) —- песня из репертуара «Битлз»,
как раз нужна натурщица. Мне дали халтуру. Украсить Дом культуры Броновского стекольного завода. Вот я бы и сделал тебя для этого Дома культуры: девушка, протягивающая руки к солнцу. Молодость и красота. Надежда. Пойми: что было — то было. Я вчера потерял голову. Извини меня. Больше этого не повторится. С этой минуты ты для меня уже не женщина, а только идея. Искусство с большой буквы. «Уапкее до Ноте» ! и «Руки прочь от Ирены Новаковой!»— вот девиз дня.
И тактика, которая столько раз выручала Мойжишека, не подвела его и теперь. Час спустя они опять лежали в объятиях.
— Я думаю, нам стоит воздержаться,—лицемерно вздыхал он, но в конце концов как бы уступил.
Целомудренная традиция отечественных повествований повелевает нам ныне покинуть островок. Впрочем... произошло ли там что-либо из ряда вон выходящее? Перейдем лучше к событиям более значительным.
Последним художественным достижением Мойжишека стали платья — необыкновенные, как и их создатель. Одно он сотворил из легких алюминиевых бляшек, соединенных проволочками. Второе — из овальных пластмассовых пластинок, оно получилось пунцовое, как лесная земляника. Он надел их на Ирену, и та содрогнулась:
— Жуть как холодит. Не поддеть ли мне что-нибудь?
— Боже упаси, это будет уже не то.
При соответствующем освещении и на фоне постоянно меняющихся задников девушка заискрилась. Она вся излучала сияние. Она была прекрасна и таинственна, как рыбка из морской пучины. Она позировала перед аппаратом то с бантом в волосах, то с цветами, то с гитарой, то в диадеме, а то так протягивала яблоко, блестевшее, точно елочные игрушки.
— О'кэй, а теперь щелкнем пару раз с побрякушками.
Он украшал ее варварскими ожерельями из меди, серьгами из пластмассы, большими, как листья одуванчика. Она смеялась. Ее это занимало.
Мойжишек наводнил редакции всех журналов страны этими фотографиями, и многие из них действительно были напечатаны. Собственно, я не припомню периодического издания, которое с благодарностью не воспользовалось бы изображением очаровательной девушки.
— Я все это на клочки изорвал бы,—горячился Иренин отец.
Янки, убирайтесь домой (англ.).
—Помолчи,—осаживала его мать.—Радуйся, что девчонка стала известна. Как знать, может, она этак и в кино пробьется. Начнут по телевидению показывать. Всяко начинают.
Если что-то и не нравилось матери во всем этом, так это сам Мойжишек с его никудышной репутацией. Она отвела дочь в настоящее фотоателье, попросила снять ее в разных платьях и в разных ракурсах, а затем разослала фотографии в бюро по найму статистов на «Баррандове».
— Теперь будем ждать,— сказала она,— этот год тебе все равно придется побыть дома, а на следующий опять поедешь сдавать экзамены.
— А как насчет работы?—проворчал отец, выказывая свою обывательскую натуру.
— А что она, по-твоему, должна делать,—ужаснулась мать,—в продавщицы ей, что ли, идти? Как-никак у нее аттестат зрелости!
Все лето продолжались встречи с Мойжишеком. Иногда Ирена заставала ателье запертым, наглухо закрытым, словно владелец надолго уехал за границу; рассеянный владелец, который, уезжая, забыл выключить радио, и оно тихонечко наигрывало за стеной. Однажды, придя туда, она встретила на лестнице сияющую девушку с серьгами из пластмассы в ушах. Ирена толчком распахнула дверь.
— Привет!—воскликнул грабицкий краснобай.— Меня несколько дней не было в городе, ездил за покупками. Гляди, что я отхватил! Деревянного святого Антония, источенного древоточцем! Я выдам его за работу мастера Павла из Левочи. А еще я отхватил несколько майоликовых плошек. Хочешь кальвадосу?
— Та, что я встретила на лестнице, уходила от тебя?— скривила Ирена свои умопомрачительные губы.
— Да, да. Она мне сейчас позирует для большой картины. Согласись, на всю жизнь одной тебя мне не хватит. Эдак мы быстро примелькаемся. Тебя я приберегу лишь для больших праздников и...
— Ах ты подлец!
— Слишком сильное выражение. Я— подлец? Я обещал тебе славу, и вот пожалуйста — во всех общежитиях и казармах обклеивают шкафы твоими фотографиями. Я говорил тут с одним малым из Рожнова, с фабрики «Лоана», он спрашивал, не может ли он тебя сфотографировать в каких-то их майках. Пошли наверх, деваха, пошли наверх; я дал согласие. Что с тобой? Не надо было?
