Затем
обеими руками ухватился за полное до отказа ведро и поднес его к губам. Вода потекла ему за пазуху, но он даже не почувствовал, потому что дождь уже успел промочить его до нитки. Напившись, он сразу выпустил ведро из рук и перегнулся в колодец, чтобы проследить за падением ведра в глубину. Ведро сорвалось в воду, и Заза почему-то обрадовался, словно в этот бездонный колодец должен был свалиться он сам, но чудом спасся. Он должен был упасть туда с цепью на шее...
— Бац! — воскликнул Заза громко. — Вот так!
— Заза! — кричала Заира.
— Вот так! — повторил он, отворяя калитку. Выйдя на дорогу, он увидел море, оно пряталось за бетонной стеной, и только пенистые чубатые волны выдавали его присутствие.
Заза долго шел под дождем и наконец вышел на шоссе. Деревня спала. На покрытой щебнем дороге стояли необъятные лужи. Их можно было заметить, только подойдя к ним совсем близко, в темноте лужа блестела, как спина лягушки. Когда он ступал в нее ногой, она чмокала по-лягушачьи и исчезала, и потом снова объявлялась впереди, и получалось, что лужи скачут. Потом он выбрался на асфальт. Отсюда до Сухуми было девять километров. Если не будет машины, вполне можно дойти пешком. Идти под дождем было даже приятно, вот только холодно.
«Если шагать быстро, холода не почувствуешь!» Долго ему идти не пришлось. Сзади загромыхал грузовик, Заза неуверенно поднял руку. Грузовик не убавил скорости. И когда Заза уже подумал, что машина не остановится, как раз в это мгновение она резко затормозила. Вероятно, шофер вначале не хотел останавливаться, но потом передумал.
Машина дала задний ход и, поравнявшись с Зазой, стала. Шофер толкнул дверцу кабины:
— Влезай!
Заза поднялся в кабину и захлопнул дверцу. Дождь не проникал сюда, было сухо и тепло.
— Жаль, думаю, беднягу,— улыбнулся шофер.
Заза вытащил сигареты и протянул шоферу, тот отказался: только что курил. Сигарета размокла. Заза опустил стекло и выбросил ее. Потом вынул носовой платок, тщательно вытер руки, взял новую сигарету, закурил и, выпуская дым, сказал:
— Ну и дождь!
— Да,— кивнул ему шофер,—в Сухуми едешь?
— Хочу поспеть на поезд.
— На какой?
— Все равно. Утром я должен быть в Тбилиси. Шофер довез его до станции. Заза выбежал на
перрон и, на счастье, увидел поезд. В дверях одного из вагонов стоял проводник с зажженным фонарем в руках.
— Какой поезд? — крикнул Заза.
— Ереванский.
— До Тбилиси довезешь?
— Почему нет, а билет у тебя есть? — И торопливо добавил: — Поднимайся, билет купишь здесь.
«Начало недурное!» — подумал Заза, сам не зная твердо, что он имел в виду.
ТЕАТР
Дома его дожидалось письмо: срочно вызывали в театр. Число стояло вчерашнее. Заза поспешил в театр. У входа за стеклянной перегородкой сидел вахтер, угрюмый, как бюст Гиппократа в аптеке.
— Вах, Заза! — при виде Зазы он так и подскочил. — Весь театр тебя разыскивает, где ты?
— Что случилось?
— Почем я знаю. — Он засуетился: — Пойду доложу!
Он побежал тяжело и неуклюже, словно нес посуду,
которую боялся уронить. Заза улыбнулся. Наверное, дело серьезное, иначе вахтер не стал бы бегать. Он направился к кабинету директора.
В дверях он столкнулся с вахтером:
— Входи, входи,— зашептал он.
Георгий Гобронидзе был один. Вначале он вроде и не заметил, что вошел Заза, даже головы не поднял. Потом взглянул на Зазу и спросил:
— Явились?
Он опять вернулся к бумагам и небрежным жестом предложил ему сесть. Заза опустился на стул.
Георгий Гобронидзе отложил бумаги в сторону, снял очки и взглянул на Зазу:
— Вы, вероятно, слышали,— начал он,— что Сандро Канчавели заболел...
Заза, разумеется, знал об этом. Потому-то он и взял отпуск: это был первый случай, когда в середине сезона кто-нибудь уходил в отпуск.
— Да, я знаю,— ответил Заза.
— М-да,— Георгий помолчал, он как будто не ожидал, что Заза знает об этом.
Наступило молчание.
— Вы сейчас в отпуске, верно?
— Да...
— Есть решение, чтобы вы продолжили работу над спектаклем.
— я?
— Мы надеемся, что вы серьезно отнесетесь к делу.
