Он изменил Беглару, не пошел с ним до конца, а другие все еще пахали. Одни из упрямства, другие из стыда перед Бегларом.
— Если три человека скажут тебе, что ты слеп, ты проведешь рукой по глазам,— проговорил стоящий за спиной
Шалвы Бахва.— Если же Беглару скажет это сам бог, он все равно не поверит.
Шалве не понравились слова Бахвы. Сегодня ему все не нравилось. И люди, и их поступки, и их дела. Не нравился он сам себе, не нравилось ему все, что он говорил. Он никогда еще не был так смятен, расстроен, подавлен...
Услышав позади топот коня, Инда согнала буйволов с проселка и сама остановилась на обочине. Мимо пролетел всадник, густая пыль на мгновение скрыла его от Инды, затем всадник неожиданно повернул коня. Когда пыль развеялась, девушка увидела Джвебе и услышала его голос:
— Инда, Инда!
Джвебе спрыгнул с коня и подбежал к девушке:
— Здравствуй, Инда!
Инда узнала Джвебе только по голосу. Она не поверила глазам своим: неужели это Джвебе? В такой бедной одежде? Нет, не может быть! Она тихо заплакала, и Джвебе, увидев ее слезы, встревожился:
— Что случилось, Инда? Почему ты плачешь?
— Ничего не случилось, Джвебе!
А в самом деле, что случилось особенного? Разве только то, что Джвебе, гвардейца Джвебе, Инда представляла себе совсем другим. Она думала, что увидит его в красивой форме: в бушлате, в блестящих сапогах, с каракулевой папахой на голове, с саблей и револьвером, с коротким карабином, перекинутым через плечо. На фотокарточке, которую прислал ей Джвебе из Зугдиди, где стоял его отряд, он был именно таким красивым, в красивой форме, и писал он ей красивые слова: «У меня нет ни в чем недостатка, одет я, как офицер, даже получаю небольшое жалованье, кормят нас досыта». Не могла же она знать, что чужая форма и чужое оружие были тогда на Джвебе. С каким трудом выпросил их Джвебе у знакомого офицера только для того, чтобы сняться на карточке и порадовать Инду, убедить девушку, что, когда он вернется с военной службы, она, Инда, заживет как царица. Сейчас он стыдился своего мальчишеского поступка.
— Джвебе! Это ты, Джвебе?! — спрашивала Инда, но могла и не спрашивать об этом. Ее милый, глупый Джвебе был в той же одежде, которую сшила ему мать перед его вступлением в гвардию: в блузе из домотканой шерсти. Только шапка на Джвебе была другая — мохнатая пастушья
папаха из овечьей шкуры. Потому и не узнала его сразу Инда, потому и не узнали соседи. Шерсть свисала ему на лоб и совсем не изменяла лицо. Через плечо Джвебе было перекинуто ружье адамовских времен, на бедре — сабля в обтрепанных ножнах.
Зачем он так обманул Инду, зачем внушил ей несбыточные надежды? Как он радовался тому, что едет домой! Неужели он не знал, что должен предстать в таком виде перед Индой, перед отцом и матерью, перед всей деревней? Почему он не послушался отца? Беглар знал, что она собой представляет, эта гвардия, и не хотел отпускать его. Говорил же отец, что никакая она не народная, что это меньшевики ее так назвали, а на самом деле она служит только интересам их партии. Сбылось все сказанное отцом. А он не отцу поверил, а вербовщику. Чем только не соблазняли меньшевики, набирая в свою гвардию и армию людей: у вас будет новое оружие, говорили рекрутам, у вас будет красивая форма, а еды — сколько угодно. Антанта нам ни в чем не откажет, и Грузия скоро станет могучим государством.
Гвардейцам сулили и жалованье. Джвебе вступил в гвардию еще и затем, чтобы как-то подсобить родным. Джвебе внушали, что народная гвардия служит народу и стоит на страже родины. Обманулся Джвебе. Наивно поверил и обманулся.
...Они стояли посреди дороги и глядели друг на друга, не произнося ни слова. Они не слышали даже неистового лая собак, не умолкавших с той минуты, как на улице показался Джвебе. Не слышали они и удивленных возгласов односельчан.
— Кто этот полоумный?
— Он совсем загнал коня.
— На нашего не похож.
— Шальной какой-то.
Инда забыла о буйволах, о проклятой земле, об отце и Бегларе, об учителе и крестьянах. Сейчас во всем мире у нее не было никого, кроме Джвебе. «Что это я молчу, как немая. Нужно сказать что-нибудь, улыбнуться, засмеяться...»
— Как хорошо, что ты приехал сейчас, Джвебе. Будто нарочно сейчас, Джвебе.
— Ехал, а сердце вперед рвалось, Инда!