1 Крупнейшая чехословацкая киностудия*
Снова сидела она на берегу реки, снова думала о том, что самое разумное, что она могла бы сделать, так это утопиться.
— ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ
либо вовсю развлекаться в обществе красивых женщин, не чувствуя никакой ответственности и живя в свое удовольствие. Либо делать то, что считает полезным для других,— добросовестно воспитывать детей и придумывать что-то, пусть и небольшое, лишь бы мир становился хоть чуточку совершеннее,— уже длительное время, сидя рядом с Иреной, рассуждал зоотехник Педро Дрбоглав.— Я тоже мечтал об открытиях и изобретениях. Но все уперлось в то, что, кажется, я слишком положительный. Видишь ли, для изобретательства и искусства нужно быть малость чокнутым. У одних чего-то с избытком, у других чего-то недостает, а я все держусь золотой середины. Но,— сказал он, отпив вина,— все-таки мои коровы дают молочка побольше, чем все остальные в наших краях.
— Л чем ты объяснишь такое потрясающее явление?— осведомилась Ирспа, будучи уже немного, между нами, мужчинами, говоря, навеселе.— Это не ты случайно придумал, чтобы в ригах играли музыку Баха, Моцарта?
— Нет! И потом, не в ригах, а в хлевах, скотных дворах... В риге солома, сено, инвентарь.
—- И еще так называется кабаре в Варшаве,— добавила она строгим тоном.
— Возможно. Ты знаешь, я заметил, что одни коровы разговаривают друг с другом, а другие —нет. Как люди. Раньше на это никто не обращал внимания. Я проследил на пастбище, какие коровы больше ладят между собой, и тех поставил в соседние стойла. Это мой ход конем. Неловко как-то об этом говорить, но полагаю, дело-то стоящее! Еще одна тыща ребятишек получит к завтраку молочко.
— Такая, выходит, практическая польза? Он улыбнулся.
— Мне с тобой хорошо,—сказал он.—-Как раз ты, уроженка грабицкого виноградарского края, это можешь оценить. Я слышал, что у вас дети пьют на завтрак вино, неужели правда?
— Правда,—- ответила Ирена,—я иначе и не завтракала.
— Будь я уверен, что такая твоя красота от вина, я стал бы давать его за завтраком и своим дочкам.
— У тебя дочери?
— Две и один пацан.
Она положила руку ему на плечо.
— Будь с ними добрым, прошу тебя! Все эти мирные конференции гроша ломаного не стоят; если бы у меня были миллионы, я израсходовала бы их на всемирную программу: отцы, будьте добрыми со своими дочерьми! Будьте с ними строги и справедливы и никого при этом не слушайте. И ты знаешь, в течение жизни одного поколения было бы покончено с войной. Все бы разоружились.
— Сделаю все, что в моих силах,— заверил Педро.
— Так, любезные, прошу рассчитаться. Мы закрываем!
НОЧНАЯ ПРАГА,
в конце концов, тоже хороша. Провести вечер в обществе женщины—-значит хорошо прожить день. Немногим ниже на моей шкале ценностей сверкает вечер, проведенный в обществе добрых друзей. Далее — за чтением хорошей книги (мой вкус вы знаете — Ванчура и Фрайс). А. если ни одна из этих приятных возможностей вам не представится, то у вас всегда еще останется шанс пойти прогуляться. По крайней мере, никто не толкается, никто не спрашивает, как пройти к универмагу «Котва». Никто к вам не пристает, норовя всучить марки или сертификаты. Ночь—пора умиротворения, день — сплошная гонка, и обратите внимание: днем никто, за исключением разве что горстки детей — меньшинства населения, еще несмышленышей, не улыбается. В последние годы это как-то вышло из моды. Ибо улыбка тоже относится к моде. Один сезон носят короткие юбки, другой — короткие прически. Один год хорошим тоном считается быть стройным, в другой — упор делается на загар. Ночью же улыбаются даже те, чьей обязанностью является проверка удостоверения личности. Ирена и Педро идут к центру города. За спиной у них громыхает трамвай. Педро выходит на проезжую часть и, подняв палец (в обществе красивой женщины мужчины зачастую не прочь поозорничать), голосует. К их изумлению, трамвай останавливается. Двери открываются.
— Вам куда?-—спрашивает, вагоновожатый.
— Нам в центр,— горделиво говорит Ирена.
— Прошу, в центр так в центр. Соблаговолите садиться. Через минуту трогаемся,— восклицает вагоновожатый, радушным жестом приглашая их внутрь вагона.
Они становятся у него за спиной, и между ними завязывается беседа.
