В цитированном выше предисловии Мариэтты Шагинян к русскому изданию «Страны Наири» справедливо отмечается, что «через все три цикла проходят одни и те же действующие фигуры, взятые не по линии сюжетного (условного) развития, а по линии эпического (биографического) становления. Одной-двух деталей биографии того или иного героя порою достаточно, чтобы составить о нем более или менее полное представление. Чаренц вообще не стремится к нанизыванию фактов, деталей, примеров, характеристик. Он скуп и строг в отборе, но отобранное им всегда «играет» в полную силу. В этом одна из характерных черт манеры рассказа Чаренца.
Вот, например, мы знакомимся с врачом городской больницы Сергеем Каспарычем. Развенчание этого героя идет по линии «серьезного» противопоставления его «человеколюбивых намерений» и неожиданных, но «важных обстоятельств», которые возникают на пути к осуществлению этих намерений. Весь комизм — в сути этих «важных обстоятельств», в возможности таких препятствий, в том, что они выступают как веские аргументы, хотя мы то знаем их подлинную цену. «...Городская больница тоже находится почти вне города: это низенький одноэтажный домик, ютящийся на окраине города на углу грязной и узенькой улицы. Больница такая же гряз
ная и сырая, как и улица. Врач больницы, Сергей Каспарыч, не раз собирался перевести больницу в город, но всегда случалось так, что осуществлению этого его человеколюбивого намерения препятствовало какое-нибудь важное обстоятельство: либо он сам болел, либо жена уездного начальника, а в последний раз, когда здание было уже готово и были даже начаты переговоры как с хозяином дома, так и с пятиэтажным центром— откуда ни возьмись, обрушилось на голову врача для него совершенно неожиданным, а для горожан вполне «ожиданным» образом невероятное несчастье: красивая, как Леда, молоденькая жена врача совершила самоубийство... в клозете...' После этого ужасного, отвратительного, безобразного, непостижимого и буквально сатанинского несчастья врач навсегда отказался от своих человеколюбивых намерений и начал в клубе, где до несчастья для времяпрепровождения и успокоения нервов играл лишь в преферанс, после несчастья играть в баккара, макао или же местную игру — цхра, чем в значительной мере мог успокоить свои довольно-таки сильно расшатанные нервы». Нам ясен теперь не только смысл «человеколюбивых намерений» Сергея Каспарыча, мы составили полное представление об убожестве его духовного мира, о «силе» его «гуманистических» принципов, которые с поразительной легкостью и естественностью компенсируются игрой в карты. Смешны и мелки не только «препятствия»: смешон и мелок прежде всего тот, кто считал своим жизненным призванием осуществление «человеколюбивых намерений».
Сатира Чаренца предстает в «Стране Наири» в различных гранях, в разнообразных формах — «восторженная» патетика сменяется лирическим юмором, «драматическая» коллизия переплетается с бытовым комизмом, рассказ о «героическом» звучит как пародия на героическое. Чаренц подвергает острому осмеянию безграничную пошлость обитателей города — самовлюбленных и пустых, прикрывающихся маской благородства и добропорядочности. По-гоголевски аттестован, например, мировой судья Осеп Нариманов. «И на самом деле, мировой судья, как русские говорят, душка, настоящий душка. Несмотря на то что родился в Астрахани, он — представьте себе — до того сжился с этим наирским городом, точно был из него родом. Вот причина того, что он многие дела, как-то: споры, домашние дрязги, семейные неурядицы и тому подобные незначительные тяжбы — любит сглаживать не как государственный чиновник, а, так сказать, семейным образом, или же, вернее, по-отечески, за что вполне резонно пользуется уважением всех горожан. Со стороны же живущих в окрестностях крестьян это уважение выражается в виде приносимых с глубоким благоговением даров — десятка
яиц, десяти-двенадцати фунтов неснятого сыра или же порою, в особенности если дело рассматривается накануне пасхальных праздников, двух-трех ягнят или же козликов... Осеп Нариманов очень любит земледелие, в особенности же живительные продукты этого божественного занятия, и о земельном вопросе любит высказать довольно-таки либеральные суждения. Любопытный человек Осеп Нариманов, только нужно его понять!» Конечно же, «достоинства» Осепа Нариманова под стать «достоинствам» Ляпкина-Тяпкина из «Ревизора» или двух Иванов из повести о ссоре. «Серьезный» тон повествования, «солидная» манера представления Осепа Нариманова читателям и, наконец, многозначительное восклицание: «Любопытный человек Осеп Нариманов, только нужно его понять!» — резко оттеняют совершенную несостоятельность судьи как поборника и защитника правды, рисуют его как типичного представителя мира «правителей». Когда рядом оказываются такие понятия, как любовь к живительным продуктам земледелия, пристрастие к взяткам и привычка высказывать о земельном вопросе либеральные суждения, то становится совершенно ясной цена таких высказываний, цена «свободомыслия» Осепа Нариманова.
