Пусть все идет как идет.
ГЛАВА 16. Обрывки из летописи от*** в женском туалете одесского КГБ (продолжение)
Спалили мы отечество, приятель, -
Уж больно дым его был сладок и приятен.
Е. Лукин
ГЕНЕРАЛ-АНШЕФ АКИМУШКИН
В женском туалете Гайдамаку поджидала очередная порция компромата из «Летописи от О'Павла» – кто-то заботливый привесил очередные странички на гвоздик. Отблевавшись и отдышавшись, Гайдамака закурил и принялся читать:
«…как это сделал законченный недоброжелатель Гайдамаки какой-то „Г-н Акимушкин“ в солидном журнале „Русская беседа“ в своей статье о русских богатырях. Вот выдержки из этого пасквиля:
«Сашко Гайдамака говорит, что он родом из Гуляй-Града. Никто о том городе не знает, того города даже на карте нет. Этот богатырь – хитрый плут и обманщик, всегда готов на худое дело. В былинах он упоминается как бессовестный соблазнитель. Он пользуется своим слугой Алешкой как верным мечом, который никогда не подумает присвоить себе его подвигов. Он бабий шут и судейский взяточник {„Это обо мне“, – думал Гайдамака}. Победы достаются ему по милости обмана, конечно, дерзкого. Он не решается вступать в открытый честный бой. Так Добрыня Никитич, уезжая на войну, позволяет жене своей, после известного срока, выйти замуж за кого угодно, „хоть за татарина, только не за Сашка Гайдамаку“, потому что он – соблазнитель и безнравственный человек. По некоторым былинным намекам, Гайдамака даже был в ладах с женой князя Владимира. Грубый и бесчестный {„Это все обо мне“}, корыстолюбив, заглядывается на „злато-серебро“. Илья Муромец, встретив девицу, обманутую Гайдамакой, говорит: „Я не знал того, а то снес бы Сашку буйну голову“. {„Ну, это бабка надвое гадала“.} Итак, личность Гайдамаки в былинах очерчена очень явственно, живо и полно; дана характеристика дерзкого и ловкого обманщика, но вовсе не храброго воина, бабьего пересмешника, готового на всякое худое дело…» И т. д.
Прочитав этот пасквиль, Гайдамака так обозлился, что влез в космический скафандр Шкфорцопфа (с кем водку пил в Гуляй-граде после облета Луны в поисках купидоньих лежбищ), сказал Шкфорцопфу: «Подожди меня здесь», схватил первое, что под руку подвернулось, – какой-то железный прут, – и, как был – с «Русской беседой» в левой руке, с кочергой в правой и в разодранном космическом скафандре без шлема, – бросился головой вниз из своего европейского окна прямо в железную свалку, чтобы покрепче брякнуться об Землю. Грохоту было! Шкфорцопф слова не сказал, выпил стакан водки, подошел к окну и посмотрел вниз. Но Гайдамаки внизу уже не было. Почувствовал Гайдамака богатырскую силу, пробил реальность С(ИМХА) БКР Й(ОСЕФ) и угодил прямо в А(ЗАКЕН) 3(ХРО-НО) ЗЛ ОТ, где заявился на Арбат в особняк этого г-на Акимушкина, чтобы вызвать его на дуэль, а если этот «г-н» трус, то попросту отколотить кочергой. Чугунные ворота с вензелями и дверь с фамильным гербом были заперты, но Гайдамака развалил их двумя щелобанами, вытащил г-на Акимушкина за бороду из постели (а это был отставной генерал-аншеф Акимушкин, близкий друг генералов Пржевальского и Шкфорцопфа) и влепил ему пощечину «Русской беседой». Гайдамака, конечно, сильно напугал старика, о чем до сих пор сожалеет. Генерал-аншеф испугался – но не из трусости, а спросонья; он принял Гайдамаку черт-те за кого и незамедлительно провел боксерский крюк левой в челюсть. Было больно, смешались зубы, но внезапное чувство уважения к этому могучему старику помешало Гайдамаке ответить ударом на удар. В суворовские времена Акимушкин, несомненно, командовал бы левым армейским флангом в любой наступательной операции и соответствовал бы современному званию генерала армии.
Когда, наконец, генерал-аншеф понял, кто такой Гайдамака и что он от него хочет, то ужасно сконфузился, принялся звонить в колокольчик и выпрыгивать из ночной рубашки. На звон явился лакей, такой же громадный и заспанный, и спросил:
«Кому не спится в ночь глухую? Чего нужно барину в столь поздний час?»
«Помоги гостю раздеться! – приказал Николай Николаевич, поспешно надевая какую-то странную одежду – круглую черную шапочку, зипун и панталоны. – Да сообрази по-скорому ужин на двоих… и водки».
