— В милицию надо… К прокурору. В суд… Это убийство называется… Ну, дья-а-в-олы… Ох ты черт, анафемы какие… Тьфу!..
Но кулаки его тоже испачканы чужою кровью.
Меж тем на эту свалку почти никто под баржей не обратил внимания. Эка штука — подрались, кому-то два ребра сломали, ха-ха! хе-хе!
По ту сторону костра валялся в грязи полуголый, без рубахи, корявый парень. Он сдергивал с себя штаны, вопил:
— Ой, умру-умру-умру!.. Скорей!.. Марафеты… Последние портки меняю. За пять понюшек, ну, за четыре, ну, за три… рой!..
И голый, потряхивая штанами, вбежал под баржу. Глаза и весь вид его — безумны.
Фильке было интересно, больно и противно. Он знал этого парня. Он третьего дня пилил с ним для харчовки дрова. Хороший парень. И что такое с ним стряслось? Сивеем одичал.
Филька заметил, что в гульбе принимают участие далеко не все обитатели трущобы. Многие, набегавшись за день в поисках удовольствия и хлеба, крепко спали. Иные же, как ни старались, не могли уснуть: они затыкали уши, зарывались с головой в отрепья, однако пьяный гвалт не давал им забыться в сне. Они вскакивали, ругались, швыряли в пьяниц чем попало, грозили ношами. В ответ на это шпана волокла их за ноги к своим, принуждала выпить водки, давала зуботычины. Какому-то мирно спящему двое пьяных оборванцев «ставили мушку»: между пальцев ноги вложили клочок бумаги, подожгли и убежали. Спящий вскочил как полоумный.
— Ах, паразиты легавые… Убью! — закричал он, хватаясь за опаленную ногу.
В это время разинула свое хайло гармошка, ударил барабан: свист, топот, гик пошел под баржей.
Все, кто не спал, кто не упился всмерть, высыпали к погасшему костру; веселые руки зажгли новые костры, и возле них на сыром после дождя лугу взвихрилась пляска.
И гвалт, и пляска, и блеск костров плыли сквозь ночь к окраинам города.
Но в городе шла своя деловая жизнь: город гудел работой, хлопотливой суетой, далеким шумом замолкающих трамваев; над городом в рыхлых остатках ушедшей тучи отражались потоки электрических огней.
Пляска голодранцев коротка, быстра, пьяна. Тлен, лохмотья, ветошь стлались по воздуху в вихре дьявольского танца. Девчонки, бесстыдно вздымая рвань подолов, вертелись волчками, вызывающие, оголенные, нахальные. Исковерканные гиканьем, свистом, лица танцоров были отечны, болезненны, дряблы, в грязи, копоти, ссадинах, кровоподтеках; они отливали каким-то синевато-желтым отсветом, в каждой гримасе скользили злобность, тупое презрение к жизни, бахвальство, ярь. Если б не возбужденные водкой сверкающие взоры, лица стали бы безжизненными масками и пляска — танцем мертвецов.
Майский Цветок, тоже соблазнившаяся плясом, возвращается к себе в палатку, где с ее сыном вместо отстраненной Дуньки Таракана нянчится краснощекая толстуха Катька Бомба.
Майский Цветок на ходу оправляет узорчатую шаль, охорашивает волосы; ее лицо румяно, губы ярко крашены, глаза томны и печальны, лакированные ботинки и новые чулки заляпаны свежей грязью. Она проходит не спеша, оглядывается назад, где, как раки, кучами барахтаются беспризорные; ей смешно, и больно, и досадно.
А на нее смотрит исподлобья взглядом ехидны забившаяся в темный угол Дунька Таракан и, выплевывая грязные ругательства, шипит змеей.
Все утихомирилось. Костры угасли. Беспризорники расползаются под баржу — всяк к своей норе.
