Но я всегда помнил, что единственным человеком,
который безоговорочно верил в то, что я обязан писать, была именно Этол. Ни
что так не дорого пишущему, как абсолютная вера самого близкого человека
в его призвание. Малейшая фальшь ощутима немедленно и трагично. Я всегда
ощущал, что она верит в меня, и это давало мне сил жить, работать, переносит
ь страдания и прощать ей все то, в чем она была несправедлива ко мне.
Ты не можешь себе представить, какой она стала кроткой в последние дни. Он
а все поняла. Я это увидел, когда вошел в спальню, а она с ужасом смотрелась
в зеркало. Именно с ужасом! Видимо, у нее был тот момент прозрения, когда ис
тина на какой-то миг возникает перед глазами.
«Я умираю, Ц спокойно сказала она мне. Ц Неужели Маргарет суждено все э
то видеть?» Что мне было ответить ей?! Как?!
Я стал говорить, что дела ее идут на поправку, нельзя поддаваться настрое
ниям, стыдно распускать себя, умей сдерживать норов, я играл, как провинци
альный трагик, ненавидя себя, чувствуя, что сердце мое вот-вот разорвется
от горя, бессилия, любви к ней и жалости.
«Милый, Ц сказала Этол, Ц сделай так, чтобы девочка не видела меня безды
ханной. Увези ее отсюда, а когда все кончится… Вы вернетесь, и ты скажешь, ч
то я поехала в Нью-Йорк, в клинику на два года».
Я не сумел себя сдержать… Будь я трижды проклят за мою слабость! Я заплака
л и этим подтвердил правоту ее слов, а должен-то ведь был продолжать смеят
ься Ц как угодно, любою ценой, но Ц смеяться! Если бы я смог победить себя,
она бы жила еще неделю, две, а потом бы спала жара, кризис мог миновать! Я вин
оват в том, что она ушла так рано, кругом виноват один я и никто больше!
А она обняла меня, и стала гладить прозрачной рукою по голове, и шептала мн
е какие-то невероятные слова, успокаивая меня, а потом улыбнулась и стала
вспоминать нашу молодость, когда мы тайком обвенчались, и все наши озорс
тва вспоминала, но не так, чтобы разорвать мне сердце до конца, а, наоборот,
с юмором, чуть ли даже не весело. Как объяснить такую могущественную силу
в этой женщине?
«Ты меня вспоминай здоровой, Ц попросила Этол. Ц И никогда, пожалуйста,
никогда в жизни не позволяй себе увидеть меня такой, когда я была раздраж
ена и несправедлива к тебе. Тебе будет легче жить, если я останусь в твоей
памяти дурной девчонкой, которая бросила отчий дом и пошла к священнику
с улицы, не зная, что такое подвенечное платье. Вспоминай, как мы ездили во
круг Остина, когда ты вернулся из Гондураса, и я уверяла тебя, что мне хоро
шо, и боли в груди нет, и Маргарет смотрела на нас сияющими глазами, малень
кий человечек с разумом взрослого… Как она мечтала, чтобы ты поскорее ве
рнулся! Как она грезила тем днем, когда мы снова будем все вместе, Билл! Уве
зи ее, родной, увези, я места себе не нахожу, как представлю ее возле моего б
ездыханного тела…» Маргарет была на грани помешательства, когда все слу
чилось.
Я стараюсь не бывать с нею дома, мы целыми днями пропадаем в лесу, на берег
у пруда, я пытаюсь выдумывать какие-то мудреные игры, приучаю ее к шарадам
, ловлю диковинных бабочек… Единственно, что отвлекает ее от горя, так это
мои сказки.
«Только чтоб конец был хороший, Ц просит она меня, Ц и пусть будет смешн
о».
Ли, наша жизнь Ц это дорога, которая ведет в никуда, это путь потерь, а как с
делать так, чтобы она сделалась тропою находок, я теперь не знаю.
Билл".
68
"Уважаемый мистер Холл!
Вы и не представляете себе даже, сколько я передумала, только бы побудить
Билла стать более активным. Но после кончины Этол он изменился, стал мало
разговорчивым и внутренне как-то ожесточился. А может быть, просто-напро
сто замкнулся в самом себе.
Я пробовала говорить с ним на ту тему, которая Вас волнует так же, как и мен
я. Он ответил, что плетью обуха не перешибешь, и человек, попавший в судебн
ую передрягу, если только он не Рокфеллер, никогда добром, из нее не вырвет
ся.
Просто не знаю, что и делать!