— Джвебе, милый Джвебе!
— Как я мог жить столько времени без тебя, Инда?
— Ты день и ночь стоял у меня перед глазами, Джвебе.
— Хоть бы совсем не уезжал я...
— Хоть бы...
— Почему я не послушался отца?
— Нужно было послушаться, Джвебе.
— Да, зря не послушался отца.
— Джвебе, Джвебе!
— Что, Инда?
— Беглар...— Инда хотела рассказать Джвебе обо всем, что произошло на заречном поле, но не успела. Где-то позади молодых людей раздался грохот. Инда невольно посмотрела вверх: откуда, мол, гром среди ясного неба? Но Джвебе сразу понял, что стреляют из пушки. Когда послышались новые выстрелы, Инда сообразила, что это не гром, не землетрясение.
— Что это, Джвебе?
Джвебе не ответил. Он был потрясен — зачем его отряду понадобилось стрелять из пушки, да еще по его родной деревне?
Пока растерянный Джвебе размышлял об этом, один из снарядов упал неподалеку, посреди крестьянского двора. Поднялся переполох. Испуганные женщины бросились кто куда, заплакали дети, собаки залаяли еще неистовее, заметались по дворам куры...
Несколько снарядов упало на заречном поле, на свежевспаханную землю. Взвились к небу черные столбы земли и мелкой пылью осыпались на пахарей. В одной упряжке буйволы сломали ярмо и побежали к реке.
Когда после взрыва снаряда на плечи Шалвы упала превратившаяся в пыль земля, он отряхнул ее и с укоризной посмотрел на Беглара. Сбылось то, чего он, Шалва, так боялся... Напрасно, напрасно не послушался его упрямый Беглар. А Беглар и не шелохнулся. И укоризненный взгляд учителя выдержал, и, судя по всему, ничуть не испугал его артиллерийский обстрел. Беглар знал, на что идет, когда посягнул на помещичью землю.
Полевой сторож Павле Каджайа мчался по дороге на неоседланном коне. Видно было, что он скачет уже долго: и лошадь и всадник изнемогали. Высоким, прерывающимся голосом он кричал высыпавшим на улицу женщинам и мужчинам:
— Скорее, народ, спасайся! Из пушек палят! Гвардейцы идут! Кавалерия! Тьма войска идет!
Кто-то бросился наперерез всаднику, ухватил за удила и с трудом остановил разгоряченного коня.
— Ты с ума сошел, Павле!
— Куда ты скачешь, Павле?
— Чего хотят от нас гвардейцы, Павле?
— Почему палят по нас из пушек, Павле?
— Перебить нас хотят. Спалить нашу деревню хотят,— отвечал Павле.
— Зачем?
— Что мы им сделали?
— Что ты говоришь, Павле?
— Черт бы тебя побрал, Павле!
— Ну, говори, Павле! За что они хотят перебить нас?
— А за то, что вы захватили чужую землю, за то, что связались с разбойниками,— тут же сочинил Павле. С гвардейцами он не говорил, видел их только издалека, но человек этот обладал удивительной способностью: он твердо верил во все, что сам сочинял, во все, что сам говорил.— Ни одного человека не выпустим живым, говорят они, ни женщин не пощадим, ни детей. Эй, народ, спасайся! Гвардейцы уже близко! Бегите! Две пушки волокут, а пулеметов у них больше, чем у нас бичей. Страшный суд настал, люди. Спасайтесь!
В обычное время, зная, что Павле мастер преувеличивать, односельчане шутили: если Павле сказал девять, раздели эти девять на девять и не ошибешься.
Знали односельчане и то, что трусливый и жадный Павле побоялся пойти за Бегларом, а когда соседи стали делить землю Чичуа, чуть не лопнул от зависти. Словом, трусишка, лгун, завистник этот Павле, но сейчас он, похоже, правду говорит. Некоторые еще по привычке сомневаются.
— При чем тут деревня, Павле?
— Мы ничего дурного не делали, Павле!
Но Павле не сдавался:
— Я свое сказал,— остальное сами увидите.
— Он, как всегда, из мухи слона делает!— крикнула какая-то женщина.
— Ладно, мне не верите и не верьте. Ну, а пушке тоже не верите? Или у вас уши ватой забиты?— злорадно усмехаясь, сказал Павле, и все задумались, приумолкли.
И в самом деле: с Павле еще можно было спорить, в его словах можно было сомневаться, но то, что по деревне
стреляли из пушки, было неоспоримо. А вот кто стреляет и почему стреляет, этого еще никто толком не знал.
Инда взглядом спрашивала Джвебе: почему палят по нашей деревне и о чем это толкует Павле? Неужели он правду говорит?