Потерявший скуфью Амелька Схимник, пьяно сплевывая, обходит дозором баржу. Отлично, все в порядке, убитых нет. Он на ходу крестится в ту сторону, где под памятником коротает первую ночь Спирька Полторы-ноги, опять сплевывает, оскаливает гнилозубый рот в пьяном, идиотском хохоте, по пути мочится в чью-то похлебку в краденой медной кастрюле, икает и ползет к своему отрепью спать.
Он еще не знает, что четверо парнишек и две девочки мечутся в бреду: их треплет малярия, тиф или какая-то гнилая хворь и нет им ниоткуда помощи. Может быть, пройдет два дня — и все они отправятся в могилу вслед за угасшим Спирькой. Или, покинутые шатией, почерневшие, распухшие, будут мертвой падалью лежать поверх земли, пока их не пожрут бродячие собаки. Спасенья ребятишкам нет.
— Да, да, — закряхтел лежавший на соломе дед Нефед, почесывая занывшую к непогоде поясницу. — Срам здесь, Филька. Правильно сказано: алмаз алмазом режется, вор вором губится. Так и здесь. Нет здесь. Филька, божьего сугреву. Здесь собаке-то стыднехонько жить, не токмо что человеку. Холодно здесь душе человеческой…
— Мы, дедка, душе-то рукавички украдем, сапоги теплые слямзим для сугреву… — крикнул из тьмы смешливый перхающий чей-то голос, — вот душе и тепло будет… Эх ты, слеподыр.
Дед приподнялся на локте и сердито уставился в тьму, как зрячий.
— Иди-ка, иди сюда, волчонок… Потолкуем. Эх вы, яблоки лесные: с одного бока еще зеленые, а с другого уже гниль пошла, червяк.
Вот кто-то кубарем покатился по крыше и упал в кусты. Это — Инженер Вошкин. Он залез слушать радио, но оборвался. И тотчас же за бортом баржи, против Филькиного логова, послышался ругливый голос изобретателя. Его сильно тошнило. Он охал, сплевывал и пискливо, страдальчески ругал себя:
— Ага! Тьфу… Не жри водку, черт… Это по научным книжкам… Тьфу… Тьфу… Это зовется блевантин.
Филька засмеялся. Опять протяжно и пронзительно взвыла собака.
— Шарик!.. Шарик!.. — посвистал Филька.
Пес подошел, лизнул Фильку в губы и лег в ногах.
Бредовая тишина, плевки, стоны, выкрики. Кто это, по-женски всхлипывая, плачет там вдали?.. Однако — Дунька Таракан, Филька вскинул голову, прислушался, вздохнул. Но скоро смолкло все.
11. МАЙСКИЙ ЦВЕТОК ОТЦВЕЛ
По небу снова плыли тучи, и вместе с ними проплывали над баржей сны.
Амельке Схимнику снилось, что его посвящают в архиереи. «Заполняй анкету, заполняй анкету!» — кричат ему, а он молчит, думает по-хитрому: «Вот буду архиереем, украду все ризы драгоценные — и фюить! Хряй свободно, куда хочешь…» Пашке Верблюду снились вкусности: пряники, торты, колбаса. Катьке Бомбе — что она в цыганском таборе, выходит замуж за цыгана. Майскому Цветку — что она режет беленьких барашков, вот и режет, и режет, по ножу — кровь, по рукам — кровь, баржа вдруг перевернулась и всплыла в крови. «А почему же мне не страшно?» — спрашивает Майский Цветок военного, красивого солдата с черными усами. Солдат — ни слова, и вовсе не солдат это, а мертвый Спирька Полторы-ноги
Шарику снился лисий хвост. Будто мчится Шарик за хвостом, ловит зубами и никак не может сцапать… А хвост очень вкусно пахнет. Гаф-гаф-гаф!..
Филька спал без сновидений, крепко. Но и его разбудил ошалелый шум, крик, вой, словно лес стонал под бурей. Филька вскочил. Несколько мгновений он думал, что видит сон: так необычайно и жутко все было возле.
