И с этого мига все вокруг перестало существовать для Таманно. Только Анвара видела она и, напряженно всматриваясь в его лицо, пыталась угадать: что с ним? здоров ли? не мучают ли его? Ах, лучше бы она оказалась на его месте! Лучше бы ей достались страдания, выпавшие на его долю! Она готова была умереть за него — и с той же силой и страстью ненавидела всех тех, в чьих недобрых руках оказалась жизнь ее любимого. Как помочь ему? И кто в целом свете придет на помощь ей? Им обоим?..
Не помня себя, она побрела назад.
Когда Усмон Азиз и его спутники в сопровождении мулло Салима и трех-четырех любителей всяческих происшествий через высокие двустворчатые ворота вошли во двор, ведя перед собой Анвара, Каромат, встав с постели, одевался. Стук конских копыт и возбужденные голоса услышал он, выбежал на айван и сразу же увидел вооруженных всадников, Анвара с непокрытой головой, имама мечети и нескольких дехкан, отличавшихся крайней неприязнью к колхозу. С тяжелым взглядом Усмон Азиза встретился он и услышал тонкий, слегка надтреснутый голос мулло Салима.
— Он самый, да погибнуть ему в молодости, это он!— тряс мулло редкой, рыжеватой бородкой.
Усмон Азиз тяжело слез с коня и, поигрывая плеткой, подошел к Каромату.
— Кто ты такой?— сквозь зубы процедил он.— И чье дерьмо ты жрешь в этом доме?
Каромат вздрогнул, но сразу же сумел взять себя в руки.
— Зачем спрашиваешь? Бессовестный мулло,— кивнул он на мулло Салима,— уже все рассказал тебе.
Мулло Салим стукнул посохом и завопил:
— Разве я не говорил, не говорил разве я, что этот неверный считает себя правителем Нилу!
— Я тебя спрашиваю,— повторил Усмон Азиз,— чье дерьмо ты жрешь в этом доме?— Он стегнул плеткой по плечу Каромата.— Отвечай!—Повторный взмах плетки оставил кровавый след на лице учителя.— Ты меня узнал или нет? Узнал или нет?!
Шатнувшись, Каромат схватился за лицо.
— Каромат!— крикнул Анвар,— Не бойся этого отвергнутого родиной!— Позабыв о раненой ноге, он спрыгнул с гнедого и тотчас повалился на землю, корчась от нестерпимой боли.— Не бойся, Каромат,— сквозь стон вымолвил он.
Курбан подхватил его и, подняв, усадил на айване. Прислонившись к подпорке, Анвар едва не разрыдался от боли, горечи и унижения.— Он — пленник, товарищи его погибли, на его глазах истязают Каромата, которого он не может защитить!
Каромат отвел руки от лица и взглянул прямо в глаза Усмон Азизу.
— Твоего не ел, твоего не уносил—мне нечего стыдиться, чтобы перед тобой молчать.
— Так, значит, узнал меня?
— Узнал. Ты беглый Усмон Азиз. В детстве несколько раз встречал тебя в Дизаке.
— Я покинул родину, правда... Но это только мое дело, и оно, безбожник, тебя не касается! Скажи лучше, по какому праву ты переступил порог моего дома? Как посмел осквернить его? Или ты и тебе подобные нечестивцы думали, что я не вернусь?
— Всему есть начало и есть конец. Гнету и бесправию в том числе... Бедняк для тебя был словно вол, на котором можно пахать день и ночь. На слезах и поте нажил ты танабы земли, отары овец, дома... Но времена изменились, ты бежал, и мы вернули народу положенную ему часть твоего добра.
— Кто это — мы?
— Это те, кто в жару и холод пасли твои стада и не могли досыта наесться. Это те, кто возделывали присвоенную тобой землю, оставаясь нищими и бесправными. Это те...
— Прикуси язык!— оборвал учителя Усмон Азиз.— Выродок.
Лицо его побелело, и мелко вздрагивал уголок рта.
Оскорблением на оскорбление безбоязненно ответил ему Каромат и получил еще один удар плетью.
— Уберите его!— бросил через плечо Усмон Азиз, и Гуломхусайн, со звериной ловкостью вспрыгнув на айван, схватил Каромата за волосы и потащил вниз.
— И волосы распустил, как женщина!— визгливо крикнул мулло Салим и ударил учителя посохом, прибавив с ненавистью:—Исчадие ада!
Ухватившись за подпорку, Анвар привстал с суфы.
— Не трогай его, бессовестный старик!
— Сиди на месте, сын нищего!— потряс своим посохом мулло Салим.— Придет и твой черед. Ты виноват во всех наших бедах, и ты свое получишь!