Этого Заза никак не ожидал. Он прямо остолбенел от неожиданности и не знал, что отвечать.
— Вот так,— произнес директор, давая понять, что разговор окончен,
Заза встал.
— Да, но...
— Посмотрим, на что молодые способны. Хотя делать там уже нечего, и я надеюсь, что вы ничего изменять не станете.
— Тогда зачем же я нужен? — спросил Заза.
— Нет, вы меня не так поняли...
— Я прекрасно все понял...
— Машина уже двинулась,— сказал Георгий Гобронидзе,— не можете же вы ей на ходу менять колеса? — засмеялся он.— Вы должны немного подтолкнуть ее.
— Но ведь я в отпуске.
— Вы должны вернуться. Так нужно для театра. Свой отпуск используете потом. Кстати, учтите, вас прикрепили к этому спектаклю по моему предложению.
— Благодарю.
— Я надеюсь, вы оправдаете доверие,— директор тоже поднялся,— вы можете сейчас же приступить к делу, актеры уже предупреждены,
Заза ничего не ответил.
Полоний: Если через час я не уйду. Горацио: Свидание?
Полоний: Я должен взять билеты в цирк для детей...
Горацио: Завидую тебе! О ф е л и я: А эта девочка что тут торчит?
В самом углу съежившись сидела Нинико. Королева: Откуда я знаю! Ты видела Этери? Офелия: Видела. Королева: Ну и что?
Офелия: Тот отрез на платье она возвращает обратно, тс-с!
Вошел Заза и сел за режиссерский столик. Король: Начнем? Заза кивнул.
Король: Как здравствует принц крови нашей, Гамлет? Гамлет: Верите ли — превосходно. По-хамелеонски. Питаюсь воздухом, начиненным обещаниями. Так не откармливают и каплунов.
Король: Этот ответ без связи, Гамлет, Он ко мне не относится.
Г а м л е т: А ко мне и подавно.
Заза: Почему он с ним так разговаривает?
Гамлет: Простите?
Заза: Я спрашиваю, почему Гамлет так отвечает ему? Хорошо, продолжайте!
Гамлет: А ко мне и подавно (Полонию). Милорд, вы играли на сцене в бытность свою в университете, не правда ли?
Полоний: Играл, милорд, и считался хорошим актером.
Гамлет: Кого же вы играли? Заза: Живее! Гамлет: Вы что-то сказали? Заза: Я сказал — живее! Гамлет: Ясно! Заза: Продолжайте!
Зазе иногда казалось, что эти знаменитые актеры с ленивыми движениями льва проглотят своего новоиспеченного режиссера, как глотают львы надоевшего дрессировщика. Он их боялся так, как боятся дети с нотными папками — маленькие музыканты — уличных мальчишек. Но он понимал, что ни в коем случае не должен дать почувствовать своего страха артистам. И он боролся с
ними 5230 всех сил, боролся с застенчивостью, неуместной сейчас, и потому становился чрезмерно строгим.
3 а з а: Я сказал — продолжайте! Офелия: Чего ради эта девочка тут торчит! Заза: Она смотрит и учится.
Офелия: Ах, учится! А я не хочу, чтобы на меня смотрели посторонние! Заза: Она не посторонняя! О ф е л и я: Не знаю, кому как../ Заза: Продолжайте! О ф е л и я: Я не могу так работать!
Странная девушка Нинико. Когда она смеялась, можно было подумать, что она на самом деле счастлива. Но достаточно было внимательно присмотреться к ней, чтобы заметить, что она постоянно о чем-то думает. И при этом у нее бывало такое лицо, словно она напряженно и сосредоточенно слушает кого-то невидимого и не может понять, что он ей говорит. Торнике несколько раз наведывался к ней в театр. Катал ее с подругами на машине. Иногда он как бы случайно встречал ее на улице и, не переставая ежеминутно поглядывать на часы, все же провожал ее до самого дома,
Н и н и к о: День-то какой хороший! Торнике: Какой хороший день! Нинико: Снег белый какой! Торнике: Какой белый снег! Нинико: Значит, так нельзя, Торнике? Торнике: Нельзя.
Нинико: А мне почему-то хочется разговаривать именно так. А если ты обижаешься, я замолчу.
Нинико чувствовала, как внезапно изменились к ней все. До сих пор, пока она дожидалась за кулисами своей немногословной роли, все ласково называли ее: «Нинико! Нинико!» — и говорили: «Чудесная девушка эта Нинико». Теперь же все отвернулись от нее. Может, это случилось оттого, что нарушилось раз и навсегда установленное правило: выдвигали того, кто должен был остаться позади. Беда в том, что у нее не было никаких претензий.
