- Похорони меня, Никифор, рядом с Соней.
- Это уж, Соломон Моисеевич, не сомневайтесь. За вашу душу и Софью Натановну непременно выпью.
Жирный темный пласт лег ему на глаза.
- Как мы с тобой жили? Как все, Сонечка, - и зашептал сухими губами. Особой роскошью у нас не пахло, ну и ничего, жили. Не как Рокфеллеры, чего нам было делить? И не обижались друг на друга, нет. Вот и не заметил, как ты померла - раз мы тут с тобой, рядом тут... совсем. - И заснул, привычно привалившись к холмику.
С реки прилетели голубые стрекозы. Они садились на лысину Соломона. Царь не реагировал. Сначала заскулила маленькая белая собачонка. Она, прихрамывая, отошла чуть дальше от Соломона, завыла. Лисья морда подхватила вой. Когда это случилось? Никифор плохо помнил. Его голова после выпивки еще не вошла в раздумье. И кругом еще не совсем стемнело. Никифор отцепился от стола, зыбко пошел на вой.
- Эй, царь Соломон! Царь Соломон! - Никифор наклонился, пощупал его лоб. Собаки притихли. И слышно было, как густо и жарко лепились к нему мухи.
- Значит, так, - заключил Никифор и, ухватив Соломона за ноги, поволок к воротам. - Нельзя тебе тут, заругают меня, брат, а с одной-то пенсьей, сам понимаешь, - край!
Голова Соломона стукалась по каменной дорожке, а правая рука вытянулась, казалось, хотела схватиться за ограды и кресты. За ними до самых ворот шли собаки.
У шоссе Никифор аккуратно его уложил. Вернулся к себе в сторожку, добрал бутылку.
- Упокой, Господи, антихристскую твою душу. И чтоб там все у вас было по-людски. Бог, Соломон, все вам наладит. И твой, и наш, эх... Ну вот, порядок.
Сторож пошел к шоссе. Соломон лежал на том же месте. Мимо проносились машины.
- Эй! Эй, - у Никифора устала голосовать рука. - Эй, эй, эй, эй, эй вы, возьмите человека, бляди!
А те все мимо, все мимо...
САРА
Чикин считал, что его собака еврейка. Он нашел ее в одном из дворов ночью, когда на машине-кране приехал за контейнерами с мусором. Чикин сразу признал в невысокой черной суке еврейку. И та тоже не отрицала. Он прозвал:
- Сара!
Сука кинулась к нему, завиляла хвостом, приластилась к ноге.
Город спал. В большом доме напротив горело только одно окно. Чикин ударил собаку носком ботинка, она взвыла. Когда же Чикин пошел к кабине, собака кинулась к нему.
Чикин хотел еще раз ударить, но не стал:
- Ты что? Со мной, что ли, хочешь? Думаешь, буду тебя куриными косточками кормить?
Собака подняла голову, тоненько поскуливала.
- Эх ты, еврейская твоя душа. Ее бьют, а она, видишь ли, целоваться лезет. На груди у ей - рыжая, иудейская звезда, понятно, - и решительно открыл дверцу машины. - Прыгай, жидовочка.
Собака послушно и как-то умело вспрыгнула в кабину. Чикин выжал педаль.
"Значит так, - подумал он неопределенно. - Значит, получается, прилепилась. Ладно, в конце концов, чего?" - обращался он неизвестно к кому.
Дома Сара быстро обежала чикинскую квартиру, больше всего ей понравилась в кухне.
