Муссолини уже забыл про пистолет, пошел к выходу, церемонно пожал руку колдуну, вздохнул полной грудью и спросил:
– У тебя выпить есть?
Гайдамака не ответил, по Муссолини тут же забыл и про выпивку.
– Мы полетим самолетом? – спросил ои.
– Хуелетом, – вставил колдун по-русски.
– Что? – не понял Муссолини.
– Да, самолетом. Немецким, – сказал Гайдамака.
– А, – понимающе кивнул дуче.
– Не дратуй його, – сказал Гайдамака колдуну. Мендейла не ответил.
Муссолини сделал жест в сторону Петаччи, желая пропустить ее вперед, но Гайдамака сказал:
– Идите первым, вы лучше замаскированы, а ее могут узнать. И снимите этот берет, он бросается в глаза.
Дуче снял берет и погладил пятерней свою огромную лысую голову.
– А с этим как быть? – усмехнулся он, имея в виду известную всему миру лысину.
– Ладно, наденьте, по надвиньте на глаза.
Дуче натянул берет на уши и поднял воротник пальто. Спустились вниз по каменным ступеням к автомобилю. Дядюшка Джузеппе уже куда-то исчез. Петаччи с чемоданом неуверенно перепрыгивала с камня на камень в черных замшевых туфлях па высоких каблуках. Дуче шел быстро, твердо, уверенно, как человек, который знает, куда идет, и которому некогда. Все в порядке. Сейчас дуче вновь был самим собой, человеком, ниспосланным Италии провидением. Если бы Гайдамака не сказал, что пришел освободить его, Муссолини пришлось бы расстреливать в доме дона Карлеоие, потом тащить эту тушу па себе, а потом мыть дом.
– Я всех бросил! К черту! Я дарю тебе пол-империи! – сказал дуче Гайдамаке. – Да, как насчет пистолета?
– «Вальтер» выдам в самолете.
– Ага, – понятливо кивнул Муссолини.
Сели в автомобиль. На заднем сиденье устроились Муссолини и Петаччи, впереди – Мыкола и Семэн. Гайдамака вскочил па подножку со стороны Петаччи, Меидейла уселся па правое заднее крыло лицом к Муссолини и спиной к дороге. Окошко было открыто. Машина медленно спускалась вниз. Настоящие американцы могли появиться снизу с минуты па минуту. Партизаны спешили сверху, а с неба могли свалиться немецкие парашютисты, как это однажды уже произошло в 43-м году, когда Отто Скорценни сумел-таки освободить дуче. Но Гайдамака уже был спокоен. Никто и ничто не могло помешать ему. До пропускных железных ворот, перегораживающих дорогу, оставалось километра два. Немцы убрали свой патруль еще вчера утром, и сами убрались навсегда. Лейтенант был спокоен. Расстрел Муссолини был святым делом, и Гайдамака должен был расстрелять Муссолини без суда и следствия. Он сделает это. На этот раз ничто не могло помешать ему. Он был спокоен.
Командир был излишне спокоен.
ГЛАВА 5. Обед в доме с химерами. Тост за Сидора (окончание)
Теория правильна, но так ли это на самом деле?
А. Эйнштейн
ШТУРМ ВЫТРЕЗВИТЕЛЯ № 6
«Давай, сыпок, формулируй сначала, – устало сказал Гетьман. – Я ничего не понимаю. У кого-то из нас в три часа ночи с головой не в порядке. Какая фамилия подозрительная? Иванов?»
«Да! – ответил я. – Сидор с собой никогда документов не носит – он па работу как в бой идет, паспорт и партбилет оставляет жене на храпение. Ставим себя на его место. Предположим: вы – Сидор, а я – наглый мент. Предположим, привезли вас в шестой вытрезвитель…»
«Кого? Меня?»
«Нет, Сидора. Вы – Сидор. Привезли, раздели до трусов. А может, и трусы сняли, чтоб чувствовал себя голым. Я вас спрашиваю: „Фамилия!“ Что вы ответите, как честный порядочный человек без трусов?»
«Ну, честно отвечу: Сидор».
«Он так и ответил, без „ну“: Сидор. Менты ему: „Это имя, а не фамилия. Давай фамилию!“ Ну, Сидор, ежу понятно, не стал настаивать и назвал первую пришедшую в голову фамилию – Иванов, естественно».
«По аналогии „Иванов, Петров, Сидоров“, – согласился
Гетьман.
«Точно. Менты ему: „Врешь! Ну да ладно, утром проверим. Отчество!“
«Петрович!» – догадался Гетьман.
«К чему я и веду. Итак: по моей версии, сейчас в шестом вытрезвителе отдыхает Сидор Петрович Иванов, слесарь-инструментальщик авиационного почтового ящика – он же Генеральный конструктор многоразового использования Владимир Кондратьевич Сидор».
