— А эту рыбку кто наловил, мама?
Мальмов наловил Гванджи, но Мака сказала:
— Отец.
— Ты почему ничего не ешь, мама?
— Я потом поем, сынок.
— Ешь, мама! Сколько времени мы не сидели вместе за столом! Я так соскучился по нашему очагу, по твоим лобио и гоми, по малькам Вардена. Не плачь, мама, Варден вернется.
— Вернется...
— Мальков в самом деле наловил отец?
— В самом деле, сынок,— опять слукавила Мака. Она хотела убедить Джвебе, что отец уже не сердится на него.— Отец две ночи не спал, сынок.
— Знаю, мама!
— Он о тебе думает, сынок.
— Знаю, мама.
Джвебе налил из кувшина вина и, не переводя дыхания, выпил.
— У отцовского вина совсем особый вкус, мама.
— Все сделанное отцом не сравнится ни с чем другим, сынок.
— А Варден похож на отца, мама?
— Варден — вылитый отец, мой дорогой мальчик.
— А все же рыбка, выловленная Варденом, была вкуснее, мама.
— Боже, не сведи меня в могилу прежде, чем я увижу Вардена. Помилуй меня, боже.
— Не горюй, мама! Вернется Варден. Сколько людей уже вернулось с фронта и даже из германского плена. И Варден обязательно вернется, мама.
— Твоими устами бы мед пить, сынок. Ослепла я, ожидая Вардена.
— Вернется Варден, мама. Чует мое сердце, скоро вернется.
— О господи! Хоть бы поскорее.
— Я помню, как Варден хотел учиться в гимназии, мама.
— Очень хотел, родной мой... да вот не довелось.
— Не плачь, мама, Варден скоро вернется. Чует мое сердце, мама.
С улицы послышался выстрел.
Джвебе насторожился.
— Похоже на карабин Сиордиа.
— Кто это Сиордиа, сынок?
— Чертов сын! Чума! Вот кто такой Сиордиа.
Снова послышался выстрел, затем второй, третий.
— В кого это стреляют, сынок?
— В Чучу Дихаминджиа.
— Еще не родился человек, который поймает Дихаминджиа, сынок.
Джвебе встал, надел шапку и взял стоявшее у стены ружье.
— Не уходи, Джвебе.
— Я должен идти...
— Как бы с тобой не случилось чего, сынок.
— Не бойся, мама! — сказал Джвебе, выбегая во двор.
— Будь осторожнее, Джвебе! — крикнула с порога мать.
...Перебравшийся через чей-то плетень Варден оказался в узком проулке. Он не ел уже более суток, и от голода и от усталости у него кружилась голова. Провел по груди — кожаный сверток на месте.
Когда с наступлением темноты Варден входил в деревню, он не думал, что так сразу столкнется с засадой гвардейцев. И вот — просчитался. Пронырливый, обладающий нюхом и настойчивостью Татачиа Сиордиа учуял, кажется, даже минуту, когда это произойдет. Гвардейцы пропустили Вардена к центру деревни и, замкнув вокруг него кольцо, открыли огонь, чтобы вынудить сдаться. Выхватив револьвер, Варден, не отвечая на огонь — берег патроны, побежал. Перескочив через плетень, он оказался во дворе Иване Эсебуа, оттуда попал в загон Зосиме Коршиа, а затем по перелазу в изгороди проник в виноградник Еквтиме Каличава. Пули свистели над головой. Ему давно знаком этот, свист, и, словно заранее предугадывая, откуда и когда будут стрелять, он бежал, то пригнувшись, то выпрямившись, то зигзагами.
Но преследователей сбить со следа не удавалось.
— Не уйдешь! — шипел взводный.— Татач я, Сиорд!
Деревня переполошилась. Собачий лай волнами перекатывался от одной околицы до другой. Редкие прохожие сворачивали с дороги и забегали во дворы. Хозяева поспешно запирали ворота и двери.
В кабинете председателя сельской общины ходил из угла в угол Евгений Жваниа. Заложив одну руку в карман, другой он вертел очки. Перед ним в кресле, кутаясь в накинутое пальто, сидел учитель Шалва Кордзахиа. У окна стоял Миха Кириа, курил папиросу за папиросой и, ловко пуская вверх маленькие колечки дыма, лениво провожал их взглядом. После приезда Евгения Жваниа он словно онемел. Да и говорить
ему, в общем-то, не приходилось — все врёмя говорил Жваниа, а Миха благоразумно решил: «Спросит о чем-нибудь — отвечу, а так лучше помолчать. Нечего попусту тратить слова». Ничто уже не волновало Миха. Он знал, что не сегодня завтра меньшевистская власть сменится большевистской. Покорный судьбе, он, как равнодушный наблюдатель, собирался постоять в сторонке и посмотреть, что из всего этого выйдет.