'Что мог ответить Джвебе? Он сам не знал. Когда отряд отправлялся в поход, гвардейцам сказали, что по уезду рыщут большевистские банды, грабят деревни, громят общины, убивают женщин и детей. И Джвебе был рад, что идет защищать своих земляков от разбойников. Но почему же тогда пушка его отряда бьет по его родной деревне?
У Инды глаза расширились от удивления и страха. Гвардеец стоит перед ней, гвардейцы бьют по деревне из пушки, гвардейцы грозятся не пощадить ни одного человека, ни женщин, ни детей. И все из-за той проклятой помещичьей земли.
— Отец... Наши отцы там, Джвебе.
Джвебе был так расстроен, что даже не понял, о чем это говорит Инда.
Инда повернулась и побежала туда, откуда пришла, побежала к парому, к отцу. «Гвардейцы... Джвебе гвардеец... Джвебе хочет разорить деревню,—подумала она и, чтобы не закричать об этом вслух, зажала рот рукой.— Джвебе, Джвебе! Твой отец заставляет нас пахать землю Чичуа, проклятую землю, пусть она сгорит! Беглар никому не поверил. Учителю не поверил, никому. И всех нас погубил... всех погубил!»
Она подбежала к реке. Паром был привязан у другого берега, и Инда, не задумываясь, бросилась в бурлящую воду. Течение подхватило ее, но девушке все же удалось выбраться на противоположный берег.
Пахари видели, как Инда борется с рекой, видели, что ее сносит вниз по течению, что она, выбравшись на берег, и шагу не может сделать от усталости, и побежали ей навстречу. Наверное, Инда знает, что там стряслось в деревне, знает, на чей дом упали снаряды, кто стрелял, с какой стороны пришла беда.
Впереди всех бежал Иване. Его испугал необычный поступок дочери. Может, дома что случилось, может, с детьми? Только Шалва и Беглар не сдвинулись с места. От взрыхленной земли поднимался и медленно, словно нехотя, таял в прозрачном воздухе теплый и влажный пар.
Иване подбежал к дочери и вовремя подхватил ее. Она уже не держалась на ногах.
— Что с тобой, дочка? Что стряслось? Да говори же!
— Гвардейцы,— задыхаясь, проговорила Инда.— Хотят перебить нас за то, что мы пашем помещичью землю. Спасайтесь! Они стреляют по деревне из пушек... Грозят, что не пощадят ни женщин, ни детей... И Джвебе...
— Какой Джвебе, дочка?
«Гвардеец Джвебе,— хотела сказать Инда.— Нет, не Джвебе,— и помутившимися от слез глазами оглядела отца и крестьян.— Нет, не Джвебе». Перед глазами Инды возникло бледное, как полотно, лицо Джвебе. Инда зажмурилась.
— Нет, это не он, отец! Не Джвебе!
Когда Инда побежала к парому, Джвебе бросился к Павле, стащил его с лошади и вцепился в горло.
— Повтори, что ты сказал, поганец? Убью! Душу из тебя вытрясу!
Павле корчился, старался высвободиться из рук Джвебе, но это ему не удавалось. Джвебе все крепче и крепче сжимал его глотку. У Павле глаза на лоб полезли, и он слова не мог вымолвить, а Джвебе все требовал: «Повтори, повтори!»
Люди с недоумением глядели на Джвебе: никто не мог понять, откуда он здесь и что ему нужно от Павле. Наверно, потому, что парень был в обычной, бедной деревенской одежде, односельчане не сразу вспомнили, что он теперь не просто Джвебе Букиа, а гвардеец. Но, прежде чем люди вспомнили об этом, Джвебе оттолкнул Павле, кинулся к своей лошади, вскочил в седло и сорвался с места. Люди отбежали к краю дороги и, когда Джвебе проскакал и скрылся в проулке, снова сгрудились.
— Откуда здесь взялся Джвебе Букиа?
— Что ему нужно от Павле?
— Господи, да он чуть не задушил Павле.
Подбежали к Павле, стали приводить его в чувство.
Кто-то стер с его лица пот, кто-то стал растирать шею, кто-то принес воды и плеснул в лицо. Павле сперва никак не мог вздохнуть, он все облизывал посиневшие губы и моргал глазами, затем, немного придя в себя, несмело огляделся и, убедившись, что Джвебе поблизости нет, пробормотал со злостью:
— Вот кто хочет вас перебить — сын большевика Беглара Букиа.
— Что ты болтаешь, проклятый Павле?
— Сын нашего Беглара, Джвебе, хочет нас перебить.
— Беглар там за наши права хлопочет, а ты тут на него наговариваешь, балаболка?
— Беглар не пускал сына в гвардию!
— Ох, и ядовитый у тебя язык, Павле!
— Твоей правде и то не поверишь, Павле!
