Около одиннадцати она, прихватив сумки, отправлялась за покупками. Ехала автобусом, курсировавшим с интервалами в полчаса, и возвращалась навьюченная, как обозный мул. Потом стряпала.
Свекрови, как показывает многолетний опыт, весьма склонны отравлять жизнь другим, расфуфыренные же дамочки в шляпках с вуалью — в особенности, но скажем сразу: пани Сладкая была счастливым исключением из правил, Хотя на первых порах ее и подмывало эдак поучать и читать нотации, однако вскоре верх одержали лучшие свойства ее натуры. Весь этот форс, вуальки и рюши, в сущности, не вязались с ее характером, по природе своей она была весела и общительна. Она происходила из многодетной семьи, какие были не редкостью еще лет шестьдесят тому назад. Ее плодовитые родители произвели на свет девятерых здоровых и крепких ребятишек, а наша пани Сладкая была старшей из них. Она брала под свое покровительство младших, зачастую оберегала братьев от побоев соседских мальчишек. Растерянность Ирены на первых порах оживила эти забытые чувства, пани Сладкая простерла над ней свою охранную десницу. Пусть не сбивают вас с толку рюши, потому что за всем нужно видеть человека! Просто хлопоты по части туалетов помогали пани Сладкой скоротать время, это был элегантный выпад фехтовальщицы против скуки послеобеденных часов, самыми крупными событиями которых являлись приход почтальона и периодические визиты страхового агента.
— Что мы сегодня приготовим? — спрашивали женщины друг у дружки, сидя визави за чашечкой утреннего кофе.— Что мы вообще будем сегодня делать?
Ирена выказала редкостные способности по части туалетов, оказавшись искусной мастерицей.
— Я видела в «Бурде» фасон как раз для тебя,— говорила она свекрови — персоне, в которой литература видит по традиции многоголовую гидру, извергающую огнедышащую серу.— Юбка в складку и двубортный пакетик со шлицей. Я куплю материал.
— Плиссе? — изумлялась свекровь.— На мою фигуру? Ну, не знаю!
— Да почему же? Мода сейчас омолаживает! Сейчас носят ярко-белое, тебе возьмем благородно-серый цвет. С серебристым отливом.
— Девчонки в «Славин» просто умрут при виде меня!—радовалась старая пани Сладкая.
Выражаясь газетным языком, политика обеих Сладких переходила от конфронтации к разрядке, от разрядки — к открытому и взаимовыгодному сотрудничеству. Дружба помогла им преодолеть и первые испытания, кризисы.
— Кнедлики без булки, милушка? Ни в коем случае! Карел их и в рот не возьмет, он к этому не привык!
— С бурисонами получается совсем легкое блюдо. Лучше усваивается. Вот, смотри, что сказано об этом в поваренной книге!
— Ох уж эти мне поваренные книги! Я тебе говорю...
— Я уже как-то делала и...
110 Здесь следовало бы остановиться на строго вскинутых бровях ветеранши дома, на раздраженно бряцающей кастрюле в ее руках, на всхлипываниях невестки, лежащей в полуобморочном состоянии на кровати. Но в хронике судьбы Ирены Сладкой нет места для обморочных состояний, подобное фиглярство ей претило.
— Я знаю, как мы поступим! Мы дадим ему и то и другое, пусть сам скажет!
— Пожалуйста, но предпочтение он отдаст моим!
— Это мы еще посмотрим!
— Да ведь это как пить дать. Здесь ясно написано, что кнедлики с воздушным рисом нежнее, вкуснее и легче усваиваются.
— Ну, не будем спорить и отварим картошку!
— Нет, кнедлики!
— Ты сама сказала,— заметила свекровь,— соревноваться так соревноваться! А Карел рассудит!
Однако состязание не состоялось: дипломированный врач Карел Сладкий в тот день домой вообще не явился. К вечеру он позвонил из больницы (по крайней мере, сказал, что звонит оттуда), мол, задерживается на неопределенное время.
— У нас тут настоящая бойня,— сообщил он,— неподалеку от Бенешова перевернулся автобус, набитый людьми, сшиваем всем миром!
Женщины улыбнулись, примирительно пожали друг другу руки. «Нет войне!» — пообещали они языком ежедневной печати, который мы чуть выше нашли точным и ясным.