Совсем другое дело, когда претендуешь на что-то и сам говоришь о своих способностях, тогда все смотрят на тебя с уважением.
Розенкранц: Девушка! — словно до сих пор он не знал Нинико и сейчас увидел ее впервые.— По нерешительным шагам вашим чувствуется, что вы начинающая актриса. А-а-а! Вы же будущая Офелия! Узнал вас, узнал!
Нинико: Здравствуйте! Розенкранц: Хорошенькая карьеристка! Нинико: Что вы сказали?
Розенкранц: Карьеристка! Удивляетесь? Не надо удивляться! А ну-ка взгляните на меня! Скок, скок, скок! Сначала простая актриса, потом заслуженная, потом народная, потом... Ты знаешь, что это значит? А это значит, что, как бы плохо ты ни играла, все равно все твои роли будут являться достижением. А это покой, блаженство, счастье. О, мое юное, хорошенькое дитя, твой рассудок и душа полны сейчас самыми тщеславными помыслами. Ты хочешь играть роль Офелии! Нет, нет! Не перебивай. Разве это плохо? Совсем не плохо, но мне тебя жаль, ты кажешься такой наивной! Где твои стальные коготки, почему я их не вижу? Нинико: Какие коготки? Я что-то не понимаю... Розенкранц: О бедная, начинающая Офелия! Мне тебя жаль! Почему ты так смотришь на меня? Я ненавистен тебе, потому что говорю правду. Меня называют театральной крысой, я знаю каждый уголок театра, все его темные норки. Вот послушай меня и запомни: пока ты достигнешь исполнения своих желаний, ты должна будешь истоптать все дороги между радио, телецентром и киностудией, ты должна дублировать кинофильмы, читать стихи и рассказы в концертах, играть роли барсука или барашка на радио, а потом томиться в очереди за гонораром. И если после всего ты сможешь подняться по этой лестнице, окажешься такой пустой, как я. А ну-ка, посмотри на меня, разве я похож на артиста? Я крыса, сорокасемилетняя крыса! Пока еще есть время, спасайся, спасайся! Что может быть лучше пара, клубящегося над стиркой, детского плача, храпа плотно
пообедавшего мужа. Поверь мне, бедная детка, поверь...
«Неужели конец,— думала Нинико,— конец одиночеству? Неужели исполнилась моя мечта? Я же чувствовала, что-то должно случиться. Вот и я готова! Но может быть, мне все это кажется, или... меня обманывают? Да, но для чего им обманывать меня? Разве можно так жестоко обманывать? Нет, нельзя. Вот, если до этого угла окажется пятнадцать шагов, мечты мои сбудутся... Какая я дура! Разве можно так испытывать судьбу!
Лишь бы мне не пропасть, не затеряться во мраке, где возятся крысы... Света... Света... и... Чего тебе еще надо, чего? Боюсь... «Вот вам укроп, вот водосбор. Вот рута. Вот несколько стебельков для меня. Ее можно также звать богородицыной травой. В отличие от моей, носите свою как-нибудь по-другому. Вот ромашка... я было хотела дать вам фиалок, но все они завяли...»
Заза, король и королева: Король: Он говорит, Гертруда, что нашел, на чем ваш сын несчастный помешался.
Королева: Причина, к сожалению, одна: смерть короля и спешность нашей свадьбы. Король: Увидим сами.
Заза: К чему здесь такой спесивый и гордый тон? Король: Я король, а она — королева! Заза: Нет! К о р о л ь: А как?
Заза: Вы — братоубийца, она — распутница! Король: Но мы венценосцы!
3 а з а: Вы думаете, что венец скрывает преступление? К о р о л ь: А как же мы должны разговаривать? Заза: Шепотом, пряча глаза, со страхом. Вы должны быть напряжены, как ночью, в джунглях. Король: Но здесь они одни! Заза: Тем более! Теперь они без масок! К о р о л ь: Я понимаю это не так! 3 а з а: А я хочу, чтобы это было именно так! Король: Ах, вы так хотите? Но я, если помните, предупреждал вас, машина уже тронулась, и не время менять на ходу колеса. Заза: Помню.
Король: Очень хорошо... (Вдруг заметив Нинико):
— А вам что здесь надо?
— Я попросил ее прийти,— вмешался Заза,— а вам лучше разговаривать шипя, как змеи.
— Формализм!—определил Георгий, отводя взгляд в сторону.
— Разве змеи разговаривают? — засмеялась королева.
