Само ожидание доставляло ему не изведанное доселе блаженство. Именно потому, что он легко мог положить конец всем неурядицам, у него не хватало на это духу, точно он боялся, что как только заполучит все, чего так безудержно желал, то начнутся, возможно, другие волненья, неиспытанные и более тяжкие.
В один из этих дней его спешно вызвали в суд в Армадию, прислав за ним судейского служителя. Он тотчас отправился туда, нимало не встревожась, ни с кем не советуясь, как и в тот раз, когда разбиралась жалоба Симиона Лунгу. Его и не заботило, что там может быть, раз уж план его удался и счастье прямо под рукой, только загребай.
Какой-то незнакомый чиновник, грузный и тучный, в черных очках, с пухлым и круглым, как луна, лицом спросил у него, кто писал ему жалобу на господина судью. Ион, не раздумывая ни минуты, назвал Херделю... Только когда уже сказал и заметил чуть поодаль священника Белчуга, а рядом с ним сердитого судью, он сообразил, что зря поторопился, и вспомнил, как сам столько раз обещался учителю не выдавать его ни под каким видом. Он хотел поправить дело, добавил, что сам наседал на Херделю и на коленях упрашивал. Однако чиновник больше не слушал его, а стал диктовать что-то по-венгерски другому, который сидел за столом и быстро строчил. Немного погодя он опять спросил Иона на ломаном румынском языке, хорошо ли он обдумал то, что сделал, и когда Ион подтвердил это, тот сказал, что жалоба его лжива и за это вместо двух недель ему придется отсидеть два месяца, если не больше... Ион промолчал с невозмутимым видом. Потом служитель выпроводил его.
Идя к выходу, Ион снова подумал, что не надо бы продавать Херделю. Очутясь на улице, он уже говорил себе, что и в тюрьме люди сидят, а что неделя, что месяц — один черт... После все это дело заслонил ворох забот, как быть с Аной, с Василе Бачу, с землей, которая перейдет к нему...
В доме Херделей Ион с некоторых пор стал бывать реже и никогда не заговаривал о своих затруднениях с Аной, поэтому они только через неделю, да и то случайно, узнали, что сынок Гланеташу не пожелал и слушать Василе Бачу, когда тот попробовал выведать его намерения относительно обманутой дочери. Девицы вместе с матерью без труда убедили Херделю, что его долг, долг учителя и просвещенного человека, вмешаться, вразумить, а в случае нужды и пробрать «распутника, который ни бога не боится, ни людей не стыдится». Польщенный учитель тотчас кликнул Иона, тот сказал, что придет, только вот подбросит сенной трухи Недельке.
— Жалко, что Титу нет, — пробормотал Херделя, не без волнения ожидая прихода парня. — Я заметил, что Титу имеет большое влияние на этого безумца... Э, сейчас бедняга Титу бог знает как корпеет там, в Гаргалэу! Да, хлеб насущный достается тяжким трудом и потом!
Ион пришел, но при первых же словах ощетинился, покраснел, разозлился и безо всякого стыда выпалил учителю:
— Да оставьте вы мою душу дьяволу, я и сам не маленький, знаю, что делаю и как мне себя держать!.. Ну ей-богу! Не женюсь я на ней, господин учитель, нет у меня никакой охоты! И, сказать по правде, мне эта Ана постыла, пуще зла-горя, не надо мне ее, пускай даже дядя Василе мне все земли Припаса за ней дает... Разве я виноват, что она забрюхатела? Я-то тут при чем? Сама виновата, кабы ей не сладко это было, не давалась бы... Я же не упрашивал ее, вот господи...
Херделя просто ахнул, слушая его, и онемел, а девицы убежали в гостиную от таких богомерзких речей. Одна г-жа Херделя не потеряла присутствия духа и, разгорясь гневом, высказала ему, стараясь при этом не уронить своего достоинства:
— И тебе не стыдно так выражаться здесь, при благовоспитанных людях? Да разве здравомыслящему человеку позволительны такие слова? Самый непотребный цыган и то бы не осмелился так держать себя и так выражаться, как ты! Хорош тоже, нечего сказать! А мы-то считали тебя честней и приличней других... Нет, я вижу, ты всех перещеголял в безобразиях... Да, да, и недаром говорят, черного кобеля не вымоешь добела... Очень верно сказано...
