Кто-то из них, Саша был уверен, что Ууламетс, потому что он его
самого никогда в жизни не посещала столь ужасная мысль, высказал
предположения о том, что может сделать колдун с обычным человеком, таким
как Петр, если этот колдун одержим чувством мести: кто бы из них не был
автором этой мысли, он не пытался долго останавливаться на ней, но Саша
был уверен, что он пытался это сделать, может быть, потому, что его
собственное воображение так выросло и стало столь ужасным с тех пор, как
он и учитель Ууламетс проделали около ночного костра обряд кровопускания,
который оставил его голову забитой массой самых разных вещей, о которых он
никогда не хотел ничего знать и которые теперь понимал слишком быстро, что
казалось ужасным даже для Ууламетса, который все время говорил ему о том,
чтобы он успокоился и перестал думать о нем.
Сам же Ууламетс чувствовал себя не в своей тарелке, но всем своим
здравым умом пытался ничем не ограничивать его. Он только говорил ему:
"Расти, малый!", и Саша пытался как можно более строго следовать этому
совету, чтобы стать мужчиной, таким, каким, по его представлению, мужчина
и должен быть...
Таким, каким был Петр, коль скоро он вообще хотел походить хоть на
кого-нибудь.
Но это был далеко не тот выбор, который устраивал Ууламетса: старик
считал, что Петр просто плохой человек, неуправляемый и своенравный.
Но Саша знал, что это не так.
- Между прочим, - сказал он вслух, - Петр обычный человек, а мы -
нет, и вы должны учитывать это.
- Я не должен, - сказал Ууламетс, - и не буду.
Саша задумался о чем-то, поскольку у него не было никакого желания
разговаривать с Ууламетсом: "Ты был бы богаче, если бы рядом с тобой был
кто-нибудь похожий на Петра, и ты не был бы одинок всю жизнь, если бы был
кто-то похожий на тебя".
Старик заметил на эти его мысли достаточно грубо:
- И наделал бы ошибок, как его, так и своих, маленький дурачок. - А
тем временем, старик продолжал думать о своем: "Мне же достаточно своих
собственных". В этот момент он вспомнил Драгу, вспомнил о том, как красива
она была и как ради нее он едва не совершил одну из своих ошибок: хотел
вернуть назад свое сердце, много-много лет назад, и она могла получить
власть над ним.
Так вот что сделала Ивешка, безнадежно подумал Саша, и решил больше
не думать об этом: такие мысли очень раздражали старика, как будто за все
эти годы он никогда не вспоминал об этом чувстве, пока этот проклятый
парень, как думал о нем Ууламетс, не заставил его вспомнить столь давние
события...
Одиночество. Огонь, убивающий его родителей. Дядя Федор. Мысли
перескакивали в его голове одна за другой. Вот отец Ууламетса, когда тот
был еще совсем маленьким, ведет его в лесную глушь и оставляет у старухи,
которая слыла колдуньей и полусумасшедшей...
Теперь Саша хотел отбросить воспоминания. Его мысли напугали бы даже
дядю Федора, который вряд ли мог подумать о таком: желание причинить
кому-то вред, желание убедить кого-то в том, что он неудачник и никчемный
человек, и последнее, вытекающее отсюда желание - умереть...
- Это хуже любого битья, малый, - пробормотал Ууламетс, пока они
пробирались через подлесок. - Тебе бы пожить у старухи Маленки.
Сумасшедшая и злая, как сама зима. - Ууламетс задумался об Ивешке, и о
том, как он ошибся в ней: он, на самом деле, хотел выучить ее как обычного
ребенка. Но в этом и была его ошибка: дочь оказалась такой же своевольной,
как Драга.
Даже его желание вернуть ее казалось ему чрезмерно опасным...
Потому что этот проклятый парень, подчиняющийся в своих поступках по
большей части лишь сердцу, был готов уничтожить их обоих, вопреки всем
полученным советам.
- Прекрати это, - сказал Ууламетс, - дурак! - и повернулся к нему с
единственным намерением дать ему еще один урок...
Получив заслуженную награду, Саша подумал, о том, что Ууламетс
почему-то не ударил его в лицо, а вместо этого схватил его за воротник,
собираясь, видимо, побить его так, как это делал его учитель, для его
собственной и всего окружающего пользы, пока он не научится понимать
разницу между вещами и перестанет быть порхающим верхоглядом...