«Ужин, барин, никак не получится», – отвечал лакей, помогая Гайдамаке выбраться из скафандра.
«Почему это ужин не получится?»
«Потому что, барин, утро уже. Получится только завтрак».
«Пусть завтрак», – согласился генерал.
«А водки, барин, нет», – невозмутимо сказал слуга.
«Что ты заладил: „барин“ да „барин“! Почему в доме нет водки?»
«Потому, барин, что вам ее нельзя, доктор не приписал. Сами знаете».
«Найди, Василий! – заныл генерал-аншеф, причесывая всклокоченную бороду. – Достань ради такого случая! Сам Командир в гости пришел!»
«Так ночь же!»
«Сам сказал – утро! Ну, я тебя оч-чень прошу!»
Василий тяжело вздохнул и отправился в ночь за водкой. До его прибытия беседа проходила без какой-либо национальной окраски и никак не налаживалась – так могли беседовать между собой даже трезвые древние египтяне; в сугубо русскую беседу она превратилась попозже. Генерал-аншеф закричал:
«Сашко! Тащи аккордеон!»
Послышались вздохи аккордеона, и в комнате появился какой заспанный хлопчик.
«Это еще кто?» – спросил Гайдамака.
Он что– то почувствовал.
«Хлопчик, домашний, – ответил генерал. – Хорошо поет. Сашко, наярь чего-нибудь!» Сашко запел:
Лафитнички!
Эполетики!
Стоит водочка
На буфетике!
«Сашко! Ты гений!» – закричал генерал, залез на стул и нашел на крыше буфета посреди дохлых мух пыльный лафитничек припрятанной Василием водки.
«Ну, я пойду спать», – неуверенно сказал Сашко.
«Спой еще!» – приказал генерал, выставляя на стол толстые стопки.
«Отпусти его», – заступился за хлопчика Гайдамака.
«Ладно, иди спать!»
Выпили.
«Господин генерал! – сказал Гайдамака, разворачивая журнал со статьей о русских богатырях. – Вы ославили меня перед читающей публикой. Вы меня оклеветали! Как бы вы поступили на моем месте?»
Николай Николаевич опять сконфузился и ответил, что обругал Гайдамаку как ЛИТЕРАТУРНОГО ГЕРОЯ, а не как живого человека. До той минуты, как Командир («Вас ведь называли „Командиром?“) ворвался к нему, Сашко Гайдамака был для генерала абстрактной фигурой, литературным архетипом, который олицетворял в былинах плохие стороны русского характера. Генерал Акимушкии приносит Сашку свои искренние извинения.
«Какой уж тут литературный архетип! – отвечал Гайдамака. – Перед вами живой человек из плоти и крови, во всех столетиях из-за вашей статьи вынужденный доказывать свою порядочность».
«Но верьте мне, Командир, – я пользовался точными текстами русских летописей, былин и песен!»
Генерал Акимушкин приложил руку к сердцу, но Гайдамака строго ответил:
«Тексты извращены поздними вставками и исправлениями. Мой исторический образ извращен. Ваших извинений я не принимаю!»
«В таком случае за вами остается право бросить мне перчатку в лицо».
Перчатка космического скафандра – Василий повесил его на вешалке в прихожей рядом с генеральской шубой – была чересчур тяжела, к тому же ее пришлось бы отвинчивать от рукава.
«Надеюсь, вы не сочтете меня трусом? – продолжал генерал. – Для меня было бы честью погибнуть на дуэли от руки третьего русского богатыря».
«Но сначала мы выпьем», – примирительно отвечал Гайдамака, потому что в дверях появился Василий с большой плетеной корзиной; он уже успел обскакать пол-Москвы и заплатить сто рублей за четыре штофа водки – Гайдамаку с генералом Акимушкиным это не удивило, наоборот, было бы удивительно, если бы ночью на Руси сообразительный человек не нашел выпивки. При появлении Василия Гайдамакина кочерга, стоявшая в углу, вдруг ожила и стала тихо пощелкивать. Василий с испугом, генерал с удивлением, а Гайдамака с интересом обратили на кочергу внимание; но только один Гайдамака понял, что прут, подвернувшийся ему под руку в квартире космонавта Рюмина (какая прекрасная русская фамилия!), оказался обыкновенным счетчиком Фрейда – Гейгера. Его сигнализация была для Гайдамаки пока непонятна. Откуда бы здесь, посреди Арбата, взяться квантам эрос-энергии? Возможно, Маргаритка с Черчиллем где-то здесь крутятся?
Василий накрыл на стол и ушел досыпать, неодобрительно поглядывая на кочергу, генерал из врожденной деликатности ничего не спросил и вскоре привык к тиканью кочерги. Они выпили мировую. Генерал-аншеф прослезился и опять закричал:
«Сашко! Тащи аккордеон! Будем завтракать!»