«Лихо! – изумился Гетьман. – Такого бреда я еще не слышал. А что? Проверим. Эй, кто там па телефоне? Позвоните еще раз в шестой вытрезвитель, уточните имя-отчество-где-работает слесаря Иванова».
Опять Акимушкин тут как тут. Еле дозвонился до вытрезвителя: «Что они там, спят, собаки?» – и навел справки насчет пьяного слесарюги. Долго они там чего-то искали. «Не спят, а пьют за День Победы», – уточнил Акимушкин; и вот наконец ответ:
«Полное имя слесаря почтового ящика – Сидор Васильевич Иванов».
Такого торжества мне никогда в жизни не приходилось испытывать! Вздох облегчения волной прокатился по генеральским погонам. Гетьман чуть было не прослезился, даже провел пальцем под глазами. Слов не было! Вот нашел так нашел! Вот что значит дедуктивный метод! Не выходя из кабинета, Сидора вычислил! А то, что не «Петрович», а «Васильевич» – эта мелкая помарка лишь оттеняла мой триумф!
«Кто там писать умеет? Пишите! – приказывает Гетьман. – Присвоить прапорщику Нуразбекову звание младшего лейтенанта. Ты какое училище закончил? Суворовское?»
«Нет. Цирковое».
«Почему цирковое? Опять шутки шутишь? Не шутишь? Ладно, потом объяснишь, придумаем что-нибудь. Младший лейтенант Нуразбеков назначается командиром спецопергруппы по освобождению Генерального конструктора лунного челнока из лап советской милиции. Приказываю: доставить Сидора-Иванова домой в постельку к собственной жене, а потом явиться сюда для доклада Андропову».
«Кому явиться?»
«Тебе! Будешь ему сам докладывать, а я буду рекомендовать тебя в Высшую школу КГБ».
«Разрешите исполнять?»
«Покажи им там Кузькину мать!»
Я командую перепуганным Семэну и Мыколе: «За мной!», бежим к скоростному лифту, пока проваливаемся вниз, успеваю дать но шее одному и второму, они и рады; внизу в автобусе сидит истомившаяся от безделья спецопергруппа в полной боевой готовности, играют в «очко», руки у хлопцев чешутся, мчимся на Чоколовку, через десять минут вытрезвитель номер шесть окружен. Состояние у вытрезвителя странное – внутри раздаются удары, хохот, здание сотрясается. Что там? Хорошо. По моей команде врываемся со всех сторон по всем правилам десантного искусства безо всяких-яких предупреждений и ультиматумов, разрушая двери и окна; впереди Семэн и Мыкола; там – дым топором с коромыслом, бедолаги-милиционеры с какими-то курвами отмечают День Победы, съехавшись из пустых киевских вытрезвителей; оружие на стол, всех за шиворот лицом к стене, руки на стену, ноги шире плеч…»
– Что вы спросили, Николай Степанович? – прервал рассказ майор Нуразбеков.
– Что ж вы так грубо… Милиция, не преступники.
– Ну, у КГБ с милицией сложные отношения. Вроде, из одной миски хлебаем, одно дело делаем, а не уважаем друг друга. Краснодеревщик не любит столяра, столяр не любит плотника. Коммунисты не любят социал-демократов. Так? Христиане – иудеев. Жандармы не любят полицейских. Гэбисты – милицию. Черт знает, в чем тут дело – свои не любят своих, свой человек – худший враг. Дальше: «Ору: где слесарь Иванов? В общей алкогольной палате. А в палате грохот, алкоголики бьют но стенам. Что там происходит?! В футбол играют! Ключи от палаты! Нет ключей… Где ключи?! У тети Шуры, уборщицы. Где тетя Щура?! Напилась, увезли домой. Взрываем дверь направленным пиропатроном, входим в алкогольную палату. Под кроватями во главе с тренером прячется перепуганная взрывом и грохотом футбольная команда, а в дальнем углу под одеялком похрапывает сном младенца мой дорогой Сидор. Приказываю: этих – вон! Всем встать! Голые футболисты выползают из-под кроватей – их вместе с мячом и тренером гонят в шею. Я осторожно и ласково бужу Сидора. „А, Нуразик, – сонно говорит он. – Это вы? Я рад. А я тут немножко па Луну слетал. Слетал! Без всякого челнока, исключительно на своей злоебучей сыле“. – „Вас там не обижали?“ – „Где, на Луне? Ну что ты! Все в порядке, Нураз“. – „А тут? Как с вами тут обращались? Есть ли жалобы?“ – „Нет, нет, Нуразик, все в порядке. Мы тут в футбол играли – сдвинули кровати, две поставили на попа, я стоял на воротах, я в юности был неплохим вратарем, а они не поверили. Потом я устал и спать лег. Домой хочу“. Я отправил его домой, а сам…»
– Стоп! Николай Степанович, вы куда? – прервал свой длинный рассказ майор Нуразбеков.