— Полно, милочка, не горячись, он еще молод, сам не сознает, что говорит, — примирительно заметил Херделя, тотчас забывая о своей недавней энергичной решимости перед таким отпором. Он попытался потом уговорить Иона, напомнил ему, что всегда, когда он внимал его советам, ему одна польза была, и особенно распространялся о передряге с Симионом Лунгу, когда Иона чуть было не сгноили в тюрьме, и только жалоба, которую он сочинил, помогла ему счастливо отделаться.
Учитель не успел закончить свою речь. Его мягкость подавляла Иона, вызывая в нем чувство стыда. Но он не хотел сдаваться, вспомнил чиновника из суда и раскричался:
— Хороший совет вы мне дали, господин учитель! Лучше бы и не советовали, дали бы спокойно отсидеть тогда две недели, чем теперь вот два месяца мне сидеть, а может, и два года! Ничего, мы тоже узнали, как дело обернулось, не такие уж мы дураки...
— Значит, вот какова твоя благодарность, Ион? — сказал Херделя, испуганный его дерзостью.— Сначала целый вечер упрашивали меня и сам ты, и твои старики, чтобы я не оставил тебя в беде, и после всего у тебя еще хватает совести попрекать меня? Забыл, что ведь это моя жалоба спасла тебя от тюрьмы...
— Еще бы не спасла... Вы уж лучше прямо скажите, что посмеялись над моей темнотой, а мне и невдомек было, ведь уж я ли для всех вас не старался!.. Ну да ладно! Прощевайте! Теперь я ученый, сам за себя постою и своим умом проживу... Дай вам бог спокойно спать!..
Он быстро вышел, хлопнув дверью и бурча по дороге. От такой наглости даже и г-жа Херделя остолбенела и только после его ухода опомнилась и сказала:
— Совсем рехнулся, поганец! — и это совпадало с мнением девиц, которые снова появились и просто не знали, как выразить свое негодование.
До поздней ночи у Херделей не переставали поражаться. Такого непочтения они еще ни от кого из крестьян не видывали... Всеобщее возмущение усугублялось тем, что именно Ион выказал такую неблагодарность и неуважение. Все они любили его и потому теперь ругали наперерыв. В семье учителя он всегда считался своим, и более толковым, и более опрятным, чем прочие крестьяне.. Херделя гордился, что Ион был его учеником, и всюду нахваливал его. Правда, Ион всегда оказывал им услуги, не отнекивался, если его просили сбегать в Жидовицу или в Армадию, наколоть дровец для кухни... В долгие зимние вечера, когда обычно на селе изнывают от скуки и, спасаясь от нее, ложатся спать с курами, сын Гланеташу большей частью просиживал в доме учителя, слушал их или сам рассказывал сказки, пел, играл в лото и в дурака... Сама г-жа Херделя, не скрывавшая своего презрения к простецам, как она называла крестьян, с Ионом говорила как с ровней, больше из-за того, что он всегда умел соблюсти приличие. И вот теперь тот же самый Ион не постеснялся орать на учителя и угрожать ему!
— Если бы Титу был дома, я уверена, он бы вздул его! — сказала воинственная Гиги.
Херделя скорее опечалился, чем рассердился. Из того, что наговорил Ион, сильнее всего его задели слова насчет жалобы на судью. Потом его сердце кольнула догадка: а вдруг этот безумец взял да и сказал где-то, кто ему написал жалобу?.. Ему давно не встречался Гицэ Поп из суда, но он как чувствовал, что следственная комиссия уже рыщет по Армадии, и вполне возможно, что туда вызывали Иона... Тогда беда у порога...
— Чего доброго, с этим наглецом мы еще впутаемся в историю из-за прошения! — заметила Лаура, усвоившая со времени помолвки вдобавок к серьезности и пессимизм.
— Ничуть не удивлюсь! — добавила г-жа Херделя, оглаживая рукой нос и губы. — От таких простецов всего можно ожидать!
— Эк куда хватили! — сказал Херделя. — Будет уж вам, не так страшен черт, как его малюют... Может, Ион и отпетый, но зла в нем нет! У человека свои неприятности, а с досады чего только не скажешь!
Сердце у него обливалось кровью в предчувствии беды, а он должен был улыбаться, шутить и убеждать домашних, что ничего страшного нет... Жена и дочери, устав возмущаться, спали как убитые. Один Херделя промучился всю ночь, не смыкая глаз, испуганно глядя в темноту и тщетно пытаясь потопить во мраке гнетущие видения...