Про Маргарет я ему тоже говорила, но он считает, что чем дольше будет тянут
ься этот проклятый процесс, тем больше шансов на то, что девочка узнает пр
авду. Он взял с меня слово, что после суда, каким бы ни был его исход, мы уеде
м из Остина в другой город, дабы никто и никогда не мог сказать маленькой,
что случилось с ее отцом.
Все мои надежды я возлагаю на Всевышнего, он милостив к тем, кто невиновен.
С ужасом я жду того дня, когда начнется суд. В тот день он будет арестован.
Предпримите все, что только можете, не дайте свершиться несправедливост
и, дорогой мистер Холл!
Искренне Ваша миссис Роч".
69
"Дорогая миссис Роч!
Я пишу Вам это письмо, зная, как добро Вы относитесь к несчастному Биллу и
верите в то, что он невиновен в инкриминируемом ему преступлении.
Я пытался воздействовать на него в том смысле, чтобы он вместе с адвоката
ми потребовал еще раз исследовать данные банковской ревизии. Действите
льно, не может не быть странным тот факт, что из ста пунктов обвинения в на
рушении Закона о Банках, ныне в обвинительном заключении осталось лишь д
ва пункта, а вместо пяти тысяч долларов, которые якобы похитил Билл, тепер
ь осталось только восемьсот.
Но он попросту не ответил на мое первое письмо. Прежде чем я стану обращат
ься к нему во второй раз, хотел бы спросить Вашего совета, как мне следует
поступить, ибо я не видел его с той поры, как он исчез. Может быть, в характер
е его произошли какие-то перемены, которых я не знаю, но которые известны
Вам? Может, Вы подскажете, как лучше обращаться к нему, какие струны в его с
ердце надо задеть?
Мне, как и Вам, известна его испепеляющая любовь к Маргарет. Быть может, ст
оит апеллировать к этой его любви? Быть может, стоит просить его употреби
ть все усилия, чтобы продолжить борьбу и доказать свою невиновность Ц и
менно во имя крошки?
Я готов внести деньги и пригласить еще одного адвоката, только б помочь э
тому прекрасному человеку выпутаться из той страшной паутины, в которую
он попал.
С нетерпением жду Вашего ответа, многоуважаемая миссис Роч, Ваш искренне
Ли Холл".
70
"Дорогой Ли!
Я с большим трудом, а говоря откровенно, неохотой, сел за это письмо.
Пойми меня правильно.
Прежде всего в жизни я ценю достоинство. Именно поэтому я считаю, что сует
иться, обивать пороги, что-то доказывать, Ц недостойно. Это унижает чело
века. В конце концов, не закон создал людей, а люди закон, вот пусть он им и с
лужит.
Разум не может не быть заинтересован в том, чтобы честные были защищены, а
нечестные наказаны. Суд не может не желать Ц во имя человечества же, Ц ч
тобы умные и талантливые (а я, прости, в глубине души таким себя все-таки сч
итаю) работали на благо прогресса, а не сидели на каторге. Если же означенн
ого Суда не существует, а суд земной составлен из людей малокомпетентных
, отягощенных личными заботами, трагедиями, радостями, драмами, то пусть в
се идет как идет. Нельзя терять достоинство. Это непростительно.
Во многих европейских странах существует некий детский шовинизм: во все
м, что у них происходит гадостного, они винят всех, кого угодно, Ц происки
внешних врагов, интриги врагов тайных, погодные условия, небесные катакл
измы, Ц но только не самих себя, не собственную нерасторопность, ошибку,
недосмотр. Меня это коробит. Я не хочу оказаться зараженным этой болезнь
ю, которая практически неизлечима, ибо она ищет дьявола не в себе самом, но
в окружающих. А ведь случилось так, что я виноват кругом, Ли. Если бы я был п
одготовлен к моей работе в Банке, если бы я изучил закон, карающий нарушен
ие норм работы, если бы я лучше знал людей (то есть, продолжая им верить Ц б
ез этого нет жизни, Ц тем не менее требовал бы гарантий), если бы люди, с ко
торыми меня сводила жизнь, так же исповедовали достоинство и честность,
как это норовлю делать я, тогда не произошло бы ужасной трагедии, но трети
й звонок уже прозвенел, поезд отходит, опустить перед ним шлагбаум нет во
зможности.