Гайдамака взглянул па Шкфорцопфа.
Тот уже обогнул обеденный стол, вытирая пальцы какой-то очередной компрометирующей бумагой, и проговорил в своей задумчивой манере:
– Вот как описал Эйнштейн момент открытия теории относительности: «И тогда мне в голову пришла счастливейшая мысль в моей жизни. Для наблюдателя, свободно падающего с крыши, гравитационное поле не существует. Наблюдатель имеет право утверждать, что находится „в покое“. Я был так счастлив, что мне захотелось немедленно подняться на крышу и провести этот эксперимент».
Шкфорцопф уже лез на подоконник.
– Ну вот, опять вы за свое, Николай Степанович! – недовольно сказал майор Нуразбеков. – Сегодня такой ответственный день, а с вами опять невозможно работать. Люсе опять одежду стирать!
Гайдамака мгновенно протрезвел и вскочил со стула.
– Сидите, – сказал майор.
– Он же выпадет из окна! – воскликнул Гайдамака и взглянул на Люську. Она преспокойно пришивала последнюю пуговицу на пальто.
– Не выпадет, – ответил майор.
– Подождите, не прыгайте, Николай Степанович, – так же спокойно сказала Люська, перекусывая нитку. – Сейчас карман подошью, пальто наденете. Там же холодно.
ГЛАВА 6. Пропускные врата на дороге в Бонцаниго
Тигра не надо учить прыгать, эфиопа не надо учить стрелять.
Суахили
За очередным поворотом появились пропускные ворота с перекладиной и свастикой.
– Закiнчилась малина, – громко сказал Мыкола.
– Cosa? Come? – переспросил Муссолини.
– Малина закiнчилась, – опять сказал Мыкола.
– Не дразни его, – сказал Гайдамака.
Муссолини мрачно надулся, он что-то заподозрил. Его не следовало дразнить. Дуче, хотя и обладал и очень гордился своим конским членом, но был плохим, даже никаким мужиком. От страха он мог превратиться в мешок с дерьмом, и от него пришлось бы долго отмываться.
У ворот остановились. Гайдамаке послышались подозрительные звуки снизу – похоже, какие-то машины сворачивали с шоссе на горную дорогу в Бонцаниго.
– Не заглушай мотор, пусть рычит, – сказал Гайдамака Мыколе.
Он оставил у автомобиля Меидейлу, а Семэна и Мыколу послал в разные стороны от пропускных ворот наблюдать за местностью. Они ушли неохотно, за окрестностями не следили, а смотрели па происходящее.
– Выходите! – приказал Гайдамака.
Муссолини вновь превратился в усталого старика. Он все уже понял, но не хотел верить. Он вышел, слегка волоча правую ногу, молния на сапоге разошлась. Глаза бегали, он оглядывался по сторонам, на что-то еще надеялся. Он как-то очень естественно и удобно остановился между стойкой ворот и крутым склоном горы. Эти пропускные ворота напоминали Гайдамаке врата в Офир, но те врата были позолочены и стояли па своем месте, а на этих облупилась краска, и они нелепо торчали посреди пустой горной дороги. За Муссолини вышла Петаччи и встала рядом с ним, тоже спиной к горе. Гайдамака подышал па замерзшие пальцы, поднял шмайсер и сказал:
– Мне поручено свершить правосудие. Приговор вам давно известен.
Муссолини не понял смысла этих слов. Он дрожал и с ужасом смотрел в дуло направленного на пего автомата. Кларетта Петаччи обняла его за плечи.
– Отойди, если не хочешь умереть тоже, – сказал ей Гайдамака.
Женщина сразу поняла смысл этого «тоже» и отстранилась от Муссолини. Если бы signor tenente сказал: «Отойди, если не хочешь умереть вместе с ним», она не отошла бы.
– Дальше, дальше! Пошла прочь! – сказал Гамилькар. Петаччи отступила в сторону. Муссолини, посипевший от страха и холода, дрожал и бормотал:
– Но signor tenente… signor tenente…
Семэн снизу тихо свистнул и стал делать предостерегающие знаки. Гамилькар нажал на курок шмайсера, по выстрелов не последовало.
– Но signor tenente… – продолжал бормотать Муссолини. – Вы не зачитали мне приговор… Кто, кто когда меня судил?…
Автомат заклинило.
– Иди сюда! – крикнул Гайдамака колдуну.
Гайдамака подергал затвор, вновь нажал па курок, с тем же результатом. Мендейла поспешно вытащил свой безотказный немецкий «вальтер», прицелился в грудь Муссолини, «вальтер» щелкнул, но – вот он, закон подлости! – выстрела опять не было.