3
Священник Белчуг, наравне с судьей очерненный в жалобе Иона, был вызван для опроса в комиссию, где председательствовал первый прокурор бистрицко-го окружного суда. Благостно улыбаясь, он ответил на все вопросы, почитая себя невинным барашком и не желая создавать впечатления, будто он питает к кому-то вражду, хотя в душе кипел против Иона, дерзнувшего пожаловаться на него. Впрочем, ему очень легко было обелиться, — стоило лишь повторить свои прежние показания на суде, из коих явствовало, что сын Гланеташу — элемент, пагубный для законного порядка в Припасе, и, исходя из общественных интересов, ему обязательно следует задать встряску, чтобы он очувствовался.
— Я не законник и, стало быть, могу рассуждать лишь как профан, — заметил он в заключение. — Мне все же думалось и сейчас думается, что господин судья был недостаточно строг к обвиняемому. Кстати, лучшим доказательством того, что угроза наказания не возымела желаемого действия, служит не только его жалоба, содержащая наглую клевету, но еще и факт, что как раз теперь истец наделал такого скандалу, какого и не помнят у нас в селе...
Когда священник услышал из уст самого Иона, что истинным автором жалобы является Херделя, он даже побагровел от гнева. «Это же верх лицемерия! — подумал он. — С одной стороны, приходит ко мне колядовать и приглашает на помолвку дочери, а с другой — сам же таскает меня по судам! А в общем, хорошо, что это выяснилось!»
Имея доказательства, что учитель ему враг, он счел себя вправе нанести ответный удар, да так, чтобы отравить ему счастье. «Если уж делать зло, то я ему покажу, что это вовсе не трудно!» — решил он.
Чем больше укреплялось в его душе убеждение, что главный виновник — Херделя, тем больше смягчающих обстоятельств он отыскивал для Иона, который в конечном счете был лишь жертвой интриг учителя. Он посочувствовал бедняге и пожалел, что вынужден был свидетельствовать против него. После он все чаще подумывал об Ионе и проникался все большим состраданием. Собственно, за что он так. ожесточенно преследовал его? По зрелом размышлении, перебрав все факты и события, он признал, что опрометчиво разругал тогда Иона в церкви и подговорил Симиона Лунгу притянуть его к суду. Да, да, опрометчиво, потому что истинная справедливость была на стороне Иона... Значит, нужно постараться искупить свои ошибки и что-то сделать для бедного обиженного человека. Отлично зная о неладах Иона с Василе Бачу, он задался целью помирить их, уговорить Иона жениться на Ане, а Бачу — исполнить его желание относительно приданого. И если это удастся, он, кстати, отведет от села позор, который они навлекли. Правда, Ана не первая и не последняя согрешившая девка. В долине Сомеша есть села, где почти все невесты ходят с детьми. Но в Припасе, с тех пор как Белчуг стоит во главе паствы, не бывало внебрачных детей. Да потом то, что учиняет Василе Бачу, просто вопиет к небесам. Верно, сплоховала дочь и виновата, но нельзя же за оплошность вгонять в гроб человека. Такой жестокости и не видывали. Даже по другим селам идут толки, как он избивает ее до полусмерти что ни день...
Священник кое-какое время все взвешивал свой план, чтобы потом не корить себя за поспешность. Но с каждым днем находил его все более великолепным. Херделя позеленеет от злости, узнав, что даже Ион Гланеташу, его несчастное орудие, и тот ищет духовного прибежища у попа. Дальше, кроме благодарности парня, он сумеет снискать и доверие Василе Бачу, которого дочерина беда совсем сокрушила, — он теперь был бы рад выдать ее за сына Гланеташу, хотя прежде всячески клялся и зарекался, что ни в жизнь не отдаст за него. Тут Белчуга снова кольнула совесть, потому что в свое время он и сам настраивал Бачу не губить дочь, не выдавать за такого отчаянного буяна и разбойника... Помимо всего прочего, священник еще надеялся, что от примирения может выйти кое-какая польза для новой церкви. Это было его заветным желанием — воочию увидеть, как возводится величавый и прекрасный храм из камня на месте старого и обветшалого, который не делал чести ни ему, ни селу. Вот уже десять лет он собирал по крохам деньги, с разгоравшейся страстью, вносил на это почти все церковные доходы и сам экономничал в угоду своей мечте. Осуществление ее началось со сбора пожертвований, проведенного с письменного согласия епископа по всем трансильванским коммунам. Сборщиками были два самых состоятельных крестьянина — Тома Бул-бук и Штефан Хотног. Деньги требовались большие, поэтому Белчуг старался вдохнуть дух честолюбия в крестьян, побудить их на приношения для новой церкви при всяком удобном случае, и особенно на свадьбах, крестинах, похоронах... На беду, миряне, не в пример священнику, были туги на кошелек, так что лишь теперь удалось начать переговоры с видными архитекторами из Бистрицы, и еще неизвестно было, хватит ли собранных средств... Предаваясь благочестивым мечтаньям, Белчуг видел победную новую церковь, вещающую миру о достойных стараниях скромного священника. Более того, ему уже рисовалось, что и прежняя церковка, пускай даже бедная и убогая, перенесена в село Сэскуцу; румын там поприбавилось, а молиться им негде, и по воскресеньям они ходили в Припас послушать обедню... Только бы сподобил его господь продолжать труд и просвещать сердца людей.