Присев на край суфы, Усмон Азиз мрачно взглянул на имама. Тот поспешно умолк.
С набухающим кровью рубцом на щеке Каромат стоял перед Усмон Азизом. Ему в затылок шумно дышал Гуломхусайн, по бокам стояли Курбан, мулло Салим и Хомид, широкоплечий мужчина в расшитой цветными нитками тюбетейке, прошлой весной наотрез отказавшийся вступать в колхоз и сильно повздоривший из-за этого с Анваром. И, может быть, впервые за нынешнее утро учитель ощутил страх. Ему стало страшно за ребят, которые вот-вот придут в школу и которых могут унизить эти осатаневшие от злобы люди — как унизили они его, Каромата.
Усмон Азиз перекинул через плечо конец чалмы и взглянул на Каромата.
— Если ты из Дизака, чей сын будешь?
— Пустой вопрос. Все равно отца моего ты не знаешь. Зачем богатому баю знать бедного дехканина?
— Та-ак,— протянул Усмон Азиз и, немного помолчав, обратился к мулло Салиму.— Скажите нам, имам, по законам ли шариата посягать на чужое добро?
— Ни в коем случае, почтенный!
— Если же один мусульманин допустит подобную бесчестность по отношению к другому мусульманину, какого наказания он заслуживает?
— Удел его—смерть!
— Этот сад и этот дом мне принадлежали?
— Конечно,— ответил мулло Салим.
Кивнул и Хомид:
— Да, ваше добро.
— Тогда уточните, какого наказания достоин этот щенок.
— Я же сказал, почтенный: удел его — смерть.
Промолвив это, мулло Салим смиренно сложил
на груди руки.
Каромат выпрямился,
— Я смерти не боюсь. Но вы не надейтесь, что останетесь безнаказанными!
— Не-ет,— хрипло выкрикнул Анвар.— Они все еще думают, что вновь станут опорой неба! Вот вам ваши надежды!— И он указал рукой себе между ног.
С отчаянным воплем вбежала в этот миг во двор Ороста, сестра Усмон Азиза:
— Брат мой!- Защита и опора моя, свет очей моих, брат мой родной!
Упав в ноги брату и положив голову ему на колени, она горько разрыдалась.
— Брат мой! Мы отвергнуты и унижены... Зять ваш сослан в холодные края на мучения и погибель! Дети без отца, я в отчаянии... Брат мой! Я не знаю, как нам жить!
Красный платок чуть сполз с ее головы, обнажив темные, заметно тронутые сединой волосы.
Усмон Азиз ласково положил руку ей на плечо.
— Ничего, сестра, все пройдет... Была бы здорова.
— Конечно, брат, конечно,— всхлипывала Ороста.— Все ли хорошо у снохи? Сын и дочери здоровы? Почему их не привезли?
Усмон Азиз печально улыбнулся.
— Привезу. Каждому делу свой час.
Поправив платок, Ороста оглянулась и увидела Каромата.
— Вот этот, проклятый отцом, испоганил ваш дом! Умоляла его — не выбрасывай вещи!
Она живо вскочила на ноги и, подбежав к учителю, вцепилась в воротник его рубашки.
— Не тронь его!— остановил ее Усмон Азиз.— К нему особый счет.
Ороста успела все-таки разорвать рубашку учителя и теперь обернулась к Анвару:
— Вот, брат мой, от кого все беды! Он змей с оторванным хвостом, а вы его кормили!
— Успокойся,— велел сестре Усмон Азиз.— Скажи, когда увели Саидназара?
— Осенью... Приезжали со своим колхозом, вот этот,— указала она на Анвара,— и еще один... Вступайте, говорят. А зачем нам вступать?
— Кто был тот... второй... не узнала?
— Нет. Высокий, усы рыжеватые...
— Мусульманин?
— Да, таджик. Обидно, брат,— горячо сказала Ороста,— мусульманин — а все равно что неверный!
— Попал бы мне в руки, муж проститутки!— пробормотал Усмон Азиз и с силой ударил кулаком по колену.
Й тут же с усмешкой спросил его Анвар:
— И что бы ты с ним сделал?
— С живого бы кожу содрал!
— Много на себя берешь. Как говорят, ветром из твоего рта мельничные жернова можно крутить... Желаешь — могу сказать, кто это был.
— Скажи.
— Аваз Карим, тот самый знаменитый бай...
— ...который вместе с сыновьями воевал против правоверных?— прервав его, договорил Усмон Азиз.
— Тот самый! Он сейчас глава районной милиции. И ты, бай, вряд ли сумеешь содрать с него кожу. Скорее будет наоборот!
Усмон Азиз резко встал.