Пойми, чем больше я сейчас стану приводить доводов в свою защиту, тем боле
е жалким я буду выглядеть в глазах всех тех, кто меня знает. Тот человек (а м
ожет быть, люди), который мог бы поставить все с головы на ноги, этого не сде
лал. Почему? Бог ему (им) судья. Если бы он сказал всю правду, меня бы оправда
ли. И это бы никак не затронуло его честь. «Он сделал важное признание» Ц
так бы сказали о нем. А обо мне, если я стану рассказывать правду, презрите
льно заметят: «Помимо всего прочего, он еще оговаривает честных людей!» Т
ем более что виновного в моей трагедии уже нет в живых. Вообще я все больше
и больше убеждаюсь в том, что те люди, которые причиняли мне зло (вольно ил
и невольно), платились за это дорогой ценою. Нет, это не ощущение исключите
льности говорит во мне, не мессианство какое-то, ты знаешь, я не отношусь к
числу самовлюбленных нарциссов, просто сама жизнь подвела меня к этому.
Помнишь, как Боб «Лошадиные зубы» донимал меня и подсовывал мне незаряже
нные патроны, когда мы шли в секреты на границу, и сыпал песок под седло, чт
обы погубить моего коня? И что же? Не я погиб в перестрелке, а он, потому что
в суматохе ночного нападения бандитов он схватил мои патроны, а не свои…
В Новом Орлеане сосед по ночлежке клал в воду мое лезвие, чтобы я не мог по
бриться утром, перед тем как уйти в поиски поденной работы, а потом сесть в
парк, за очередной рассказ (я не могу работать, если небрит); он нарочно опр
окидывал мою миску с кашей, которую давали бесплатно, а это было пищей на в
есь день, Ц согласись, дело отнюдь не маловажное. Так вот этот человек по
скользнулся на мостовой, упал и поломал себе ногу. Когда я положил его в кэ
б, Ц хозяин согласился отвезти его в больницу для бедняков, он в ярости х
отел ударить меня по лицу, свалился с сиденья и поломал ключицу. (Кстати, о
н был уродлив до отвращения. Все уродливые люди обязательно подонки, в эт
ом кроется какая-то закономерность.) В Мексике, когда я с Элом Дженнингсом
присматривал местечко, о котором говорили как о золотом дне, к нам приста
л один бродяжка, американец из Айовы. Дженнингс не очень-то хотел брать ег
о, но я уговорил, нажимая на то, что человек без знания испанского языка, од
ин-одинешенек, лишенный средств, обречен на гибель. Я уговорил, а этот чел
овек сразу же стал делать мне гадости. О, как он был изощрен в своей гнусно
сти, как изобретательно он старался внести рознь в нашу дружбу! И что же? П
ровидение наказало его, он свалился в тропической лихорадке, и только зн
акомство с добрым капитаном позволило нам отправить его в Новый Орлеан.
Как я понял из одного твоего письма, к моей трагедии мог иметь отношение Ф
илипп С. Тимоти-Аустин. Хочешь верь, хочешь нет, но его накажет Господь. Так
, увы, произошло с тем человеком, к которому я прекрасно относился и которы
й еще полгода назад мог бы положить конец моему позору. Он не сделал этого
, и его нет больше.
Если бы на следствии я поступил чуть более «обтекаемо», если бы открыл не
всю правду (я не говорю о том, чтобы осознанно лгать, я этого не умею и, главн
ое, боюсь, жду кары), тогда мое положение было бы совсем другим и поводов к а
грессивной защите я бы имел куда как больше, но я считал недостойным лгат
ь потому именно, что уверен в своей честности и невиновности. Ведь никто н
е показал против меня, ни один человек! Ведь никто не присутствовал тогда,
когда я якобы давал деньги или (что еще обиднее) брал их себе. Я мог бы отказ
аться от той или иной подписи в платежных ведомостях, но я ни от чего не от
казался, более того, я всегда рассказывал абсолютно всю правду, и это, коне
чно, было против меня, но я полагаю, что человек живет не тем днем, который н
ачался сегодня, но днями, в которых ему надлежит реализовать то, что отпущ
ено Судьбою.
«Он признался!» Повторяю: я не признался, я просто сказал правду, полагая,
что дело следствия искать виновных. Следствию это оказалось не под силу.
А может, было невыгодно.
Закрыть дело нельзя, все обязано быть доведенным до конца. Истинного вин
овника найти невозможно, но ведь есть я, следовательно, я и есть преступни
к! Так зачем же мне сейчас проявлять недостойную суетливость? Что это дас
т, кроме ощущения собственной малости? А разве человек, долго испытывающ
ий такое чувство, сможет писать рассказы?
Судьба выносит свой приговор. Тот, кто виновен, никогда не сможет творить.
Ли! А я ощущаю в себе постоянную тоску по работе, меня душат слова, образы, м
ысли.