В воскресенье, перед началом службы, Белчуг поручил примарю сказать Василе Бачу, чтобы он явился к нему домой после обеда вместе с Аной, а стражнику велено было прислать Иона и Гланеташу с Зенобией. Ему не хотелось выдавать, зачем он их зовет,—пусть они и не догадываются, что он пригласил их всех.
— Оба упрямые, могут и не прийти,— говорил Белчуг, лихорадочно потирая руки.— А так, если они сойдутся у меня в доме, им уже не избежать согласия!
Первыми пришли Василе Бачу и Ана. Он был под хмельком, успев хватить полбутылки ракии еще до того, как примарь передал ему наказ священника, у Аны глаза были припухшие и красные от слез, она тщетно старалась прикрыть выпирающий живот. Священник усадил Бачу, а она продолжала стоять у дверей, потупив глаза.
Не дав Бачу времени собраться с духом, Белчуг стал выговаривать ему: какое он зло делает, мордует свою дочь, он уже притчей во языцех стал; человек не должен в горести терять рассудок, ну, согрешила Ана, но ведь всякий грех можно поправить милостью, а упрямство — это мать всех пороков; ведь Ион не лихой цыган, а усердный и толковый малый, хоть и неимущий, может, он будет более дельным зятем, чем многие другие... Тут Ана расплакалась, а Василе Бачу с горечью, прочувствованно сказал:
— Да разве я не хочу, батюшка? Уж я ли не старался? И упрашивал его, я, старый человек... Да он меня и слушать не желает. Не желает, и все. Обманул вон ее, а теперь нас прижимает... Что тут будешь делать? Вы человек святой, и справедливый, и умный... Научите меня, и я на все пойду!
Священник провел рукой по волосам, довольный ответом крестьянина, и только было собрался наставить его, чтобы он не скупился, — ведь своему детищу дает, не чужим, — как услышал в сенях шарканье постол ов и потом робкий стук в дверь.
— Войдите! — живо проговорил он, заранее радуясь.
Гланеташу осторожно и почтительно отворил дверь, сразу снял шапку и положил ее у печки, Зено-бия с Ионом вошли посмелее и поздоровались. Все трое выразили изумление при виде Бачу и Аны, хотя и те и другие догадывались, зачем их позвали. Белчуг поздоровался за руку с Гланеташу и с Ионом и бросил при этом взгляд на Василе Бачу, как бы призывая его убедиться, насколько он уважает их, потом уже обратился к парню ласковым голосом, скрадывая укор увещеванием:
— Слышу вот и просто не верю, что ты не захотел жениться на несчастной девушке, тогда как сам прекрасно понимаешь и признаешь, что виноват и надо исполнить свой христианский долг... Потом ведь и нехорошо это, Ион! Девушка не из дурных, не из плохой семьи, не бездомная. Посуди и сам, разве я не верно говорю?.. Ты тоже парень приличный, разумный, степенный... Как же можно так?
— Да, батюшка, парень-то и хотел бы, — ответил за сына Гланеташу, почесывая затылок и косясь на Василе Бачу. — Как не хотеть, батюшка, — добавил он после паузы и опять осекся, словно не смел докончить. Ион кивнул головой, поддакивая, что и вправду хотел бы.
Настало долгое молчание, и потом вдруг разом заговорили и Василе, и Ион, и Гланеташу. Однако священник осадил их пыл, сделав знак рукой, и ласково сказал им с примирительной и благостной улыбкой:
— Вот за тем я вас и собрал! Теперь вы потолкуйте и сговоритесь по-людскому, враждовать только цыганам пристало...
