, все делал быстро. В деревне у него тоже заботы. Родственницу навестил, у нее дочь ходит в школу за одиннадцать километров в любую погоду, а места глухие. Поехал в интернат, договорился с директором, чтоб пристроил девчонку.
Днем отдыхает, лежит в избе, бывало, в жаркую пору и на полу – прохладно. Приходит женщина с работы, в ватнике, садится на пол, рассказывает о жизни, ничего не просит, пришла поговорить с земляком:
– А моя Манька-то дура!
– А что такое?
– Поехала в Вологду к зубному врачу, сняла здоровые зубы и поставила коронки – мода!
Зайдет тракторист, руки в мазуте. Разговор с уважением, но без напряга, свой ведь Ильюшин-то!
Недалеко завод, изготавливающий вологодское масло, то, что раньше называлось Парижским. Пошел, посмотрел. Крутится бочка, остановили, открыли крышку, дали кусочек ватмана: «Пробуйте масло!»
Ильюшин попробовал, предложил встретиться с коллективом.
В деревенской избе на громадный стол вознесли пятиведерный самовар, напекли пирожков с рыбой... Попили чаю, водочки, но Ильюшин не большой любитель, да и в его присутствии не очень расходились. Стояла сельповская водка с этикетками, засиженными мухами, – в деревне ее брать некому, сплошь старики да старухи.
– Давайте попробуем грог! – сказал Ильюшин и налил стопку в стакан с крутым кипятком и заваркой. Играл на баяне и пел с земляками протяжные русские песни...
На другой день ему говорили: «Уж мы отведали грогу, когда вы уехали, Сергей Владимирович!»
Сосед сестры Ильюшина помнит эти поездки на охоту и рыбалку. Ильюшин ездил и на своей «Победе», сам за рулем. Знакомы не были, но через сына Сережу Ильюшин пригласил соседа в гости, в Москву.
– А у тебя есть мой самолет? – спросил Ильюшин. – Сережа, дай ему самолет! – и подарил макет Ил-62. Это было незадолго до смерти... 62-я машина – его особая гордость...
Владимир Александрович Пеньков, бывший первый заместитель председателя Вологодского райисполкома, часто встречал Ильюшина в Дилялеве и на озере.
«Этот человек умел молчать и слушать. На охоте убьет столько, сколько нужно, не больше, две-три утки. Сидит в куртке на завалинке, чинит сети. Подходит к нему полковник, начищенный, надраенный:
– Хочу с вами поговорить о деле, Сергей Владимирович.
– А ты, наверно, охотник?
– Нет.
– Тогда рыбак?
– Нет.
– О чем же нам тогда говорить?
Он приехал отдыхать, но чувствовалось, голова занята».
Спал на берегу озера как-то, его обокрали. Он сказал:
«Вот это по-нашему, по-вологодски!»
К сожалению, не только по-вологодски. Россия...
Но сам-то, сам-то он не стал таким! В детстве у него совсем истерлись лапти. Шел по деревне, смотрит – висят на заборе новенькие лапотки. Не выдержал, унес. Мать увидела обнову и строго-настрого велела немедля отнести на место. Отнес. И с тех пор не смел прикасаться к чужому. А повзрослев, понял, что для того, чтобы выйти в люди, в человеки, большая настойчивость нужна. И при этом не потерять то хорошее, непоказное, непосредственное, что есть внутри тебя...
«Смотрю, Анастасия Васильевна что-то много белья развесила сушить, они вместе тогда приехали, – говорит дилялевская соседка Лиза Федосеева. – Оказывается, Сергей Владимирович поехал к озеру на лошади, привязал ее к дереву, и на катере отправился рыбалить. Когда вернулся, отвязал лошадь, а та захотела пить да понесла его к воде, он и оказался в озере. Пришлось все сушить».
Анастасия Васильевна позволила переписать несколько писем Сергея Владимировича разных лет. Вот некоторые отрывки.
«...Народу становится все меньше и меньше, а край наш хороший, красивый край, и народ хороший, добрый. Я часами сижу и любуюсь далью, которая расстилается перед нашим домиком. Озеро, а за ним дали, нескончаемые дали, на 50 – 70 километров. Вся эта панорама как живая, она с каждым часом меняется, особенно красиво озеро. Оно то голубое, то тихое, как стекло, все поверхности берега отражаются в нем, а иногда подует ветер, и оно свирепеет, становится темным, и по небу бежит бесчисленное множество белячков, в такую пору даже мой катер не выдерживает мощной и крутой волны...»
«Иногда я думаю, зачем мне сюда ездить? – пишет он в другом письме. – Ведь дома, на даче так хорошо, и главное, все дома, все вместе. Если бы я смог отдыхать и полечить нервную систему дома, то это было бы самым лучшим. Но в последнее время все относящееся к вопросам работы меня стало очень раздражать... Может, я многого требую от людей, но для того, чтобы быть менее требовательным, мне нужно изменить самого себя и начать требовать меньше с самого себя, но это невозможно, а чтобы выдержать темп, с которым я работаю всю сознательную жизнь, при котором только и возможно справиться с работой, и вести дело к успеху, нужны здоровье, сильная нервная система – вот это и заставляет меня отдыхать здесь. Вся обстановка здесь располагает к отдыху.
У меня есть занятие. Я занят, вернее, моя мысль – охота, рыбная ловля, чистка ружья, обдумывание, куда ехать завтра на охоту. Так что я выбросил из головы, вернее сказать, улетучил все, связанное с работой».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37