— Это Калистрат Кварцхава, наш фельдшер.
— Врач,— поправил фельдшер, бросив на Еквтиме презрительный взгляд.
— Не обольщайтесь, господин Кварцхава. Если бы красивые слова могли спасти нас, нам хватило бы одного Карло Чхеидзе.
Калистрат Кварцхава обиделся:
— Сегодня вы сами на балконе расточали красивые слова...
— Да, расточал,—подтвердил Жваниа.— К сожалению, расточал.. Но что из этого вышло? Неужели вы не заметили моего провала, неужели не почувствовали, какая сила была в нескольких простых словах учителя и этого комиссара, Вардена Букиа?
— Вы хотите бросить родину на произвол судьбы?
— Родину у нас никто не отнимает. Но мы потерпели поражение. Мы — это наша партия, наше правительство, а не Грузия, не нация, не народ.
— Разве для нас родина и партия, народ и правительство не одно и то же, господин Жваниа?
— Нет, не одно и то же. Правительства меняются, партия может потерпеть поражение и исчезнуть, но родина и народ останутся.
— Возможно, что это так,— нехотя согласился фельдшер.— Но нам нужно спасать нашу древнюю культуру.
— Культуру у нас тоже никто не отнимает. Культуру отнять нельзя, Кварцхава.
— Мы еще не знаем, что несут нашему народу большевики.
— Вы не знаете, зато народ хорошо это знает,— сказал Евгений Жваниа.— Это подтвердила сегодняшняя демонстрация.
— Эти люди в бурках, эти тупые крестьяне — не народ...
— Как вы смеете? — возмутился член учредительного собрания.— Как вы смеете так говорить о грузинском крестьянине?
Желая как-то помирить Кварцхава и Жваниа, уполномоченный правительства Аполлон Чичуа сказал:
— Большевики, конечно, сбивают народ с правильного пухи, но мы должны повлиять на него... переубедить.
— Переубедить? А чем вы его переубедите, господин Чичуа? — спросил Жваниа.— Сегодня вы попытались обмануть народ. Но сейчас народ уже не обманешь. Этот учитель Кордзахиа правильно сказал, что нам надо было браться за
ум раньше. Мы горько ошиблись, мы опоздали. Наши солдаты переходят на сторону врага. Только юнкера пока воюют самоотверженно.
— Дела совсем не так уж плохи, как вы рисуете,— возразил Чичуа. Он взял со стола газету.— Вот депеша председателя учредительного собрания Карло Чхеидзе на имя главнокомандующего войсками республики генерала Квини- тадзе: «Учредительное собрание горячо приветствует вас и действующих под вашим командованием армию и гвардию, освобождающих в самоотверженной, героической борьбе нашу родину от озверелых орд врага. Блестящая победа грузинской армии над Красной Армией золотыми буквами впишется в историю Грузии, и весть об этой победе будет передаваться будущим поколениям, как сказочная повесть о самоотверженности грузинских воинов».— Он отложил газету.— Не огорчайтесь, господин Жваниа, не так силен дождь, как гром. Давайте соберемся с душевными силами и смело заглянем в будущее.
— Хорошо, допустим, заглянули. Ну и что?
— Вспомним наших великих предков.
— Вспоминали уже сегодня на митинге.
— Укрепим в себе веру в победу.
— Допустим, укрепили.
— Поверим, что никакая сила не сможет противостоять нашей силе.
— Такая сила уже противостоит нам.
— Нет силы, которую нельзя было бы преодолеть.
— Это такие же пустые и обветшалые слова, как и те, что говорил господин фельдшер.
— Не фельдшер, а врач,— поправил Кварцхава.
— Это не пустые слова, а незыблемая вера,— стоял на своем Чичуа.— Вера — большая сила, господин Жваниа.
— Побеждает сила, а не вера.
Отворилась дверь, и в комнату вошел Джаба Кобахиа. Он, как всегда, был пьян и явно чем-то встревожен. Кобахиа стянул с головы шапку.
— Господа, только что отряд капитана Глонти направился на Гагринский фронт, капитан попросил меня передать, что фронт прорван и враг быстро приближается к Сухуми.
— Это возмутительно... На кого же капитан оставил нас? — воскликнул Чичуа и почему-то принялся натягивать на руки перчатки.
— Как на кого? На вашу незыблемую веру, господин Чичуа,— сказал Евгений Жваниа.
— Вы, левые социал-демократы, не очень-то отличаетесь от большевиков,—упрекнул его уполномоченный правительства.
— К сожалению, очень отличаемся,— сказал Евгений Жваниа.
— И вы еще сожалеете об этом?
— Поздно жалеть. Есть ошибки, которые не заслуживают сожаления.
— Не отчаивайтесь, господин Жваниа, бог милостив.
— Вы говорите, бог милостив...
— Бог защищает правду и наказывает за ложь и насилие.
— Откуда у вас такие точные сведения, господин Чичуа?
Уполномоченный правительства обиженно поджал губы
и, натянув перчатки, надел шапку.
— Господин Кириа, где мой экипаж, я должен ехать!
