Однако вскоре выяснилось, что главная загвоздка кроется глубже. Верней говоря, загвоздок было две, так как мне недоставало почтения, во-первых, к стереотипу и, во-вторых, к начальству, словом — я была еще в том возрасте, когда сомневаются, всегда ли начальник прав, и самое худшее — этого не скрывала! Вульф терпеливо со мной мучился. И все же за месяц так и не сумел мне втолковать, почему надо употреблять только «почему» и отчего нельзя вставить «отчего», стал считать меня недалекой (и я ею, между прочим, тоже!). Он утверждал, что у меня нет чувства языка. Я же считала, что чувства языка нет у него. Мы остались каждый при своем мнении. Его позиция, как нетрудно догадаться, была сильней, чем моя. Мне сказали, что за глаза он выразился обо мне гак; «Наградил же нас господь такой цацей — все путает!» Потом до моих ушей дошло новое изречение — «совершенно бесперспективная особа». И когда он меня окрестил совершенно бесперспективной особой, я поняла, что мои дни в этой конуре сочтены. Ужасно хотелось хлопнуть дверью и демонстративно уйти. Но нет, не могла собраться с духом. Откладывала со дня на день, ведь другого кольца для продажи у меня не было. Картина, я думаю, в общем ясная: Вульф не испытывал ко мне симпатии, считал меня дурой и потому, естественно, не был склонен доверять свои тайны именно мне. Вероятно, по чистой случайности я застала его в минуту душевного смятения.
А вышло это так. Был душный вечер в начале лета, почти что ночь. На всем этаже застряли мы только двое, я и Вульф, потея над очередной моей переводческой стряпней, которая — по его мнению — пестрела ляпами. По правде говоря, потел он, а я, хоть и стоя за его письменным столом по стойке смирно, безответственно глядела тайком в открытое окно, за которым бушевала невиданная гроза. То ближе, го дальше грохотали тяжелые небесные пушки. После одного совсем близкого раската Вульф поднял голову от листа, отрешившись от текста, тоже повернулся к окну и прислушался к канонаде. И вдруг проговорил: «Какой ужасный гром!» Могу поклясться, что это были первые слова за вечер, не относящиеся к делу. Он сидел и смотрел в проем окна. Смотрел несколько минут. Никогда прежде я видела, чтобы он сидел сложа руки. Обычно, знаете, Ирена, вокруг него бывало как на поле боя которое длинными пулеметными очередями взвод классных машинисток. Да, и когда он со мной заговорил... Но, может быть, он просто думал вслух? Так или иначе, слова были произнесены. На них следовало отвечать, и, подлаживаясь к теме, я выразила удивление, что на дворе только сверкает и гремит, а дождя нету. Он переспросил: неужели нет? Я подошла к окну. Дождя действительно не было. В теплом воздухе — прямо-таки южная ночь — плавали одни запахи. О, что это была за ночь! От всевозможных горьких и сладких ароматов прямо-таки шальная. Я только охала и ахала от восторга — и как божественно, да как пахнет... И вдруг слышу — Вульф за моей спиной говорит «нет». Что нет? Как это нет? Пусть подойдет и сам убедится. Он ответил еще непонятней: это не играет роли. Ссутулившись над письменным столом, какой-то горбатый в свете лампы, с очень усталыми и — как я неожиданно для себя открыла — очень умными глазами, он бросил на меня такой взгляд... То ли сверлящий, то ли тоскливый, то ли смущенный... Или, быть может, сверлящий, тоскливый и смущенный в одно и то же время? Трудно обозначить его одним словом. Он смотрел так, как глядит из-за прутьев клетки лев. Я даже вздрогнула. Этот высокомерный барин (в конторе — «царь зверей»), относившийся ко мне как к овце с плохо скрываемым презрением, напоминал сейчас развалину. Потом он сказал, что никому этого — выделил голосом — не говорил, и очень грустно добавил: «Знаете, у меня нет обоняния». В первую секунду я чуть было не засмеялась: слова эти так не вязались с глубокой грустью, с какой они были произнесены. Есть глухие, есть немые, есть слепые — но человек без обоняния! В какой-то мере это казалось даже, ей-богу, комичным. А он, не почувствовав моего настроения и помолчав немного, объяснил, что он «глух к запахам от рождения» и совершенно не знает, что такое запах, и даже не может себе представить.