Филька видел, как в предутреннем рассвете козлами скакали под баржей обезумевшие беспризорники. Диким криком, свистками милиционеров, отрывистой непонятной перекличкой, бранью, лаем собак, резкими выстрелами была пронизана вся рачья жизнь людишек. Отрепыши хватали свои и чужие пожитки; отрепышей хватали милиционеры; отрепыши вырывались, утекали, сверкая пятками, расшвыривая по дороге скарб.
— Дяденьки, дяденьки!.. Отпустите нас, — кричали сплошавшие схваченные девчонки.
Инженер Вошкин зарылся в солому и соображал, как лучше улизнуть. Вдруг он вспомнил, что его большое стекло от лупы в палатке Майского Цветка: еще третьего дня он рассматривал с ней сквозь стекло букашек, паука и лягушонка. Вспомнив это, Инженер Вошкин ловко, как звереныш, прокрался в знакомую палатку. Там забыли загасить огарок в фонаре, чадила светильня, плавая в сплывшем сале: свет сейчас умрет. Инженер Вошкин окинул палатку проворным взглядом и с потрясающим визгом бомбой вылетел оттуда вон. «Ой, ой, ой!» — кричал он, убегая. Два милиционера гнались за ним, но он скрылся в кустах, серым комом выкатился к берегу, вскочил в маленький челнок, и теченье реки ходко понесло его вниз. От нервного потрясения у него парализовалось веко, правый глаз призакрылся.
Да лучше бы лопнули оба его глаза, пропала бы память, лишь бы не вспоминать, не видеть того, что он увидел в палатке Майского Цветка! Прощай, Майский Цветок, прощай!
Сети облавы были раскинуты умело, но улов оказался небольшой. Пять маленьких девчонок, трое изможденных нищих, парень-идиот Ваня Бяка, четверо мальчишек, Филька, дед Нефед и черненький подросток-поводырь. Да еще те — шестеро умирающих отрепышей.
Когда подошли брать слепца с Филькой, Шарик ощетинился и, принюхиваясь, сонно тявкал на чужих: ему все еще грезился пахучий лисий хвост. Судорога кривила лицо Фильки; он дрожал. Дед Нефед твердил:
— Я человек нищий… Оба мальчонка эти тоже при мне. поводыри они… Постарше да помладше. Вы, люди добрые, поди меня видывали на базаре сколько разов. А здесь я так, товарищи хорошие, проходом.
Из палатки Майского Цветка выпорхнул в сером непромокае очкастый, крикнул:
— Огня, товарищ Панов, собаку!
Но собаке, конечно, делать нечего: от палатки уходили во все стороны сотни не остывших еще следов. Собака быстро повела от места преступления, суетливо обежала кругом баржи, нервно внюхиваясь на бегу в воздух, в землю, бросилась вперед, вернулась, стала кружиться возле баржи, то и дело отвлекаясь в сторону; острые уши ее раздраженно шевелились, все движения теряли уверенность; собака все чаще и чаще подбегала к хозяину, заглядывала ему в лицо растерянными, спрашивающими глазами. «Я не могу понять, — как бы говорила собака, — не могу понять, что мне делать. Тут же много следов. Я не знаю, по которому вести… Укажи мне». Хозяин вполне понимал ее: он знал, что собачьи поиски тщетны, взял пса на цепочку и сказал:
— Ничего не выйдет!
Тогда в палатку позвали двух девочек, двух отрепышей мальчишек и Фильку; самого старшего из пойманных.
— Вот глядите, мерзавцы, что вы сделали с вашей девчонкой! — сказал очкастый.
Убитая Майский Цветок лежала у кровати. Глаза выколоты, щеки истыканы острым, темя проломано. Возле нее на окровавленном песке — мертвый младенец. Поза его — скрюченная, жалкая. Он припал на корточки, выставил напоказ сморщенный побелевший зад, спину и затылок, лицом же глубоко увяз в песок, как бы силясь схорониться от настигавшего его ужаса. Голый затылок младенца размозжен. Пальцы на вывихнутых ножках судорожно растопырены.