Заза смотрел на Нинико. Вся съежившись, она стояла, опустив голову, испуганная и побледневшая. Он вдруг разозлился, что Нинико так испугалась, что он должен молчать, должен делать то, что ему не нравилось. «Машина уже тронулась!» И впрямь все походило на машину. На огромную, чугунную, позолоченную машину, которая ползла на гусеницах и оставляла на сцене свой тяжелый и глубокий след. Заза чувствовал, что не остановить ему этой машины, ему не хватило бы голоса, чтобы перекрыть этот шум и грохот, не достало бы сил, чтобы преградить ей путь. Эта машина была собрана, как робот, могла говорить, петь, даже танцевать, но слова ее, пение и танцы были тяжелые, как чугун... чугун... чугун...
А Нинико боялась...
«Чего ты боишься, почему дрожишь? — хотелось крикнуть ей.— Почему мы должны бояться. Почему должны стоять съежившись, как бедные родственники, почему мы так покорно выслушиваем наставления, словно боимся, что нам не нальют щей! Почему они не боятся, они — чугунные актеры, чугунные директора, с чьих уст не сходит это словечко — «формализм». Разве их чугунная машина не есть настоящий формализм? А мы боимся...» — рассердившись на самого себя, он закричал на Нинико:
— Почему вы опоздали?
Нинико совсем стушевалась и, казалось, стала еще меньше.
Заза повернулся к Георгию и сказал:
— А вы, пожалуйста, запомните, что змеи тоже разговаривают!
Нисколько не меняясь в лице, Гобронидзе медленно и отчетливо произнес:
— Вы забываете, что я директор театра!
— Нет, не забываю, напротив, я всегда помню. Вы слишком часто напоминаете мне об этом.
Затем он повернулся к Нинико и крикнул ей:
— Садись!
Стоя, она выглядела еще более жалкой и беспомощной. А Зазе хотелось, чтобы она была такой же смелой, как там, среди своих товарищей. Что с ней творится? Неужели она не чувствует, что по-настоящему талантлива, что Офелию в этом театре может сыграть только она одна. Эта вера должна придавать ей силы. Тогда Заза смелее вывел бы ее вперед и бросил бы всем в лицо: вот, смотрите, смотрите, смотрите, разве это не настоящая Офелия?
Нинико нерешительно присела на стул и положила руки на колени. Губы ее дрожали, казалось, она вот-вот расплачется.
— Вот и этот факт! — сказал Георгии л Оронидзе.— Разве вы не должны были меня спросить?
— О чем?
— О том самом! Как я вижу, вы готовите Нинико на роль Офелии.
— Вы угадали...
— А я против!
Раздражение заставило Георгия высказаться столь определенно. Он совсем не собирался говорить об этом в присутствии Нинико. Но даже сейчас его трезвый и тренированный рассудок сработал безошибочно. Рано или поздно ему пришлось бы сказать это во всеуслышание: по театру ходили слухи, что роль Офелии дают Нинико потому, что она будущая невестка директора.
— Почему? — спросил его Заза.— Почему вы против?
— Я объяснюсь с вами после, теперь не время и не место!
— Вы, я вижу, на самом деле возомнили, что вы король? — бросил ему в лицо Заза и почувствовал, что попал в самое больное место.
Георгий побагровел, шагнул в сторону Зазы, но вовремя сдержался и очень спокойно ответил:
— Нет, я всего лишь директор театра!
Это было сказано тоном человека, который ни перед чем не останавливался. Титулы, предшествовавшие его фамилии, придавали ему такую же угрожающую силу, как копье закаленному в боях воину. Вообще от такого
лучше держаться подальше. Об этом говорило надменное выражение его лица: смотри не оступись, иначе не знать тебе пощады. Однако в последнее время Георгий Гобронидзе чувствовал себя несколько растерянным, в особенности после своего выступления на партконференции. Когда заседание кончилось, секретарь райкома сказал ему: пора отказаться от старых методов, товарищ Гобронидзе! Это он сказал ему совершенно серьезно, без всякого намека на улыбку... «Старые методы,— думал потом Георгий,— что он знает, этот только что вылупившийся птенец... Старые методы...»
В это время к ним подошел артист Амиран Багдавадзе. В этом спектакле Амиран исполнял роль Лаэрта. Он был председателем месткома и считал своим долгом принимать участие в решении всех спорных вопросов. Он издали услышал разговор Зазы с директором. И теперь, когда они ненадолго замолчали, решил вмешаться.
— В конце концов мы имеем дело с классикой! — сказал он.
— Что вы хотите этим сказать — не понимаю? — обернулся к нему Заза.
— Я говорю о пьесе,— Амиран замолчал, заложил руки за спину и посмотрел на директора. Удивленный Заза пожал плечами:
— Не понимаю...
Амиран ухмыльнулся:
— Вот я тоже молод,— продолжал он с таким выражением лица, словно сам удивлялся своей скромности,— но с классикой надо быть осторожнее!