Все загалдели, отвергая слова Павле, не принимая их, отбрасывая прочь. Не может сын Беглара Букиа пойти против народа.
— Ой, чтоб мне ослепнуть, как же это я не узнала Джвебе?— воскликнула женщина с младенцем на руках.
— Не в своем ты уме, Павле,— укоризненно покачал головой тот, кто остановил его лошадь.
— Слава богу, что Беглар не слышит, как ты говоришь о его сыне. Он бы тебе язык вырвал.
— Человека с таким языком и придушить не грех.
— Не человек ты, а чирей на теле, Павле.
— А что я такого сказал?— вскипел Павле, ворочая жилистой, как у петуха, шеей.— Прочистите-ка уши, люди! Из пушек палят, убивают вас, а вы, черт вас побери, все еще не верите мне.
— Сын Беглара не станет нас убивать,— сказал крестьянин, остановивший лошадь Павле.
— Сын Беглара такой же солдат, как и другие,— сказал Павле.— Солдату что прикажут, то он и исполнит. Солдат присягу дает,— расхрабрился Павле,— за нарушение присяги его могут повесить или расстрелять. А, черт! — Павле провел рукой по шее.— Чуть не задушил меня, проклятый! Как клещами сжал... Я, милые мои, пять лет был в солдатах, не вам меня учить, что такое солдатская доля.
— Я тебе не про солдатчину, а про Джвебе толкую,— спокойно возразил ему крестьянин, остановивший лошадь.
— Что это мы тут галдим, люди! — крикнул один из крестьян.— Айда в поле, помогать Беглару!
— Пушкам грудь хотите подставить, дурачье!— возмутился Павле.— Пусть подставляет грудь тот, кто виноват.
— Нужда виновата, а не веселье...
— Мне тоже не до веселья, Ипполит, но я у тебя ничего не отнимаю,— огрызнулся Павле.
— Как можно отнять то, чего нет,— усмехнулся Ипполит.— Беглар отнимает у тех, у кого есть.
— Идемте, люди, бросимся в ноги гвардейцам. Это же не солдаты русского царя, это же наши дети.
— Наши дети! — хихикнул Павле и, закашлявшись, схватился рукой за горло.— Чуть не задушил меня один из этих наших сыновей. Сыновья пуля, по-вашему, слаще, да?
— Молчи, чтоб на тебя божий гнев свалился,— сердито прикрикнула на Павле женщина с ребенком на руках.— Не думаешь, что плетешь.
— Что слышу, то и плету,—сказал Павле.—Я ни от большевиков, ни от меньшевиков не жду добра. Пропади они пропадом — и те и другие. Вот как я думаю, милые мои односельчане. А что касается земли — так на помещичьей земле работали мой дед, мой отец, да и сам я пашу арендованную землю, но ни дед, ни отец не померли с голода. И я, слава богу, живу. Не слышали разве — чужое впрок не Пойдет. Я и половиной урожая довольствуюсь. Чем есть чужой сдобный хлеб, лучше лизать золу в своем доме. Награбленное в горле застрянет. Нет, не хочу чужого. Боже от него сохрани. Кто трудится, тот себе кусок хлеба найдет. А вы идите подставляйте грудь под пушки. Идите!
Павле выкрикивал эти слова, но никто уже не слушал его. Все ушли в поле, туда, где, как понимали люди, решалась судьба всей деревни. Павле остался на дороге один со своей пузатой кобылой. Односельчане не поверили его недоброй вести, не поверили и потому, что снаряды ничего не повредили,— так, может, это просто шальные снаряды.
На заречное поле перебрались кто на пароме, кто вплавь. Когда нужда прижмет, ни воды не боишься, ни огня и, если надо помочь близкому соседу, река не преграда. В другое время никому и в голову не пришло бы переплывать бурную реку. Еще недавно многим казалось, что учитель Шалва идет на страшный риск, переправляясь на пароме, а сейчас многие готовы были на бревнышке переправиться, лишь бы помочь Беглару. Множество людей собралось сейчас на заречном поле, на которое только недавно они со страхом смотрели издалека. Среди тех, кто решительно стал сейчас плечом к плечу с Бегларом, были и те, кто еще нынче утром клял его, и те, кто еще час назад страшился крови и громко кричал, что отобранная у Чичуа земля ляжет тяжким проклятием на всю деревню. Они стояли теперь плечом к плечу с Бегларом и Иване, с Нестором и Гайозом. Они стояли рядом с теми, кто бесстрашно посягнул, на помещичью землю и не боялся сейчас ничего. Вместе с ними был и Шалва, неестественно
спокойный, словно вошедший в сговор с Бегларом. Они стояли рядом — Шалва и Беглар, как единомышленники, хотя единомыслия еще не было. Но грозящая деревне беда не могла не сблизить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— Если три человека скажут тебе, что ты слеп, ты проведешь рукой по глазам,— проговорил стоящий за спиной
Шалвы Бахва.— Если же Беглару скажет это сам бог, он все равно не поверит.