Явился Сашко без аккордеона, показал генералу дулю и сказал:
«А вот хрен я тебе буду петь».
У генерала Акимушкина отвалилась челюсть, но Гайдамака захохотал и опять заступился за хлопчика:
«Отпусти его».
«Иди», – сказал генерал.
«Нет, – сказал Гайдамака. – Отпусти его на волю вольную!»
«Куда? Ага, понял! – сказал генерал. – Слышал, Сашко? Такой гость за тебя просит! Целуй ему руку! Иди! Свободен! Завтра подпишу тебе вольную».
«Куда „иди“, какой „свободен“? – заплакал хлопчик. – Куда я пойду?»
Генерал с Гайдамакой переглянулись.
«Иди спать», – сказал Гайдамака.
Наконец сели завтракать. Завтрак оказался холодным вчерашним ужином, водка была препаршивой, по только до третьей стопки, зато беседа после этой стопки превратилась в настоящую русскую беседу. Они отправились: генерал в лес, Гайдамака по дрова, ни один трезвый человек не смог бы их понять, зато они друг друга понимали отлично. Генерал принадлежал к партии славянофилов – в отличие от Гайдамаки, межпространственного космополита. Костюм отставного генерала был национальным, мебель в доме отечественная, чувства в душе православные, мысли в голове великорусские, а борода – вызовом общественному мнению.
«Борода есть часть русской одежды, – объяснял генерал Акимушкин. – Я первый вышел в таком виде на улицу. Эффект был потрясающий. Меня приняли за турка. В ответ царюга издал циркуляр о запрещении для дворянства бороды и русского платья, а меня вызвали в Третье отделение и взяли расписку о непоявлении в бороде на улице. Сам граф Орлов сказал мне, что „борода есть вывеска особого рода мыслей“! – Акимушкин икнул, прикрывшись рукой, а трость Гайдамаки будто взбесилась, но потом опять спокойно защелкала.
«Правильно твой царь сделал, – отвечал Гайдамака, – Кто сегодня у нас царем?… Николай Палкович Первый? Правильно. Если хочешь знать, Коля, эти твои сапоги, зипуны и мурмолки никогда в природе не существовали. Это ты все придумал».
«А во что на Руси одевались?» – спросил пораженный генерал.
«А кто во что горазд. Кто в сапоги, а кто в зипуны. Что у кого было, то и надевали. Все шло в ход. Все носили и не жаловались. Летом ходили в портах и в лаптях, зимой в тулупах. В гимнастерках ходили и в шинелях, в фуфайках и в валенках. В итальянских болоньях. В рваных джинсах. Женщины одевались лучше мужчин. Нищие во все времена ходили в ру-би-ще! А богатые – в шелках и соболях. Главное, брат, в чистом ходить, а не в национальном. Скажем, появился ты в своей национальной мурмолке на улице, а там на тебя глазеют инородные кепки, шляпы да фуражки и думают: „Это что за турок такой?“ Национальное, брат, нe то, что прежде было, а то, что сейчас носят».
«А Илья Муромец в чем ходил?» – поинтересовался генерал.
«В военном».
«Точно! – обрадовался генерал. – А водка, к примеру, какая была?»
«Хорошая. Травили нашего брата хорошей водкой во все времена и во всех Русях – и в Киевской, и в Московской, и РСФСР».
«Даже при Владимире Ясном Солнышке?» – умилился генерал.
«При нем – в особенности».
Трость продолжала щелкать в углу. Гайдамака направился в угол гостиной и дыхнул на нее. Счетчик Гейгера заливисто зачирикал, как стая воробьев. Черчилль с Маргариткой были где-то недалеко.
«Как я понимаю, вы, генерал, принадлежите к партии славянофилов?» – спросил Гайдамака.
«Славянолюбов, – поправил Акимушкии, – Партия – сильно сказано, Командир. Течение».
«Славян, значит, любите? А как считаете, трактирщик, продавший эту водку, славянин или какой другой национальности?»
«Какой?»
«Ну, не знаю… жид, армянин или грек, которые Россию спаивают».
«Вряд ли, – буркнул генерал. – Наш, кровный, Держиморда. А что с водкой-то?»
«А то, что она мечена бесовской печатью!» – Гайдамака приблизил дозиметр к штофу, и тот в ярости затарахтел.
«Ах ты, черт! – воскликнул Николай Николаевич. – Василий!»
Пришел Василий.
«Где водку брал?»
«А зачем вам знать, барин?»
«Водка отравлена!»
«Свят, свят, свят… У будочника!»
«Где это?»
«У Кузнецкого моста».