— Верно,— согласился Заза, он все еще не понимал, куда клонит Амиран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
обеими руками ухватился за полное до отказа ведро и поднес его к губам. Вода потекла ему за пазуху, но он даже не почувствовал, потому что дождь уже успел промочить его до нитки. Напившись, он сразу выпустил ведро из рук и перегнулся в колодец, чтобы проследить за падением ведра в глубину. Ведро сорвалось в воду, и Заза почему-то обрадовался, словно в этот бездонный колодец должен был свалиться он сам, но чудом спасся. Он должен был упасть туда с цепью на шее...
— Бац! — воскликнул Заза громко. — Вот так!
— Заза! — кричала Заира.
— Вот так! — повторил он, отворяя калитку. Выйдя на дорогу, он увидел море, оно пряталось за бетонной стеной, и только пенистые чубатые волны выдавали его присутствие.
Заза долго шел под дождем и наконец вышел на шоссе. Деревня спала. На покрытой щебнем дороге стояли необъятные лужи. Их можно было заметить, только подойдя к ним совсем близко, в темноте лужа блестела, как спина лягушки. Когда он ступал в нее ногой, она чмокала по-лягушачьи и исчезала, и потом снова объявлялась впереди, и получалось, что лужи скачут. Потом он выбрался на асфальт. Отсюда до Сухуми было девять километров. Если не будет машины, вполне можно дойти пешком. Идти под дождем было даже приятно, вот только холодно.
«Если шагать быстро, холода не почувствуешь!» Долго ему идти не пришлось. Сзади загромыхал грузовик, Заза неуверенно поднял руку. Грузовик не убавил скорости. И когда Заза уже подумал, что машина не остановится, как раз в это мгновение она резко затормозила. Вероятно, шофер вначале не хотел останавливаться, но потом передумал.
Машина дала задний ход и, поравнявшись с Зазой, стала. Шофер толкнул дверцу кабины:
— Влезай!
Заза поднялся в кабину и захлопнул дверцу. Дождь не проникал сюда, было сухо и тепло.
— Жаль, думаю, беднягу,— улыбнулся шофер.
Заза вытащил сигареты и протянул шоферу, тот отказался: только что курил. Сигарета размокла. Заза опустил стекло и выбросил ее. Потом вынул носовой платок, тщательно вытер руки, взял новую сигарету, закурил и, выпуская дым, сказал:
— Ну и дождь!
— Да,— кивнул ему шофер,—в Сухуми едешь?
— Хочу поспеть на поезд.
— На какой?
— Все равно. Утром я должен быть в Тбилиси. Шофер довез его до станции. Заза выбежал на
перрон и, на счастье, увидел поезд. В дверях одного из вагонов стоял проводник с зажженным фонарем в руках.
— Какой поезд? — крикнул Заза.
— Ереванский.
— До Тбилиси довезешь?
— Почему нет, а билет у тебя есть? — И торопливо добавил: — Поднимайся, билет купишь здесь.
«Начало недурное!» — подумал Заза, сам не зная твердо, что он имел в виду.
ТЕАТР
Дома его дожидалось письмо: срочно вызывали в театр. Число стояло вчерашнее. Заза поспешил в театр. У входа за стеклянной перегородкой сидел вахтер, угрюмый, как бюст Гиппократа в аптеке.
— Вах, Заза! — при виде Зазы он так и подскочил. — Весь театр тебя разыскивает, где ты?
— Что случилось?
— Почем я знаю. — Он засуетился: — Пойду доложу!
Он побежал тяжело и неуклюже, словно нес посуду,
которую боялся уронить. Заза улыбнулся. Наверное, дело серьезное, иначе вахтер не стал бы бегать. Он направился к кабинету директора.
В дверях он столкнулся с вахтером:
— Входи, входи,— зашептал он.
Георгий Гобронидзе был один. Вначале он вроде и не заметил, что вошел Заза, даже головы не поднял. Потом взглянул на Зазу и спросил:
— Явились?
Он опять вернулся к бумагам и небрежным жестом предложил ему сесть. Заза опустился на стул.
Георгий Гобронидзе отложил бумаги в сторону, снял очки и взглянул на Зазу:
— Вы, вероятно, слышали,— начал он,— что Сандро Канчавели заболел...
Заза, разумеется, знал об этом. Потому-то он и взял отпуск: это был первый случай, когда в середине сезона кто-нибудь уходил в отпуск.
— Да, я знаю,— ответил Заза.
— М-да,— Георгий помолчал, он как будто не ожидал, что Заза знает об этом.
Наступило молчание.
— Вы сейчас в отпуске, верно?
— Да...
— Есть решение, чтобы вы продолжили работу над спектаклем.
— я?
— Мы надеемся, что вы серьезно отнесетесь к делу.