- Квартирка небольшая, - вводил в курс Чикин, - сервант, диван и прочее - это мы имеем - раз, ковер во всю стену - два. А ты, наверно, думала - у меня три комнаты? Нет. И жены тоже нету. Была, да отвалила, ушла по семейным обстоятельствам. Кстати, мы с ней нерасписанные жили. Клава, Клавка, ну, в общем, это тебе понятно? Не так чтобы раскрасавица была какая, но сказать ей - "здравствуй" вполне можно. У нее девочка еще от раньшего... А я не возражал. И по первости созвучно жили, - Чикин вздохнул. - Клавка и готовить могла: пироги разные с капустой или с грибами. Это у ней наследственное. Летом в клавкину деревню вместе ездили, там и девочка с бабкой да с дедкой проживала. А теперь я тут абсолютно сам, и в свете прожитых с ней годов, Клавка мне в рожу плюнула. Вот так. Ты думаешь, я это вконец забыл? Ну чего уставилась, чего?!
Собака открыла рот, часто задышала красным языком.
- А! Пить, что ли?
Чикин достал блюдце, налил воду. Собака жадно стала лакать. Он налил ей еще.
- Завтра тебя к той помойке свезу и выкину.
Но не свез. Со смущенной улыбкой он утром вывел ее гулять. Двор не сразу привык к редкому собачьему имени.
- Чикин, - говрили ему во дворе, - ты как-то не так собаку назвал.
- Это почему?
- Не подходит. Назвал бы как-нибудь Чернушкой или Чернявой, или Цыганочкой.
Чикин убрал улыбку, ушел в строгость:
- Кто запретит, какой такой закон? А потом она и есть Сара... Поглядите - глаза желтые, с песочком, - и к собаке. - Сара!
Собака тотчас подбежала. Ни на кого не оглядываясь, они пошли в подъезд, к лифту.
Сара теперь всегда ездила с ним в машине на работу. И это были счастливые собачьи часы. Но выходные дни Чикина Сара могла бы запалить черным огнем, засыпать пеплом свою приблудную голову.
Чикин поздно поднимался. Долго завтракал, обильно накладывал в тарелку и для Сары.
Но сука не ела. Молча лежала под столом.
- Трудная судьба вашей нации, - рассуждал Чикин, - очень даже паскудная. Взять даже, к примеру, Гитлера. Хотя, говорят, при нем строили прекраснейшие дороги. Автострады. Рассказывали мне: до сих пор те дороги живут. А у нас что? Каждый год ремонт. Только положат асфальт, опять ломают. Нет, нам до ихней аккуратности пилить и пилить... Чего делаешь, Сарочка? он заглядывал под стол. - Не унывай, чума ты окоченелая. Сейчас станем с тобой кровь разгонять.
Чикин шел к динамику, включал его на полную мощность. Потом открывал шифоньер, снимал с крюка толстый ремень с медной пряжкой.
- Сара, - звал он, - выходи. Чего уж там? Надо творить искупление вашей нации, будем вам делать аминь.
- Сара, кому сказал?! Не разжигай меня, - и тяжелел голосом. - Какие тебе еще приглашения?
Лез под стол и за шерсть на загривке вытаскивал дрожащую собаку.
- Какой у вас язык - юдишь, да? Давай, разговаривай, - и не сильно опускал ремень. Потом размахивался, бил крепче. Собака от каждого удара вздрагивала, закрывала лапами морду.
"До чего ваша нация мудрая, - удивлялся Чикин. - Голову беречь надо до последнего. Тут весь наш разум".
- Говори! Говори! Говори!.. Говори!
Бил долго, но все-таки не в полную силу. Сара не причитала, но и не огрызалась. И Чикин внутренне ею гордился : "Это верно - нельзя нам оптимизму терять".
Вечером он сажал суку рядом с собой на стул смотреть телевизор. Они смотрели все подряд: экономические передачи, про компьютеры, футбольные матчи, "Спокойной ночи, малыши" и обязательно программу "Время".
Чикин обращал внимание Сары на события в Израиле и Палестине.
- Вон чего ваши творят... Ты их одобряешь? - и вздохнул. - Не можем мы, люди, мирно жить, чтоб сажать деревья, цветы, осуществлять природу... Да, шероховато еще живем, как в грозу... Сара, ты, кстати, на меня зло не держи, - и повернул он голову к неподвижно сидящей суке.