В яркой галерее наирских типов мы встречаем людей разных занятий и профессий. Вот они — генерал Алеш, получивший это почетное прозвище не потому, что он когда-либо был военным, а благодаря занимаемому им в городе положению и большому влиянию, тот самый генерал Алеш, о «достоинствах» которого Чаренц иронически сообщает: «у него останавливается губернатор всякий раз, когда посещает город,— вот кто таков генерал Алеш!» И далее рассказ об Алеше и его качествах незаметно трансформируется в рассказ... о его квартире, обставленной с таким вкусом, что она принесла бы честь «даже Петербургу, да, именно Петербургу»; содержатель кофейни Сето, более всего озабоченный удовлетворением потребностей своего желудка (поэтому он имеет привычку хвастаться тем, что «утречком» съел яглу — слоеный пирог), энглизированный купец Хаджи Эфенди Манукоф — «яростный армянофил» и... любитель отдельных номеров в бане, учитель приходской школы Вародян — дешевенький бабник и модный в те времена «политический деятель» с незаурядными данными явного авантюриста и многие другие.
Но главное действующее лицо сатирического эпоса Чаренца — представитель нефтепромышленного товарищества «Свет» Амо Амбар- цумович Асатуров, или, как коротко называют его в городе, «Мазут Амо». Это — один из первых (если не самый первый) образ дашнакского «деятеля» в армянской советской литературе. По роду своих
занятий — он коммерсант, ловкий предприниматель, одержимый страстью к деньгам, имеющий собственный дом и немного земли, известный своими связями с высшим уездным начальством и потому лично заинтересованный в прочности и незыблемости всех привилегий хозяев жизни. Однако подлинная сущность Мазута Амо раскрывается в его политических авантюрах и общественной деятельности, которая, по его глубокому убеждению, действительно прекрасна, значительна, а главное — полезна с точки зрения «высших, национальных интересов». Мазут Амо — родной брат «национальных столпов», высмеянных в свое время великим армянским сатириком Акопом Пароняном. Жизненный путь представителя нефтепромышленного товарищества «Свет» описан в «Стране Наири» подробнее, чем, скажем, судьбы других обитателей города. И это имеет свою причину: ведь Мазут Амо, как губка, впитал в себя все то, чем живут «иаиряне». Образ этот, отличающийся широким обобщающим содержанием, как бы синтезирует «достоинства» Осепов Наримановых, Сергеев Каспары- чей, генералов Алешей, учителей Вародянов и т. д. Мазут Амо — это конденсированное ничтожество с величайшими претензиями, пустышка, возомнившая себя солью наирской земли.
Мазут Амо проходит через всю книгу, но его душевные и моральные «качества» с особой силой проявляются и развертываются в трагические дни истории армянского народа, когда кровавые волны первой мировой войны захлестнули Армению. Тут-то сатира Чаренца становится поистине беспощадной, ибо Мазут Амо — этот «спаситель нации» и «выдающийся революционный деятель», каким он себя рекламировал, предстает в облике циника и предателя, политического авантюриста и тайного агента русской полиции.