Белчуг степенно уселся за стол и вскинул на них глаза в ожидании сговора, храня благожелательную улыбку. Но мужчины были в замешательстве и уставились на него, как будто видели в нем единственное спасение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
В один из этих дней его спешно вызвали в суд в Армадию, прислав за ним судейского служителя. Он тотчас отправился туда, нимало не встревожась, ни с кем не советуясь, как и в тот раз, когда разбиралась жалоба Симиона Лунгу. Его и не заботило, что там может быть, раз уж план его удался и счастье прямо под рукой, только загребай.
Какой-то незнакомый чиновник, грузный и тучный, в черных очках, с пухлым и круглым, как луна, лицом спросил у него, кто писал ему жалобу на господина судью. Ион, не раздумывая ни минуты, назвал Херделю... Только когда уже сказал и заметил чуть поодаль священника Белчуга, а рядом с ним сердитого судью, он сообразил, что зря поторопился, и вспомнил, как сам столько раз обещался учителю не выдавать его ни под каким видом. Он хотел поправить дело, добавил, что сам наседал на Херделю и на коленях упрашивал. Однако чиновник больше не слушал его, а стал диктовать что-то по-венгерски другому, который сидел за столом и быстро строчил. Немного погодя он опять спросил Иона на ломаном румынском языке, хорошо ли он обдумал то, что сделал, и когда Ион подтвердил это, тот сказал, что жалоба его лжива и за это вместо двух недель ему придется отсидеть два месяца, если не больше... Ион промолчал с невозмутимым видом. Потом служитель выпроводил его.
Идя к выходу, Ион снова подумал, что не надо бы продавать Херделю. Очутясь на улице, он уже говорил себе, что и в тюрьме люди сидят, а что неделя, что месяц — один черт... После все это дело заслонил ворох забот, как быть с Аной, с Василе Бачу, с землей, которая перейдет к нему...
В доме Херделей Ион с некоторых пор стал бывать реже и никогда не заговаривал о своих затруднениях с Аной, поэтому они только через неделю, да и то случайно, узнали, что сынок Гланеташу не пожелал и слушать Василе Бачу, когда тот попробовал выведать его намерения относительно обманутой дочери. Девицы вместе с матерью без труда убедили Херделю, что его долг, долг учителя и просвещенного человека, вмешаться, вразумить, а в случае нужды и пробрать «распутника, который ни бога не боится, ни людей не стыдится». Польщенный учитель тотчас кликнул Иона, тот сказал, что придет, только вот подбросит сенной трухи Недельке.
— Жалко, что Титу нет, — пробормотал Херделя, не без волнения ожидая прихода парня. — Я заметил, что Титу имеет большое влияние на этого безумца... Э, сейчас бедняга Титу бог знает как корпеет там, в Гаргалэу! Да, хлеб насущный достается тяжким трудом и потом!
Ион пришел, но при первых же словах ощетинился, покраснел, разозлился и безо всякого стыда выпалил учителю:
— Да оставьте вы мою душу дьяволу, я и сам не маленький, знаю, что делаю и как мне себя держать!.. Ну ей-богу! Не женюсь я на ней, господин учитель, нет у меня никакой охоты! И, сказать по правде, мне эта Ана постыла, пуще зла-горя, не надо мне ее, пускай даже дядя Василе мне все земли Припаса за ней дает... Разве я виноват, что она забрюхатела? Я-то тут при чем? Сама виновата, кабы ей не сладко это было, не давалась бы... Я же не упрашивал ее, вот господи...
Херделя просто ахнул, слушая его, и онемел, а девицы убежали в гостиную от таких богомерзких речей. Одна г-жа Херделя не потеряла присутствия духа и, разгорясь гневом, высказала ему, стараясь при этом не уронить своего достоинства:
— И тебе не стыдно так выражаться здесь, при благовоспитанных людях? Да разве здравомыслящему человеку позволительны такие слова? Самый непотребный цыган и то бы не осмелился так держать себя и так выражаться, как ты! Хорош тоже, нечего сказать! А мы-то считали тебя честней и приличней других... Нет, я вижу, ты всех перещеголял в безобразиях... Да, да, и недаром говорят, черного кобеля не вымоешь добела... Очень верно сказано...
— Полно, милочка, не горячись, он еще молод, сам не сознает, что говорит, — примирительно заметил Херделя, тотчас забывая о своей недавней энергичной решимости перед таким отпором. Он попытался потом уговорить Иона, напомнил ему, что всегда, когда он внимал его советам, ему одна польза была, и особенно распространялся о передряге с Симионом Лунгу, когда Иона чуть было не сгноили в тюрьме, и только жалоба, которую он сочинил, помогла ему счастливо отделаться.