«А говорил, что пол-Москвы обскакал! Шубу! А Командиру его… э… одежду!»
«Скафандр», – подсказал Гайдамака.
«Выпьем на коня», – сказал Акимушкин.
«Так отравлена ж!» – ужаснулся Василий, волоча скафандр.
Николай Николаевич отмахнулся, поморщился, налил всем, все выпили, и они поскакали через всю Москву – впрочем, не поскакали, а пошли пешком, потому что Василий только начал будить лошадь и запрягать коляску и обещал догнать их в дороге. В морозном воздухе пахло купидонами, Гайдамака чувствовал присутствие Черчилля и Маргаритки.
ГЛАВА 17. Первый лев у подножья Килиманджаро
В Ялте чудесная погода, вот только идет дождь, грязно, противно, и приходится надевать калоши.
А. Чехов
Тем временем Сашко с Гураге совершали свадебное путешествие по Восточной Африке. (В промежутке между Люси и Гураге Сашко отправился в непроходимые джунгли за прекрасной негритянкой Кай-Кай, совсем как Пушкин с прекрасной цыганкой Азой за цыганским табором, хотя негритянка Кай-Кай была не совсем то, что требовалось для выведения Пушкина, – она была из племени каннибалов {но жен у Сашка было так много – кроме официального гарема целая прорва, – что любой биограф запутается}.) Сашко после Гуляй-града, станции Блюмеиталь и Севастополя побывал в Стамбуле и в Риме, значительно расширил свой кругозор и занялся Африкой. Ах, Африка! Он влюбился в Африку. (Правда, здесь Сашку не хватало борща и вареников; еще правда и то, что он и в Украине не очень-то привык к борщам и вареникам, больше к их запаху.) Нгусе-негус подарил им для свадебного путешествия лендровер из личного гаража, по лендровер вскоре нажрался песка и зачах, не доехав до джунглей, опять пришлось ловить верблюдов и пересекать с караваном Сахару. Сначала они с невестой исследовали офирские Лунные горы – это царство теней и призраков, потом посетили Голубой Нил и побывали в Кении у подножья Килиманджаро, но взбираться на заснеженную вершину Сашко тогда поленился, а влез на нее с ледорубом перед самым нападением итальянцев на Офир; влез, чтобы помолиться всем африканским богам и, спустившись, убить под Килиманджаро своего первого и последнего льва, чем-то неуловимо похожего на Муссолини (какого-то смурного, лысого льва, закатывавшего глаза), – убить одного льва вполне достаточно, но и этого смурного льва Сашко не хотел убивать, однако убил его из винчестера, спасая какого-то безумного и абсолютно обнаженного американца, оказавшегося знаменитым боксером и малоизвестным писателем по имени Ernesto Hemingway – о дружбе Сашка Гайдамаки с Эрнестом Хемингуэем будет рассказано в своем месте.
Как и следовало ожидать, генетический эксперимент Гамилькара вскоре вышел из-под контроля. Гураге с грехом пополам родила светло-кофейного мальчика, который через, полгода умер от желтой лихорадки; она запила, загуляла и вообще не оправдала государственных ожиданий – она явно не годилась в прабабушки африканского Пушкина. Гамилькару не терпелось ускориться, увидеть результаты эксперимента, и потому Гурагой дело не ограничилось. Сашку требовался личный гарем. Объявили конкурс, гонцы на лошадях и верблюдах скакали в отдаленные селения, выбирали невест для Сашка. Это должны были быть опытные черные девицы лет шестнадцати, в этом возрасте офирянки особенно плодотворны и плодородны. Она должна была родить от Сашка сына – Сашка Гайдамаку-старшего, деда офирского Пушкина; сын должен был произвести на свет в следующем поколении Сашка Гайдамаку-среднего, отца Пушкина, и, наконец, от него должен был появиться на свет Сашко Гайдамака-младший – африканский Александр Пушкин.
Невесты для Сашка подбирались по всему Офиру. Таким образом было положено начало африканской династии Гайдамак. Все офирские племена снарядили Сашку по невесте, соревнуясь между собой – чья невеста лучше. Имена Сашковым женам давались по названиям племен:
СПИСОК законных жен Сашка Гайдамаки и одновременно офирских племен, в одном из которых родился прадед Пушкина Ибрагим Ганнибал
1. Агау
2. Амхара
3. Ануак
4. Араба
5. Аргобба
6. Афар
7. Бареа
8. Беджа
9. Берта
10. Гимирра
11. Гоша
12. Гураге
13. Каффа
14. Кома
15. Консо
16. Кунама
17. Логона
18. Мурле
19. Нуэр
20. Омето
21. Оромо
22. Офир
23. Сахо
24. Сидамо
25. Сомали
26.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
ГЛАВА 16. Обрывки из летописи от*** в женском туалете одесского КГБ (продолжение)
Спалили мы отечество, приятель, -
Уж больно дым его был сладок и приятен.