— Не только от своего, но и от имени правительства приношу вам извинения, господин Кордзахиа,— продолжал Евгений Жваниа начатый разговор.— Завтра-утром звонок в вашей школе зазвенит в обычное время. Я уже пожилой человек, но школьный звонок все еще радует меня, как в детстве. Он напоминает мне о многом забытом, дорогом, невозвратимом.— Жваниа остановился у стола, оперся о него рукой.— Господин Шалва... Блаженны нищие духом, ибо не ведают, что творят. Так, кажется?
Учитель не ответил. Ему не нравился патетический тон Жваниа. Но Жваниа не обращал внимания на такие пустяки.
— Войско — всегда войско,— продолжал он,— гвардией ли оно называется или как-то иначе.— Жваниа сел против Шалвы, сложив на столе белые руки с длинными тонкими пальцами.— Мы знаем, как велики ваши заслуги перед общиной, но вы можете сделать для народа еще больше. Подумайте только, какая опасность нависла над ним! К сожалению, в вашей общине большевики имеют некоторое влияние. Они сумели подбить часть крестьян на разбойничий захват чужой земли.— Жваниа встал, заложив руки в карманы.— Сегодня они захватили землю, завтра начнут грабить дома честных людей! — Жваниа искоса посмотрел на учителя, но так и не понял, слушает тот или нет.— Вы, социал-федералисты, дорожите землей как зеницей ока. И наша партия тоже понимает ее значение. Мы начали аграрную реформу. Но все мы хорошо знаем, что этого недостаточно,— у большинства крестьян все еще нет земли.
— Кто-то трудится, а кто-то ест,— тихо сказал Шалва.
— Да, вы правильно изволили заметить — кто-то трудится, а кто-то ест. Хорошо сказано, лучше сказать трудно. Да, большая часть земли все еще в руках помещиков. Действительно, мы еще так и не приступили к кардинальному решению этой важной проблемы.
— Проблемы,— усмехнулся Шалва.— Это вопрос жизни.
— Совершенно верно. Земля для крестьян вопрос жизни. К сожалению, мы еще не решили, как нужно, этот вопрос. Этим-то и пользуются большевики и в тяжелую пору вонзают нам нож в спину. Вы, социал-федералисты, большие защитники грузинской земли, изумрудной нашей земли, и я согласен с вашей партией: как зеницу ока мы должны беречь нашу грузинскую землю — каждый ее вершок.
— Земля — крестьянам.
— Прекрасно сказано! Конечно, крестьянам. Пусть вас не удивляет, что я, социал-демократ, идейный социал-демократ, в практическом вопросе о земле согласен с точкой зрения вашей партии. Земля крестьянам, только крестьянам. Вы, федералисты, говорите: социализация земли. Хорошо говорите!
— Земля крестьянская, крестьянским потом полита.
— Абсолютно верно. Земля крестьянская, крестьянским потом полита. Это поэтический образ. Уж не пишете ли вы стихи, господин учитель?
— Не понимаю вас.
— Не занимаетесь ли вы сочинением стихов, спрашиваю я,— тоном человека, которому все уже прискучило, повторил член учредительного собрания.
— Нет, не сочиняю,— холодно ответил учитель.
— Странно, почему вы удивились моему вопросу? Грузия — страна поэтов..:
— Все это мне известно, но я не поэт, господин Жваниа.
— Извините. Вы сказали, что земля должна быть крестьянской. И она скоро будет принадлежать крестьянам, если только ее не отнимут у нас... Не только пахотную землю... А всю нашу землю... Всю Грузию.
— Землю у крестьян никто не отнимает.
— Как вы сказали? Нет, вы решительно поэт. Знаете, когда я гляжу на вас, мне вспоминается Акакий Церетели.
— Почему?
— Помните: небо — бирюза, земля — изумруд... это словно сказали вы...
— Ну, знаете...
— Нет, не смогут отнять у грузинского крестьянина этот изумруд.— Жваниа видел, что учитель негодует и вот- вот взорвется, но продолжал как ни в чем не бывало: — Крестьяне единодушно откликнулись на наш призыв — они все, как один, поднимаются на защиту отчизны. Все поголовно. Я объездил несколько уездов и видел, как охотно поднимается наше крестьянство на святой бой за родину.— Эта была явная ложь, Жваниа знал это, и ему было противно, что он лжет, но правды он тоже сказать не мог.— Послезавтра мы и здесь проведем мобилизацию. Время не терпит. Каждую
минуту, каждый час мы ждем нападения большевиков. Нужно объяснить крестьянству... и это вы должны ему объяснить — какое несчастье ждет Грузию. К нашему бирюзовому небу приближаются черные тучи... Лучше вас, господин Кордзахиа, никто этого здешним крестьянам не растолкует. Мы знаем, каким огромным авторитетом пользуетесь вы во всем уезде.