Этого Заза никак не ожидал. Он прямо остолбенел от неожиданности и не знал, что отвечать.
— Вот так,— произнес директор, давая понять, что разговор окончен,
Заза встал.
— Да, но...
— Посмотрим, на что молодые способны. Хотя делать там уже нечего, и я надеюсь, что вы ничего изменять не станете.
— Тогда зачем же я нужен? — спросил Заза.
— Нет, вы меня не так поняли...
— Я прекрасно все понял...
— Машина уже двинулась,— сказал Георгий Гобронидзе,— не можете же вы ей на ходу менять колеса? — засмеялся он.— Вы должны немного подтолкнуть ее.
— Но ведь я в отпуске.
— Вы должны вернуться. Так нужно для театра. Свой отпуск используете потом. Кстати, учтите, вас прикрепили к этому спектаклю по моему предложению.
— Благодарю.
— Я надеюсь, вы оправдаете доверие,— директор тоже поднялся,— вы можете сейчас же приступить к делу, актеры уже предупреждены,
Заза ничего не ответил.
Полоний: Если через час я не уйду. Горацио: Свидание?
Полоний: Я должен взять билеты в цирк для детей...
Горацио: Завидую тебе! О ф е л и я: А эта девочка что тут торчит?
В самом углу съежившись сидела Нинико. Королева: Откуда я знаю! Ты видела Этери? Офелия: Видела. Королева: Ну и что?
Офелия: Тот отрез на платье она возвращает обратно, тс-с!
Вошел Заза и сел за режиссерский столик. Король: Начнем? Заза кивнул.
Король: Как здравствует принц крови нашей, Гамлет? Гамлет: Верите ли — превосходно. По-хамелеонски. Питаюсь воздухом, начиненным обещаниями. Так не откармливают и каплунов.
Король: Этот ответ без связи, Гамлет, Он ко мне не относится.
Г а м л е т: А ко мне и подавно.
Заза: Почему он с ним так разговаривает?
Гамлет: Простите?
Заза: Я спрашиваю, почему Гамлет так отвечает ему? Хорошо, продолжайте!
Гамлет: А ко мне и подавно (Полонию). Милорд, вы играли на сцене в бытность свою в университете, не правда ли?
Полоний: Играл, милорд, и считался хорошим актером.
Гамлет: Кого же вы играли? Заза: Живее! Гамлет: Вы что-то сказали? Заза: Я сказал — живее! Гамлет: Ясно! Заза: Продолжайте!
Зазе иногда казалось, что эти знаменитые актеры с ленивыми движениями льва проглотят своего новоиспеченного режиссера, как глотают львы надоевшего дрессировщика. Он их боялся так, как боятся дети с нотными папками — маленькие музыканты — уличных мальчишек. Но он понимал, что ни в коем случае не должен дать почувствовать своего страха артистам. И он боролся с
ними 5230 всех сил, боролся с застенчивостью, неуместной сейчас, и потому становился чрезмерно строгим.
3 а з а: Я сказал — продолжайте! Офелия: Чего ради эта девочка тут торчит! Заза: Она смотрит и учится.
Офелия: Ах, учится! А я не хочу, чтобы на меня смотрели посторонние! Заза: Она не посторонняя! О ф е л и я: Не знаю, кому как../ Заза: Продолжайте! О ф е л и я: Я не могу так работать!
Странная девушка Нинико. Когда она смеялась, можно было подумать, что она на самом деле счастлива. Но достаточно было внимательно присмотреться к ней, чтобы заметить, что она постоянно о чем-то думает. И при этом у нее бывало такое лицо, словно она напряженно и сосредоточенно слушает кого-то невидимого и не может понять, что он ей говорит. Торнике несколько раз наведывался к ней в театр. Катал ее с подругами на машине. Иногда он как бы случайно встречал ее на улице и, не переставая ежеминутно поглядывать на часы, все же провожал ее до самого дома,
Н и н и к о: День-то какой хороший! Торнике: Какой хороший день! Нинико: Снег белый какой! Торнике: Какой белый снег! Нинико: Значит, так нельзя, Торнике? Торнике: Нельзя.
Нинико: А мне почему-то хочется разговаривать именно так. А если ты обижаешься, я замолчу.
Нинико чувствовала, как внезапно изменились к ней все. До сих пор, пока она дожидалась за кулисами своей немногословной роли, все ласково называли ее: «Нинико! Нинико!» — и говорили: «Чудесная девушка эта Нинико». Теперь же все отвернулись от нее. Может, это случилось оттого, что нарушилось раз и навсегда установленное правило: выдвигали того, кто должен был остаться позади. Беда в том, что у нее не было никаких претензий.
Совсем другое дело, когда претендуешь на что-то и сам говоришь о своих способностях, тогда все смотрят на тебя с уважением.