Е. Лукин
ГЕНЕРАЛ-АНШЕФ АКИМУШКИН
В женском туалете Гайдамаку поджидала очередная порция компромата из «Летописи от О'Павла» – кто-то заботливый привесил очередные странички на гвоздик. Отблевавшись и отдышавшись, Гайдамака закурил и принялся читать:
«…как это сделал законченный недоброжелатель Гайдамаки какой-то „Г-н Акимушкин“ в солидном журнале „Русская беседа“ в своей статье о русских богатырях. Вот выдержки из этого пасквиля:
«Сашко Гайдамака говорит, что он родом из Гуляй-Града. Никто о том городе не знает, того города даже на карте нет. Этот богатырь – хитрый плут и обманщик, всегда готов на худое дело. В былинах он упоминается как бессовестный соблазнитель. Он пользуется своим слугой Алешкой как верным мечом, который никогда не подумает присвоить себе его подвигов. Он бабий шут и судейский взяточник {„Это обо мне“, – думал Гайдамака}. Победы достаются ему по милости обмана, конечно, дерзкого. Он не решается вступать в открытый честный бой. Так Добрыня Никитич, уезжая на войну, позволяет жене своей, после известного срока, выйти замуж за кого угодно, „хоть за татарина, только не за Сашка Гайдамаку“, потому что он – соблазнитель и безнравственный человек. По некоторым былинным намекам, Гайдамака даже был в ладах с женой князя Владимира. Грубый и бесчестный {„Это все обо мне“}, корыстолюбив, заглядывается на „злато-серебро“. Илья Муромец, встретив девицу, обманутую Гайдамакой, говорит: „Я не знал того, а то снес бы Сашку буйну голову“. {„Ну, это бабка надвое гадала“.} Итак, личность Гайдамаки в былинах очерчена очень явственно, живо и полно; дана характеристика дерзкого и ловкого обманщика, но вовсе не храброго воина, бабьего пересмешника, готового на всякое худое дело…» И т. д.
Прочитав этот пасквиль, Гайдамака так обозлился, что влез в космический скафандр Шкфорцопфа (с кем водку пил в Гуляй-граде после облета Луны в поисках купидоньих лежбищ), сказал Шкфорцопфу: «Подожди меня здесь», схватил первое, что под руку подвернулось, – какой-то железный прут, – и, как был – с «Русской беседой» в левой руке, с кочергой в правой и в разодранном космическом скафандре без шлема, – бросился головой вниз из своего европейского окна прямо в железную свалку, чтобы покрепче брякнуться об Землю. Грохоту было! Шкфорцопф слова не сказал, выпил стакан водки, подошел к окну и посмотрел вниз. Но Гайдамаки внизу уже не было. Почувствовал Гайдамака богатырскую силу, пробил реальность С(ИМХА) БКР Й(ОСЕФ) и угодил прямо в А(ЗАКЕН) 3(ХРО-НО) ЗЛ ОТ, где заявился на Арбат в особняк этого г-на Акимушкина, чтобы вызвать его на дуэль, а если этот «г-н» трус, то попросту отколотить кочергой. Чугунные ворота с вензелями и дверь с фамильным гербом были заперты, но Гайдамака развалил их двумя щелобанами, вытащил г-на Акимушкина за бороду из постели (а это был отставной генерал-аншеф Акимушкин, близкий друг генералов Пржевальского и Шкфорцопфа) и влепил ему пощечину «Русской беседой». Гайдамака, конечно, сильно напугал старика, о чем до сих пор сожалеет. Генерал-аншеф испугался – но не из трусости, а спросонья; он принял Гайдамаку черт-те за кого и незамедлительно провел боксерский крюк левой в челюсть. Было больно, смешались зубы, но внезапное чувство уважения к этому могучему старику помешало Гайдамаке ответить ударом на удар. В суворовские времена Акимушкин, несомненно, командовал бы левым армейским флангом в любой наступательной операции и соответствовал бы современному званию генерала армии.
Когда, наконец, генерал-аншеф понял, кто такой Гайдамака и что он от него хочет, то ужасно сконфузился, принялся звонить в колокольчик и выпрыгивать из ночной рубашки. На звон явился лакей, такой же громадный и заспанный, и спросил:
«Кому не спится в ночь глухую? Чего нужно барину в столь поздний час?»
«Помоги гостю раздеться! – приказал Николай Николаевич, поспешно надевая какую-то странную одежду – круглую черную шапочку, зипун и панталоны. – Да сообрази по-скорому ужин на двоих… и водки».