За окном раздался выстрел. Евгений Жваниа остановился и поднял голову.
— Что это, Кириа? — обернулся он к председателю сельской общины.
Миха Кириа нехотя оторвал взгляд от маленьких красивых колец дыма и ответил беззаботно:
— Разбойника ловят, господин Жваниа.
— Какого разбойника? — Член учредительного собрания надел очки и поглядел на Миха Кириа.
— Чучу Дихаминджиа.
— Нашли время ловить разбойников. Страна готовится к решительным испытаниям, а вы гоняетесь за каким-то воришкой.
— Это не мы, а гвардейцы. И должен вам сказать — это опасный разбойник.
— Нет для нас разбойников страшнее, чем большевики. Скажите Глонти, чтобы он сейчас же прекратил весь этот шум. Чтобы я не слышал ни одного выстрела. Вы слышите, Кириа?
— Слышу.
— Завтра-послезавтра мы должны начать мобилизацию, и в это время устраивают пальбу... Чучу Дихаминджиа... Что вы скажете, господин Кордзахиа, разве нам сейчас до этого?
Учитель не ответил.
Один за другим прогремели выстрелы у самого дома сельской общины...
Собрав последние силы, Варден перелез через плетень, огораживающий школьный двор. Может, в школе ему удастся укрыться? Вот лестница, вот распахнутое окно его класса, в котором он еще вчера, да, вчера, учился. В своем классе Варден и укроется, укроется за тем же книжным шкафом, за которым укрывался, играя с ребятами в прятки. До лестницы шагов двадцать, но уже слышится бабий, пискливый голос Татачиа Сиордиа:
— Сюда, ребята! Здесь он, проклятый!
Варден вытащил из-за пазухи завернутый в кожу, перетянутый тесьмой сверток и забросил его в окно школы. Это было последнее, что он, теряя остаток сил еще мог сделать. Варден уже знал, что не уйдет от преследователей... Но сердце человека никогда не теряет надежду. Он попытается, он все- таки попробует снова перелезть через плетень... За плетнем высокие заросли... Он немного отлежится в них, и, может быть, его не заметят. Наверняка не заметят. А ему нужно лишь перевести дыхание и чуточку, совсем чуточку отдохнуть. И тогда уж никаким гвардейцам его не догнать.
И Варден перебрался через плетень.
Это было равносильно чуду, но он перебрался... Юрий Орлов вскинул винтовку. «Надо же оказаться тут, у плетня»,— с досадой подумал Юрий.
Варден Букиа не однажды бывал в бою, и врукопашную ему не однажды приходилось драться, и потому он сразу сообразил, что происходит: когда человек намерен стрелять, когда он хочет ударить, свалить, убить, он не так держит ружье. А этот держит смертоносную винтовку, словно она безвредная и ненужная ему железка... Оказывается, и без слов можно сказать: «Спасайся!» Оказывается, и сочувствие и доброжелательство можно выразить молча, оказывается, много может сказать человек человеку без слов. Юрий Орлов сделал полшага в сторону, чтобы пропустить Вардена, но тут с плетня прямо на спину Вардена прыгнул Джвебе.
— Не уйдешь, Чуча Дихаминджиа! — торжествующе крикнул он распластанному на земле человеку.
Через плетень перескакивали гвардейцы.
— Поймал! Вот он, голубчик! — крикнул товарищам Джвебе.
Взводный Татачиа Сиордиа прикладом карабина придавил затылок Вардена, чтобы тот не смог поднять головы, и приказал Джвебе:
— Вставай! — А когда тот поднялся, подал другую команду: — А теперь все марш отсюда! Кому я говорю?! Кругом марш!
Гвардейцы повиновались. Они поняли: взводный ни с кем не хочет делить этот успех. Ну и пусть подавится, сука. И только Джвебе еще не понял этого. Он, конечно, обиделся на взводного, но обиделся как-то беззлобно, по-детски: «Почему он меня прогнал? Это ведь я, Джвебе Букиа, поймал разбойника... я». Еще было чуточку досадно, что не удалось увидеть лицо разбойника. Интересно все же, какой он из себя, этот прославленный на всю округу Чуча Дихаминджиа. «Ну, ничего,— утешил себя Джвебе,— я этого Дихаминджиа как-нибудь потом рассмотрю, ведь не прикончит его там, на месте, наш взводный».