Но ведь я не такой, продолжал размышлять Саша, вспоминая время,
проведенное рядом с Федором Мисаровым, который не задумывался ни над чем и
в половину того, чем приходилось это Саше...
То, что Ууламетс ударил его, на самом деле, имело множество причин,
которых не понимал и сам старик, за исключением, может быть, того, что это
было временное наваждение, которое и заставило его выйти из себя: Ууламетс
не хотел, чтобы люди с симпатией относились к нему или ожидали от него
чего-то такого, что колдун по доброй воле не мог быть должен никому, ни
своей дочери, ни ученику, и разумеется никак ни такому легкомысленному
негодяю, каким был Петр Кочевиков...
- Который, к тому же, вероятно уже мертв, черт бы тебя побрал, -
пробормотал Ууламетс. - Тебе бы лучше взяться за ум, да считать его
мертвым, поскольку он, как-никак, твоя слабость, малый. Ведь ты порой
уклоняешься от принятия решений потому, что ты слишком мягок и слишком
слаб, и единственная радость, которую ты можешь доставить мне за
оставшееся время нашего путешествия, малый, будет заключаться в том, чтобы
ты наблюдал за окружающим нас лесом, смотрел на листья, думал об этих
листьях и ни о чем другом кроме этих листьев, ты слышишь меня? Иначе, если
твой друг все-таки жив, ты уничтожишь самую последнюю нашу возможность
сделать хоть что-нибудь полезное.
- Да, господин, - смиренно сказал Саша, очень хорошо понимая, что
именно говорил старик, основываясь на собственном опыте: отбрось сомненья,
перестань играть словами, не держись за прошлое. Поэтому он пытался
заставить себя думать о деревьях, о листьях, о шуме ветра: иногда и в этих
случаях Ууламетс с раздражением возвращал его назад, он думал о том, что
окружавшие их призраки вновь исчезли, и что бы их отсутствие могло
значить.
- Смотри-ка, обратил внимание! - сказал Ууламетс, дергая его из всех
сил за руку. - Вертопрах, думай ни о чем.
Он понял, он извинился, он ринулся вместе с Ууламетсом в это ничто, а
после этого и в никуда, в то время как вокруг них сгустился мрак, в
воздухе похолодало, и дождь с легким стуком забарабанил по листьям.
- Не помышляй, чтобы он прекратился, - сказал учитель Ууламетс. Будь
терпелив и старайся не шуметь.
Так они шли, стараясь не потерять след друг друга, приходя в восторг
то от каждой водяной капли, то от хитрого жемчужного узора водяных брызг
на свежем листе или на ветке, от всего что попадалось им на глаза, или
отражалось в мыслях. Они по-прежнему были здесь, но их желания были ничто,
и благодаря этому в лесу стояла абсолютная тишина.
Но тем не менее, по мере того как они шли, лес менялся перед ними.
Миновав заросли кустов, они оказались среди мертвого участка, где деревья
были мертвы так давно, что их голые, лишенные коры ветки побелели, а на
стволах кое-где следы коры еще виднелись.
Стараясь быть как можно более безотносительным, Саша подумал, что
получив однажды такой дар, он мог бы вернуться домой, к обычным людям,
чтобы защитить их. Ничего не желать, ничего не хотеть, только ждать,
наблюдать и позволять этому свершаться.
Мертвые деревья следовали один за одним, и было очевидно, что этот
лес был не просто мертвым, но был мертвым на большом протяжении времени.
Теперь их путеводный ручей бежал меж берегов, покрытых бесплодной землей,
совершенно безжизненных, не было видно не только мха или старых листьев,
но даже лишайников на деревьях. Мертвая земля, безжизненная пыль, которую
дождь превращал в обычную грязь...
Старик Ууламетс надеялся, что дорога известна ему, и поэтому Саша не
задавал ему вопросов, только ему хотелось знать, как это старик мог
запомнить ее... И он припомнил, что много лет назад еще действовал
перевоз, а где-то здесь в лесу был дом Маленки, которая и была учителем
Ууламетса...
Ее дом стоял здесь, около старой дороги, подумал он, вспоминая каким
могло быть то время, когда здесь шла торговля и было много пришлого
люда...
Но тут же отбросил эти мысли, почувствовав предупреждающий гнев
Ууламетса, потому что даже подобные мысли были опасны.
Допустимо было думать только о деревьях.