Учитель не успел закончить свою речь. Его мягкость подавляла Иона, вызывая в нем чувство стыда. Но он не хотел сдаваться, вспомнил чиновника из суда и раскричался:
— Хороший совет вы мне дали, господин учитель! Лучше бы и не советовали, дали бы спокойно отсидеть тогда две недели, чем теперь вот два месяца мне сидеть, а может, и два года! Ничего, мы тоже узнали, как дело обернулось, не такие уж мы дураки...
— Значит, вот какова твоя благодарность, Ион? — сказал Херделя, испуганный его дерзостью.— Сначала целый вечер упрашивали меня и сам ты, и твои старики, чтобы я не оставил тебя в беде, и после всего у тебя еще хватает совести попрекать меня? Забыл, что ведь это моя жалоба спасла тебя от тюрьмы...
— Еще бы не спасла... Вы уж лучше прямо скажите, что посмеялись над моей темнотой, а мне и невдомек было, ведь уж я ли для всех вас не старался!.. Ну да ладно! Прощевайте! Теперь я ученый, сам за себя постою и своим умом проживу... Дай вам бог спокойно спать!..
Он быстро вышел, хлопнув дверью и бурча по дороге. От такой наглости даже и г-жа Херделя остолбенела и только после его ухода опомнилась и сказала:
— Совсем рехнулся, поганец! — и это совпадало с мнением девиц, которые снова появились и просто не знали, как выразить свое негодование.
До поздней ночи у Херделей не переставали поражаться. Такого непочтения они еще ни от кого из крестьян не видывали... Всеобщее возмущение усугублялось тем, что именно Ион выказал такую неблагодарность и неуважение. Все они любили его и потому теперь ругали наперерыв. В семье учителя он всегда считался своим, и более толковым, и более опрятным, чем прочие крестьяне.. Херделя гордился, что Ион был его учеником, и всюду нахваливал его. Правда, Ион всегда оказывал им услуги, не отнекивался, если его просили сбегать в Жидовицу или в Армадию, наколоть дровец для кухни... В долгие зимние вечера, когда обычно на селе изнывают от скуки и, спасаясь от нее, ложатся спать с курами, сын Гланеташу большей частью просиживал в доме учителя, слушал их или сам рассказывал сказки, пел, играл в лото и в дурака... Сама г-жа Херделя, не скрывавшая своего презрения к простецам, как она называла крестьян, с Ионом говорила как с ровней, больше из-за того, что он всегда умел соблюсти приличие. И вот теперь тот же самый Ион не постеснялся орать на учителя и угрожать ему!
— Если бы Титу был дома, я уверена, он бы вздул его! — сказала воинственная Гиги.
Херделя скорее опечалился, чем рассердился. Из того, что наговорил Ион, сильнее всего его задели слова насчет жалобы на судью. Потом его сердце кольнула догадка: а вдруг этот безумец взял да и сказал где-то, кто ему написал жалобу?.. Ему давно не встречался Гицэ Поп из суда, но он как чувствовал, что следственная комиссия уже рыщет по Армадии, и вполне возможно, что туда вызывали Иона... Тогда беда у порога...
— Чего доброго, с этим наглецом мы еще впутаемся в историю из-за прошения! — заметила Лаура, усвоившая со времени помолвки вдобавок к серьезности и пессимизм.
— Ничуть не удивлюсь! — добавила г-жа Херделя, оглаживая рукой нос и губы. — От таких простецов всего можно ожидать!
— Эк куда хватили! — сказал Херделя. — Будет уж вам, не так страшен черт, как его малюют... Может, Ион и отпетый, но зла в нем нет! У человека свои неприятности, а с досады чего только не скажешь!
Сердце у него обливалось кровью в предчувствии беды, а он должен был улыбаться, шутить и убеждать домашних, что ничего страшного нет... Жена и дочери, устав возмущаться, спали как убитые. Один Херделя промучился всю ночь, не смыкая глаз, испуганно глядя в темноту и тщетно пытаясь потопить во мраке гнетущие видения...