– Что с оружием?!
Гайдамака занервничал, он сделал ошибку – мотор не заглушен, Муссолини – здоровенный черт, если он сейчас решит защищаться, то смертельная опасность прибавит ему сил, он сможет разбросать всех, влезет в автомобиль и уедет. Всякий нормальный мужик попытался бы сейчас напасть на своих палачей, предпринять попытку к бегству.
– Кто меня судил?… Signor tenente… – продолжал лепетать Муссолини.
Нет, дуче слишком боялся за свою жизнь.
Гайдамака взял автомат за ствол, как дубину. Нормальный человек сейчас будет нападать. Мендейла, матерясь по-русски дергал затвор «вальтера», менял обойму. К ним снизу со всех ног бежал Семэн с автоматом и орал:
– Командир! Давай быстрее! Американцы внизу!
Муссолини был невменяем. Он по-прежнему стоял, прислонившись спиной к мокрой горе, с безвольно опущенными руками и дрожал. Вода с горы капала ему за поднятый воротник. Петаччи стояла невдалеке, тихо плакала и смотрела на него.
Сверху бежал Мыкола. Там, наверху, тоже что-то случилось.
Наконец колдун справился с «вальтером», обхватил рукоять пистолета двумя руками и, уже не целясь, жмурясь и отворачивая лицо, поспешно выпустил в грудь и в живот Муссолини между расстегнутыми полами горохового пальто всю обойму – раздалось пять громких выстрелов и громкое эхо в горах. Голова Муссолини опустилась на грудь, тяжелое тело сползло и село под горой, берет свалился па колени, обнажилась огромная полированная голова, вода с горы капала на эту голую голову, брызги летели во все стороны. «C'en est fait de l'ltalie. C'est bien dommage» , – подумал Гайдамака. Подбежавший Семэн в азарте и для верности дал веером длинную автоматную очередь по сидящему под горой мертвому Муссолини и по живой Петаччи, стоявшей в стороне.
– Зачем ты ее… – пробормотал Гайдамака.
– Сделано, Командир! – воскликнул Семэн. – Ведьма! Ведьма!
– Быстрей, – сказал колдун. – Уходим, Командир. Офир почти не виден.
Сделано, решил Гайдамака. Они бросились к автомобилю. Сверху от Бонцаниго к ним поспешно ковылял все еще трезвый Джузеппе Верди, одобрительно размахивая бутылкой виски. Он все видел. Внизу американская передовая группа захвата ошиблась поворотом и проехала на бронетранспортерах дальше по шоссе, где начался бой с группой Скорценни, которая только что свалилась с неба и тоже не вписалась в ландшафт; а еще через четверть часа примчавшийся сверху на грузовике отряд итальянских партизан обнаружил под горой у пропускных ворот два трупа – мужской и женский – и в дым пьяного Джузеппе Верди. Трупы сразу опознали. Джузеппе ничего не мог объяснить, а только бормотал:
– Si tira avanti .
Партизаны стянули с трупов пальто, втащили в кузов грузовика и для всеобщего обозрения вздернули трупы Бенито Муссолини и Кларетты Петаччи за ноги к перекладине под свастикой немецких патрульных ворот, преграждавших горную дорогу. Весь день дул ветер, весь день трупы раскачивались, раскручивались, кружились на веревках, сталкивались между собой.
* * *
ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ ЭРНЕСТО ХЕМИНГУЭЯ ПО РАДИОСТАНЦИИ «ЭХО ЭДЕМА»:
«Я считаю, что все, кто наживается на войне и разжигает ее костер, должны быть расстреляны в первый же день военных действий доверенными представителями честных граждан своей страны, которых эти разжигатели посылают драться. Я с радостью взял бы на себя организацию такого расстрела, если бы те, кто пойдет воевать, официально поручили мне это, и позаботился бы о том, чтобы все произошло по возможности гуманно и прилично. Но расстрелять этих нечестных людей даже в конце войны, для примера будущим разжигателям – тоже святое дело. В прошлой войне сгинуло и много таких, кому следовало сгинуть: одни повисли кверху ногами у какой-нибудь бензоколонки в Милане, других повесили, плохо ли, хорошо ли, в разбомбленных немецких, русских, французских, польских городах. Но из всех крупных тоталитарных тиранозавров двадцатого века – мелкие твари не в счет – лишь один Муссолини в конце жизни заглянул в дуло пистолета и получил заслуженную нулю от руки врага. Тот, кто следил за послевоенными итальянскими газетами и журналами, мог выбрать среди множества свидетельств о последних часах Муссолини и его любовницы и о человеке, свершившем это правосудие, наиболее близкую его образу мышления версию. Таких версий в то время можно было найти на любой вкус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– У тебя выпить есть?