— Делам мира приходит конец,— сказал он, засовывая плетку в голенище сапога.— Да, видно, конец света наступает. Вчерашний богач — сегодня человек власти. Непостижимо! Свяжите их,— велел он Курбану, указав на Каромата и Анвара.— И заприте в хлеву.
Снова опустившись на суфу, он некоторое время молчал и с отрешенным видом смотрел перед собой.
Казалось, он не замечал и не слышал ни сестры, тупо повторявшей: «Брат мой родной, дорогой брат», ни мулло Салима, настойчиво предлагавшего ему отдохнуть, ни услужливо-вопрошающих взглядов и покашливаний двух дехкан, пришедших с мулло и, очевидно, горевших желанием вызнать у самого курбаши Усмон Азиза, когда ж наконец со всей своей силой появится здесь Ибрагимбек или кто-нибудь другой, ему подобный, и объявит решающую священную войну, после которой все возвратится на круги своя. Заметно было, кроме того, что они не могли понять, что означает появление бая в Нилу — дерзкий ли это, но бесплодный набег или, быть может, обнадеживающий знак скорых и крутых перемен? Оба они были крепкими хозяевами, отказавшимися войти в колхоз и в последнее время с особенной почтительностью внимавшими наставлениям мулло Салима. Мулло же едва ли не каждый день толковал им о конце света, Страшном суде и, утверждая, что страна опоганена поступью неверных, предвещал новые битвы, в итоге которых живые удостоятся звания борцов за веру, а павшие приобретут святость.
Усмон Азиз прервал наконец затянувшееся молчание.
— Мне нужны два надежных человека,— сказал он мулло Салиму.
— Вот они,— не раздумывая, ответил мулло и указал на своих спутников.— Халил и Ато. Все сделают!
— Никаких подвигов от них не требуется. Пусть выйдут в дозор и до утра стерегут дорогу. Из Нилу,— Усмон Азиз взглянул сначала на Халила, а затем на Ато, и оба они под его взглядом вытянулись и расправили плечи,— никого не выпускать. Если же в село войдет кто-нибудь подозрительный... или всадники появятся — немедленно сообщать!
— Мы готовы!— в один голос заявили Халил и Ато.
— Стрелять умеете?
— Какой горец не умеет обращаться с винтовкой?— холодно усмехнулся Халил.
Усмон Азиз кивнул Курбану.
— Дай им из наших трофеев по винтовке.
— Хорошо... ,
— Этот Халил,— сказал Усмон Азиз затем мулло Салиму, глядя, как с винтовками за плечами покидают двор Халил и Ато,— человек непростой.
— Еще бы! Он появился на свет, когда его отцу было уже семьдесят.
— К чему это вы?
— Когда волк состарится, то рожает лису. Покойный его отец поистине был хуже волка. Если даже через кладбище проходил — уносил кость.
Улыбка тронула губы Усмон Азиза — и тут же исчезла. Мулло Салим, между тем, участливо расспрашивал его о здоровье, детях, о том, как живется ему на чужбине,— но Усмон Азиз, холодно буркнув, что все в порядке, поднялся и направился к двери в первую комнату дома. Всегда был неприятен ему этот старик, с его мелкой хитростью, глупой надменностью и алчным стремлением прибрать все к своим цепким рукам. «Когда некому довериться, и осла можно назвать дядей»,— подумал он. Пусто было в комнате, в которую он вошел. Усмон Азиз заглянул в другую и увидел неубранную постель, столик с несколькими книгами и тетрадями на нем и лампой-семилинейкой; ватный халат висел на вбитом в стену гвозде.
Отвращение охватило его: чужой человек поселился в родных ему стенах и оскверняет их своим незаконным присутствием! Усмон Азиз двинулся дальше и в горестном изумлении застыл на пороге просторной комнаты, в свое время служившей гостиной,— столы, кое-как, из разнокалиберных досок сколоченные скамейки появились в ней; у окна одиноко стояла табуретка. И вся эта убогая, жалкая мебель казалась чужой в сравнении с поддерживающими потолок прочными балками, любовно обточенными столбами по углам и красивым деревянным полом. Свирепое желание возникло у него: кликнуть этого здорового быка, Гуломхусайна, и вместе с ним тотчас выбросить во двор все эти столы и скамейки вместе с черной доской, висевшей на стене,— выбросить и немедля предать огню, запалить, сжечь, чтобы и следа не осталось от вещей, вторгшихся в его дом!