Под утро ему случилась памятная надвижка во сне... Как он еще пацаном бежит полем - потому что собачка потерялась. День был жаркий. Он ясно видит все кругом: и сильно поднявшуюся озимую пшеницу, впереди на дороге бабку в белом платочке, а чуть дальше - перелесок, за ним, он знает, пойдет синее люпиновое поле, и будут к речке спускаться луга.
Когда он у перелеска нагнал бабку и та оглянулась, - он удивился, что сразу не узнал: ведь это его, родная бабка. Она держала в руке ветки березы и красный клевер.
- Ты куда? - спросил взрослым голосом Чикин. Он как-то непонятно был и теперешним, и тем, давним, пацаном с пыльными босыми ногами.
- А к Троице, в Сапуновку, - и махнула букетом. - Пошли со мной.
И поразился он свету, исходившему от бабкиного лица. Она, будто поняв, засмущалась:
- Вот видишь, иду, душа поднялась против грехов, взыграла от щедрот, и потянула к нему руку. А он спрятал руки за спину. - Не пойдешь со мной? Тогда, Колька, лети домой, чего-то корову вздуло, дак ты матери помоги.
- Не...
Он уж и забыл про бабку, бегал как обмороченный среди сосен и сцепившихся елей с березами, ползал в кустах малины, пропадал в зарослях иван-чая.
- Не хитри, вылезай, - уговаривал собаку Чикин, - все одно, найду.
Но в нем поднималась тревога, которая никак не унималась. На опушке, рядом с большой сосной, повалился лицом в траву, в нос ароматно ударил дух красноватых цветочков. Над ним жарко загудели потревоженные шмели и пчелы, затабунилась мошкара, и он сразу вспомнил этот дух, как бабка поклала такие же цветки - богородскую траву - в гроб умершему своему мужу. А дед Григорий лежал - лицо плоское, как доска, совсем непохожий, с бумажным венчиком на лбу, и обложенный полевыми цветами, да сочно-живым еловым лапником...
Чикин озлился. Не пацан, а опять в своем теперешнем виде, он крикнул:
- Сара, домой, кому сказал, домой!
Было уже совсем темно. И что-то в нем подломилось, подступила к горлу сушь, невозможно стало ему оставаться, ноги сами оторвались от земли, его рвануло вверх, в небо, мелко простроченное звездами. И там он увидел Сару очень близко над собой. Ее глаза с желтым песочком светились, как горестные еврейские звезды.
- Сара! - взвыл Чикин и резко понял, что улетела к своему иудейскому Богу, молить за весь еврейский род, и еще почему-то за него, Чикина. Да ведь и он хотел того же: на нем сразу оказался длинный розовый плащ из полиэтилена. Глаза Сары вроде совсем приблизились, он даже протянул руку, чтобы схватить ее за шиворот, распахнул плащ, чтобы спрятать собачку, и закричал чего-то спасительное на непонятном ему самому языке. От этого своего крика и проснулся. Долго лежал не шевелясь, потом тихонько позвал:
- Сара!
Не одеваясь, в трусах, Чикин встал, заглянул под стол, пошел на кухню, в ванную и даже в уборной поглядел и в стенном шкафу - собаки нигде не было. Чикин подошел к входной двери, открыл ее, посмотрел: может, забыл впустить. Куда же она утекла? - не выходило у него из головы. И вдруг дернуло морозцем по сердцу, захолодело во рту - он подумал, даже увидел, как его Сару, вместе с другими, дюжие парни пихали в крытый кузов машины. И он понимал, для чего они это делают.
Разыскать синагогу оказалось для Чикина не таким легким делом. Но нужда заставит - найдешь. С того часа, как убежала Сара, Чикин не мог успокоиться. Во дворе ему раньше говорили, советовали, чтобы он купил ошейник.
- А теперь все, - соболезновали ему. - Твоя сука попала в живодерку. С ошейником ее бы не тронули, особенно если бы написал адрес или номер телефона.