— Ваши лошади так изнурены, что их подымет только водка Харитона Харебава,— сказал Джаба Кобахиа, которого в душной комнате стал одолевать хмель.
— Что вы сказали?!
— Вы никогда не слышали о водке Харитона Харебава?
— О водке?! — изумился уполномоченный правительства.— Как вы смеете говорить сейчас о такой чепухе?
— Как смею?! А вот так.— Вино вдруг ударило в голову Кобахиа, и он, недолго думая, вытащил из кобуры револьвер.
Все растерялись, поняв, что Джаба может перестрелять сейчас всех в этой комнате и никто ему не помешает. Но тут, к всеобщему удивлению, тощий и легкий фельдшер, подняв свою толстую трость с набалдашником в виде головы бульдога, изо всей силы ударил ею по огромной плешивой голове Джабы Кобахиа. Верзила закачался и медленно опустился на пол. Некоторое время он сидел на полу, покачивался и все еще не выпускал револьвера. Казалось, вот-вот он спустит курок,— испуганные господа не отрывали от него глаз и боялись пошевельнуться. Фельдшер снова замахнулся тростью, но Еквтиме перехватил его руку:
— Уже не нужно, Калистрат... Разве не видишь: кончился Джаба!
Не успел он это договорить, как Джаба Кобахиа, уронив револьвер, повалился на бок. Фельдшер подошел к Джабе, взял револьвер и, положив себе в карман, окинул всех присутствующих торжествующим взглядом.
— Ну, теперь отдохнут лошади наших извозчиков,—
сказал Миха Кириа.— Отдохнут, бедные,* от жгучей водки Харитона Харебава.
— Опять Харитон Харебава, опять водка! Ничего не понимаю! — возмутился Чичуа.
— Замучил он лошадей, господин Чичуа.
— Лошадей? — завопил уполномоченный правительства.
— Ну да, лошадей, он им, несчастным, наливал под хвост крепкую, как огонь, водку.
— Сейчас в мире нет никого несчастнее нас, а вы болтаете о лошадях и их хвостах.
— Лошадь — самое умное животное, господин Чичуа,— лениво возразил Миха Кириа и, пустив в воздух красивые колечки дыма, проводил их безразличным взглядом.
По балкону перед окном кабинета прошли люди в бурках. «Это за нами»,— подумал Жваниа и сам удивился тому, что не почувствовал ни страха, ни волнения. Ну, ничего, ничего, кроме усталости. В кабинет вошли Варден Букиа, Тариэл Карда, Шамше Акбардиа и провизор Эстате Начкебиа.
— Граждане, прошу очистить помещение,— сказал Варден.
— Как вы смеете?! — выступил вперед уполномоченный правительства Чичуа.
— Смею,— сказал Варден...
Деревня спала. Окно комнаты Инды распахнуто, сама она сидит на подоконнике, а внизу, во дворе, Джвебе.
— Ты не пошел с гвардией, Джвебе?
— Нет, Инда.
— А твои друзья?
— Они не станут стрелять в русских солдат, Инда.
— Бедный Юрий.
— Как брата, любил я Юрия.
— Я тоже словно брата потеряла, Джвебе.
— Как родного сына оплакивала его деревня.
— Бедный Юрий!
— Лучше бы меня убила та пуля, Инда!
— Что ты, не говори так, Джвебе!
— Лучше бы меня убила та пуля, Инда!
— Куда пошла твоя гвардия, Джвебе?
— На Гагринский фронт, Инда.
— А ты что думаешь, Джвебе?
— То же, что и Варден, Инда.
— Ты ведь гвардеец, Джвебе.
Я солдат народа, Инда.
Отец помирится с тобой, Джвебе?
Помирится, Инда.
Джвебе!
Что, Инда?
Что ты стоишь там, внизу, Джвебе?
Что же мне делать, Инда?
Не знаю, Джвебе.
Что же делать, Инда?
Отец спит, Джвебе.
Инда...
Мать тоже спит, Джвебе.
Подняться, Инда?
Не знаю, Джвебе.
Я поднимусь, Инда.
Я в одной сорочке, Джвебе.
Я зажмурюсь, Инда.
А если ты тронешь меня, Джвебе?
Я заложу руки за спину, Инда.
А если ты откроешь глаза, Джвебе?
Пусть лопнут тогда мои глаза, Инда.
А если ты все-таки тронешь меня, Джвебе?
Пусть тогда руки у меня отсохнут, Инда.
А вдруг ты откроешь глаза, Джвебе?
Тогда я ослепну от счастья, Инда.
Ну, так не поднимайся, Джвебе.
Почему, Инда?
Не знаю, Джвебе.
Я поднимусь, Инда.
Нет, нет, Джвебе.
Так что же мне делать, Инда?
Не знаю, Джвебе.
Что же мне все-таки делать, Инда? А если отец услышит, Джвебе? Ну что же делать, Инда? А если мать услышит, Джвебе? Что же мне все-таки делать, Инда? Поднимайся, Джвебе. Ты у меня умница, Инда. Только не гляди на меня, Джвебе. Не буду, Инда.
Только не трогай меня, Джвебе. Не трону, Инда...
??
??

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18