Я обязан доказать свою невиновность не тем, что буду долгие годы ходить п
о серым и безликим судебным инстанциям, но творчеством.
Я обязан стать нужным тем отверженным, с которыми меня сводила жизнь, тем
несчастным, которые ждут своего Счастья.
Пусть я помогу им в уверенности, что свершится Чудо. Только надо идти впер
ед, идти и идти, как бы ни было трудно, и вот там, за поворотом-то, оно и ждет в
сех нас, это Чудо.
Я жду будущего без страха.
Я не намерен терять достоинство.
Не сердись.
Твой друг
Билл Сидней Портер".
71
"Дорогой мистер Холл!
Как мы и договорились, я отправился на процесс м-ра Портера, дабы на месте
предпринять все возможные шаги для защиты этого джентльмена.
Увы, я ничем не могу обрадовать Вас. Хотя м-р Портер категорически отказал
ся признать вину, хотя обвинитель был вынужден отказаться от ста четырех
пунктов, выдвигавшихся против м-ра Портера во время следствия, тем не мен
ее два эпизода ему вменены в вину и восемьсот долларов «повисли в воздух
е».
Другой бы на месте м-ра Портера потребовал повторной экспертизы, вызова
новых свидетелей и допроса родственников тех, кто руководил работой Бан
ка, но к моменту суда умер. Однако, как ни странно, Ваш друг во время слушани
я дела ведет себя совершенно безучастно. Он одет, словно бы вышел от лондо
нского портного, прическа его безукоризненна, манеры достойны и сдержан
ны, но он совершенно не слушает, что о нем говорят, его вроде бы не интересу
ет то, что должно на этих днях свершиться. Он сидит, закинув руки за голову,
думает о чем-то своем; ногу держит на ноге, словно наблюдает за игрой в кро
кет, и даже на вопросы своих адвокатов толком не отвечает.
Когда я попросил устроить мне с ним встречу и изложил ему суть Вашей прос
ьбы, он ответил буквально следующее: «Положить пять лет на то, чтобы доказ
ывать свою невиновность, став нервическим придурком, представляется мн
е неэкономной тратой времени, сударь». Что я ни говорил ему, какие доказат
ельства ни выдвигал, как ни упирал на то, что федеральный Суд не сможет не
заинтересоваться тем, отчего против него сначала было сто одиннадцать п
унктов обвинения, а на процессе осталось всего два, м-р Портер был холодно
-корректен, учтив, но неумолим. Словом, я не смог выполнить Вашего поручен
ия, дорогой мистер Холл. Думаю, дней через пять после того как огласят приг
овор, его отправят на каторгу.
Я готов передать ему Ваше письмо, я готов сделать все, что в моих силах, одн
ако больной, который не верит врачу, а живет по законам своих чувствовани
й, обречен.
Готовый к услугам, в ожидании указаний
Саймон Врук,
«Анализ, исследования и консультации».
72
"Прокурору Д. Кальберсону.
Вчера в 17 часов 11 минут в дверях банка из дамского револьвера марки «браун
инг» № 45792 был застрелен банкир Филипп С. Тимоти-Аустин.
Убийцей оказалась девица Салли Кэльстон, девятнадцати лет, незамужняя, п
евица церковного хора, работавшая прачкой, привлекалась к суду за попрош
айничество и шантаж.
На предварительном допросе Салли Кэльстон отказалась объяснить, чем вы
зван ее злодейский поступок, по законам Штата попадающий под смертную ка
знь на электрическом стуле.
Допрошенная в качестве свидетеля квартирная хозяйка Салли Кэльстон по
казала, что Филипп С. Тимоти-Аустин был отцом ребенка Салли Кэльстон, кото
рый умер от болезни, поскольку отец отказался признать его и не давал ден
ег на оплату врача и лекарств.
Препровождая при сем изъятый браунинг, сумку с тридцатью центами и носов
ым платком, а также показания трех свидетелей, сообщаю, что Салли Кэльсто
н отправлена в ту тюрьму, откуда она была только сегодня утром выпущена.
Остается открытым вопрос, где она взяла десять долларов для того, чтобы к
упить браунинг и патроны.
На это убийца категорически отказывается отвечать.
Водитель кэба, видевший, как она вышла из тюрьмы, показывает, что к ней под
ошел некий мужчина, но примет его он не помнит.
Сама же Салли Кэльстон ничего об этом человеке не говорит и повторяет, чт
о «свершилась божья кара», а она была лишь «орудием Ее».