Розенкранц: Девушка! — словно до сих пор он не знал Нинико и сейчас увидел ее впервые.— По нерешительным шагам вашим чувствуется, что вы начинающая актриса. А-а-а! Вы же будущая Офелия! Узнал вас, узнал!
Нинико: Здравствуйте! Розенкранц: Хорошенькая карьеристка! Нинико: Что вы сказали?
Розенкранц: Карьеристка! Удивляетесь? Не надо удивляться! А ну-ка взгляните на меня! Скок, скок, скок! Сначала простая актриса, потом заслуженная, потом народная, потом... Ты знаешь, что это значит? А это значит, что, как бы плохо ты ни играла, все равно все твои роли будут являться достижением. А это покой, блаженство, счастье. О, мое юное, хорошенькое дитя, твой рассудок и душа полны сейчас самыми тщеславными помыслами. Ты хочешь играть роль Офелии! Нет, нет! Не перебивай. Разве это плохо? Совсем не плохо, но мне тебя жаль, ты кажешься такой наивной! Где твои стальные коготки, почему я их не вижу? Нинико: Какие коготки? Я что-то не понимаю... Розенкранц: О бедная, начинающая Офелия! Мне тебя жаль! Почему ты так смотришь на меня? Я ненавистен тебе, потому что говорю правду. Меня называют театральной крысой, я знаю каждый уголок театра, все его темные норки. Вот послушай меня и запомни: пока ты достигнешь исполнения своих желаний, ты должна будешь истоптать все дороги между радио, телецентром и киностудией, ты должна дублировать кинофильмы, читать стихи и рассказы в концертах, играть роли барсука или барашка на радио, а потом томиться в очереди за гонораром. И если после всего ты сможешь подняться по этой лестнице, окажешься такой пустой, как я. А ну-ка, посмотри на меня, разве я похож на артиста? Я крыса, сорокасемилетняя крыса! Пока еще есть время, спасайся, спасайся! Что может быть лучше пара, клубящегося над стиркой, детского плача, храпа плотно
пообедавшего мужа. Поверь мне, бедная детка, поверь...
«Неужели конец,— думала Нинико,— конец одиночеству? Неужели исполнилась моя мечта? Я же чувствовала, что-то должно случиться. Вот и я готова! Но может быть, мне все это кажется, или... меня обманывают? Да, но для чего им обманывать меня? Разве можно так жестоко обманывать? Нет, нельзя. Вот, если до этого угла окажется пятнадцать шагов, мечты мои сбудутся... Какая я дура! Разве можно так испытывать судьбу!
Лишь бы мне не пропасть, не затеряться во мраке, где возятся крысы... Света... Света... и... Чего тебе еще надо, чего? Боюсь... «Вот вам укроп, вот водосбор. Вот рута. Вот несколько стебельков для меня. Ее можно также звать богородицыной травой. В отличие от моей, носите свою как-нибудь по-другому. Вот ромашка... я было хотела дать вам фиалок, но все они завяли...»
Заза, король и королева: Король: Он говорит, Гертруда, что нашел, на чем ваш сын несчастный помешался.
Королева: Причина, к сожалению, одна: смерть короля и спешность нашей свадьбы. Король: Увидим сами.
Заза: К чему здесь такой спесивый и гордый тон? Король: Я король, а она — королева! Заза: Нет! К о р о л ь: А как?
Заза: Вы — братоубийца, она — распутница! Король: Но мы венценосцы!
3 а з а: Вы думаете, что венец скрывает преступление? К о р о л ь: А как же мы должны разговаривать? Заза: Шепотом, пряча глаза, со страхом. Вы должны быть напряжены, как ночью, в джунглях. Король: Но здесь они одни! Заза: Тем более! Теперь они без масок! К о р о л ь: Я понимаю это не так! 3 а з а: А я хочу, чтобы это было именно так! Король: Ах, вы так хотите? Но я, если помните, предупреждал вас, машина уже тронулась, и не время менять на ходу колеса. Заза: Помню.
Король: Очень хорошо... (Вдруг заметив Нинико):
— А вам что здесь надо?
— Я попросил ее прийти,— вмешался Заза,— а вам лучше разговаривать шипя, как змеи.
— Формализм!—определил Георгий, отводя взгляд в сторону.
— Разве змеи разговаривают? — засмеялась королева.