И они шли все дальше и дальше по мертвой земле, пока не выбрались на
открытое пространство, которое, видимо, было таким же открытым и тогда,
когда листья еще зеленели на деревьях: это была исчезнувшая дорога на
восток, главный путь для купцов в те незапамятные времена, о которых
мальчик и не мог помнить. И где-то здесь была старая изба Маленки.
Возможно, что она была кем-то занята.
Было бы интересно узнать...
- Нет, - сказал Ууламетс. - Думай лучше про дождь, думай про небо.
- Я... - начал было Саша и вдруг, через серый занавес мертвых
деревьев, увидел что-то движущееся к ним издалека, белое, словно призрак.
Ему захотелось узнать, что это было.
Ууламетс тут же схватил его за руку, чтобы удержать на месте. Все
увиденное Саша воспринял как переплетение конфликтующих меж собой желаний:
его, Ууламетса и еще Бог знает кого. При этом его мысли были слишком
спутаны, чтобы должным образом воспринять происходящее, в то время как
глаза уже видели, как к ним приближался человек, одетый в белое.
Видение напоминало ему, о Небесный отец, оно напоминало ему Петра...
оно и было Петром...
- Подожди, - сказал Ууламетс и до боли вывернул ему руку в тот самый
момент, когда он разглядел кровь на белой рубашке и рванулся вперед,
ничего не желая слушать. - Остановись, ветреник! Не делай этого. Взгляни
лучше на это!
Ууламетс напрягал волю, стараясь заставить свои желанья работать за
двоих, а Петр...
Тем временем, Петр растворяясь в воздухе, еле волоча ноги по-прежнему
направлялся к ним.
- Нет! - закричал Саша, а Ууламетс не останавливался, пока белое
виденье не превратилось в темную лужу, которая растеклась, исчезая в
земле.
- Вот наш поставщик образов и показал себя, - сказал Ууламетс, все
еще удерживая Сашу за руку и по-прежнему напрягая волю, чтобы видение
вернулось туда, откуда бы оно ни вышло. - Теперь ты знаешь, что это такое,
и видишь, что обман на этот раз не сработал. Вот это и есть способ
конкретного приложения силы, малый, когда удар имеет определенное имя, то
он бьет в определенное, всегда самое слабое, место.
Если этот призрак имел образ Петра, подумал Саша, стараясь унять
дрожь, которая охватила его когда все прошло, и если это было одно из
созданий, которых выпускает против них их враг, а отнюдь не водяной, то
значит он прекрасно знает, кто такой Петр. Более того, их враг может
устремить на него свою волю...
Ууламетс до боли сжал его руку.
- Ты абсолютно прав, он знает больше, чем нам хотелось бы. Но
старайся не думать об этом. Больше всего не верь в то, что притягивает
тебя, не верь в эту игру, теперь ты понимаешь меня, малый? С подобным
обманом меня можно провести раз, но уж никак не два.
Я же, подумал Саша, никак не могу помочь этому. Ведь если он
нацелился на Петра, то вполне может быть, что Петр уже находится у него...
Вместе с Ивешкой...
Ууламетс по-прежнему держал сашину руку, когда тот вновь пошел
вперед. Старик был зол и раздражен на себя самого: он был готов задушить,
был готов убить это созданье с давным-давно приобретенным безразличием.
- Он хочет ослабить нас, - пробормотал Ууламетс, и пошел рядом с
мальчиком. - Но он не собирается продолжать это. Умерь свою горячность,
малый, умерь свое возмущение, это кажется сейчас неуместным. Ты понял
меня? Верь тому, что ничего плохого не случится, и успокой свои
собственные, будь они прокляты, сомненья, малый. Ты можешь делать все, что
ты хочешь, только будь настойчив в своих стремлениях и не останавливайся
на полпути.
Петр, вновь подумал Саша, и тут же попытался загасить это движение
воли, как увидел тень от низко пролетевшего мимо них ворона, который,
взмахнув крыльями, вновь поднялся вверх, по направлению к дороге. А Саша,
тем временем, боролся сам с собой, безнадежно пытаясь унять свое желание
думать о Петре, обращаясь то к Богу, то к учителю Ууламетсу...
- Добрая помощь, - сказал старик, поднимая вверх руку и не сбавляя
шага... - Отыщи мою дочь, тогда я оценю тебя по заслугам, крылатый вор!
Пошел!