Подойдя к синагоге, Чикин долго стучался в закрытую дверь. Когда наконец дверь отмкнули, Чикин попросил раввина:
- Тут это, за упокой мученической души, - и вытащил из кармана полсотни, потом, чуть помедлив, положил еще двадцать, - Сара, сделай для ей все, как надо, по закону.
- Я не раввин, я служка.
- Ничего, мне для суки. Собачка черненькая, звезда тут рыжая на груди, из ваших, - и сунул деньги.
Служка скомкал деньги, что-то сказал на своем наречии, кинул их Чикину под ноги, захлопнул дверь.
"Может, и лучше, - подумал Чикин. - А если она не погибла?.."
Он поднял деньги, как-то совершенно теперь уверенный, что Сара живехонька, просто где-то бегает.
Ночью подъезжал на своей машине-кране к контейнерам. Выходил и звал в ноющую, как нарыв, ночную тишину:
- Сара-а-а-а!
Под тенью крика увлажнялись его глаза, и он громче взывал:
- Сара-а-а-а! Сара-а-а-а!
Иногда в домах зажигались огни, потом гасли.
КРУГИ И ТРЕУГОЛЬНИКИ
Потом по зеленому небу с розовым подсветом полетели птицы с черными маховыми крыльями. Крылья были заострены на концах. Шеи с маленькими головками и острыми длинными клювами. Клювы раскрыты. Они что-то кричали. Но Василий Туркин не слышал.
А то, что розовое, - это долгий свет замерзшего солнца, подумал он. Розовый свет может доходить до земли миллиарды лет. В предельной тишине. Так же, как этот абсолютно бесшумный, призрачный полет черных теней птиц.
Дощатая дверь. Когда-то дверь была покрашена рыжей краской. Краска кое-где пожухла, отвалилась, и проступило темное, набухшее от дождей и мороза темное дерево филенок. Вася Туркин услышал там, за дверью, тихий плач или стон, или смех - не разобрать.
У Васи на взлете выпивки было легкое чувство в душе. И он поглядел на снег. Снег пушистый, недавно нанесло ветром. Под дверью целый бугор. Вася ступил и провалился. Почти по грудь. Этот обманный бугор закрывал ступени вниз, в подвал.
Разгребая снег руками, Вася полез к двери. Определенно кто-то тоненько смеялся. Толкнул дверь плечом. Не поддалась.
Выбрался на твердую дорожку. Вытер лицо снегом и опять полез к двери. Прислушался. Тихо.
- Чего там? - вдруг заволновался.
- Эй! Эй! - крикнул он.
Тишина.
Повернулся, чтобы уходить. А в его спину кто-то кинул легким снежком.
И не то что вспомнил, а будто услышал слова своей недавно умершей бабки Арины, ее хриплый шепот:
- Ангела своего слушай, Вася.
Бабкино лицо с перепутанными морщинами приблизилось; ее морщины как лесные овраги среди бурелома, покрытого снегом. По дну оврагов теплые ручьи, а над ними, в тумане, бабкины водянистые глаза добро глядели на Васю.
Ломая ветки, полез через овраг. Ботинки сразу промокли. Выбрался на твердую дорогу. Бежал вдоль трехэтажного розового здания. Мокрые ботинки скользили. Выскочил на улицу, где проложены трамвайные пути. Повернул в знакомый переулок. Влетел к себе в подъезд - и без лифта на шестой этаж. Взял инструменты, покидал в сумку, и туда же без разбора кой-какие свои вещи - трусы, рубашки. Сел на стул.
В дверь вошел сосед, пенсионер, одетый в спортивные синие брюки, майку.
- У тебя дверь открыта. Уезжаешь?
- Ага, недалеко тут.
- Дверь надо закрывать. Время знаешь какое?
- Время? - Вася будто задумался.
Зазвонили колокола на соседней церкви.
- Чего сидишь, если собрался? А хочешь, бутылку принесу? У меня еще осталось.