Сэм Бил Николберг, шериф".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
который безоговорочно верил в то, что я обязан писать, была именно Этол. Ни
что так не дорого пишущему, как абсолютная вера самого близкого человека
в его призвание. Малейшая фальшь ощутима немедленно и трагично. Я всегда
ощущал, что она верит в меня, и это давало мне сил жить, работать, переносит
ь страдания и прощать ей все то, в чем она была несправедлива ко мне.
Ты не можешь себе представить, какой она стала кроткой в последние дни. Он
а все поняла. Я это увидел, когда вошел в спальню, а она с ужасом смотрелась
в зеркало. Именно с ужасом! Видимо, у нее был тот момент прозрения, когда ис
тина на какой-то миг возникает перед глазами.
«Я умираю, Ц спокойно сказала она мне. Ц Неужели Маргарет суждено все э
то видеть?» Что мне было ответить ей?! Как?!
Я стал говорить, что дела ее идут на поправку, нельзя поддаваться настрое
ниям, стыдно распускать себя, умей сдерживать норов, я играл, как провинци
альный трагик, ненавидя себя, чувствуя, что сердце мое вот-вот разорвется
от горя, бессилия, любви к ней и жалости.
«Милый, Ц сказала Этол, Ц сделай так, чтобы девочка не видела меня безды
ханной. Увези ее отсюда, а когда все кончится… Вы вернетесь, и ты скажешь, ч
то я поехала в Нью-Йорк, в клинику на два года».
Я не сумел себя сдержать… Будь я трижды проклят за мою слабость! Я заплака
л и этим подтвердил правоту ее слов, а должен-то ведь был продолжать смеят
ься Ц как угодно, любою ценой, но Ц смеяться! Если бы я смог победить себя,
она бы жила еще неделю, две, а потом бы спала жара, кризис мог миновать! Я вин
оват в том, что она ушла так рано, кругом виноват один я и никто больше!
А она обняла меня, и стала гладить прозрачной рукою по голове, и шептала мн
е какие-то невероятные слова, успокаивая меня, а потом улыбнулась и стала
вспоминать нашу молодость, когда мы тайком обвенчались, и все наши озорс
тва вспоминала, но не так, чтобы разорвать мне сердце до конца, а, наоборот,
с юмором, чуть ли даже не весело. Как объяснить такую могущественную силу
в этой женщине?
«Ты меня вспоминай здоровой, Ц попросила Этол. Ц И никогда, пожалуйста,
никогда в жизни не позволяй себе увидеть меня такой, когда я была раздраж
ена и несправедлива к тебе. Тебе будет легче жить, если я останусь в твоей
памяти дурной девчонкой, которая бросила отчий дом и пошла к священнику
с улицы, не зная, что такое подвенечное платье. Вспоминай, как мы ездили во
круг Остина, когда ты вернулся из Гондураса, и я уверяла тебя, что мне хоро
шо, и боли в груди нет, и Маргарет смотрела на нас сияющими глазами, малень
кий человечек с разумом взрослого… Как она мечтала, чтобы ты поскорее ве
рнулся! Как она грезила тем днем, когда мы снова будем все вместе, Билл! Уве
зи ее, родной, увези, я места себе не нахожу, как представлю ее возле моего б
ездыханного тела…» Маргарет была на грани помешательства, когда все слу
чилось.
Я стараюсь не бывать с нею дома, мы целыми днями пропадаем в лесу, на берег
у пруда, я пытаюсь выдумывать какие-то мудреные игры, приучаю ее к шарадам
, ловлю диковинных бабочек… Единственно, что отвлекает ее от горя, так это
мои сказки.
«Только чтоб конец был хороший, Ц просит она меня, Ц и пусть будет смешн
о».
Ли, наша жизнь Ц это дорога, которая ведет в никуда, это путь потерь, а как с
делать так, чтобы она сделалась тропою находок, я теперь не знаю.
Билл".
68
"Уважаемый мистер Холл!
Вы и не представляете себе даже, сколько я передумала, только бы побудить
Билла стать более активным. Но после кончины Этол он изменился, стал мало
разговорчивым и внутренне как-то ожесточился. А может быть, просто-напро
сто замкнулся в самом себе.
Я пробовала говорить с ним на ту тему, которая Вас волнует так же, как и мен
я. Он ответил, что плетью обуха не перешибешь, и человек, попавший в судебн
ую передрягу, если только он не Рокфеллер, никогда добром, из нее не вырвет
ся.
Просто не знаю, что и делать!