У Фильки крепко и часто стучали зубы. Ему хотелось в страхе вскрикнуть, но челюсти его окаменели. Он был близок к обмороку.
Очкастый поднял что-то с земли, взглянул на оборванные уши Майского Цветка, спросил:
— Чья это сережка?
К нему подкултыхала с любопытной готовностью колченогая девчонка; она оправила платок на голове, и, взглянув на светленькую штучку, весело сказала:
— Знаю, знаю!.. Это сережка Дуньки Таракана.
Если б Фильке было положено прожить сто лет, он, и умирая, не забыл бы, что сейчас видит здесь. Счастливый дед Нефед: он навек слепой, он ничего не видит и не знает. Прощай, дедушка Нефед… Теперь надолго.
Нефеда освободили, поводыря освободили, нищих освободили, Фильку взяли. Схваченных повели в город. Шли молча.
Фильке все еще продолжал сниться наяву безобразный сон. Филька молил бога, чтобы скорей проснуться. Процессию замыкал Шарик.
Становилось светло. По бледному небу куда-то спешили заблудившиеся трепаные обрывки октябрьских туч.
Природа печальная и блеклая. Унылая поляна, полуобнаженные деревья и кусты. Угрюмая, чужая, злобная река, и за рекой — побуревшие однообразные степи.
«Все цветы облетели, отцвели, — какой-то скрытной глубиной сокрушенно подумал Филька. — И Майский Цветок отцвел».
Инженер Вошкин опамятовался не вдруг. Горсткой, сложенной ковшиком, он жадно напился освежающей воды. Мозг его заработал практически и быстро. Инженеру Вошкину надо сейчас же пристать к берегу пониже города, возле кирпичных сараев, и бежать на розыски своих. Он знал, что вся шатия лавой схлынула в город и выжидательно пока что притаилась там.
В продолжение своей маленькой жизни Инженер Вошкин вынес на своих плечах по крайней мере с десяток облав и всяких переделок. Эка штука — облава! Наплевать!
Притворяясь беспечальным, он сплюнул в рябь воды и замурлыкал песню. Но песня тотчас же лопнула, как гнилая нитка; сердце мальчонки все еще нервно колотилось, и увешанный медалями мешок, служивший одеянием, был мокр от холодного пота. Он вытер пот на лбу и приподнял пальцем веко правого глаза, а когда отнял руку, веко снова опустилось. «Ничего, это ничего, пройдет», — утешал себя Инженер Вошкин. Пока он пил воду, борода с усами замутнела: краски линючи и плохи, растеклись. И все перед его глазами замутнело, слиняло, растеклось: «Эх, жизнь! Вот история… Ну и история… Взяли да убили девку, девчонку, Майский Цветок, Маруську… Эх-эх-эх-эх… А убил — известно кто: убила злодейка Дунька Таракан. Она, она. Не надо и к ворожее ходить. Она. Инженер Вошкин вот ужо всем расскажет про Дуньку Таракана, всем-всем-всем, по радио. Дура ты, Дунька Таракан, огромнейшая дура. Прямо — дрянь. И зачем тебе занадобилось Майский Цветок убивать? Ну, зачем? Эх, шкура, шкура! Вот лежит теперь Майский Цветок одна, в сердце у ней нож вострый торчит, на груди у ней живое дите ручками дрыгает, материнской груди просит, молочка. Нет в тебе, Дунька, жалости. Не подумала ты о том, что сразу двоих сиротами сделала: молодого дитенка и его, Инженера Вошкина, А Инженер Вошкин сколько писем писал Майскому Цветку, сколько сладких ответов получил от нее почтой с маркой. А теперь вот… Ну, история… Вот история! Эх-эх-эх-эх…»
Инженер Вошкин вдруг бросил весло и с надрывом, с ожесточением заорал-запел:
Не надо нам монахов!