— Есть такая легенда о трамвае, который наводит ужас,— говорит вагоновожатый,— разъезжает без пассажиров и без водителя. И мне почудилось, что мой смахивает на этого «летучего голландца». Отправление в два ноль семь — порядок! В конце концов, когда-то выезжать на линию нужно, трамваи должны ездить. Но ведь еще и возить людей, так ведь?
Он отъезжает и добросовестно тормозит на каждой остановке, где, однако, подсаживаться некому.
— Все ничего, но попробуйте проехать ночью мимо Ольшанского кладбища, да еще в пустой колымаге. Так и ждешь, что на остановке к тебе залезут покойнички, привидения. Смотрите не сбегите!— кричит он и останавливается на перекрестке.
Он выходит из вагона, переводит ломиком стрелку.
— Дальше — по Белградской, через Слюнявчик к музею...
— Что это еще за Слюнявчик?—недоуменно спрашивает Педро.— Не разыгрывайте меня, провинциала, который приехал полюбоваться красотами матушки Праги. Поглядеть, был ли к а ко й толк от двух золотых, которые его дедушка внес на строительство названием «Народ себе».
— Как это что? Как что?—изумляется вагоновожатый.—Площадь Ипэпавлова2, что же еще? Это тот, названивал собакам, чтобы те пускали слюну, потому и ( 00рят — Слюнявчик. И между прочим, граждане как увижу во время езды собаку, сразу давай звонке?) просто чтобы поглядеть, как это на нее подействует.
— И она пускает слюну?— спрашивает Ирена.
— Какое там! Эти разъевшиеся твари теперь что. Нынче этому Павлову пришлось бы показать им многосерийные телефильмы Дитла.
Наконец в трамвай входят и другие пассажиры. Водитель усмехается и объявляет в микрофон:
-— Приветствую вас на борту трамвая номер одиннадцать. С вами говорит капитан трамвая Антонин Тормоз. Мы движемся на высоте двести семьдесят четыре метра над уровнем моря. Г^лохо, а?—обращается он к нашей паре.
1 Слова, начертанные на портале пражского Национального театра, построенного на народные пожертвования.
2 Так, образуя одно слово с инициалами, произносится в Праге название площади, носящей имя Ивана Петровича Павлова .
3 Современный чешский драматург,
— Буду рада как-нибудь прокатить вас и я. Я- водитель такси.
— Желаю вам приятно провести остаток ночи,—напутствует их трамвайный капитан по имени Антонин Тормоз. Если он, конечно, не соврал, добавим от себя. Вранье сейчас в большом ходу.
Ирена и Педро идут вниз по Вацлавской площади. Время от времени мимо них проносится желтый милицейский автомобиль. Время от времени промелькнет такси, водитель которого приветствует Ирену взмахом руки.
Несколько лет тому назад с Вацлавской площади сняли трамвайные пути, на освободившееся место высадили кустарник. Из одного кустика внезапно выбегает еж, сопя, он храбро пускается по мостовой в направлении Дома моды.
— Смотри,— говорит Ирена,— такого я еще не видела! Отправился за покупками.
— Бедная кроха,— сочувственно произносит Педро.— Прямо как в кино. Смелый всегда погибает. Этот наверняка и до утра не дотянет. Ведь он не знает инструкции номер сто, и, что еще хуже, не знают ее и люди.
— Может, отнесем его в парк? 1 — Точно.
Ловким движением руки он подхватывает ежа и заворачивает в носовой платок. На Петршине выпускают его в траву. — Что дальше?—спрашивает Ирена. Дальше... Ничего. Мы сумели провести ночь благочестиво, черт побери! Но я искренне рад этому бы мы зашли хотя бы на волосок дальше, я бы каждую минуту, проведенную без тебя. Знаешь, я тебя люблю. —Мы еще увидимся?—спрашивает Ирена.— Ты говорил, что иногда приезжаешь в Прагу.
— Да, да, бывает.
— Я напишу тебе номер телефона. Я живу в пансионате. Если меня там не будет, значит, я, скорее всего, езжу. Тогда позвони в диспетчерскую таксопарка, а они мне сообщат по рации.
— Хорошо. Но если я увижу, что это может оказаться опасным для меня, то звонить не стану. Лучше уж хорошенько воспитаю дочерей.
— Не будем больше говорить об этом,—сказала она и проводила его на вокзал.
Они поцеловались. Она махала рукой, пока поезд не выехал из вокзала. Только тогда она осознала, что плачет.
Что, впрочем, отнюдь так уж неприятно, как может показаться читателю этих строк. Через стеклянную дверь она вышла к стоянке такси.
— Привет,—сказал водитель с бородкой.— Домой?