Гайдамака не ответил, по Муссолини тут же забыл и про выпивку.
– Мы полетим самолетом? – спросил ои.
– Хуелетом, – вставил колдун по-русски.
– Что? – не понял Муссолини.
– Да, самолетом. Немецким, – сказал Гайдамака.
– А, – понимающе кивнул дуче.
– Не дратуй його, – сказал Гайдамака колдуну. Мендейла не ответил.
Муссолини сделал жест в сторону Петаччи, желая пропустить ее вперед, но Гайдамака сказал:
– Идите первым, вы лучше замаскированы, а ее могут узнать. И снимите этот берет, он бросается в глаза.
Дуче снял берет и погладил пятерней свою огромную лысую голову.
– А с этим как быть? – усмехнулся он, имея в виду известную всему миру лысину.
– Ладно, наденьте, по надвиньте на глаза.
Дуче натянул берет на уши и поднял воротник пальто. Спустились вниз по каменным ступеням к автомобилю. Дядюшка Джузеппе уже куда-то исчез. Петаччи с чемоданом неуверенно перепрыгивала с камня на камень в черных замшевых туфлях па высоких каблуках. Дуче шел быстро, твердо, уверенно, как человек, который знает, куда идет, и которому некогда. Все в порядке. Сейчас дуче вновь был самим собой, человеком, ниспосланным Италии провидением. Если бы Гайдамака не сказал, что пришел освободить его, Муссолини пришлось бы расстреливать в доме дона Карлеоие, потом тащить эту тушу па себе, а потом мыть дом.
– Я всех бросил! К черту! Я дарю тебе пол-империи! – сказал дуче Гайдамаке. – Да, как насчет пистолета?
– «Вальтер» выдам в самолете.
– Ага, – понятливо кивнул Муссолини.
Сели в автомобиль. На заднем сиденье устроились Муссолини и Петаччи, впереди – Мыкола и Семэн. Гайдамака вскочил па подножку со стороны Петаччи, Меидейла уселся па правое заднее крыло лицом к Муссолини и спиной к дороге. Окошко было открыто. Машина медленно спускалась вниз. Настоящие американцы могли появиться снизу с минуты па минуту. Партизаны спешили сверху, а с неба могли свалиться немецкие парашютисты, как это однажды уже произошло в 43-м году, когда Отто Скорценни сумел-таки освободить дуче. Но Гайдамака уже был спокоен. Никто и ничто не могло помешать ему. До пропускных железных ворот, перегораживающих дорогу, оставалось километра два. Немцы убрали свой патруль еще вчера утром, и сами убрались навсегда. Лейтенант был спокоен. Расстрел Муссолини был святым делом, и Гайдамака должен был расстрелять Муссолини без суда и следствия. Он сделает это. На этот раз ничто не могло помешать ему. Он был спокоен.
Командир был излишне спокоен.
ГЛАВА 5. Обед в доме с химерами. Тост за Сидора (окончание)
Теория правильна, но так ли это на самом деле?
А. Эйнштейн
ШТУРМ ВЫТРЕЗВИТЕЛЯ № 6
«Давай, сыпок, формулируй сначала, – устало сказал Гетьман. – Я ничего не понимаю. У кого-то из нас в три часа ночи с головой не в порядке. Какая фамилия подозрительная? Иванов?»
«Да! – ответил я. – Сидор с собой никогда документов не носит – он па работу как в бой идет, паспорт и партбилет оставляет жене на храпение. Ставим себя на его место. Предположим: вы – Сидор, а я – наглый мент. Предположим, привезли вас в шестой вытрезвитель…»
«Кого? Меня?»
«Нет, Сидора. Вы – Сидор. Привезли, раздели до трусов. А может, и трусы сняли, чтоб чувствовал себя голым. Я вас спрашиваю: „Фамилия!“ Что вы ответите, как честный порядочный человек без трусов?»
«Ну, честно отвечу: Сидор».
«Он так и ответил, без „ну“: Сидор. Менты ему: „Это имя, а не фамилия. Давай фамилию!“ Ну, Сидор, ежу понятно, не стал настаивать и назвал первую пришедшую в голову фамилию – Иванов, естественно».
«По аналогии „Иванов, Петров, Сидоров“, – согласился
Гетьман.
«Точно. Менты ему: „Врешь! Ну да ладно, утром проверим. Отчество!“
«Петрович!» – догадался Гетьман.
«К чему я и веду. Итак: по моей версии, сейчас в шестом вытрезвителе отдыхает Сидор Петрович Иванов, слесарь-инструментальщик авиационного почтового ящика – он же Генеральный конструктор многоразового использования Владимир Кондратьевич Сидор».