Лет десять спустя я рассказала об этом случае некоторым своим коллегам. Реакция? Весьма неоднородная. Поэтесса романтического склада Л. проговорила со вздохом: неужели Вульф не почувствовал бы даже ее французские духи «Фиджи»? Зато мы почувствовали как нельзя лучше, уж вылила на себя духов — не пожалела! «Детектив» К. воскликнул — вот он, пожалуйста, сюжет, однако вдаваться в подробности не стал из опасения, как бы мы — он чистосердечно признался — сюжет не украли. Наконец третий из этой компании, прозаик С, ссылаясь на прочитанную недавно научно-популярную брошюру, довел до нашего сведения интересный факт: если человеку завязать глаза и зажать нос, в первые секунды он не сможет определить, надкусил ли он яблоко или луковицу. С. спросил меня, не рассказывал ли мне «этот тип», как... Но я его перебила, выразив сожаление, что ничего больше не знаю.
Конечно, Вы теперь ждете развязки и морали. Если это можно назвать развязкой, то события развивались следующим образом. Буквально через несколько дней Вульф сухо заявил, что я не оправдала надежд, что я не прогрессирую, что низкое качество моей работы... и т. д. Короче говоря, мне указали на дверь, милостиво разрешив отработать день до конца, чтобы получить за него гонорар. Любезным разрешением я не воспользовалась. Бросила лист бумаги на полуслове, не поставив даже запятой между главным предложением и придаточным, надела пальто, надвинула шапку и сбежала по лестнице вниз, не дожидаясь лифта. Зашла в «Старую Ригу» и прямо-таки с волчьим аппетитом уплела три «наполеона». Когда я рассчитывалась, официантка, наклонясь, тихонько заметила, что шапка у меня надета задом наперед. Наверно, так оно и было. Я чувствовала себя совершенно хмельной, как бывает от большого несчастья или большого счастья.
Это о прошлом.
Недавно в обувной мастерской мне завернули сандалии в мятую и уже пожелтевшую «Ригас Балсс». Взгляд мой нечаянно упал на фамилию «Вульф». Дома Б прочла короткий некролог, подписанный группой товарищей. Это был тот самый Вульф, как мне с грустью подумалось — мой Вульф. Там говорилось, что он давно уж на пенсии, умер скоропостижно и что «вечную память о нем сохранит каждый, кто...» и т. д. Газета была трех-четырехмесячной давности. Вы, видимо, ждете интригующего повествования о том, как отсутствие обоняния стало причиной его гибели. Но удовлетворить Ваше любопытство я не могу. Больше того, в глубине души я сильно сомневаюсь, чтобы отсутствие обоняния могло привести к смерти. И хотя в некрологе черным по белому значится «скоропостижно», что не исключает отравления газом, в том числе, например, угарным, с таким же успехом это может быть и несчастный случай на транспорте, сердечный удар, инсульт, разрыв слепой кишки и тому подобное. В этом событии нет сюжета. По крайней мере — в отличие от коллеги К.—я его не усматриваю. Зато есть жизненный парадокс: несущественное для человека отсутствие обоняния делало Вульфа несчастным, что для человека уже существенно, так ведь? Я тоже принадлежу к тем, кто «сохранит о нем вечную память» — никогда не забуду, как он сидел ссутулясь и его круглая спина бросала на стену черную тень, горб... его взгляд, напряжение, с каким он мучительно и тщетно пытался уловить запах. И странное сочетание «глухой к запахам» — разве оно не выражало очень метко его блуждание ощупью в потемках? Может быть, именно глухота к запахам делала его львом в клетке, не давая вырваться на волю, почувствовать свободу, смелость, хоть на самую малость, ну хоть настолько, чтобы вместо «почему» иногда употребить «отчего», хоть иногда позволить себе ну хоть какой-то синоним, за который голову-то уж не снимут! Однако, не доверяя своим органам чувств, он подобно слепому боялся перейти узенький мостик между «почему» и «отчего», чтобы, чего доброго, не рухнуть в канаву!
Во взаимных связях и зависимостях все сопряжено и сплетено в этом мире не только видимыми, но и незримыми, и даже весьма таинственными узами. Судьба Вульфа, а вернее — и Вульфа, помогла мне это понять, когда я была так же молода, как Вы, и даже моложе Вас. Разве пахнут только французские духи? Запах имеет и доброта. У доброты наивный запах незабудок — ведь и доброта наивна. Доброта всегда пахнет одинаково, ведь и сама доброта всегда одинакова. Зато зло пахнет по-разному. Чаще всего мясным павильоном Центрального рынка в час перед закрытием, однако иной раз столярным клеем ж бывает что лилиями. А гениальность воняет конюшней. Жаль, правда же? Гениальность, которой бы следовало благоухать, как розе в каплях росы, пахнет загнанной лошадью в мыле.