Он простонал в отчаянии. Никогда, никогда не помышлял он, что такой черный день приготовит ему судьба, и он воочию увидит свой дом, родовое гнездо,
вскормившее и его самого, и его детей, опустошенным и опозоренным. Слабая надежда вдруг затеплилась в нем, и, даже не заглянув в четвертую комнату, он поспешил на второй этаж. Поднявшись по деревянной лестнице, скрип ступенек которой щемящей болью отзывался в сердце, слабеющей рукой он осторожно открыл дверь. Совершенно пустая комната предстала его 'взору. Стоя у порога, он мысленно расставлял все по своим местам: сюда — сундук, сюда — ковры; вот здесь должны быть одеяла и подушки... Но не было сил шагнуть через порог! Оттуда, из четырех стен, ныне вмещающих пустоту, накатывала на него горестная волна. Из этой комнаты ушел и не вернулся брат Сулаймон; здесь испустил последнее дыхание отец и здесь отдала богу душу мать... Да и сам он, прежде чем решиться покинуть родину, разве не провел здесь несколько долгих ночей, как бы пытаясь заглянуть в будущее и угадать, каково ему будет на чужбине?
Он со вздохом закрыл дверь, медленно спустился вниз и, миновав дровяник, кухню и кладовую, оказался в саду.
Чист и свеж был воздух, трава достигала колен, но на виноградных лозах еще не зазеленела листва. Абрикос отцвел, на яблонях же только распустились белые лепестки. Усмон Азиз прикоснулся ладонью к шершавой коре яблони, и ему почудилось, что она прошептала ему в ответ короткое, нежное слово...
Или в ветвях ее пробежал благоухающий ветер?
Очень скоро, однако, иным, тревожно-угрюмым взглядом принялся он осматривать свой сад, повсюду отмечая несомненные признаки упадка и запустенья. Не скошена трава, не обрезан виноградник, не вскопана земля возле абрикосов и яблонь — нет теперь хозяина в этом саду! Да ведь и деревьев абрикосовых как будто стало меньше... и орешников... Не ошибается ли он? Усмон Азиз склонил голову. Не ошибается. Там нет трех деревьев... и там тоже... и там. А вот здесь кто-то взял и у самого корня спилил шесть орешников. Но зачем губить сад? Кому это нужно? Пусть в аду сгорит тот, кто взял в руки топор и пилу и на деревьях принялся вымещать свою давнюю злобу!
Он кружил по разоренному саду, и жажда мести все сильней разгоралась в его сердце. Видит бог, он
не хотел проливать кровь. Единственное желание вело его в Нилу—в последний раз поклониться родной земле и навестить родные могилы. Но его стали преследовать и он был вынужден защищаться; он добрался до отчего дома — и нашел его разоренным, а сад — прозябающим.
Усмон Азиз перевел дыхание. Сама судьба словно выталкивает его на дорогу несчастья! Он как бы мечется в заколдованном круге и не может найти выход. Надо ли было ему покидать отечество? Надо ли было брать в руки оружие? Обольщение ли властью и собственностью обмануло его или ему всего дороже был его народ, святая вера и поруганная земля? Как на Страшном суде спрашивал он себя и мог отвечать лишь коротким, тихим, отчаянным стоном. Не понял времени, не постиг его дух, не расслышал его зов!
Погоди, вдруг остановил он себя. Что сделано, то сделано, и нет смысла в позднем раскаянии. Не вечно же будет тянуться в его жизни черная полоса! Сейчас надо побеспокоиться о дне завтрашнем.
Усмон Азиз дошел до конца сада, задумчиво и ласково касаясь ладонью стволов и ветвей встречавшихся ему деревьев. Затем он повернул обратно и через некоторое время увидел во дворе сестру и ее детей — одного с паласом, другого с одеялом, третьего — с подушкой в руках...
Вскоре он уже лежал на айване, вытянувшись на одеяле, с подушкой под локтем. Ороста, племянники и мулло Салим были рядом. Встретившись взглядом с маленькими, не лишенными проницательности глазами мулло, Усмон Азиз сказал:
— И к вам будет просьба, имам.
— Рад вам служить, почтенный,— с готовностью ответил тот.
— Узнайте, где Юнус, этот председатель... чтоб сгорел его дом.
— Я вам говорил, как вы прибыли: рано поутру проехал мимо мечети на осле, торопился.
— Говорили. Но мне надо знать: куда направился, когда вернется... А если сегодня-завтра не вернется — где будет, с кем.
— Хорошо, почтенный,— произнес мулло Салим и, сложив на груди руки, склонился в поклоне.
Днем тетушка Соро не находила себе места, а ночью не могла заснуть. Тревога за Анвара лишала ее покоя и сна. Где он сейчас? Что делает? Почему не вернулся? Она уже забыла, что, уезжая, он говорил, что его не будет дома два, а может, три дня. Она помнила лишь, что он собирался в Нилу, и высчитывала, сколько времени надо ему, чтобы добраться до их родного селения и вернуться назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21