Шалве не понравились слова Бахвы. Сегодня ему все не нравилось. И люди, и их поступки, и их дела. Не нравился он сам себе, не нравилось ему все, что он говорил. Он никогда еще не был так смятен, расстроен, подавлен...
Услышав позади топот коня, Инда согнала буйволов с проселка и сама остановилась на обочине. Мимо пролетел всадник, густая пыль на мгновение скрыла его от Инды, затем всадник неожиданно повернул коня. Когда пыль развеялась, девушка увидела Джвебе и услышала его голос:
— Инда, Инда!
Джвебе спрыгнул с коня и подбежал к девушке:
— Здравствуй, Инда!
Инда узнала Джвебе только по голосу. Она не поверила глазам своим: неужели это Джвебе? В такой бедной одежде? Нет, не может быть! Она тихо заплакала, и Джвебе, увидев ее слезы, встревожился:
— Что случилось, Инда? Почему ты плачешь?
— Ничего не случилось, Джвебе!
А в самом деле, что случилось особенного? Разве только то, что Джвебе, гвардейца Джвебе, Инда представляла себе совсем другим. Она думала, что увидит его в красивой форме: в бушлате, в блестящих сапогах, с каракулевой папахой на голове, с саблей и револьвером, с коротким карабином, перекинутым через плечо. На фотокарточке, которую прислал ей Джвебе из Зугдиди, где стоял его отряд, он был именно таким красивым, в красивой форме, и писал он ей красивые слова: «У меня нет ни в чем недостатка, одет я, как офицер, даже получаю небольшое жалованье, кормят нас досыта». Не могла же она знать, что чужая форма и чужое оружие были тогда на Джвебе. С каким трудом выпросил их Джвебе у знакомого офицера только для того, чтобы сняться на карточке и порадовать Инду, убедить девушку, что, когда он вернется с военной службы, она, Инда, заживет как царица. Сейчас он стыдился своего мальчишеского поступка.
— Джвебе! Это ты, Джвебе?! — спрашивала Инда, но могла и не спрашивать об этом. Ее милый, глупый Джвебе был в той же одежде, которую сшила ему мать перед его вступлением в гвардию: в блузе из домотканой шерсти. Только шапка на Джвебе была другая — мохнатая пастушья
папаха из овечьей шкуры. Потому и не узнала его сразу Инда, потому и не узнали соседи. Шерсть свисала ему на лоб и совсем не изменяла лицо. Через плечо Джвебе было перекинуто ружье адамовских времен, на бедре — сабля в обтрепанных ножнах.
Зачем он так обманул Инду, зачем внушил ей несбыточные надежды? Как он радовался тому, что едет домой! Неужели он не знал, что должен предстать в таком виде перед Индой, перед отцом и матерью, перед всей деревней? Почему он не послушался отца? Беглар знал, что она собой представляет, эта гвардия, и не хотел отпускать его. Говорил же отец, что никакая она не народная, что это меньшевики ее так назвали, а на самом деле она служит только интересам их партии. Сбылось все сказанное отцом. А он не отцу поверил, а вербовщику. Чем только не соблазняли меньшевики, набирая в свою гвардию и армию людей: у вас будет новое оружие, говорили рекрутам, у вас будет красивая форма, а еды — сколько угодно. Антанта нам ни в чем не откажет, и Грузия скоро станет могучим государством.
Гвардейцам сулили и жалованье. Джвебе вступил в гвардию еще и затем, чтобы как-то подсобить родным. Джвебе внушали, что народная гвардия служит народу и стоит на страже родины. Обманулся Джвебе. Наивно поверил и обманулся.
...Они стояли посреди дороги и глядели друг на друга, не произнося ни слова. Они не слышали даже неистового лая собак, не умолкавших с той минуты, как на улице показался Джвебе. Не слышали они и удивленных возгласов односельчан.
— Кто этот полоумный?
— Он совсем загнал коня.
— На нашего не похож.
— Шальной какой-то.
Инда забыла о буйволах, о проклятой земле, об отце и Бегларе, об учителе и крестьянах. Сейчас во всем мире у нее не было никого, кроме Джвебе. «Что это я молчу, как немая. Нужно сказать что-нибудь, улыбнуться, засмеяться...»
— Как хорошо, что ты приехал сейчас, Джвебе. Будто нарочно сейчас, Джвебе.
— Ехал, а сердце вперед рвалось, Инда!
— Джвебе, милый Джвебе!