Про Маргарет я ему тоже говорила, но он считает, что чем дольше будет тянут
ься этот проклятый процесс, тем больше шансов на то, что девочка узнает пр
авду. Он взял с меня слово, что после суда, каким бы ни был его исход, мы уеде
м из Остина в другой город, дабы никто и никогда не мог сказать маленькой,
что случилось с ее отцом.
Все мои надежды я возлагаю на Всевышнего, он милостив к тем, кто невиновен.
С ужасом я жду того дня, когда начнется суд. В тот день он будет арестован.
Предпримите все, что только можете, не дайте свершиться несправедливост
и, дорогой мистер Холл!
Искренне Ваша миссис Роч".
69
"Дорогая миссис Роч!
Я пишу Вам это письмо, зная, как добро Вы относитесь к несчастному Биллу и
верите в то, что он невиновен в инкриминируемом ему преступлении.
Я пытался воздействовать на него в том смысле, чтобы он вместе с адвоката
ми потребовал еще раз исследовать данные банковской ревизии. Действите
льно, не может не быть странным тот факт, что из ста пунктов обвинения в на
рушении Закона о Банках, ныне в обвинительном заключении осталось лишь д
ва пункта, а вместо пяти тысяч долларов, которые якобы похитил Билл, тепер
ь осталось только восемьсот.
Но он попросту не ответил на мое первое письмо. Прежде чем я стану обращат
ься к нему во второй раз, хотел бы спросить Вашего совета, как мне следует
поступить, ибо я не видел его с той поры, как он исчез. Может быть, в характер
е его произошли какие-то перемены, которых я не знаю, но которые известны
Вам? Может, Вы подскажете, как лучше обращаться к нему, какие струны в его с
ердце надо задеть?
Мне, как и Вам, известна его испепеляющая любовь к Маргарет. Быть может, ст
оит апеллировать к этой его любви? Быть может, стоит просить его употреби
ть все усилия, чтобы продолжить борьбу и доказать свою невиновность Ц и
менно во имя крошки?
Я готов внести деньги и пригласить еще одного адвоката, только б помочь э
тому прекрасному человеку выпутаться из той страшной паутины, в которую
он попал.
С нетерпением жду Вашего ответа, многоуважаемая миссис Роч, Ваш искренне
Ли Холл".
70
"Дорогой Ли!
Я с большим трудом, а говоря откровенно, неохотой, сел за это письмо.
Пойми меня правильно.
Прежде всего в жизни я ценю достоинство. Именно поэтому я считаю, что сует
иться, обивать пороги, что-то доказывать, Ц недостойно. Это унижает чело
века. В конце концов, не закон создал людей, а люди закон, вот пусть он им и с
лужит.
Разум не может не быть заинтересован в том, чтобы честные были защищены, а
нечестные наказаны. Суд не может не желать Ц во имя человечества же, Ц ч
тобы умные и талантливые (а я, прости, в глубине души таким себя все-таки сч
итаю) работали на благо прогресса, а не сидели на каторге. Если же означенн
ого Суда не существует, а суд земной составлен из людей малокомпетентных
, отягощенных личными заботами, трагедиями, радостями, драмами, то пусть в
се идет как идет. Нельзя терять достоинство. Это непростительно.
Во многих европейских странах существует некий детский шовинизм: во все
м, что у них происходит гадостного, они винят всех, кого угодно, Ц происки
внешних врагов, интриги врагов тайных, погодные условия, небесные катакл
измы, Ц но только не самих себя, не собственную нерасторопность, ошибку,
недосмотр. Меня это коробит. Я не хочу оказаться зараженным этой болезнь
ю, которая практически неизлечима, ибо она ищет дьявола не в себе самом, но
в окружающих. А ведь случилось так, что я виноват кругом, Ли. Если бы я был п
одготовлен к моей работе в Банке, если бы я изучил закон, карающий нарушен
ие норм работы, если бы я лучше знал людей (то есть, продолжая им верить Ц б
ез этого нет жизни, Ц тем не менее требовал бы гарантий), если бы люди, с ко
торыми меня сводила жизнь, так же исповедовали достоинство и честность,
как это норовлю делать я, тогда не произошло бы ужасной трагедии, но трети
й звонок уже прозвенел, поезд отходит, опустить перед ним шлагбаум нет во
зможности.