— Домой.
—-А может, лучше поедешь со мной?—спросил водитель в темных очках.
— Я предложил первым,— возразил бородач.— Садись.— Он нажал кнопку и сказал в трубку:—Такси сто тринадцать, еду в десятый район. Везу Ирену Сладкую, вот так-то! Знай наших!
— Не бахвальтесь, не то у вас появятся завистники,— осадила водителя диспетчерша.—- Нет ли там кого в центре, кто понимает по-английски?
— Единица, я пятьдесят четвертый, я в этом маракую.
— Гостиница «Ялта».
— Благодарю.
МНЕ СНИЛОСЬ,
будто я снова молод, по цветущему лугу навстречу мне идет прекрасная девушка с кувшином пльзеньского пива. Прежде чем я успел подумать, чего бы я пожелал еще, меня разбудил стук по стеклу. Снаружи стояла Ирена, постукивавшая ключом по двери. Я отпер.
— Как провели время?-—спросил я, позевывая.
Она не выглядела ни счастливой, ни несчастной. Красивое сари (то бишь то, что мы назвали сари,— помните?) сидело на ней несколько мешковато, волосы растрепались, под глазами — этот злодей-время не останавливается ни перед чем — синие круги, которые меня растрогали. В руке она все еще держала кошелек, вынутый из сумочки; мы никогда не знаем, что делать с предметами, которые оказались ненужными. Дело В том, что бородач презрительно зашипел: «Деньги от тебя? Ты спятила? При случае отвезешь меня на чашку кофе». И он умчался в ночь.
Она взглянула на часы, висевшие над моей конторкой, и в глазах ее мелькнула нерешительность.
— Львица уже полчаса как легла спать,—сказал я, чтобы вывести ее из затруднительного положения. (Минут тридцать назад я увидел, как она вышла разведать обстановку, потом по громоотводу спустился мужчина. Видимо, они полагали, что старости непременно сопутствует слепота, на автостоянке они еще долго обнимались. Потом Львица возвратилась и ничтоже сумняшеся солгала, будто ходила встречать свою соседку.)
— Откуда вы знаете?—спросила Ирена строго.
— Голубушка, я свои обязанности выполняю добросовестно, я должен знать обо всем. Полчаса назад я делал обход и заметил, что Львица как раз погасила свет.
— Ах вот как! Стало быть, опять не выспится!
— Ну да ведь она взрослый человек.
— И то правда,— согласилась Ирена,— все мы, собственно говоря, взрослые люди. Спокойной ночи, дядюшка Саройян!
— Спокойной ночи, девочка! Завтра будет облачно.
— Завтра всегда бывает облачно,— ответила она мудро. Двери лифта шоркнули и заслонили от меня красоту,
устало прислонившуюся к стенке кабины.
Спи спокойно, голубка, распогоживается чаще, чем мы ожидаем.
Глава VI
ИРЕНУ БУДИТ ПЕНИЕ,
доносящееся из приемника. Подружка Львица за своим столиком перед зеркалом подрисовывает себе искусственное лицо.
— Ирен, лапушка, прости меня! Я тебя разбудила. Ирена приподнялась на локте.
— Ну как ты?
— А ты?
— Я нормально. Мы с ним как брат с сестрой.
— А мы согрешили. Я так хочу выйти замуж, хочу, чтобы у меня были дети. Я хочу мыть окна и ругаться на чем свет стоит, если мужик поздно вернется из пивной. Хочу стирать пеленки и пускать слезу: мол, никто меня не понимает. Какой там завтрак в постель! Мужик все-таки не раб. Я сама посылала бы его на футбол и всякое такое. Я хочу мужика домовитого, совсем не обязательно Бельмон-до или Алена Делона. И у ребенка необязательно должны быть одни отличные отметки, главное —здоровье. Вот так. Вот я как.
«Семь часов пятнадцать минут. Четверть восьмого. Школьники, допивайте свое какао, оно полезное, мамы знают это лучше вас, потому что они вас любят больше всего»,—вещает Алеш Вовес из «Доброго утра». Львица переводит стрелки на своих часиках, заводит их, выключает радио.
— Ты еще поспи! Я повешу на дверь табличку «Не беспокоить»,—говорит Львица Ирене.