3
Священник Белчуг, наравне с судьей очерненный в жалобе Иона, был вызван для опроса в комиссию, где председательствовал первый прокурор бистрицко-го окружного суда. Благостно улыбаясь, он ответил на все вопросы, почитая себя невинным барашком и не желая создавать впечатления, будто он питает к кому-то вражду, хотя в душе кипел против Иона, дерзнувшего пожаловаться на него. Впрочем, ему очень легко было обелиться, — стоило лишь повторить свои прежние показания на суде, из коих явствовало, что сын Гланеташу — элемент, пагубный для законного порядка в Припасе, и, исходя из общественных интересов, ему обязательно следует задать встряску, чтобы он очувствовался.
— Я не законник и, стало быть, могу рассуждать лишь как профан, — заметил он в заключение. — Мне все же думалось и сейчас думается, что господин судья был недостаточно строг к обвиняемому. Кстати, лучшим доказательством того, что угроза наказания не возымела желаемого действия, служит не только его жалоба, содержащая наглую клевету, но еще и факт, что как раз теперь истец наделал такого скандалу, какого и не помнят у нас в селе...
Когда священник услышал из уст самого Иона, что истинным автором жалобы является Херделя, он даже побагровел от гнева. «Это же верх лицемерия! — подумал он. — С одной стороны, приходит ко мне колядовать и приглашает на помолвку дочери, а с другой — сам же таскает меня по судам! А в общем, хорошо, что это выяснилось!»
Имея доказательства, что учитель ему враг, он счел себя вправе нанести ответный удар, да так, чтобы отравить ему счастье. «Если уж делать зло, то я ему покажу, что это вовсе не трудно!» — решил он.
Чем больше укреплялось в его душе убеждение, что главный виновник — Херделя, тем больше смягчающих обстоятельств он отыскивал для Иона, который в конечном счете был лишь жертвой интриг учителя. Он посочувствовал бедняге и пожалел, что вынужден был свидетельствовать против него. После он все чаще подумывал об Ионе и проникался все большим состраданием. Собственно, за что он так. ожесточенно преследовал его? По зрелом размышлении, перебрав все факты и события, он признал, что опрометчиво разругал тогда Иона в церкви и подговорил Симиона Лунгу притянуть его к суду. Да, да, опрометчиво, потому что истинная справедливость была на стороне Иона... Значит, нужно постараться искупить свои ошибки и что-то сделать для бедного обиженного человека. Отлично зная о неладах Иона с Василе Бачу, он задался целью помирить их, уговорить Иона жениться на Ане, а Бачу — исполнить его желание относительно приданого. И если это удастся, он, кстати, отведет от села позор, который они навлекли. Правда, Ана не первая и не последняя согрешившая девка. В долине Сомеша есть села, где почти все невесты ходят с детьми. Но в Припасе, с тех пор как Белчуг стоит во главе паствы, не бывало внебрачных детей. Да потом то, что учиняет Василе Бачу, просто вопиет к небесам. Верно, сплоховала дочь и виновата, но нельзя же за оплошность вгонять в гроб человека. Такой жестокости и не видывали. Даже по другим селам идут толки, как он избивает ее до полусмерти что ни день...
Священник кое-какое время все взвешивал свой план, чтобы потом не корить себя за поспешность. Но с каждым днем находил его все более великолепным. Херделя позеленеет от злости, узнав, что даже Ион Гланеташу, его несчастное орудие, и тот ищет духовного прибежища у попа. Дальше, кроме благодарности парня, он сумеет снискать и доверие Василе Бачу, которого дочерина беда совсем сокрушила, — он теперь был бы рад выдать ее за сына Гланеташу, хотя прежде всячески клялся и зарекался, что ни в жизнь не отдаст за него. Тут Белчуга снова кольнула совесть, потому что в свое время он и сам настраивал Бачу не губить дочь, не выдавать за такого отчаянного буяна и разбойника... Помимо всего прочего, священник еще надеялся, что от примирения может выйти кое-какая польза для новой церкви. Это было его заветным желанием — воочию увидеть, как возводится величавый и прекрасный храм из камня на месте старого и обветшалого, который не делал чести ни ему, ни селу. Вот уже десять лет он собирал по крохам деньги, с разгоравшейся страстью, вносил на это почти все церковные доходы и сам экономничал в угоду своей мечте. Осуществление ее началось со сбора пожертвований, проведенного с письменного согласия епископа по всем трансильванским коммунам. Сборщиками были два самых состоятельных крестьянина — Тома Бул-бук и Штефан Хотног. Деньги требовались большие, поэтому Белчуг старался вдохнуть дух честолюбия в крестьян, побудить их на приношения для новой церкви при всяком удобном случае, и особенно на свадьбах, крестинах, похоронах... На беду, миряне, не в пример священнику, были туги на кошелек, так что лишь теперь удалось начать переговоры с видными архитекторами из Бистрицы, и еще неизвестно было, хватит ли собранных средств... Предаваясь благочестивым мечтаньям, Белчуг видел победную новую церковь, вещающую миру о достойных стараниях скромного священника. Более того, ему уже рисовалось, что и прежняя церковка, пускай даже бедная и убогая, перенесена в село Сэскуцу; румын там поприбавилось, а молиться им негде, и по воскресеньям они ходили в Припас послушать обедню... Только бы сподобил его господь продолжать труд и просвещать сердца людей.