Пойми, чем больше я сейчас стану приводить доводов в свою защиту, тем боле
е жалким я буду выглядеть в глазах всех тех, кто меня знает. Тот человек (а м
ожет быть, люди), который мог бы поставить все с головы на ноги, этого не сде
лал. Почему? Бог ему (им) судья. Если бы он сказал всю правду, меня бы оправда
ли. И это бы никак не затронуло его честь. «Он сделал важное признание» Ц
так бы сказали о нем. А обо мне, если я стану рассказывать правду, презрите
льно заметят: «Помимо всего прочего, он еще оговаривает честных людей!» Т
ем более что виновного в моей трагедии уже нет в живых. Вообще я все больше
и больше убеждаюсь в том, что те люди, которые причиняли мне зло (вольно ил
и невольно), платились за это дорогой ценою. Нет, это не ощущение исключите
льности говорит во мне, не мессианство какое-то, ты знаешь, я не отношусь к
числу самовлюбленных нарциссов, просто сама жизнь подвела меня к этому.
Помнишь, как Боб «Лошадиные зубы» донимал меня и подсовывал мне незаряже
нные патроны, когда мы шли в секреты на границу, и сыпал песок под седло, чт
обы погубить моего коня? И что же? Не я погиб в перестрелке, а он, потому что
в суматохе ночного нападения бандитов он схватил мои патроны, а не свои…
В Новом Орлеане сосед по ночлежке клал в воду мое лезвие, чтобы я не мог по
бриться утром, перед тем как уйти в поиски поденной работы, а потом сесть в
парк, за очередной рассказ (я не могу работать, если небрит); он нарочно опр
окидывал мою миску с кашей, которую давали бесплатно, а это было пищей на в
есь день, Ц согласись, дело отнюдь не маловажное. Так вот этот человек по
скользнулся на мостовой, упал и поломал себе ногу. Когда я положил его в кэ
б, Ц хозяин согласился отвезти его в больницу для бедняков, он в ярости х
отел ударить меня по лицу, свалился с сиденья и поломал ключицу. (Кстати, о
н был уродлив до отвращения. Все уродливые люди обязательно подонки, в эт
ом кроется какая-то закономерность.) В Мексике, когда я с Элом Дженнингсом
присматривал местечко, о котором говорили как о золотом дне, к нам приста
л один бродяжка, американец из Айовы. Дженнингс не очень-то хотел брать ег
о, но я уговорил, нажимая на то, что человек без знания испанского языка, од
ин-одинешенек, лишенный средств, обречен на гибель. Я уговорил, а этот чел
овек сразу же стал делать мне гадости. О, как он был изощрен в своей гнусно
сти, как изобретательно он старался внести рознь в нашу дружбу! И что же? П
ровидение наказало его, он свалился в тропической лихорадке, и только зн
акомство с добрым капитаном позволило нам отправить его в Новый Орлеан.
Как я понял из одного твоего письма, к моей трагедии мог иметь отношение Ф
илипп С. Тимоти-Аустин. Хочешь верь, хочешь нет, но его накажет Господь. Так
, увы, произошло с тем человеком, к которому я прекрасно относился и которы
й еще полгода назад мог бы положить конец моему позору. Он не сделал этого
, и его нет больше.
Если бы на следствии я поступил чуть более «обтекаемо», если бы открыл не
всю правду (я не говорю о том, чтобы осознанно лгать, я этого не умею и, главн
ое, боюсь, жду кары), тогда мое положение было бы совсем другим и поводов к а
грессивной защите я бы имел куда как больше, но я считал недостойным лгат
ь потому именно, что уверен в своей честности и невиновности. Ведь никто н
е показал против меня, ни один человек! Ведь никто не присутствовал тогда,
когда я якобы давал деньги или (что еще обиднее) брал их себе. Я мог бы отказ
аться от той или иной подписи в платежных ведомостях, но я ни от чего не от
казался, более того, я всегда рассказывал абсолютно всю правду, и это, коне
чно, было против меня, но я полагаю, что человек живет не тем днем, который н
ачался сегодня, но днями, в которых ему надлежит реализовать то, что отпущ
ено Судьбою.
«Он признался!» Повторяю: я не признался, я просто сказал правду, полагая,
что дело следствия искать виновных. Следствию это оказалось не под силу.
А может, было невыгодно.
Закрыть дело нельзя, все обязано быть доведенным до конца. Истинного вин
овника найти невозможно, но ведь есть я, следовательно, я и есть преступни
к! Так зачем же мне сейчас проявлять недостойную суетливость? Что это дас
т, кроме ощущения собственной малости? А разве человек, долго испытывающ
ий такое чувство, сможет писать рассказы?
Судьба выносит свой приговор. Тот, кто виновен, никогда не сможет творить.
Ли! А я ощущаю в себе постоянную тоску по работе, меня душат слова, образы, м
ысли.