Она еще брызжет на себя чуть-чуть «Шанелью», перебрасывает через плечо ремешок сумки и выходит. Ирена встает, чтобы выпить холодной воды. В душевой на шнурках развешано белье. Трусики с маркировкой и другие — с розочками, черные сетчатые чулки, бюстгальтер с кружевом, прозрачный, как в заграничном иллюстрированном журнале, и среди всего этого — словно бы обалдевший мужской платок с геометрическим рисунком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
как раз нужна натурщица. Мне дали халтуру. Украсить Дом культуры Броновского стекольного завода. Вот я бы и сделал тебя для этого Дома культуры: девушка, протягивающая руки к солнцу. Молодость и красота. Надежда. Пойми: что было — то было. Я вчера потерял голову. Извини меня. Больше этого не повторится. С этой минуты ты для меня уже не женщина, а только идея. Искусство с большой буквы. «Уапкее до Ноте» ! и «Руки прочь от Ирены Новаковой!»— вот девиз дня.
И тактика, которая столько раз выручала Мойжишека, не подвела его и теперь. Час спустя они опять лежали в объятиях.
— Я думаю, нам стоит воздержаться,—лицемерно вздыхал он, но в конце концов как бы уступил.
Целомудренная традиция отечественных повествований повелевает нам ныне покинуть островок. Впрочем... произошло ли там что-либо из ряда вон выходящее? Перейдем лучше к событиям более значительным.
Последним художественным достижением Мойжишека стали платья — необыкновенные, как и их создатель. Одно он сотворил из легких алюминиевых бляшек, соединенных проволочками. Второе — из овальных пластмассовых пластинок, оно получилось пунцовое, как лесная земляника. Он надел их на Ирену, и та содрогнулась:
— Жуть как холодит. Не поддеть ли мне что-нибудь?
— Боже упаси, это будет уже не то.
При соответствующем освещении и на фоне постоянно меняющихся задников девушка заискрилась. Она вся излучала сияние. Она была прекрасна и таинственна, как рыбка из морской пучины. Она позировала перед аппаратом то с бантом в волосах, то с цветами, то с гитарой, то в диадеме, а то так протягивала яблоко, блестевшее, точно елочные игрушки.
— О'кэй, а теперь щелкнем пару раз с побрякушками.
Он украшал ее варварскими ожерельями из меди, серьгами из пластмассы, большими, как листья одуванчика. Она смеялась. Ее это занимало.
Мойжишек наводнил редакции всех журналов страны этими фотографиями, и многие из них действительно были напечатаны. Собственно, я не припомню периодического издания, которое с благодарностью не воспользовалось бы изображением очаровательной девушки.
— Я все это на клочки изорвал бы,—горячился Иренин отец.
Янки, убирайтесь домой (англ.).
—Помолчи,—осаживала его мать.—Радуйся, что девчонка стала известна. Как знать, может, она этак и в кино пробьется. Начнут по телевидению показывать. Всяко начинают.
Если что-то и не нравилось матери во всем этом, так это сам Мойжишек с его никудышной репутацией. Она отвела дочь в настоящее фотоателье, попросила снять ее в разных платьях и в разных ракурсах, а затем разослала фотографии в бюро по найму статистов на «Баррандове».
— Теперь будем ждать,— сказала она,— этот год тебе все равно придется побыть дома, а на следующий опять поедешь сдавать экзамены.
— А как насчет работы?—проворчал отец, выказывая свою обывательскую натуру.
— А что она, по-твоему, должна делать,—ужаснулась мать,—в продавщицы ей, что ли, идти? Как-никак у нее аттестат зрелости!
Все лето продолжались встречи с Мойжишеком. Иногда Ирена заставала ателье запертым, наглухо закрытым, словно владелец надолго уехал за границу; рассеянный владелец, который, уезжая, забыл выключить радио, и оно тихонечко наигрывало за стеной. Однажды, придя туда, она встретила на лестнице сияющую девушку с серьгами из пластмассы в ушах. Ирена толчком распахнула дверь.
— Привет!—воскликнул грабицкий краснобай.— Меня несколько дней не было в городе, ездил за покупками. Гляди, что я отхватил! Деревянного святого Антония, источенного древоточцем! Я выдам его за работу мастера Павла из Левочи. А еще я отхватил несколько майоликовых плошек. Хочешь кальвадосу?
— Та, что я встретила на лестнице, уходила от тебя?— скривила Ирена свои умопомрачительные губы.
— Да, да. Она мне сейчас позирует для большой картины. Согласись, на всю жизнь одной тебя мне не хватит. Эдак мы быстро примелькаемся. Тебя я приберегу лишь для больших праздников и...
— Ах ты подлец!
— Слишком сильное выражение. Я— подлец? Я обещал тебе славу, и вот пожалуйста — во всех общежитиях и казармах обклеивают шкафы твоими фотографиями. Я говорил тут с одним малым из Рожнова, с фабрики «Лоана», он спрашивал, не может ли он тебя сфотографировать в каких-то их майках. Пошли наверх, деваха, пошли наверх; я дал согласие. Что с тобой? Не надо было?