Любопытно, что рассказ о Мазуте Амо начинается с характеристики, которая дает нам возможность судить о так называемой «революционности» героя: «...он, Мазут Амо, из-за границы получает «Дрошак» (официальный орган дашнаков, издававшийся до революции в Женеве.— А. С.) и тайным образом распространяет его в низших слоях населения. Это обстоятельство известно не только мне, простому смертному, но даже ему — уездному начальнику, вот что поразительнее всего! Однако уездный начальник на революционную деятельность Амо Амбарцумовича смотрит сквозь пальцы и, неизвестно почему, эту его революционную деятельность рассматривает как «наивную шалость». «Будь он — Амо Амбарцумович — даже огнем, все-таки — душа-человек и абсолютно безвредный»,— говорит уездный начальник».
Итак, «революционная деятельность», покровительствуемая верхами и квалифицируемая ими как «наивная шалость»! «Революцио
нер», пользующийся уважением «и любовью уездного начальника, «революционер» — «душа-человек», абсолютно безвредный для власти! Чаренц гневно клеймит такое проституированное политическое сознание дашнаков, показывает, как последовательно и непрестанно они совершенствуются в «искусстве» лжи и обмана.
В первый же день войны Мазут Амо вырастает в одну из главных фигур города. Война становится для него источником наживы, полем мародерских действий, страдания и горя людей — предметом демагогических заклинаний, а верноподданническая фраза — надежным и испытанным средством карьеры. Мазут Амо проявляет необычайную активность. Он всюду поспевает, как Фигаро, организует митинги, собрания, манифестации, выступает с речами и призывами, не забывая, конечно, и о таких мелочах, как повышение цены на керосин. С первого взгляда может даже показаться, что активность Мазута Амо имеет какую-то направляющую идею, целеустремленность. Но активность политического авантюриста — это азарт промотавшегося игрока. Именно таким игроком и является Мазут Амо.
Интересно, что Чаренц оттеняет эту существенную сторону его характера такой выразительной деталью: речь-сообщение о начавшейся войне Мазут Амо произносит «с головокружительной высоты своего пьедестала — зеленого карточного стола», за которым в мирные дни «именитые» посетители клуба «резались» в преферанс, макао и другие игры...
«Историческая» речь Мазута Амо в первый день войны была встречена, «к его большому удивлению... полным молчанием», сбор пожертвований в пользу отряда добровольцев пошел на пользу хитрым пройдохам вроде отца Иусика. Наконец, вся затея создания «великой республики Наири» завершилась позорным крахом, привела к господству в стране разрухи, голода, анархии, к гибели тысяч и тысяч невинных простых людей. Таковы были печальные и страшные результаты «национальной политики» дашнаков; на виселицах древнего наирского города оказались учитель Вародян, врач Сергей Каспарыч и сам Мазут Амо с дощечкой над головой — «Мазут Амо Царь Наирский»...
Так, подобно мыльному пузырю, лопнула старая «страна Наири» и с нею вместе исчезли безвозвратно ее апологеты, претендовавшие на «исключительную» роль в ее судьбах.
«Трагическое» завершение истории Мазута Амо и К° звучит в книге Чаренца как трезвый приговор старому миру насилия и лжи. И смысл эпоса, его идейная целенаправленность становятся ясными и понятными, когда мы обращаемся к следующим словам «Предисловия автора»: «Может, и правда, что Наири — мираж, фикция, миф, сердечная болезнь... Но зато на месте Наири сегодня — страна, которая называется Арменией; и в этой древней стране жили вчера и живут сегодня ординарнейшие люди,— люди с обыкновенными особенностями обыкновенного человека. И больше — ничего. Не «Страна Наири», а лишь люди, которые живут сегодня в той части света, что называется Арменией и ныне стала Социалистической Советской Республикой, но до 1917 года была не чем иным, как отсталой окраиной русской империи. И ничего больше...»
В книге Епише Чаренца еще очень слабо звучит тема новой, возрожденной Армении. Да и люди, которые мечтают о ней, выглядят бледными, инертными, слабыми. Быть может, это следует объяснить сатирической природой произведения или незавершенностью всего замысла писателя (известно, что Чаренц собирался написать продолжение «Страны Наири»). Но как бы то ни было, книга эта явилась сатирической хроникой бесславного пути буржуазных националистов, «дела» и «помыслы» которых оказались столь чуждыми широким слоям трудящегося народа. И в этом — ее утверждающий, оптимистический пафос.