Я обязан доказать свою невиновность не тем, что буду долгие годы ходить п
о серым и безликим судебным инстанциям, но творчеством.
Я обязан стать нужным тем отверженным, с которыми меня сводила жизнь, тем
несчастным, которые ждут своего Счастья.
Пусть я помогу им в уверенности, что свершится Чудо. Только надо идти впер
ед, идти и идти, как бы ни было трудно, и вот там, за поворотом-то, оно и ждет в
сех нас, это Чудо.
Я жду будущего без страха.
Я не намерен терять достоинство.
Не сердись.
Твой друг
Билл Сидней Портер".
71
"Дорогой мистер Холл!
Как мы и договорились, я отправился на процесс м-ра Портера, дабы на месте
предпринять все возможные шаги для защиты этого джентльмена.
Увы, я ничем не могу обрадовать Вас. Хотя м-р Портер категорически отказал
ся признать вину, хотя обвинитель был вынужден отказаться от ста четырех
пунктов, выдвигавшихся против м-ра Портера во время следствия, тем не мен
ее два эпизода ему вменены в вину и восемьсот долларов «повисли в воздух
е».
Другой бы на месте м-ра Портера потребовал повторной экспертизы, вызова
новых свидетелей и допроса родственников тех, кто руководил работой Бан
ка, но к моменту суда умер. Однако, как ни странно, Ваш друг во время слушани
я дела ведет себя совершенно безучастно. Он одет, словно бы вышел от лондо
нского портного, прическа его безукоризненна, манеры достойны и сдержан
ны, но он совершенно не слушает, что о нем говорят, его вроде бы не интересу
ет то, что должно на этих днях свершиться. Он сидит, закинув руки за голову,
думает о чем-то своем; ногу держит на ноге, словно наблюдает за игрой в кро
кет, и даже на вопросы своих адвокатов толком не отвечает.
Когда я попросил устроить мне с ним встречу и изложил ему суть Вашей прос
ьбы, он ответил буквально следующее: «Положить пять лет на то, чтобы доказ
ывать свою невиновность, став нервическим придурком, представляется мн
е неэкономной тратой времени, сударь». Что я ни говорил ему, какие доказат
ельства ни выдвигал, как ни упирал на то, что федеральный Суд не сможет не
заинтересоваться тем, отчего против него сначала было сто одиннадцать п
унктов обвинения, а на процессе осталось всего два, м-р Портер был холодно
-корректен, учтив, но неумолим. Словом, я не смог выполнить Вашего поручен
ия, дорогой мистер Холл. Думаю, дней через пять после того как огласят приг
овор, его отправят на каторгу.
Я готов передать ему Ваше письмо, я готов сделать все, что в моих силах, одн
ако больной, который не верит врачу, а живет по законам своих чувствовани
й, обречен.
Готовый к услугам, в ожидании указаний
Саймон Врук,
«Анализ, исследования и консультации».
72
"Прокурору Д. Кальберсону.
Вчера в 17 часов 11 минут в дверях банка из дамского револьвера марки «браун
инг» № 45792 был застрелен банкир Филипп С. Тимоти-Аустин.
Убийцей оказалась девица Салли Кэльстон, девятнадцати лет, незамужняя, п
евица церковного хора, работавшая прачкой, привлекалась к суду за попрош
айничество и шантаж.
На предварительном допросе Салли Кэльстон отказалась объяснить, чем вы
зван ее злодейский поступок, по законам Штата попадающий под смертную ка
знь на электрическом стуле.
Допрошенная в качестве свидетеля квартирная хозяйка Салли Кэльстон по
казала, что Филипп С. Тимоти-Аустин был отцом ребенка Салли Кэльстон, кото
рый умер от болезни, поскольку отец отказался признать его и не давал ден
ег на оплату врача и лекарств.
Препровождая при сем изъятый браунинг, сумку с тридцатью центами и носов
ым платком, а также показания трех свидетелей, сообщаю, что Салли Кэльсто
н отправлена в ту тюрьму, откуда она была только сегодня утром выпущена.
Остается открытым вопрос, где она взяла десять долларов для того, чтобы к
упить браунинг и патроны.
На это убийца категорически отказывается отвечать.
Водитель кэба, видевший, как она вышла из тюрьмы, показывает, что к ней под
ошел некий мужчина, но примет его он не помнит.
Сама же Салли Кэльстон ничего об этом человеке не говорит и повторяет, чт
о «свершилась божья кара», а она была лишь «орудием Ее».
Сэм Бил Николберг, шериф".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24