«Ужин, барин, никак не получится», – отвечал лакей, помогая Гайдамаке выбраться из скафандра.
«Почему это ужин не получится?»
«Потому что, барин, утро уже. Получится только завтрак».
«Пусть завтрак», – согласился генерал.
«А водки, барин, нет», – невозмутимо сказал слуга.
«Что ты заладил: „барин“ да „барин“! Почему в доме нет водки?»
«Потому, барин, что вам ее нельзя, доктор не приписал. Сами знаете».
«Найди, Василий! – заныл генерал-аншеф, причесывая всклокоченную бороду. – Достань ради такого случая! Сам Командир в гости пришел!»
«Так ночь же!»
«Сам сказал – утро! Ну, я тебя оч-чень прошу!»
Василий тяжело вздохнул и отправился в ночь за водкой. До его прибытия беседа проходила без какой-либо национальной окраски и никак не налаживалась – так могли беседовать между собой даже трезвые древние египтяне; в сугубо русскую беседу она превратилась попозже. Генерал-аншеф закричал:
«Сашко! Тащи аккордеон!»
Послышались вздохи аккордеона, и в комнате появился какой заспанный хлопчик.
«Это еще кто?» – спросил Гайдамака.
Он что– то почувствовал.
«Хлопчик, домашний, – ответил генерал. – Хорошо поет. Сашко, наярь чего-нибудь!» Сашко запел:
Лафитнички!
Эполетики!
Стоит водочка
На буфетике!
«Сашко! Ты гений!» – закричал генерал, залез на стул и нашел на крыше буфета посреди дохлых мух пыльный лафитничек припрятанной Василием водки.
«Ну, я пойду спать», – неуверенно сказал Сашко.
«Спой еще!» – приказал генерал, выставляя на стол толстые стопки.
«Отпусти его», – заступился за хлопчика Гайдамака.
«Ладно, иди спать!»
Выпили.
«Господин генерал! – сказал Гайдамака, разворачивая журнал со статьей о русских богатырях. – Вы ославили меня перед читающей публикой. Вы меня оклеветали! Как бы вы поступили на моем месте?»
Николай Николаевич опять сконфузился и ответил, что обругал Гайдамаку как ЛИТЕРАТУРНОГО ГЕРОЯ, а не как живого человека. До той минуты, как Командир («Вас ведь называли „Командиром?“) ворвался к нему, Сашко Гайдамака был для генерала абстрактной фигурой, литературным архетипом, который олицетворял в былинах плохие стороны русского характера. Генерал Акимушкии приносит Сашку свои искренние извинения.
«Какой уж тут литературный архетип! – отвечал Гайдамака. – Перед вами живой человек из плоти и крови, во всех столетиях из-за вашей статьи вынужденный доказывать свою порядочность».
«Но верьте мне, Командир, – я пользовался точными текстами русских летописей, былин и песен!»
Генерал Акимушкин приложил руку к сердцу, но Гайдамака строго ответил:
«Тексты извращены поздними вставками и исправлениями. Мой исторический образ извращен. Ваших извинений я не принимаю!»
«В таком случае за вами остается право бросить мне перчатку в лицо».
Перчатка космического скафандра – Василий повесил его на вешалке в прихожей рядом с генеральской шубой – была чересчур тяжела, к тому же ее пришлось бы отвинчивать от рукава.
«Надеюсь, вы не сочтете меня трусом? – продолжал генерал. – Для меня было бы честью погибнуть на дуэли от руки третьего русского богатыря».
«Но сначала мы выпьем», – примирительно отвечал Гайдамака, потому что в дверях появился Василий с большой плетеной корзиной; он уже успел обскакать пол-Москвы и заплатить сто рублей за четыре штофа водки – Гайдамаку с генералом Акимушкиным это не удивило, наоборот, было бы удивительно, если бы ночью на Руси сообразительный человек не нашел выпивки. При появлении Василия Гайдамакина кочерга, стоявшая в углу, вдруг ожила и стала тихо пощелкивать. Василий с испугом, генерал с удивлением, а Гайдамака с интересом обратили на кочергу внимание; но только один Гайдамака понял, что прут, подвернувшийся ему под руку в квартире космонавта Рюмина (какая прекрасная русская фамилия!), оказался обыкновенным счетчиком Фрейда – Гейгера. Его сигнализация была для Гайдамаки пока непонятна. Откуда бы здесь, посреди Арбата, взяться квантам эрос-энергии? Возможно, Маргаритка с Черчиллем где-то здесь крутятся?
Василий накрыл на стол и ушел досыпать, неодобрительно поглядывая на кочергу, генерал из врожденной деликатности ничего не спросил и вскоре привык к тиканью кочерги. Они выпили мировую. Генерал-аншеф прослезился и опять закричал:
«Сашко! Тащи аккордеон! Будем завтракать!»