— Как я мог жить столько времени без тебя, Инда?
— Ты день и ночь стоял у меня перед глазами, Джвебе.
— Хоть бы совсем не уезжал я...
— Хоть бы...
— Почему я не послушался отца?
— Нужно было послушаться, Джвебе.
— Да, зря не послушался отца.
— Джвебе, Джвебе!
— Что, Инда?
— Беглар...— Инда хотела рассказать Джвебе обо всем, что произошло на заречном поле, но не успела. Где-то позади молодых людей раздался грохот. Инда невольно посмотрела вверх: откуда, мол, гром среди ясного неба? Но Джвебе сразу понял, что стреляют из пушки. Когда послышались новые выстрелы, Инда сообразила, что это не гром, не землетрясение.
— Что это, Джвебе?
Джвебе не ответил. Он был потрясен — зачем его отряду понадобилось стрелять из пушки, да еще по его родной деревне?
Пока растерянный Джвебе размышлял об этом, один из снарядов упал неподалеку, посреди крестьянского двора. Поднялся переполох. Испуганные женщины бросились кто куда, заплакали дети, собаки залаяли еще неистовее, заметались по дворам куры...
Несколько снарядов упало на заречном поле, на свежевспаханную землю. Взвились к небу черные столбы земли и мелкой пылью осыпались на пахарей. В одной упряжке буйволы сломали ярмо и побежали к реке.
Когда после взрыва снаряда на плечи Шалвы упала превратившаяся в пыль земля, он отряхнул ее и с укоризной посмотрел на Беглара. Сбылось то, чего он, Шалва, так боялся... Напрасно, напрасно не послушался его упрямый Беглар. А Беглар и не шелохнулся. И укоризненный взгляд учителя выдержал, и, судя по всему, ничуть не испугал его артиллерийский обстрел. Беглар знал, на что идет, когда посягнул на помещичью землю.
Полевой сторож Павле Каджайа мчался по дороге на неоседланном коне. Видно было, что он скачет уже долго: и лошадь и всадник изнемогали. Высоким, прерывающимся голосом он кричал высыпавшим на улицу женщинам и мужчинам:
— Скорее, народ, спасайся! Из пушек палят! Гвардейцы идут! Кавалерия! Тьма войска идет!
Кто-то бросился наперерез всаднику, ухватил за удила и с трудом остановил разгоряченного коня.
— Ты с ума сошел, Павле!
— Куда ты скачешь, Павле?
— Чего хотят от нас гвардейцы, Павле?
— Почему палят по нас из пушек, Павле?
— Перебить нас хотят. Спалить нашу деревню хотят,— отвечал Павле.
— Зачем?
— Что мы им сделали?
— Что ты говоришь, Павле?
— Черт бы тебя побрал, Павле!
— Ну, говори, Павле! За что они хотят перебить нас?
— А за то, что вы захватили чужую землю, за то, что связались с разбойниками,— тут же сочинил Павле. С гвардейцами он не говорил, видел их только издалека, но человек этот обладал удивительной способностью: он твердо верил во все, что сам сочинял, во все, что сам говорил.— Ни одного человека не выпустим живым, говорят они, ни женщин не пощадим, ни детей. Эй, народ, спасайся! Гвардейцы уже близко! Бегите! Две пушки волокут, а пулеметов у них больше, чем у нас бичей. Страшный суд настал, люди. Спасайтесь!
В обычное время, зная, что Павле мастер преувеличивать, односельчане шутили: если Павле сказал девять, раздели эти девять на девять и не ошибешься.
Знали односельчане и то, что трусливый и жадный Павле побоялся пойти за Бегларом, а когда соседи стали делить землю Чичуа, чуть не лопнул от зависти. Словом, трусишка, лгун, завистник этот Павле, но сейчас он, похоже, правду говорит. Некоторые еще по привычке сомневаются.
— При чем тут деревня, Павле?
— Мы ничего дурного не делали, Павле!
Но Павле не сдавался:
— Я свое сказал,— остальное сами увидите.
— Он, как всегда, из мухи слона делает!— крикнула какая-то женщина.
— Ладно, мне не верите и не верьте. Ну, а пушке тоже не верите? Или у вас уши ватой забиты?— злорадно усмехаясь, сказал Павле, и все задумались, приумолкли.
И в самом деле: с Павле еще можно было спорить, в его словах можно было сомневаться, но то, что по деревне
стреляли из пушки, было неоспоримо. А вот кто стреляет и почему стреляет, этого еще никто толком не знал.
Инда взглядом спрашивала Джвебе: почему палят по нашей деревне и о чем это толкует Павле? Неужели он правду говорит?