1 Крупнейшая чехословацкая киностудия*
Снова сидела она на берегу реки, снова думала о том, что самое разумное, что она могла бы сделать, так это утопиться.
— ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ
либо вовсю развлекаться в обществе красивых женщин, не чувствуя никакой ответственности и живя в свое удовольствие. Либо делать то, что считает полезным для других,— добросовестно воспитывать детей и придумывать что-то, пусть и небольшое, лишь бы мир становился хоть чуточку совершеннее,— уже длительное время, сидя рядом с Иреной, рассуждал зоотехник Педро Дрбоглав.— Я тоже мечтал об открытиях и изобретениях. Но все уперлось в то, что, кажется, я слишком положительный. Видишь ли, для изобретательства и искусства нужно быть малость чокнутым. У одних чего-то с избытком, у других чего-то недостает, а я все держусь золотой середины. Но,— сказал он, отпив вина,— все-таки мои коровы дают молочка побольше, чем все остальные в наших краях.
— Л чем ты объяснишь такое потрясающее явление?— осведомилась Ирспа, будучи уже немного, между нами, мужчинами, говоря, навеселе.— Это не ты случайно придумал, чтобы в ригах играли музыку Баха, Моцарта?
— Нет! И потом, не в ригах, а в хлевах, скотных дворах... В риге солома, сено, инвентарь.
—- И еще так называется кабаре в Варшаве,— добавила она строгим тоном.
— Возможно. Ты знаешь, я заметил, что одни коровы разговаривают друг с другом, а другие —нет. Как люди. Раньше на это никто не обращал внимания. Я проследил на пастбище, какие коровы больше ладят между собой, и тех поставил в соседние стойла. Это мой ход конем. Неловко как-то об этом говорить, но полагаю, дело-то стоящее! Еще одна тыща ребятишек получит к завтраку молочко.
— Такая, выходит, практическая польза? Он улыбнулся.
— Мне с тобой хорошо,—сказал он.—-Как раз ты, уроженка грабицкого виноградарского края, это можешь оценить. Я слышал, что у вас дети пьют на завтрак вино, неужели правда?
— Правда,—- ответила Ирена,—я иначе и не завтракала.
— Будь я уверен, что такая твоя красота от вина, я стал бы давать его за завтраком и своим дочкам.
— У тебя дочери?
— Две и один пацан.
Она положила руку ему на плечо.
— Будь с ними добрым, прошу тебя! Все эти мирные конференции гроша ломаного не стоят; если бы у меня были миллионы, я израсходовала бы их на всемирную программу: отцы, будьте добрыми со своими дочерьми! Будьте с ними строги и справедливы и никого при этом не слушайте. И ты знаешь, в течение жизни одного поколения было бы покончено с войной. Все бы разоружились.
— Сделаю все, что в моих силах,— заверил Педро.
— Так, любезные, прошу рассчитаться. Мы закрываем!
НОЧНАЯ ПРАГА,
в конце концов, тоже хороша. Провести вечер в обществе женщины—-значит хорошо прожить день. Немногим ниже на моей шкале ценностей сверкает вечер, проведенный в обществе добрых друзей. Далее — за чтением хорошей книги (мой вкус вы знаете — Ванчура и Фрайс). А. если ни одна из этих приятных возможностей вам не представится, то у вас всегда еще останется шанс пойти прогуляться. По крайней мере, никто не толкается, никто не спрашивает, как пройти к универмагу «Котва». Никто к вам не пристает, норовя всучить марки или сертификаты. Ночь—пора умиротворения, день — сплошная гонка, и обратите внимание: днем никто, за исключением разве что горстки детей — меньшинства населения, еще несмышленышей, не улыбается. В последние годы это как-то вышло из моды. Ибо улыбка тоже относится к моде. Один сезон носят короткие юбки, другой — короткие прически. Один год хорошим тоном считается быть стройным, в другой — упор делается на загар. Ночью же улыбаются даже те, чьей обязанностью является проверка удостоверения личности. Ирена и Педро идут к центру города. За спиной у них громыхает трамвай. Педро выходит на проезжую часть и, подняв палец (в обществе красивой женщины мужчины зачастую не прочь поозорничать), голосует. К их изумлению, трамвай останавливается. Двери открываются.
— Вам куда?-—спрашивает, вагоновожатый.
— Нам в центр,— горделиво говорит Ирена.
— Прошу, в центр так в центр. Соблаговолите садиться. Через минуту трогаемся,— восклицает вагоновожатый, радушным жестом приглашая их внутрь вагона.
Они становятся у него за спиной, и между ними завязывается беседа.