РАДОСТНО ЩЕБЕЧА, ШИЛИ ОНИ
приданое для ребенка,— во всяком случае, уверяли себя в этом, хотя нынешние времена не очень-то способствуют рукоделию, все можно купить готовым или, в крайнем случае, в купонах, которые легко сшить дома. И все-таки они вышивали крестиком края распашонок, на фланелевые комбинезончики нашивали монограммы. Они нисколечко не сомневались в том, что Ирена произведет на свет здорового сына. Карел Сладкий отказывался разделять их радость. Когда они начинали хвастаться перед ним выполненной за день работой, это вызывало у него лишь брюзжание.
— Мужчины этого не понимают,— утешали друг дружку две подруги.— Они хотят, чтобы все было как по мановению руки. Скорей, скорей, хоть бы малышу исполни-
лось семь, чтобы можно было сыграть с ним в футбол или, скажем, в бадминтон.
Исходя из этого, обе решили, что лучше вообще не втягивать Карела ни в какие заботы по поводу предстоящего радостного события.
Дипломированный врач Сладкий с каждым днем мрачнел все больше и больше. Он казался себе зверем, попавшим в капкан. У него было такое чувство, будто обстоятельства загнали его в ловушку. Во-первых, он полагал, что обзаводиться ребенком ему еще рано. Он понимал: это привнесет в его жизнь массу ограничений, новых обязанностей, что ему вовсе не улыбалось. Понимал: все в доме начнет вертеться вокруг нового, чуждого ему существа, а сам он окажется в стороне, как бы отставленный на запасной путь. Ирену, которая была, в сущности, виновницей всех этих перемен, он просто видеть не мог. Красавицу все распирало и распирало. Она стала вялой и ленивой. Зачастую спала в то время, когда надлежало уделить внимание ему. Все в доме теперь было подчинено ей.
«Что же ОНА, черт побери, не могла поостеречься?—» возмущался доктор.— Не могла подождать еще пару лет? Вместо того чтобы пожить в свое удовольствие, изволь теперь прозябать из-за какого-то сморчка. Ирена уже отказывается со мной спать: это, видите ли, могло бы «ему» повредить». Ирена беспричинно вздыхала, брала его руку и прикладывала к своему вздувшемуся животу. Ему это было особенно неприятно, он видел в ней человека, который похваляется своим уродством.
Несколько раз он не ночевал дома, ссылаясь на ночные дежурства в клинике.
— Сама понимаешь, я теперь должен зарабатывать денежку.
И снова возле общежития для младшего медперсонала подсаживал он в свою машину хихикающих сестричек и катил на свою слапскую дачу.
— Мне следовало бы сейчас быть дома,— говорил он оскорбленно.— Но, черт побери, на кой околачиваться там, где ты никому не нужен! Где тебя называют «папочкой» и говорят всякие другие пошлости! Проклятье, мне тоже хочется, чтобы меня кто-то любил, был ко мне внимателен!
— Но ведь я вас люблю, пан доктор,— слышал он от медсестер.
— Ловко же они меня окрутили, эти две бабы, доложу я тебе! Здорово меня подловили. Еще не хватает, чтоб они напялили на меня арестантский халат, ведь они без конца что-то шьют, шьют, навесят мне на грудь номер — и амба!
Сестрички утешали его, ибо медицинский персонал воспитан в сострадании к ближнему.
Женщины отправились покупать детскую коляску. В душный день они обегали несколько магазинов, пока не нашли то, что надо,— один из самых великолепных экипажей, какой когда-либо колесил по брусчатым пражским тротуарам. (Тут уж каждый должен вообразить себе нечто свое, поскольку у меня нет никакого опыта по этой части.) Ирена устала так, что на ней лица не было. Выйдя из трамвая, они увидели автобус, как раз производивший посадку пассажиров. Женщины побежали. И тут в эту историю вмешался рок, который с особым упорством преследует хороших людей. Ирена вскрикнула и остановилась. Словно бы острый крюк вонзился в ее нутро.
ОДИНОКИЙ ОГОНЕК В ОКНЕ
привел дипломированного врача Карела Сладкого домой. Мать поджидала его на кухне, она сидела за столом, и вид у нее был как у богини мести.
— Ирена в больнице,— произнесла она строго.— Где ты был? Целую вечность разыскиваю тебя по всем телефонам, и никто о тебе ничего не знает.
— Я был... Дело в том, что... сегодня главврач отмечал свой день рождения, и мы поехали...
— У Ирены выкидыш.
— Как? — сказал он.— Как это выкидыш, ведь... А! Это резус-фактор, понимаешь? Но как это, черт возьми, могло случиться? Вы что, занавески вешали или что?
— Это случилось оттого, что ты ни о чем не заботишься. Что...
— А, так ко всему еще я и виноват! — патетически воскликнул он.— Ну, разумеется, чего еще я могу ожидать! Но не скажешь ли, как это я умудрился сделать, если меня здесь вообще не было?