'Что мог ответить Джвебе? Он сам не знал. Когда отряд отправлялся в поход, гвардейцам сказали, что по уезду рыщут большевистские банды, грабят деревни, громят общины, убивают женщин и детей. И Джвебе был рад, что идет защищать своих земляков от разбойников. Но почему же тогда пушка его отряда бьет по его родной деревне?
У Инды глаза расширились от удивления и страха. Гвардеец стоит перед ней, гвардейцы бьют по деревне из пушки, гвардейцы грозятся не пощадить ни одного человека, ни женщин, ни детей. И все из-за той проклятой помещичьей земли.
— Отец... Наши отцы там, Джвебе.
Джвебе был так расстроен, что даже не понял, о чем это говорит Инда.
Инда повернулась и побежала туда, откуда пришла, побежала к парому, к отцу. «Гвардейцы... Джвебе гвардеец... Джвебе хочет разорить деревню,—подумала она и, чтобы не закричать об этом вслух, зажала рот рукой.— Джвебе, Джвебе! Твой отец заставляет нас пахать землю Чичуа, проклятую землю, пусть она сгорит! Беглар никому не поверил. Учителю не поверил, никому. И всех нас погубил... всех погубил!»
Она подбежала к реке. Паром был привязан у другого берега, и Инда, не задумываясь, бросилась в бурлящую воду. Течение подхватило ее, но девушке все же удалось выбраться на противоположный берег.
Пахари видели, как Инда борется с рекой, видели, что ее сносит вниз по течению, что она, выбравшись на берег, и шагу не может сделать от усталости, и побежали ей навстречу. Наверное, Инда знает, что там стряслось в деревне, знает, на чей дом упали снаряды, кто стрелял, с какой стороны пришла беда.
Впереди всех бежал Иване. Его испугал необычный поступок дочери. Может, дома что случилось, может, с детьми? Только Шалва и Беглар не сдвинулись с места. От взрыхленной земли поднимался и медленно, словно нехотя, таял в прозрачном воздухе теплый и влажный пар.
Иване подбежал к дочери и вовремя подхватил ее. Она уже не держалась на ногах.
— Что с тобой, дочка? Что стряслось? Да говори же!
— Гвардейцы,— задыхаясь, проговорила Инда.— Хотят перебить нас за то, что мы пашем помещичью землю. Спасайтесь! Они стреляют по деревне из пушек... Грозят, что не пощадят ни женщин, ни детей... И Джвебе...
— Какой Джвебе, дочка?
«Гвардеец Джвебе,— хотела сказать Инда.— Нет, не Джвебе,— и помутившимися от слез глазами оглядела отца и крестьян.— Нет, не Джвебе». Перед глазами Инды возникло бледное, как полотно, лицо Джвебе. Инда зажмурилась.
— Нет, это не он, отец! Не Джвебе!
Когда Инда побежала к парому, Джвебе бросился к Павле, стащил его с лошади и вцепился в горло.
— Повтори, что ты сказал, поганец? Убью! Душу из тебя вытрясу!
Павле корчился, старался высвободиться из рук Джвебе, но это ему не удавалось. Джвебе все крепче и крепче сжимал его глотку. У Павле глаза на лоб полезли, и он слова не мог вымолвить, а Джвебе все требовал: «Повтори, повтори!»
Люди с недоумением глядели на Джвебе: никто не мог понять, откуда он здесь и что ему нужно от Павле. Наверно, потому, что парень был в обычной, бедной деревенской одежде, односельчане не сразу вспомнили, что он теперь не просто Джвебе Букиа, а гвардеец. Но, прежде чем люди вспомнили об этом, Джвебе оттолкнул Павле, кинулся к своей лошади, вскочил в седло и сорвался с места. Люди отбежали к краю дороги и, когда Джвебе проскакал и скрылся в проулке, снова сгрудились.
— Откуда здесь взялся Джвебе Букиа?
— Что ему нужно от Павле?
— Господи, да он чуть не задушил Павле.
Подбежали к Павле, стали приводить его в чувство.
Кто-то стер с его лица пот, кто-то стал растирать шею, кто-то принес воды и плеснул в лицо. Павле сперва никак не мог вздохнуть, он все облизывал посиневшие губы и моргал глазами, затем, немного придя в себя, несмело огляделся и, убедившись, что Джвебе поблизости нет, пробормотал со злостью:
— Вот кто хочет вас перебить — сын большевика Беглара Букиа.
— Что ты болтаешь, проклятый Павле?
— Сын нашего Беглара, Джвебе, хочет нас перебить.
— Беглар там за наши права хлопочет, а ты тут на него наговариваешь, балаболка?
— Беглар не пускал сына в гвардию!
— Ох, и ядовитый у тебя язык, Павле!
— Твоей правде и то не поверишь, Павле!