Заза смотрел на Нинико. Вся съежившись, она стояла, опустив голову, испуганная и побледневшая. Он вдруг разозлился, что Нинико так испугалась, что он должен молчать, должен делать то, что ему не нравилось. «Машина уже тронулась!» И впрямь все походило на машину. На огромную, чугунную, позолоченную машину, которая ползла на гусеницах и оставляла на сцене свой тяжелый и глубокий след. Заза чувствовал, что не остановить ему этой машины, ему не хватило бы голоса, чтобы перекрыть этот шум и грохот, не достало бы сил, чтобы преградить ей путь. Эта машина была собрана, как робот, могла говорить, петь, даже танцевать, но слова ее, пение и танцы были тяжелые, как чугун... чугун... чугун...
А Нинико боялась...
«Чего ты боишься, почему дрожишь? — хотелось крикнуть ей.— Почему мы должны бояться. Почему должны стоять съежившись, как бедные родственники, почему мы так покорно выслушиваем наставления, словно боимся, что нам не нальют щей! Почему они не боятся, они — чугунные актеры, чугунные директора, с чьих уст не сходит это словечко — «формализм». Разве их чугунная машина не есть настоящий формализм? А мы боимся...» — рассердившись на самого себя, он закричал на Нинико:
— Почему вы опоздали?
Нинико совсем стушевалась и, казалось, стала еще меньше.
Заза повернулся к Георгию и сказал:
— А вы, пожалуйста, запомните, что змеи тоже разговаривают!
Нисколько не меняясь в лице, Гобронидзе медленно и отчетливо произнес:
— Вы забываете, что я директор театра!
— Нет, не забываю, напротив, я всегда помню. Вы слишком часто напоминаете мне об этом.
Затем он повернулся к Нинико и крикнул ей:
— Садись!
Стоя, она выглядела еще более жалкой и беспомощной. А Зазе хотелось, чтобы она была такой же смелой, как там, среди своих товарищей. Что с ней творится? Неужели она не чувствует, что по-настоящему талантлива, что Офелию в этом театре может сыграть только она одна. Эта вера должна придавать ей силы. Тогда Заза смелее вывел бы ее вперед и бросил бы всем в лицо: вот, смотрите, смотрите, смотрите, разве это не настоящая Офелия?
Нинико нерешительно присела на стул и положила руки на колени. Губы ее дрожали, казалось, она вот-вот расплачется.
— Вот и этот факт! — сказал Георгии л Оронидзе.— Разве вы не должны были меня спросить?
— О чем?
— О том самом! Как я вижу, вы готовите Нинико на роль Офелии.
— Вы угадали...
— А я против!
Раздражение заставило Георгия высказаться столь определенно. Он совсем не собирался говорить об этом в присутствии Нинико. Но даже сейчас его трезвый и тренированный рассудок сработал безошибочно. Рано или поздно ему пришлось бы сказать это во всеуслышание: по театру ходили слухи, что роль Офелии дают Нинико потому, что она будущая невестка директора.
— Почему? — спросил его Заза.— Почему вы против?
— Я объяснюсь с вами после, теперь не время и не место!
— Вы, я вижу, на самом деле возомнили, что вы король? — бросил ему в лицо Заза и почувствовал, что попал в самое больное место.
Георгий побагровел, шагнул в сторону Зазы, но вовремя сдержался и очень спокойно ответил:
— Нет, я всего лишь директор театра!
Это было сказано тоном человека, который ни перед чем не останавливался. Титулы, предшествовавшие его фамилии, придавали ему такую же угрожающую силу, как копье закаленному в боях воину. Вообще от такого
лучше держаться подальше. Об этом говорило надменное выражение его лица: смотри не оступись, иначе не знать тебе пощады. Однако в последнее время Георгий Гобронидзе чувствовал себя несколько растерянным, в особенности после своего выступления на партконференции. Когда заседание кончилось, секретарь райкома сказал ему: пора отказаться от старых методов, товарищ Гобронидзе! Это он сказал ему совершенно серьезно, без всякого намека на улыбку... «Старые методы,— думал потом Георгий,— что он знает, этот только что вылупившийся птенец... Старые методы...»
В это время к ним подошел артист Амиран Багдавадзе. В этом спектакле Амиран исполнял роль Лаэрта. Он был председателем месткома и считал своим долгом принимать участие в решении всех спорных вопросов. Он издали услышал разговор Зазы с директором. И теперь, когда они ненадолго замолчали, решил вмешаться.
— В конце концов мы имеем дело с классикой! — сказал он.
— Что вы хотите этим сказать — не понимаю? — обернулся к нему Заза.
— Я говорю о пьесе,— Амиран замолчал, заложил руки за спину и посмотрел на директора. Удивленный Заза пожал плечами:
— Не понимаю...
Амиран ухмыльнулся:
— Вот я тоже молод,— продолжал он с таким выражением лица, словно сам удивлялся своей скромности,— но с классикой надо быть осторожнее!
— Верно,— согласился Заза, он все еще не понимал, куда клонит Амиран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24