«Лихо! – изумился Гетьман. – Такого бреда я еще не слышал. А что? Проверим. Эй, кто там па телефоне? Позвоните еще раз в шестой вытрезвитель, уточните имя-отчество-где-работает слесаря Иванова».
Опять Акимушкин тут как тут. Еле дозвонился до вытрезвителя: «Что они там, спят, собаки?» – и навел справки насчет пьяного слесарюги. Долго они там чего-то искали. «Не спят, а пьют за День Победы», – уточнил Акимушкин; и вот наконец ответ:
«Полное имя слесаря почтового ящика – Сидор Васильевич Иванов».
Такого торжества мне никогда в жизни не приходилось испытывать! Вздох облегчения волной прокатился по генеральским погонам. Гетьман чуть было не прослезился, даже провел пальцем под глазами. Слов не было! Вот нашел так нашел! Вот что значит дедуктивный метод! Не выходя из кабинета, Сидора вычислил! А то, что не «Петрович», а «Васильевич» – эта мелкая помарка лишь оттеняла мой триумф!
«Кто там писать умеет? Пишите! – приказывает Гетьман. – Присвоить прапорщику Нуразбекову звание младшего лейтенанта. Ты какое училище закончил? Суворовское?»
«Нет. Цирковое».
«Почему цирковое? Опять шутки шутишь? Не шутишь? Ладно, потом объяснишь, придумаем что-нибудь. Младший лейтенант Нуразбеков назначается командиром спецопергруппы по освобождению Генерального конструктора лунного челнока из лап советской милиции. Приказываю: доставить Сидора-Иванова домой в постельку к собственной жене, а потом явиться сюда для доклада Андропову».
«Кому явиться?»
«Тебе! Будешь ему сам докладывать, а я буду рекомендовать тебя в Высшую школу КГБ».
«Разрешите исполнять?»
«Покажи им там Кузькину мать!»
Я командую перепуганным Семэну и Мыколе: «За мной!», бежим к скоростному лифту, пока проваливаемся вниз, успеваю дать но шее одному и второму, они и рады; внизу в автобусе сидит истомившаяся от безделья спецопергруппа в полной боевой готовности, играют в «очко», руки у хлопцев чешутся, мчимся на Чоколовку, через десять минут вытрезвитель номер шесть окружен. Состояние у вытрезвителя странное – внутри раздаются удары, хохот, здание сотрясается. Что там? Хорошо. По моей команде врываемся со всех сторон по всем правилам десантного искусства безо всяких-яких предупреждений и ультиматумов, разрушая двери и окна; впереди Семэн и Мыкола; там – дым топором с коромыслом, бедолаги-милиционеры с какими-то курвами отмечают День Победы, съехавшись из пустых киевских вытрезвителей; оружие на стол, всех за шиворот лицом к стене, руки на стену, ноги шире плеч…»
– Что вы спросили, Николай Степанович? – прервал рассказ майор Нуразбеков.
– Что ж вы так грубо… Милиция, не преступники.
– Ну, у КГБ с милицией сложные отношения. Вроде, из одной миски хлебаем, одно дело делаем, а не уважаем друг друга. Краснодеревщик не любит столяра, столяр не любит плотника. Коммунисты не любят социал-демократов. Так? Христиане – иудеев. Жандармы не любят полицейских. Гэбисты – милицию. Черт знает, в чем тут дело – свои не любят своих, свой человек – худший враг. Дальше: «Ору: где слесарь Иванов? В общей алкогольной палате. А в палате грохот, алкоголики бьют но стенам. Что там происходит?! В футбол играют! Ключи от палаты! Нет ключей… Где ключи?! У тети Шуры, уборщицы. Где тетя Щура?! Напилась, увезли домой. Взрываем дверь направленным пиропатроном, входим в алкогольную палату. Под кроватями во главе с тренером прячется перепуганная взрывом и грохотом футбольная команда, а в дальнем углу под одеялком похрапывает сном младенца мой дорогой Сидор. Приказываю: этих – вон! Всем встать! Голые футболисты выползают из-под кроватей – их вместе с мячом и тренером гонят в шею. Я осторожно и ласково бужу Сидора. „А, Нуразик, – сонно говорит он. – Это вы? Я рад. А я тут немножко па Луну слетал. Слетал! Без всякого челнока, исключительно на своей злоебучей сыле“. – „Вас там не обижали?“ – „Где, на Луне? Ну что ты! Все в порядке, Нураз“. – „А тут? Как с вами тут обращались? Есть ли жалобы?“ – „Нет, нет, Нуразик, все в порядке. Мы тут в футбол играли – сдвинули кровати, две поставили на попа, я стоял на воротах, я в юности был неплохим вратарем, а они не поверили. Потом я устал и спать лег. Домой хочу“. Я отправил его домой, а сам…»
– Стоп! Николай Степанович, вы куда? – прервал свой длинный рассказ майор Нуразбеков.