- Я не это имел в виду, - сказал Саша.
- Лучше пожелай, чтобы наши враги оказались в замешательстве, - едва
слышно сказал Ууламетс. - И поверь этой птице. Очень редко удается колдуну
за всю свою жизнь создать подобный экземпляр. Ты лучше не спрашивай меня,
почему я выбрал именно этого проклятого ворона, а спроси почему я не
выбрал по крайней мере медведя или волка.
Ворон был любимцем Ууламетса еще с детских лет. В памяти старика тут
же возник тот самый дом, куда они направлялись, ветхий, с развалившейся
крышей, и ужасная старуха, намеревающаяся этого ворона убить...
И испуганный молодой колдун, отчаянно защищавший единственное живое,
что он любил...
Ууламетс отбросил воспоминания, словно резко захлопнул дверь,
задержавшись на мысли, что их противник нанес удар достаточно уверенно:
ведь Петр был их камнем преткновения на пути к согласию в их лагере, и
поэтому Петр был их самым уязвимым местом...
Саша подумал... Все меняется так, как оно может меняться...

32
Петр не помнил, как они оказались в доме Черневога. Ему запомнился
лишь плотный запах серых неживых деревьев, составлявших плетень, который
скрывал от глаз высокое беспорядочно выстроенное сооружение, такое же
дряхлое, как дом Ууламетса. Он припомнил, что шел в него не по собственной
воле, и шел до тех пор, пока у него не подогнулись колени и он беспомощно
упал лицом в пыль. Это была единственная реальность, в которой он был
уверен.
Он вспоминал это, в то время как находился в комнате из полированного
дерева, где Черневог продолжил свой разговор с ним.
- Ты все еще можешь искупить свои грехи передо мной... - произнес он,
не скрывая убежденности колдуна. Петр подумал, что он должен отказаться,
хотя с каждым разом все больше и больше терял уверенность в себе. Он уже
сомневался в том, был ли он прав, был ли в своем уме и, особенно, в том,
насколько был правильным его выбор, когда он оставил Сашу одного с
Ууламетсом.
- Послушай, - продолжил Черневог через некоторое время. - Разве не
глупо бороться со мной, в то время, когда все, что я хочу, это дать тебе
все, что хочешь ты? Только слушай меня, и это все, что от тебя требуется.
- Действительно, - ответил Петр, - почему бы нет?
- Но ты должен поверить в меня, - продолжал Черневог, - а ты
продолжаешь врать, разве не так? Тебе не следует избегать меня. Да хочешь
ли ты жить, дурак?
- Да, - в конце концов выкрикнул Петр, у него путались мысли и его
терпенью приходил конец, пока Черневог продолжал настаивать на своем. Он
весь сжался, лежа на полу, на том самом месте где упал, и ухватился руками
за живот...
А может быть, ему просто казалось, и все это было с ним в Воджводе
много лет назад, когда однажды он встретился на узкой темной дорожке с
двумя проигравшимися в дым игроками, которые к тому же еще и ограбили
его...
Один вымогатель стоит другого, с горечью подумал теперь Петр...
Никогда не будет удовлетворен, сколько ему не дай.
- Да, - говорил он, когда Черневог просил его, или: - Нет, - когда
тот продолжал настаивать. - Я клянусь! - когда Черневог едва не задушил
его. Он согласился со всем, чего бы только ни хотел Черневог, потому что у
него не было выбора, если бы Черневог обломал ему руки и ноги, да задушил
его, швырнув потом на землю. У него не было ни выбора, ни результатов его
желаний, добрых или плохих.

Наконец он почувствовал как в лицо пахнуло холодом, и услышал как
Ивешка звала его:
- Петр, Петр, вставай и поторапливайся.
Он попытался встать. Каждое прикосновение вызывало у него боль.
- Ну, пожалуйста, - шептала она, - пожалуйста побыстрей, побыстрей
делай то, что я скажу. Сейчас он спит, а ты должен успеть выбраться
отсюда.
Он подтянулся, ухватившись за край шатающейся лавки, скрип которой
напоминал грозовые раскаты, с трудом разогнул колени и, покачиваясь, встал
на ноги. Ивешка пыталась своими слабыми усилиями помочь ему удержать
равновесие, проводя его через арку, украшенную резными рыбами, и помогая
преодолеть несколько ступеней, но он едва ли мог почувствовать ее
прикосновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56