Мысленным взором я вижу Ваше лицо, Ирена, и трудно сказать, больше ли в нем веселого удивления или то-го же ужаса. Вижу Ваш взгляд... Не смотрите на меня так — Вы глядите па меня так, словно у меня прорастают рога! Не подтрунивайте надо мной, Ирена, не смейтесь, не говорите: ах если бы было в природе такое обоняние, мы бы тут же всех обнюхали, а сами помазались гениальностью, хотя она — увы, увы и еще раз увы! — пахнет лошадью. Мы ходили бы блаженно, держа нос против ветра и держась поближе к незабудкам, сторонясь тяжелого и сладкого аромата лилий и... Не подсмеивайтесь над обонянием, Ирена! Это очень важно — не быть «глухим к запахам». Это много значит — не быть «слепым к запахам». Изредка, хотя бы изредка позволять себе «отчего» вместо «почему», отважиться перейти улицу между «почему» и «отчего», не боясь поскользнуться на мостовой, перейти мостки от «почему» к «отчего», не боясь упасть в канаву. Разница между «почему» и «отчего» несущественная. Но если нам недостает смелости на несущественное, хватит ли у некго когда-нибудь отваги на существенное?
5 августа 1977 года
Р5. Так как я поневоле стала Вашей сообщницей в истории с переэкзаменовкой, не заставляйте же меня сгорать от любопытства!
ИЗ ДНЕВНИКА ВО августа 1977 года
Что значат Иренишл слова — «переэкзаменовка не состоялась»? И без объяснений. «Мы переехали на Горную улицу, 14». Получили квартиру? «Ждем в гости». Когда? «Подробности узнаете у Гунтара». Я вышла во двор — узнать «подробности у Гунтара», а во дворе пусто. Уехал... На этот раз он был не на Джеральдине («Запорожец» — на приколе), а на такси, значит заехал попутно или давая какой-то полулегальный крюк — и все же с рано...
Или он не знал содержания записки? Что же мне делать? Съездить на Горную, 14 или нет? И где она, черт побери, находится? Жаль, что цветастое платье готово г нет повода завернуть к Янине. Возможно, добыла бы какие-то сведения. Но, может быть, и Янина не живет больше на Сорочьей улице? Так или иначе, никуда пока не тронусь.
17 сентября 1977 года
С большим трудом дозвонилась в учительскую. Первый раз и второй никто не подошел. (Что там у них происходит? «Все ушли на фронт»?) В третий раз отозвался простуженный голосок. Учительница Набург? Она с классом на уборке в колхозе. Когда вернется? Пи-пи-пи... Положили трубку? Разъединили на станции? Звонить четвертый раз энтузиазма у меня не было.
18 сентября 1977 года
Как снег на голову свалились дорогие коллеги! Были в наших лесах, и собой — с полными корзинами грибов и с пустыми желудками. Чуть не сгорела со стыда: нечем угостить. Проверила запасы — плохо дело! Полбуханки черного хлеба местного, и к тому же черствого, копченые ребра (из неприкосновенного запаса Азы), остатки вареной картошки — по одной на брата, начатая пачка масла — сомнительной свежести, несколько уже чуть привядших огурцов и еще кое-что в том же роде. К счастью, меня вовремя осенила идея соблазнить их кулинарными прелестями «Радуги», и я сочно расписала «раковые шейки». У всех потекли слюнки. А далеко это? На «Жигулях» пятнадцать — двадцать минут. К тому же в кафе у меня блат. Поехали! И осложнение разрешилось с гениальной простотой Пользуясь случаем, что я в Ошупилсе, и притом на колесах, я попросила отвезти меня на Горную улицу. Они хотели знать, далеко ли это. Я призналась, что сама не имею понятия, но какие могут быть расстояния в Ошупилсе! Они согласились, но с условием, что я там не застряну, и, слегка поскучнев, все разом взглянули на часы, однако тут же заметно оживились, когда мы выяснили у прохожих, что Горная улица — на окраине городка и фактически лежит на нашем пути. Улицу мы наш 1и без происшествий, но сперва я не очень верила, что это то самое, что мы ищем... Ожидала увидеть новые жилые дома стандартного типа, а тут... В слегка тронутой осенним багрянцем, но все еще яркой зелени садов виднелись частные домики, разные по стилю, размерам, материалу, по достатку, — позолоченные вечерним солнцем Проехав в конец улицы, мы спохватились, что номера 14 не заметили Повернули назад и на обратном пути нашли: эмалированную бляху отчасти скрывали широкие зубчатые листья эффектного декоративного куста — или дерева? — к тому же мы просто загляделись на сад, сходивший доломитовыми террасами от тепло-коричневой стены дома к забору, который открывал взгляду все, не допуская в то же время ни к чему.