Не надо нам попов!
Бей спекулянтов!
Души кулаков!!!
Голос его злобно хрипел и всхлипывал.
Ранним утром вышла на прогулку дама. Дама была не простая. Дородно и плавно плывя через пустую Соборную площадь (ныне Площадь Энтузиастов), дама увидела: какой-то скверный отрепыш бесстыдно присел у фонарного столба. Дама была близорука: она не спеша приставила к глазам лорнет в роговой оправе и всмотрелась. Даму покоробило; полное лицо ее избороздилось брезгливыми складками, и седая шевелюра густейших стриженых волос взъерошилась копной под нервными пальцами.
— Хм, — сказала дама; верхняя губа ее с черненькими усиками покрылась потом. Дама обмахнулась пуховкой и быстро пошла к фонарному столбу, у основания которого сидел в орлиной позе Инженер Вошкин.
У него нестерпимо болел живот: пережитый испуг подействовал не только на веко правого глаза, но и на органы пищеварения. К сердитому окрику спешившей к нему дамы он отнесся совершенно равнодушно, даже с некоторым оттенком развлечения, только сказал сам себе:
— Зекс (опасность)…
— Как ты смеешь, паршивец, в самом центре города, на Площади Энтузиастов, устраивать пакости?! — И дама надушенной рукой, украшенной супиром, схватила его за волосы. (Инженер Вошкин фуражку потерял под баржей.) — Ты ж нарушаешь, скверный мальчишка, санитарные правила! Правительство заботится, чтоб вас, сопляков таких, пристраивать в детские дома, а вы, вопреки этому… — И много еще говорила дама, крепко держа отрепыша за волосы.
Отрепыш безмолвствовал. Он пыхтел, кряхтел; лицо его наливалось кровью.
— Я тебя в милицию сведу!
— Нет, не сведешь, — хриплым баском ответил Инженер Вошкин. — И меня не сведешь, и сама не уйдешь от меня.
— Это почему?
Инженер Вошкин заглянул себе под ноги, за пятки, и проговорил:
— Как пойдешь от меня прочь, я в тебя кой-чем пущу… В спину. В платье шелковое. Я изобретатель.
Дама сразу почувствовала себя попавшей впросак.
— Хм, — многодумно сказала дама. Тонкие ноздри ее нервно двигались, губы брезгливо обвисли, черные усики стали длиннее и зашевелились. Площадь все еще была пустынна. Внутренне улыбаясь сразу создавшейся курьезной истории, дама с опасением разжала руку, державшую волосы забияки. Дама старалась дышать теперь по возможности ртом. Дама готова была нарвать отрепышу уши, но вместо этого она с притворной лаской погладила его голову и мягко заговорила с французским прононсом, отыскивая в голосе нежные, воркующие ноты: — А ты очень милый мальчик. И бородка?.. Зачем бородка? Ха-ха… Вот смешной. Хм… Очень, очень мило… Я тебе пятиалтынный дам. На вот тебе двугривенный. Медали, галуны… Ха-ха… Где же ты заслужил эти медали? Очень, очень мило.
Тут Инженер Вошкин вскочил и убежал: милиционер вел за шиворот двух плачущих беспризорников.
А там, на реке у баржи, толпился сбежавшийся народ. Восемь фотографов, отвоевывая друг у друга наиболее интересные позиции, щелкали кодаками.
12. НОВОЕ УБЕЖИЩЕ
Никто не видал, как хоронили изуродованных мать с младенцем. Но Амелька выследил, что оба трупа увезены в анатомический театр при университете. Там после судебно-медицинской экспертизы трупы эти, вместе с другими, поступили в экспериментальную работу: студенты-медики готовили очередной зачет по анатомий человеческого тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48