Гайдамака взглянул па Шкфорцопфа.
Тот уже обогнул обеденный стол, вытирая пальцы какой-то очередной компрометирующей бумагой, и проговорил в своей задумчивой манере:
– Вот как описал Эйнштейн момент открытия теории относительности: «И тогда мне в голову пришла счастливейшая мысль в моей жизни. Для наблюдателя, свободно падающего с крыши, гравитационное поле не существует. Наблюдатель имеет право утверждать, что находится „в покое“. Я был так счастлив, что мне захотелось немедленно подняться на крышу и провести этот эксперимент».
Шкфорцопф уже лез на подоконник.
– Ну вот, опять вы за свое, Николай Степанович! – недовольно сказал майор Нуразбеков. – Сегодня такой ответственный день, а с вами опять невозможно работать. Люсе опять одежду стирать!
Гайдамака мгновенно протрезвел и вскочил со стула.
– Сидите, – сказал майор.
– Он же выпадет из окна! – воскликнул Гайдамака и взглянул на Люську. Она преспокойно пришивала последнюю пуговицу на пальто.
– Не выпадет, – ответил майор.
– Подождите, не прыгайте, Николай Степанович, – так же спокойно сказала Люська, перекусывая нитку. – Сейчас карман подошью, пальто наденете. Там же холодно.
ГЛАВА 6. Пропускные врата на дороге в Бонцаниго
Тигра не надо учить прыгать, эфиопа не надо учить стрелять.
Суахили
За очередным поворотом появились пропускные ворота с перекладиной и свастикой.
– Закiнчилась малина, – громко сказал Мыкола.
– Cosa? Come? – переспросил Муссолини.
– Малина закiнчилась, – опять сказал Мыкола.
– Не дразни его, – сказал Гайдамака.
Муссолини мрачно надулся, он что-то заподозрил. Его не следовало дразнить. Дуче, хотя и обладал и очень гордился своим конским членом, но был плохим, даже никаким мужиком. От страха он мог превратиться в мешок с дерьмом, и от него пришлось бы долго отмываться.
У ворот остановились. Гайдамаке послышались подозрительные звуки снизу – похоже, какие-то машины сворачивали с шоссе на горную дорогу в Бонцаниго.
– Не заглушай мотор, пусть рычит, – сказал Гайдамака Мыколе.
Он оставил у автомобиля Меидейлу, а Семэна и Мыколу послал в разные стороны от пропускных ворот наблюдать за местностью. Они ушли неохотно, за окрестностями не следили, а смотрели па происходящее.
– Выходите! – приказал Гайдамака.
Муссолини вновь превратился в усталого старика. Он все уже понял, но не хотел верить. Он вышел, слегка волоча правую ногу, молния на сапоге разошлась. Глаза бегали, он оглядывался по сторонам, на что-то еще надеялся. Он как-то очень естественно и удобно остановился между стойкой ворот и крутым склоном горы. Эти пропускные ворота напоминали Гайдамаке врата в Офир, но те врата были позолочены и стояли па своем месте, а на этих облупилась краска, и они нелепо торчали посреди пустой горной дороги. За Муссолини вышла Петаччи и встала рядом с ним, тоже спиной к горе. Гайдамака подышал па замерзшие пальцы, поднял шмайсер и сказал:
– Мне поручено свершить правосудие. Приговор вам давно известен.
Муссолини не понял смысла этих слов. Он дрожал и с ужасом смотрел в дуло направленного на пего автомата. Кларетта Петаччи обняла его за плечи.
– Отойди, если не хочешь умереть тоже, – сказал ей Гайдамака.
Женщина сразу поняла смысл этого «тоже» и отстранилась от Муссолини. Если бы signor tenente сказал: «Отойди, если не хочешь умереть вместе с ним», она не отошла бы.
– Дальше, дальше! Пошла прочь! – сказал Гамилькар. Петаччи отступила в сторону. Муссолини, посипевший от страха и холода, дрожал и бормотал:
– Но signor tenente… signor tenente…
Семэн снизу тихо свистнул и стал делать предостерегающие знаки. Гамилькар нажал на курок шмайсера, по выстрелов не последовало.
– Но signor tenente… – продолжал бормотать Муссолини. – Вы не зачитали мне приговор… Кто, кто когда меня судил?…
Автомат заклинило.
– Иди сюда! – крикнул Гайдамака колдуну.
Гайдамака подергал затвор, вновь нажал па курок, с тем же результатом. Мендейла поспешно вытащил свой безотказный немецкий «вальтер», прицелился в грудь Муссолини, «вальтер» щелкнул, но – вот он, закон подлости! – выстрела опять не было.