Явился Сашко без аккордеона, показал генералу дулю и сказал:
«А вот хрен я тебе буду петь».
У генерала Акимушкина отвалилась челюсть, но Гайдамака захохотал и опять заступился за хлопчика:
«Отпусти его».
«Иди», – сказал генерал.
«Нет, – сказал Гайдамака. – Отпусти его на волю вольную!»
«Куда? Ага, понял! – сказал генерал. – Слышал, Сашко? Такой гость за тебя просит! Целуй ему руку! Иди! Свободен! Завтра подпишу тебе вольную».
«Куда „иди“, какой „свободен“? – заплакал хлопчик. – Куда я пойду?»
Генерал с Гайдамакой переглянулись.
«Иди спать», – сказал Гайдамака.
Наконец сели завтракать. Завтрак оказался холодным вчерашним ужином, водка была препаршивой, по только до третьей стопки, зато беседа после этой стопки превратилась в настоящую русскую беседу. Они отправились: генерал в лес, Гайдамака по дрова, ни один трезвый человек не смог бы их понять, зато они друг друга понимали отлично. Генерал принадлежал к партии славянофилов – в отличие от Гайдамаки, межпространственного космополита. Костюм отставного генерала был национальным, мебель в доме отечественная, чувства в душе православные, мысли в голове великорусские, а борода – вызовом общественному мнению.
«Борода есть часть русской одежды, – объяснял генерал Акимушкин. – Я первый вышел в таком виде на улицу. Эффект был потрясающий. Меня приняли за турка. В ответ царюга издал циркуляр о запрещении для дворянства бороды и русского платья, а меня вызвали в Третье отделение и взяли расписку о непоявлении в бороде на улице. Сам граф Орлов сказал мне, что „борода есть вывеска особого рода мыслей“! – Акимушкин икнул, прикрывшись рукой, а трость Гайдамаки будто взбесилась, но потом опять спокойно защелкала.
«Правильно твой царь сделал, – отвечал Гайдамака, – Кто сегодня у нас царем?… Николай Палкович Первый? Правильно. Если хочешь знать, Коля, эти твои сапоги, зипуны и мурмолки никогда в природе не существовали. Это ты все придумал».
«А во что на Руси одевались?» – спросил пораженный генерал.
«А кто во что горазд. Кто в сапоги, а кто в зипуны. Что у кого было, то и надевали. Все шло в ход. Все носили и не жаловались. Летом ходили в портах и в лаптях, зимой в тулупах. В гимнастерках ходили и в шинелях, в фуфайках и в валенках. В итальянских болоньях. В рваных джинсах. Женщины одевались лучше мужчин. Нищие во все времена ходили в ру-би-ще! А богатые – в шелках и соболях. Главное, брат, в чистом ходить, а не в национальном. Скажем, появился ты в своей национальной мурмолке на улице, а там на тебя глазеют инородные кепки, шляпы да фуражки и думают: „Это что за турок такой?“ Национальное, брат, нe то, что прежде было, а то, что сейчас носят».
«А Илья Муромец в чем ходил?» – поинтересовался генерал.
«В военном».
«Точно! – обрадовался генерал. – А водка, к примеру, какая была?»
«Хорошая. Травили нашего брата хорошей водкой во все времена и во всех Русях – и в Киевской, и в Московской, и РСФСР».
«Даже при Владимире Ясном Солнышке?» – умилился генерал.
«При нем – в особенности».
Трость продолжала щелкать в углу. Гайдамака направился в угол гостиной и дыхнул на нее. Счетчик Гейгера заливисто зачирикал, как стая воробьев. Черчилль с Маргариткой были где-то недалеко.
«Как я понимаю, вы, генерал, принадлежите к партии славянофилов?» – спросил Гайдамака.
«Славянолюбов, – поправил Акимушкии, – Партия – сильно сказано, Командир. Течение».
«Славян, значит, любите? А как считаете, трактирщик, продавший эту водку, славянин или какой другой национальности?»
«Какой?»
«Ну, не знаю… жид, армянин или грек, которые Россию спаивают».
«Вряд ли, – буркнул генерал. – Наш, кровный, Держиморда. А что с водкой-то?»
«А то, что она мечена бесовской печатью!» – Гайдамака приблизил дозиметр к штофу, и тот в ярости затарахтел.
«Ах ты, черт! – воскликнул Николай Николаевич. – Василий!»
Пришел Василий.
«Где водку брал?»
«А зачем вам знать, барин?»
«Водка отравлена!»
«Свят, свят, свят… У будочника!»
«Где это?»
«У Кузнецкого моста».