Татачиа Сиордиа тщательно обыскал Вардена и, не найдя того, что искал, рассвирепел:
— Подлец! Куда дел прокламации? Думаешь, не найду?! Найду, большевик проклятый! Меня не проведешь! Сиорд я, Татач!
Гвардейцы молча шли по переулку — успех дела, в котором они только что участвовали, не радовал их. Не велика радость таскать из огня каштаны для этого подлеца Сиордиа.
— Замучились мы с этим разбойником,— сказал один из гвардейцев.
— Да, набегались.
— Зря столько патронов спалили. Разве в него попадешь. Не разбойник это, а черт.
— Знаете, ребята, на разбойника он был не похож,— сказал Орлов.
— Вот и я говорю, не разбойник* а черт.
— Да и на черта он не похож,— сказал Орлов.
— А на кого же? — с непонятным для себя страхом спросил Джвебе.
— Не знаю, на кого. Но, во всяком случае, ни на разбойника, ни на черта. Просто это был уставший, очень уставший человек. Он еле на ногах держался.
Взводный Татачиа Сиордиа приволок Вардена во двор общинного правления и бросил в конюшню.
Варден упал на грязный, воняющий конской мочой пол и некоторое время лежал неподвижно. Не раз в бою глядел он смерти в лицо, не раз пуля обжигала кожу, пролетая мимо виска, не раз зловеще шелестели над его головой осколки снарядов, был и полевой суд, и смертный приговор, и побег за час до казни... Но никогда он так не падал духом. Ему казалось, что он проявил неосторожность и беспечность, а он не имел права быть беспечным.
В конюшне было темно, и только через небольшое зарешеченное окошко в дверях падал на пол квадратик лунного
света. Но и его не видели затуманенные безмерной усталостью глаза Вардена.
«Сколько я уже тут,— подумал Варден,— час, день, неделю?» Он начал терять ощущение времени. «Это очень плохо, когда теряешь ощущение времени»,— подумал он. Вдруг кто-то спросил его:
— Кто ты?
Варден сразу узнал голос паромщика.
— Бахва!
— Жив, Варден! — с радостью воскликнул паромщик и застонал.
— Взяли, значит, тебя, Бахва?
— Взяли.
— Били?
— Били, но, слава богу, дух пока не вышибли. Этот проклятый взводный меня прикладом карабина колотил. Ударит и требует: скажи, кто это у тебя на пароме был? Я молчу, а он говорит: «Можешь молчать, паромщик, нам и так известно, что это был вовсе не разбойник Чуча Дихаминджиа, а большевистский комиссар Варден Букиа». Ну, я им и говорю: раз вам известно... А он меня снова прикладом, да как завизжит: сдеру, говорит, тебе шкуру с ног и покрою твою голову. Вот какую хреновину он мне пообещал.
— Ух ты, как он грозит! — рассмеялся Варден.
— Ты смеешься, Варден, а я, поверишь, рукой не могу шевельнуть... живого места не оставил на мне гад. Кто его таким породил? Голосок бабий, а силища — медвежья. А где тебя поймали?
— У школы.
— А Беглар и Джвебе знают, что тебя поймали?
— Откуда им знать? Они вообще, наверное, не знают, что я" жив.
— Родители никогда не теряют надежды на это, Варден.
Варден помолчал, думая о своих родных. Мало радости он дал в своей жизни матери и отцу. Вот и сейчас так вышло... Хотелось порадовать их, да не удалось. Варден вздохнул и спросил:
— Так согнали вас с земли Чичуа?
— А ты откуда знаешь?
— В лесу встретил сына Авксенти Коршиа.
— Кочойа?
— Да, так он себя назвал. Отца его, оказывается, из-за земли убил Джогориа Хвингиа.
— Несчастный Авксенти. А этот Кочойа очень хороший мальчик, умница.
— Все ненавидели Джогориа Хвингиа,— сказал Варден.
— Поплатился он за Авксенти.
— Как?
— Арба, полная кукурузы, переехала через него. Два дня промучился и отдал дьяволу душу. И представь себе: никто из деревенских не пришел на похороны.
Варден опять надолго умолк.
Бахва ворочался с одного побитого бока на другой, охал, стонал.
— Так, значит, поднял отец деревню? — спросил Варден.
— Не всю деревню, Варден. Не всю. Филиппа за ним пошел, а также Эсебуа и Коршиа. Как ни отговаривал твоего отца учитель, а Беглар ни в какую... Да тебе лучше знать нрав твоего отца.
— Знаю,—- улыбнулся в темноте Варден.— Значит, он все такой же?
— Ничуть не изменился.
...Выполняя распоряжение члена учредительного собрания, гвардейцы привели в порядок школу: поломанные парты починили, вместо сожженных принесли скамьи и стол, дырку в классной доске заделали воском.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18