Все загалдели, отвергая слова Павле, не принимая их, отбрасывая прочь. Не может сын Беглара Букиа пойти против народа.
— Ой, чтоб мне ослепнуть, как же это я не узнала Джвебе?— воскликнула женщина с младенцем на руках.
— Не в своем ты уме, Павле,— укоризненно покачал головой тот, кто остановил его лошадь.
— Слава богу, что Беглар не слышит, как ты говоришь о его сыне. Он бы тебе язык вырвал.
— Человека с таким языком и придушить не грех.
— Не человек ты, а чирей на теле, Павле.
— А что я такого сказал?— вскипел Павле, ворочая жилистой, как у петуха, шеей.— Прочистите-ка уши, люди! Из пушек палят, убивают вас, а вы, черт вас побери, все еще не верите мне.
— Сын Беглара не станет нас убивать,— сказал крестьянин, остановивший лошадь Павле.
— Сын Беглара такой же солдат, как и другие,— сказал Павле.— Солдату что прикажут, то он и исполнит. Солдат присягу дает,— расхрабрился Павле,— за нарушение присяги его могут повесить или расстрелять. А, черт! — Павле провел рукой по шее.— Чуть не задушил меня, проклятый! Как клещами сжал... Я, милые мои, пять лет был в солдатах, не вам меня учить, что такое солдатская доля.
— Я тебе не про солдатчину, а про Джвебе толкую,— спокойно возразил ему крестьянин, остановивший лошадь.
— Что это мы тут галдим, люди! — крикнул один из крестьян.— Айда в поле, помогать Беглару!
— Пушкам грудь хотите подставить, дурачье!— возмутился Павле.— Пусть подставляет грудь тот, кто виноват.
— Нужда виновата, а не веселье...
— Мне тоже не до веселья, Ипполит, но я у тебя ничего не отнимаю,— огрызнулся Павле.
— Как можно отнять то, чего нет,— усмехнулся Ипполит.— Беглар отнимает у тех, у кого есть.
— Идемте, люди, бросимся в ноги гвардейцам. Это же не солдаты русского царя, это же наши дети.
— Наши дети! — хихикнул Павле и, закашлявшись, схватился рукой за горло.— Чуть не задушил меня один из этих наших сыновей. Сыновья пуля, по-вашему, слаще, да?
— Молчи, чтоб на тебя божий гнев свалился,— сердито прикрикнула на Павле женщина с ребенком на руках.— Не думаешь, что плетешь.
— Что слышу, то и плету,—сказал Павле.—Я ни от большевиков, ни от меньшевиков не жду добра. Пропади они пропадом — и те и другие. Вот как я думаю, милые мои односельчане. А что касается земли — так на помещичьей земле работали мой дед, мой отец, да и сам я пашу арендованную землю, но ни дед, ни отец не померли с голода. И я, слава богу, живу. Не слышали разве — чужое впрок не Пойдет. Я и половиной урожая довольствуюсь. Чем есть чужой сдобный хлеб, лучше лизать золу в своем доме. Награбленное в горле застрянет. Нет, не хочу чужого. Боже от него сохрани. Кто трудится, тот себе кусок хлеба найдет. А вы идите подставляйте грудь под пушки. Идите!
Павле выкрикивал эти слова, но никто уже не слушал его. Все ушли в поле, туда, где, как понимали люди, решалась судьба всей деревни. Павле остался на дороге один со своей пузатой кобылой. Односельчане не поверили его недоброй вести, не поверили и потому, что снаряды ничего не повредили,— так, может, это просто шальные снаряды.
На заречное поле перебрались кто на пароме, кто вплавь. Когда нужда прижмет, ни воды не боишься, ни огня и, если надо помочь близкому соседу, река не преграда. В другое время никому и в голову не пришло бы переплывать бурную реку. Еще недавно многим казалось, что учитель Шалва идет на страшный риск, переправляясь на пароме, а сейчас многие готовы были на бревнышке переправиться, лишь бы помочь Беглару. Множество людей собралось сейчас на заречном поле, на которое только недавно они со страхом смотрели издалека. Среди тех, кто решительно стал сейчас плечом к плечу с Бегларом, были и те, кто еще нынче утром клял его, и те, кто еще час назад страшился крови и громко кричал, что отобранная у Чичуа земля ляжет тяжким проклятием на всю деревню. Они стояли теперь плечом к плечу с Бегларом и Иване, с Нестором и Гайозом. Они стояли рядом с теми, кто бесстрашно посягнул, на помещичью землю и не боялся сейчас ничего. Вместе с ними был и Шалва, неестественно
спокойный, словно вошедший в сговор с Бегларом. Они стояли рядом — Шалва и Беглар, как единомышленники, хотя единомыслия еще не было. Но грозящая деревне беда не могла не сблизить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18