— Есть такая легенда о трамвае, который наводит ужас,— говорит вагоновожатый,— разъезжает без пассажиров и без водителя. И мне почудилось, что мой смахивает на этого «летучего голландца». Отправление в два ноль семь — порядок! В конце концов, когда-то выезжать на линию нужно, трамваи должны ездить. Но ведь еще и возить людей, так ведь?
Он отъезжает и добросовестно тормозит на каждой остановке, где, однако, подсаживаться некому.
— Все ничего, но попробуйте проехать ночью мимо Ольшанского кладбища, да еще в пустой колымаге. Так и ждешь, что на остановке к тебе залезут покойнички, привидения. Смотрите не сбегите!— кричит он и останавливается на перекрестке.
Он выходит из вагона, переводит ломиком стрелку.
— Дальше — по Белградской, через Слюнявчик к музею...
— Что это еще за Слюнявчик?—недоуменно спрашивает Педро.— Не разыгрывайте меня, провинциала, который приехал полюбоваться красотами матушки Праги. Поглядеть, был ли к а ко й толк от двух золотых, которые его дедушка внес на строительство названием «Народ себе».
— Как это что? Как что?—изумляется вагоновожатый.—Площадь Ипэпавлова2, что же еще? Это тот, названивал собакам, чтобы те пускали слюну, потому и ( 00рят — Слюнявчик. И между прочим, граждане как увижу во время езды собаку, сразу давай звонке?) просто чтобы поглядеть, как это на нее подействует.
— И она пускает слюну?— спрашивает Ирена.
— Какое там! Эти разъевшиеся твари теперь что. Нынче этому Павлову пришлось бы показать им многосерийные телефильмы Дитла.
Наконец в трамвай входят и другие пассажиры. Водитель усмехается и объявляет в микрофон:
-— Приветствую вас на борту трамвая номер одиннадцать. С вами говорит капитан трамвая Антонин Тормоз. Мы движемся на высоте двести семьдесят четыре метра над уровнем моря. Г^лохо, а?—обращается он к нашей паре.
1 Слова, начертанные на портале пражского Национального театра, построенного на народные пожертвования.
2 Так, образуя одно слово с инициалами, произносится в Праге название площади, носящей имя Ивана Петровича Павлова .
3 Современный чешский драматург,
— Буду рада как-нибудь прокатить вас и я. Я- водитель такси.
— Желаю вам приятно провести остаток ночи,—напутствует их трамвайный капитан по имени Антонин Тормоз. Если он, конечно, не соврал, добавим от себя. Вранье сейчас в большом ходу.
Ирена и Педро идут вниз по Вацлавской площади. Время от времени мимо них проносится желтый милицейский автомобиль. Время от времени промелькнет такси, водитель которого приветствует Ирену взмахом руки.
Несколько лет тому назад с Вацлавской площади сняли трамвайные пути, на освободившееся место высадили кустарник. Из одного кустика внезапно выбегает еж, сопя, он храбро пускается по мостовой в направлении Дома моды.
— Смотри,— говорит Ирена,— такого я еще не видела! Отправился за покупками.
— Бедная кроха,— сочувственно произносит Педро.— Прямо как в кино. Смелый всегда погибает. Этот наверняка и до утра не дотянет. Ведь он не знает инструкции номер сто, и, что еще хуже, не знают ее и люди.
— Может, отнесем его в парк? 1 — Точно.
Ловким движением руки он подхватывает ежа и заворачивает в носовой платок. На Петршине выпускают его в траву. — Что дальше?—спрашивает Ирена. Дальше... Ничего. Мы сумели провести ночь благочестиво, черт побери! Но я искренне рад этому бы мы зашли хотя бы на волосок дальше, я бы каждую минуту, проведенную без тебя. Знаешь, я тебя люблю. —Мы еще увидимся?—спрашивает Ирена.— Ты говорил, что иногда приезжаешь в Прагу.
— Да, да, бывает.
— Я напишу тебе номер телефона. Я живу в пансионате. Если меня там не будет, значит, я, скорее всего, езжу. Тогда позвони в диспетчерскую таксопарка, а они мне сообщат по рации.
— Хорошо. Но если я увижу, что это может оказаться опасным для меня, то звонить не стану. Лучше уж хорошенько воспитаю дочерей.
— Не будем больше говорить об этом,—сказала она и проводила его на вокзал.
Они поцеловались. Она махала рукой, пока поезд не выехал из вокзала. Только тогда она осознала, что плачет.
Что, впрочем, отнюдь так уж неприятно, как может показаться читателю этих строк. Через стеклянную дверь она вышла к стоянке такси.
— Привет,—сказал водитель с бородкой.— Домой?
— Домой.