Я вылезла из машины, и меня объяла аристократическая тишина улочки. Подошла к калитке — заперта Нажала на звонок — ни звука. В глубине сада залаяла собака. В конце концов показался и человек, девочка лет двенадцати. Я заметила.. Учительница Набург? Да, живет, но ее нет дома Еще в колхозе? Нет, на экскурсии в.. Я просила передать привет Она молча кивнула и смотрела потом, как мы уезжаем Я не утерпела, чтобы не оглянуться на дом и на сад: ничего не скажешь, красиво! Я бы тоже здесь жила с удовольствием Тут хорошо работать. К тому же красивый дом моя слабость. Красивый дом моя мечта, которой не суждено сбыться, ведь красивый дом требует много времени, а у меня никогда не будет столько времени, сколько требует красивый дом ..
29 сентября 1977 года
Иду на поезд по вокзальной площади — и вдруг голос-искуситель из Ниоткуда: «Ну, поехали в Лесовое?» И «ниоткуда» не что иное, как такси «Волга», в боковое окно которой ко мне приветливо тянется мужественно ладный шнобель! Сегодня у меня, честное слово, и в мыслях не было ехать домой на такси, больше того — в этом нет никакой надобности, так как поезда курсируют исправно. Но стоило мне вообразить, как я тут же брошу портфель и сетку на заднее сиденье, как блаженно откинусь на переднем, сразу отдаваясь комфортному покачиванию, — и все! Быть по сему—катим в Лесовое! А то всю жизнь буду жалеть об упущенной возможности «Правда ведь?» — весело переспросил Гунтар и, подавшись вперед, принял мои вещи.
Я села безо всякой задней мысли его брать интервью, но не прошло и десяти минут, как разговор сам собой перешел на перемену местожительства. Нарядный коттедж на Горной улице, где снимают жилье Набурги, принадлежит неким Балтманам. Вы про них не слыхали? А что я могла про них слышать? Чем они знамениты? Садом. На конкурсах постоянно занимают призовые места. Ну, сад действительно чудный! В этот вопрос повестки дня я тоже сумела вставить словцо по существу, присовокупив, что дом, между прочим, тоже недурен. На это Гунтар заметил, что дом не новый, он только лет десять—двенадцать тому назад частично перестроен, но после смерти хозяина уже немного запущен. Вот сейчас, добавил он, в багажнике у него три банки белой эмали, вторую обязательно надо забросить в Ошупилс, чтобы «до морозов еще кое-где навести блеск». Сколько же у них там комнат — одна, две? Фактически одна, но с отдельным входом и еще с маленькой такой темной боковушкой — можно поставить газовую плиту и использовать как кухню. И сколько же берут за такую комнату с отдельным входом и темной боковушкой в придачу? Тридцать пять — о! — да, да, почти рижская цена, однако с правом пользоваться и гаражом, но главное — уголок рта у Гунтара дрогнул — им с Иреной не придется больше «согласовывать свою личную жизнь в высших инстанциях». Ясно. Прописываться на Горной улице они, конечно, не станут. Частники прописывают неохотно, чтобы «не связать себя на всю жизнь» — тоже ясно, хотя в данном случае есть «джентльменское соглашение», так как Малда, хромая девочка, — Иренина ученица. Да и они жить там весь век не собираются, «до пенсии, может» (хм!), все же квартиру получат, хотя пока все это только на бумаге. Распределение? Распределение?! Дом для учителей — на бумаге! Джеральдина дышит на ладан, надо срочно думать о новой машине, она для него не роскошь, а предмет первой необходимости, без своей машины в Риге работать нельзя, тогда из таксопарка надо уходить, а уходить он не хочет, потому что работа ему нравится. Но с тех пор как «Запорожец» на ремонте, добираться туда и обратно стало целой проблемой. Достал шины — «хотя бы обуть Джеральдину», но пока что пришлось оставить у товарища в Иманге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19