В воскресенье, перед началом службы, Белчуг поручил примарю сказать Василе Бачу, чтобы он явился к нему домой после обеда вместе с Аной, а стражнику велено было прислать Иона и Гланеташу с Зенобией. Ему не хотелось выдавать, зачем он их зовет,—пусть они и не догадываются, что он пригласил их всех.
— Оба упрямые, могут и не прийти,— говорил Белчуг, лихорадочно потирая руки.— А так, если они сойдутся у меня в доме, им уже не избежать согласия!
Первыми пришли Василе Бачу и Ана. Он был под хмельком, успев хватить полбутылки ракии еще до того, как примарь передал ему наказ священника, у Аны глаза были припухшие и красные от слез, она тщетно старалась прикрыть выпирающий живот. Священник усадил Бачу, а она продолжала стоять у дверей, потупив глаза.
Не дав Бачу времени собраться с духом, Белчуг стал выговаривать ему: какое он зло делает, мордует свою дочь, он уже притчей во языцех стал; человек не должен в горести терять рассудок, ну, согрешила Ана, но ведь всякий грех можно поправить милостью, а упрямство — это мать всех пороков; ведь Ион не лихой цыган, а усердный и толковый малый, хоть и неимущий, может, он будет более дельным зятем, чем многие другие... Тут Ана расплакалась, а Василе Бачу с горечью, прочувствованно сказал:
— Да разве я не хочу, батюшка? Уж я ли не старался? И упрашивал его, я, старый человек... Да он меня и слушать не желает. Не желает, и все. Обманул вон ее, а теперь нас прижимает... Что тут будешь делать? Вы человек святой, и справедливый, и умный... Научите меня, и я на все пойду!
Священник провел рукой по волосам, довольный ответом крестьянина, и только было собрался наставить его, чтобы он не скупился, — ведь своему детищу дает, не чужим, — как услышал в сенях шарканье постол ов и потом робкий стук в дверь.
— Войдите! — живо проговорил он, заранее радуясь.
Гланеташу осторожно и почтительно отворил дверь, сразу снял шапку и положил ее у печки, Зено-бия с Ионом вошли посмелее и поздоровались. Все трое выразили изумление при виде Бачу и Аны, хотя и те и другие догадывались, зачем их позвали. Белчуг поздоровался за руку с Гланеташу и с Ионом и бросил при этом взгляд на Василе Бачу, как бы призывая его убедиться, насколько он уважает их, потом уже обратился к парню ласковым голосом, скрадывая укор увещеванием:
— Слышу вот и просто не верю, что ты не захотел жениться на несчастной девушке, тогда как сам прекрасно понимаешь и признаешь, что виноват и надо исполнить свой христианский долг... Потом ведь и нехорошо это, Ион! Девушка не из дурных, не из плохой семьи, не бездомная. Посуди и сам, разве я не верно говорю?.. Ты тоже парень приличный, разумный, степенный... Как же можно так?
— Да, батюшка, парень-то и хотел бы, — ответил за сына Гланеташу, почесывая затылок и косясь на Василе Бачу. — Как не хотеть, батюшка, — добавил он после паузы и опять осекся, словно не смел докончить. Ион кивнул головой, поддакивая, что и вправду хотел бы.
Настало долгое молчание, и потом вдруг разом заговорили и Василе, и Ион, и Гланеташу. Однако священник осадил их пыл, сделав знак рукой, и ласково сказал им с примирительной и благостной улыбкой:
— Вот за тем я вас и собрал! Теперь вы потолкуйте и сговоритесь по-людскому, враждовать только цыганам пристало...
Белчуг степенно уселся за стол и вскинул на них глаза в ожидании сговора, храня благожелательную улыбку. Но мужчины были в замешательстве и уставились на него, как будто видели в нем единственное спасение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53