Туркин вскочил со стула, схватил сумку.
- Ну, с Богом, - сказал сосед.
- С Богом, - ответил Туркин и перекрестился.
- А зверинец возьмешь?
Туркин посмотрел на клетки с животными, брать - не брать. Решил пока оставить.
То ли хмель не прошел, а все виделось, как во сне - он снова ломился через бурелом морщинистого овражистого бабкиного лица, видел ее глаза. Бабка ничего не говорила.
Руки дрожали, когда топором отжимал дверь в подвале. Дверь подалась, но что-то ей мешало открыться.
Сорокасвечовая лампа на потолке освещала наваленные матрасы и одеяла.
- Эй! - крикнул Вася.
Тишина. Туркин понимал, что тишина обманчива. Одеяло чуть шевельнулось. Вася подскочил, откинул. Круглое лицо девушки. Белое, но с ярко накрашенными губами. Помада проделала дорожки и на лице. У нее были большие темные глаза.
- Ты чего тут?
Девушка молча глядела без всякого испуга.
- Как тебя зовут?
Из открытой двери несло холодом и снегом. Вася пошел закрывать дверь, и в спину его ударила подушка.
Он оглянулся. Девушки не было видно. Ладно, никуда не убежишь. Вася закрыл дверь. То ли это был еще сон, то ли знал, что так будет.
Из сумки достал врезной замок. Достал стамеску, молоток, аккуратно примерил. И врезал новый замок. Проверил. Ключи положил в карман. Потом взял байковое одеяло и набил изнутри, чтобы утеплить дверь.
В подвале была еще одна дверь. Туркин лез к ней через сугробы из одеял и матрасов. Взял гвозди и заколотил вторую дверь. Стал стаскивать в угол матрасы и одеяла. Он как бы забыл про девушку. Она не показывалась.
Потом зубилом пробил дыру в полу. Вдоль подвала тянулись горячие трубы. И было жарко. За трубами он нашел несколько железных листов и рядом штук пятнадцать кирпичей. Все это время он чувствовал, что за ним наблюдают.
- Ангела не упусти, - вспомнил бабкины слова. И услышал тихий смех сзади. Быстро обернулся. Никого не было.
- Эй! - крикнул Вася. - Я сделал для тебя туалет. - Сгодится?
Закрыл отверстие железом, а сверху положил кирпич.
- Очень хорошо, - услышал Вася. - А то у меня в подвале сильно воняет.
- Я знаю, где ты прячешься. Там, где горы одеял, будет у нас одеялово море.
- Море, - засмеялась она своим особым легким смехом.
- Моя бабушка сказала, что ангел привел меня сюда. Меня зовут Вася Туркин. А тебя?
- Тамара.
- Ты грузинка? Была такая грузинская царица Тамара.
Она опять засмеялась.
- Я не грузинка, не ангел, а просто Тамара. Про море мне понравилось. Мы ведь будем с тобой как муж и жена до самой смерти.
- До смерти далеко.
- Вася, - она произнесла имя, как бы привыкая. - Вася, плыви ко мне, ныряй скорей. ... Вася... Вася...а...а... - звала она, будто он был далеко.
Ее крик задохнулся в забурлившем море из одеял с запахом мочи, пятнами йода и запекшейся крови.
Они будто знали друг друга еще до рождения.
Но потом он все-таки с усилием вынырнул, кинулся к своей сумке. Вытащил бутылку водки. И ринулся опять в море одеял.
Передавая бутылку друг другу, пили жадно. Их пир вдвоем. Пустая бутылка. Вася поднял ее над головой. Ловил ртом последние капли. Гудел, как в трубу. Отбросил. И то, что долгими годами томилось в них ожиданием, открылось близостью.
Красная помада, которой она красила губы, исчертила щеки, легла засохшими каналами. И все это могло происходить не здесь, в больничном подвале, а хоть на Марсе, куда люди только собирались перебраться и наладить там жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22