— Ребенок тебе не очень-то был нужен, не так ли?
— Обожди, обожди, не делай из меня ирода или бог знает еще кого! Только потому, что, едва заслышав о ребенке, я не пустился в пляс с тягой для штор, как это показывают теперь по телевидению, только потому, что я не ошалел от радости, что...
— А я тебе говорю — это твоя вина. Потому что ты ни о чем не заботился мы сегодня сами ходили покупать коляску. Оттого все и случилось.
— Прямо-таки оттого, что я не пошел покупать коляску! А с чего это я должен был ее покупать, скажи на милость? С чего бы это сходить с ума заранее? Купил бы, всему свое время. Почем ты знаешь, а может, ей понадобилась бы коляска для двойни? Почем ты знаешь, что при таком резус-факторе она вообще... да нет! Я не то хотел сказать. Купил бы со временем. Это только вам подавай все сию минуту.
— Так вот пришло время изменить свое поведение. Для Ирены это удар, и мы будем ей нужны. С твоими ночными дежурствами надо кончать. Не делай из меня, пожалуйста, дурочку! Но имей в виду — если когда-нибудь придется выбирать между тобой и Иреной, я...
— Ты, ты выберешь ее,— выпалил Карел,— понятно! Тебе лучше- известно, что она сущая голубка. Ангельская душа. Уж тебе-то, конечно...
— Завтра пойдешь к ней в больницу. И принесешь ей самый большой букет, какой только найдется.
— Что ж... Только ты упустила из виду, что завтра невпускной день. В остальном все задумано лучше не надо!
— Ты туда пойдешь!
— Пу, хорошо, хорошо, пойду. И всю вину возьму на себя. Пет, скажи, пожалуйста, что ты в этом смыслишь? В выкидышах и вообще? Если хочешь знать, то это бывает и наследственным. И к коляске это не имеет ровно никакого отношения! Я хочу есть!
Встреча супругов не удалась. Ревностная забота, которой с малолетства окружила сына пани Сладкая (повышенное внимание престарелой пани Сладкой к туалетам как средству против скуки мы уже констатировали; несколькими годами рапсе аналогичную роль играло воспитание Карела), привела к тому, что на его пути устранялись все препятствия, ЖИЗНЬ его текла без сучка без задоринки. И вот теперь в очередной раз обнаружилось, что в экстраординарных ситуациях его охватывает бессилие: бескровные, осунувшиеся лица внушали ему отвращение, вызывали в нем брезгливое чувство. Карел пробормотал несколько слов в утешение: мол, все будет хорошо — и исчез с сознанием, что сделал больше, чем от него требовалось.
Его мать проявила больше участия. Часами просиживала она на стуле возле Ирениной постели. Держала ее за руку.
— Ты уж теперь не переживай!—гласил ее совет, добрый и полезный.— Мы все это преодолеем, вот увидишь!
— Я должна тебе кое-что сказать,— зашептала Ирена.— Во всем виновата я сама. Знаешь, я делала аборт пять лет назад. Я никому об этом не говорила, даже Карел ничего не знает. Только доктор — собственно, он-то это и распознал. И вот...
— Ну, ничего! Раз уж ты не сказала ему сразу, то и держи это про себя. Коляску мы поставили на чердак, помогли соседи, что живут над нами. Она тебе еще пригодится, вот увидишь! Когда тебя выписывают?
ИРЕНА ВЕРНУЛАСЬ ДОМОЙ
в Прокопскую долину постаревшей лет на десять. Прошло несколько месяцев, прежде чем она начала снова напевать за работой. Как-то вечером она подсела к Карелу, который в порядке самообразования читал английский детектив. Она взяла у него книгу и отложила на столик.
— Нам надо поговорить! — сказала она.
— Сейчас? Тебе это понадобилось прямо сейчас, когда я сгораю от нетерпения узнать, чем все кончится? А до завтра это не может подождать?
— Нет, не может. Ты знаешь, я подумала, мне нужно снова начать работать. Мне необходима перемена.
— М-м. А что ты собираешься делать, скажи, пожалуйста? Надеюсь, не рекламу опять и всякое такое...
— Пойду работать в какую-нибудь контору или на почту, все равно куда.
— Нет, мне это совершенно не нравится,— сказал он.— Чтобы снова вокруг тебя начали увиваться всякие эти... богема и тому подобное. Шефы. Фарцовщики. Твоя прежняя компания. Я сам попробую что-нибудь для тебя подыскать. Объявления в газетах — это ерунда. Предлагают места, на которые никто не идет. Я поспрашиваю.