– Что с оружием?!
Гайдамака занервничал, он сделал ошибку – мотор не заглушен, Муссолини – здоровенный черт, если он сейчас решит защищаться, то смертельная опасность прибавит ему сил, он сможет разбросать всех, влезет в автомобиль и уедет. Всякий нормальный мужик попытался бы сейчас напасть на своих палачей, предпринять попытку к бегству.
– Кто меня судил?… Signor tenente… – продолжал лепетать Муссолини.
Нет, дуче слишком боялся за свою жизнь.
Гайдамака взял автомат за ствол, как дубину. Нормальный человек сейчас будет нападать. Мендейла, матерясь по-русски дергал затвор «вальтера», менял обойму. К ним снизу со всех ног бежал Семэн с автоматом и орал:
– Командир! Давай быстрее! Американцы внизу!
Муссолини был невменяем. Он по-прежнему стоял, прислонившись спиной к мокрой горе, с безвольно опущенными руками и дрожал. Вода с горы капала ему за поднятый воротник. Петаччи стояла невдалеке, тихо плакала и смотрела на него.
Сверху бежал Мыкола. Там, наверху, тоже что-то случилось.
Наконец колдун справился с «вальтером», обхватил рукоять пистолета двумя руками и, уже не целясь, жмурясь и отворачивая лицо, поспешно выпустил в грудь и в живот Муссолини между расстегнутыми полами горохового пальто всю обойму – раздалось пять громких выстрелов и громкое эхо в горах. Голова Муссолини опустилась на грудь, тяжелое тело сползло и село под горой, берет свалился па колени, обнажилась огромная полированная голова, вода с горы капала на эту голую голову, брызги летели во все стороны. «C'en est fait de l'ltalie. C'est bien dommage» , – подумал Гайдамака. Подбежавший Семэн в азарте и для верности дал веером длинную автоматную очередь по сидящему под горой мертвому Муссолини и по живой Петаччи, стоявшей в стороне.
– Зачем ты ее… – пробормотал Гайдамака.
– Сделано, Командир! – воскликнул Семэн. – Ведьма! Ведьма!
– Быстрей, – сказал колдун. – Уходим, Командир. Офир почти не виден.
Сделано, решил Гайдамака. Они бросились к автомобилю. Сверху от Бонцаниго к ним поспешно ковылял все еще трезвый Джузеппе Верди, одобрительно размахивая бутылкой виски. Он все видел. Внизу американская передовая группа захвата ошиблась поворотом и проехала на бронетранспортерах дальше по шоссе, где начался бой с группой Скорценни, которая только что свалилась с неба и тоже не вписалась в ландшафт; а еще через четверть часа примчавшийся сверху на грузовике отряд итальянских партизан обнаружил под горой у пропускных ворот два трупа – мужской и женский – и в дым пьяного Джузеппе Верди. Трупы сразу опознали. Джузеппе ничего не мог объяснить, а только бормотал:
– Si tira avanti .
Партизаны стянули с трупов пальто, втащили в кузов грузовика и для всеобщего обозрения вздернули трупы Бенито Муссолини и Кларетты Петаччи за ноги к перекладине под свастикой немецких патрульных ворот, преграждавших горную дорогу. Весь день дул ветер, весь день трупы раскачивались, раскручивались, кружились на веревках, сталкивались между собой.
* * *
ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ ЭРНЕСТО ХЕМИНГУЭЯ ПО РАДИОСТАНЦИИ «ЭХО ЭДЕМА»:
«Я считаю, что все, кто наживается на войне и разжигает ее костер, должны быть расстреляны в первый же день военных действий доверенными представителями честных граждан своей страны, которых эти разжигатели посылают драться. Я с радостью взял бы на себя организацию такого расстрела, если бы те, кто пойдет воевать, официально поручили мне это, и позаботился бы о том, чтобы все произошло по возможности гуманно и прилично. Но расстрелять этих нечестных людей даже в конце войны, для примера будущим разжигателям – тоже святое дело. В прошлой войне сгинуло и много таких, кому следовало сгинуть: одни повисли кверху ногами у какой-нибудь бензоколонки в Милане, других повесили, плохо ли, хорошо ли, в разбомбленных немецких, русских, французских, польских городах. Но из всех крупных тоталитарных тиранозавров двадцатого века – мелкие твари не в счет – лишь один Муссолини в конце жизни заглянул в дуло пистолета и получил заслуженную нулю от руки врага. Тот, кто следил за послевоенными итальянскими газетами и журналами, мог выбрать среди множества свидетельств о последних часах Муссолини и его любовницы и о человеке, свершившем это правосудие, наиболее близкую его образу мышления версию. Таких версий в то время можно было найти на любой вкус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36