«А говорил, что пол-Москвы обскакал! Шубу! А Командиру его… э… одежду!»
«Скафандр», – подсказал Гайдамака.
«Выпьем на коня», – сказал Акимушкин.
«Так отравлена ж!» – ужаснулся Василий, волоча скафандр.
Николай Николаевич отмахнулся, поморщился, налил всем, все выпили, и они поскакали через всю Москву – впрочем, не поскакали, а пошли пешком, потому что Василий только начал будить лошадь и запрягать коляску и обещал догнать их в дороге. В морозном воздухе пахло купидонами, Гайдамака чувствовал присутствие Черчилля и Маргаритки.
ГЛАВА 17. Первый лев у подножья Килиманджаро
В Ялте чудесная погода, вот только идет дождь, грязно, противно, и приходится надевать калоши.
А. Чехов
Тем временем Сашко с Гураге совершали свадебное путешествие по Восточной Африке. (В промежутке между Люси и Гураге Сашко отправился в непроходимые джунгли за прекрасной негритянкой Кай-Кай, совсем как Пушкин с прекрасной цыганкой Азой за цыганским табором, хотя негритянка Кай-Кай была не совсем то, что требовалось для выведения Пушкина, – она была из племени каннибалов {но жен у Сашка было так много – кроме официального гарема целая прорва, – что любой биограф запутается}.) Сашко после Гуляй-града, станции Блюмеиталь и Севастополя побывал в Стамбуле и в Риме, значительно расширил свой кругозор и занялся Африкой. Ах, Африка! Он влюбился в Африку. (Правда, здесь Сашку не хватало борща и вареников; еще правда и то, что он и в Украине не очень-то привык к борщам и вареникам, больше к их запаху.) Нгусе-негус подарил им для свадебного путешествия лендровер из личного гаража, по лендровер вскоре нажрался песка и зачах, не доехав до джунглей, опять пришлось ловить верблюдов и пересекать с караваном Сахару. Сначала они с невестой исследовали офирские Лунные горы – это царство теней и призраков, потом посетили Голубой Нил и побывали в Кении у подножья Килиманджаро, но взбираться на заснеженную вершину Сашко тогда поленился, а влез на нее с ледорубом перед самым нападением итальянцев на Офир; влез, чтобы помолиться всем африканским богам и, спустившись, убить под Килиманджаро своего первого и последнего льва, чем-то неуловимо похожего на Муссолини (какого-то смурного, лысого льва, закатывавшего глаза), – убить одного льва вполне достаточно, но и этого смурного льва Сашко не хотел убивать, однако убил его из винчестера, спасая какого-то безумного и абсолютно обнаженного американца, оказавшегося знаменитым боксером и малоизвестным писателем по имени Ernesto Hemingway – о дружбе Сашка Гайдамаки с Эрнестом Хемингуэем будет рассказано в своем месте.
Как и следовало ожидать, генетический эксперимент Гамилькара вскоре вышел из-под контроля. Гураге с грехом пополам родила светло-кофейного мальчика, который через, полгода умер от желтой лихорадки; она запила, загуляла и вообще не оправдала государственных ожиданий – она явно не годилась в прабабушки африканского Пушкина. Гамилькару не терпелось ускориться, увидеть результаты эксперимента, и потому Гурагой дело не ограничилось. Сашку требовался личный гарем. Объявили конкурс, гонцы на лошадях и верблюдах скакали в отдаленные селения, выбирали невест для Сашка. Это должны были быть опытные черные девицы лет шестнадцати, в этом возрасте офирянки особенно плодотворны и плодородны. Она должна была родить от Сашка сына – Сашка Гайдамаку-старшего, деда офирского Пушкина; сын должен был произвести на свет в следующем поколении Сашка Гайдамаку-среднего, отца Пушкина, и, наконец, от него должен был появиться на свет Сашко Гайдамака-младший – африканский Александр Пушкин.
Невесты для Сашка подбирались по всему Офиру. Таким образом было положено начало африканской династии Гайдамак. Все офирские племена снарядили Сашку по невесте, соревнуясь между собой – чья невеста лучше. Имена Сашковым женам давались по названиям племен:
СПИСОК законных жен Сашка Гайдамаки и одновременно офирских племен, в одном из которых родился прадед Пушкина Ибрагим Ганнибал
1. Агау
2. Амхара
3. Ануак
4. Араба
5. Аргобба
6. Афар
7. Бареа
8. Беджа
9. Берта
10. Гимирра
11. Гоша
12. Гураге
13. Каффа
14. Кома
15. Консо
16. Кунама
17. Логона
18. Мурле
19. Нуэр
20. Омето
21. Оромо
22. Офир
23. Сахо
24. Сидамо
25. Сомали
26.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36