—-А может, лучше поедешь со мной?—спросил водитель в темных очках.
— Я предложил первым,— возразил бородач.— Садись.— Он нажал кнопку и сказал в трубку:—Такси сто тринадцать, еду в десятый район. Везу Ирену Сладкую, вот так-то! Знай наших!
— Не бахвальтесь, не то у вас появятся завистники,— осадила водителя диспетчерша.—- Нет ли там кого в центре, кто понимает по-английски?
— Единица, я пятьдесят четвертый, я в этом маракую.
— Гостиница «Ялта».
— Благодарю.
МНЕ СНИЛОСЬ,
будто я снова молод, по цветущему лугу навстречу мне идет прекрасная девушка с кувшином пльзеньского пива. Прежде чем я успел подумать, чего бы я пожелал еще, меня разбудил стук по стеклу. Снаружи стояла Ирена, постукивавшая ключом по двери. Я отпер.
— Как провели время?-—спросил я, позевывая.
Она не выглядела ни счастливой, ни несчастной. Красивое сари (то бишь то, что мы назвали сари,— помните?) сидело на ней несколько мешковато, волосы растрепались, под глазами — этот злодей-время не останавливается ни перед чем — синие круги, которые меня растрогали. В руке она все еще держала кошелек, вынутый из сумочки; мы никогда не знаем, что делать с предметами, которые оказались ненужными. Дело В том, что бородач презрительно зашипел: «Деньги от тебя? Ты спятила? При случае отвезешь меня на чашку кофе». И он умчался в ночь.
Она взглянула на часы, висевшие над моей конторкой, и в глазах ее мелькнула нерешительность.
— Львица уже полчаса как легла спать,—сказал я, чтобы вывести ее из затруднительного положения. (Минут тридцать назад я увидел, как она вышла разведать обстановку, потом по громоотводу спустился мужчина. Видимо, они полагали, что старости непременно сопутствует слепота, на автостоянке они еще долго обнимались. Потом Львица возвратилась и ничтоже сумняшеся солгала, будто ходила встречать свою соседку.)
— Откуда вы знаете?—спросила Ирена строго.
— Голубушка, я свои обязанности выполняю добросовестно, я должен знать обо всем. Полчаса назад я делал обход и заметил, что Львица как раз погасила свет.
— Ах вот как! Стало быть, опять не выспится!
— Ну да ведь она взрослый человек.
— И то правда,— согласилась Ирена,— все мы, собственно говоря, взрослые люди. Спокойной ночи, дядюшка Саройян!
— Спокойной ночи, девочка! Завтра будет облачно.
— Завтра всегда бывает облачно,— ответила она мудро. Двери лифта шоркнули и заслонили от меня красоту,
устало прислонившуюся к стенке кабины.
Спи спокойно, голубка, распогоживается чаще, чем мы ожидаем.
Глава VI
ИРЕНУ БУДИТ ПЕНИЕ,
доносящееся из приемника. Подружка Львица за своим столиком перед зеркалом подрисовывает себе искусственное лицо.
— Ирен, лапушка, прости меня! Я тебя разбудила. Ирена приподнялась на локте.
— Ну как ты?
— А ты?
— Я нормально. Мы с ним как брат с сестрой.
— А мы согрешили. Я так хочу выйти замуж, хочу, чтобы у меня были дети. Я хочу мыть окна и ругаться на чем свет стоит, если мужик поздно вернется из пивной. Хочу стирать пеленки и пускать слезу: мол, никто меня не понимает. Какой там завтрак в постель! Мужик все-таки не раб. Я сама посылала бы его на футбол и всякое такое. Я хочу мужика домовитого, совсем не обязательно Бельмон-до или Алена Делона. И у ребенка необязательно должны быть одни отличные отметки, главное —здоровье. Вот так. Вот я как.
«Семь часов пятнадцать минут. Четверть восьмого. Школьники, допивайте свое какао, оно полезное, мамы знают это лучше вас, потому что они вас любят больше всего»,—вещает Алеш Вовес из «Доброго утра». Львица переводит стрелки на своих часиках, заводит их, выключает радио.
— Ты еще поспи! Я повешу на дверь табличку «Не беспокоить»,—говорит Львица Ирене.
Она еще брызжет на себя чуть-чуть «Шанелью», перебрасывает через плечо ремешок сумки и выходит. Ирена встает, чтобы выпить холодной воды. В душевой на шнурках развешано белье. Трусики с маркировкой и другие — с розочками, черные сетчатые чулки, бюстгальтер с кружевом, прозрачный, как в заграничном иллюстрированном журнале, и среди всего этого — словно бы обалдевший мужской платок с геометрическим рисунком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31