Чтобы Ирене не таскать тяжелые сумки с покупками, он приобрел для нее из вторых рук заслуженную, видавшую виды «Шкоду», направил жену на курсы автолюбителей, чтобы она научилась водить машину. Это сулило и другие удобства: когда они куда-нибудь отправлялись, он мог теперь пить без опаски, была гарантия того, что Ирена благополучно отвезет его домой. Что же касается ее работы, то тут он был неумолим. «Не беспокойся, я помню,— говорил он всякий раз, когда об этом заходила речь.— Я хочу только одного — чтобы это было нечто стоящее. А свято место, сама понимаешь, пусто не бывает». Каждый раз он приводил еще и иные доводы: «Теперь, перед рождеством, выброси это из головы!»; «Подумай, через три недели пасха!»; «Ты что, собираешься поступать на работу накануне лета? Да ты пойми! Ведь у тебя пропадет отпуск!»
К входу в прокопскую виллу вело семь высоких ступеней. Однажды, когда старая пани Сладкая возвращалась после встречи со своими приятельницами в кафе «Славия», меж ног у нее прошмыгнула кошка. Она наклонилась, чтобы погладить ее, и потеряла равновесие. Она оказалась в « больнице с тяжелым переломом бедра. Роли переменились, теперь Ирена навещала ее.
Прошло пять недель, бедро все не срасталось; врач объяснил Ирене, что дело в обезызвествлении кости. «Это нас уже начинает беспокоить». Ко всему еще после долгого лежания в полной неподвижности у пани Сладкой началось воспаление легких.
— Скоро я уже отправлюсь в путь,— сказала однажды под вечер пани Сладкая Ирене.— Вслед за мужем. Мы с ним надолго никогда не разлучались. А теперь уже семь лет, как он один.
— Что ты, что за разговоры?! — запротестовала Ирена.— Ты поправишься и вернешься домой, как и все.
— Конечно. Мою шкатулку с драгоценностями из секретера возьми себе. Все, что в ней есть, твое. Не надо ничего говорить.— Она сделала протестующий жест.— Не будем же мы с тобой ссориться. Тебя я хочу попросить лишь об одном — чтобы ты позаботилась о Кареле, знаешь, ведь он сущий ребенок, он сейчас в телячьем возрасте. Для мужчин тридцатилетие — возраст весьма опасный, они пускаются во все тяжкие, словно им вынесли смертный приговор или что-то в этом роде. У нас в тридцать лет на это нет времени. Дети, школа, магазины... Прости меня! А дети у тебя еще будут. Я перечитала все, что об этом написано. С тобой это был просто несчастный случай. Если Карел будет слишком резвиться, ослабь узду. Ни в коем случае не осаживай, иначе он тебя бросит. Наберись терпения, он перебесится. Ну а этот его оркестр... Тут ты ему не перечь. У него постоянная работа, так что скоро ему надоест бегать вечерами туда-сюда. Пока ты будешь дома, он всегда к тебе вернется. Он изменится, вот увидишь. Найди себе какую-нибудь работу, но только не такую, чтоб он мог тебя ревновать. Он ужасно ревнив, ты это знаешь.
— Знаю,— обронила Ирена.
— Ну вот и ладно. Ты такая хорошая, умная, ты наверняка с ним поладишь,— сказала старая пани и сжала руку Ирены.
У Карела опять начался период сверхурочной работы и ночных дежурств, к матери он так и не выбрался.

УСТОИМ ПЕРЕД ИСКУШЕНИЕМ
описать последние мгновения пани Сладкой и выслушать ее слова, которыми она прощалась с миром. Сын и невестка молча возвращались с кладбища, сказать друг другу им было нечего.
Дипломированный врач Карел Сладкий теперь приходил домой лишь для того, чтобы выспаться и переодеться. Он находил чистые рубашки там, где они обычно лежали, в привычных же местах ждали его и кастрюли с едой. Ирена переселилась в спальню пани Сладкой, теперь у каждого из них была своя комната. Иногда Ирена оставалась одна по нескольку дней.
«Так мне и надо,— говорила себе Ирена,— это мне в наказание за то, как я жила в прежние годы. По крайней мере, теперь я вижу, до чего такая жизнь убога. Если бы не данное обещание, меня бы здесь уже не было. Будь я столь же властна, как моя мать, он ползал бы передо мной на коленях. А поскольку я ничего не говорю, он явно прощупывает, как далеко может зайти. Я этого так не оставлю, парнишка! Я тебе еще покажу!»
Она вернулась к привычкам своей молодости, к образу жизни, какой вела в юности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31