Родина Стефана Зорьяна — живописное армянское местечко Ко- ракилиса. Ныне — это город Кировакан, один из крупнейших промышленных центров Советской Армении. Здесь в 1890 году в патриархальной крестьянской семье родился будущий писатель. «В нашем селе,— вспоминает в автобиографии Зорьян,— праздновали сохранившийся с древних языческих времен праздник цветов (амбарцум), праздник дождя (вардавар), праздник благословения урожая, праздники навасард и масленицы. На праздниках много танцевали, играли на национальных инструментах, в изобилии принимали гостей и сами ходили в гости»1. Первые впечатления детства до сих пор не померкли в памяти писателя. Они связаны с увлекательными рассказами бабушки и матери, с задушевными песнями народных певцов — ашугов, со сказочно прекрасной природой родного края. Грамоте Зорьян начал обучаться у местного учителя Захара (в Армении таких учителей называли тогда «варжапетами»). Затем — каракилисская русская школа, которую Стефан окончил в 1906 году. Хотелось учиться дальше, получить хорошее образование, чтобы помочь родителям, братьям, сестрам. С этим твердым желанием Зорьян покинул родной город и приехал в Тифлис. Но мечта о продолжении учебы так и осталась мечтой: прием в армянскую семинарию был закончен. «Что мне оставалось делать? — пишет в автобиографии Зорьян.— Возвращаться стыдно, и я решил остаться... Стал работать где попало. К счастью, вскоре один товарищ устроил меня помощником корректора в одной из типографий».
Годы, проведенные в Тифлисе — очаге культурной жизни дореволюционного Закавказья,— сыграли огромную роль в формировании литературных интересов и пристрастий Зорьяна. Он сближается с представителями передовой армянской интеллигенции, упорно занимается самообразованием, запоем читает русскую и европейскую классику. Еще в каракилисской школе Зорьян открыл для себя неповторимый мир образов Пушкина и Лермонтова, Крылова и Гоголя. Теперь он зачитывается произведениями Льва Толстого, Достоевского, Чехова, Флобера, Мопассана, исподволь готовясь к самостоятельному творчеству. «Я любил,— пишет Зорьян,— только самое естественное, самое простое, где психология героев раскрывается без длинных выспренних речей, где подлинное движение души, где правда жизни».
В 1909 году в журнале «Лума» («Лепта») был напечатан первый рассказ Стефана Зорьяна «Голодные». Драматическая история о том, как доведенные нуждой до истощения крестьяне стали добычей голодных волков, составляет сюжетную основу рассказа, в котором обнаружилось одно из драгоценных качеств зорьяновокого дарования — его гуманистическая, демократическая направленность. В последующие годы произведения молодого писателя появляются на страницах многих армянских газет и журналов, его творчество привлекает внимание Ованеса Туманяна, Александра Ширванзаде, Ваана Теряна. Они советуют Зорьяну «любить одну правду — правду жизни», не поддаваться настроениям уныния и тоски, оберегать свой талант от соблазнов модного псевдоноваторства, постоянно совершенствовать писательское мастерство. Да и сам Зорьян в ту пору много размышлял над коренными вопросами творчества: об отношении к национальным и мировым литературным традициям, о роли писателя в современной жизни народа, об эстетическом и нравственном идеале литературы. Не на все эти вопросы молодой Зорьян находил тогда правильные ответы, но с каждым годом он все более и более убеждался, что действительно великие завоевания мировой (в том числе и армянской) литературы связаны с реализмом, с правдивым изображением глубинных и сложных процессов народной жизни.
Первая книга рассказов Стефана Зорьяна названа почти по- чеховски: «Грустные люди». Она вышла в 1918 году, то есть спустя девять лет после появления рассказа «Голодные». Исследователи творчества Зорьяна (С. Агабабян, Б. Брайнина, С. Хитарова, X. Саркисян и др.) справедливо усматривают в этом факте проявление большой взыскательности и требовательности писателя, остро ощущавшего свою ответственность перед читателем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9