Гул боевых машин, взрывы бомб и снарядов...
Ожесточенные бои переходили в рукопашные схватки. Дрались с эсэсовцами, которые атаковали нас на танках. Бои шли несколько дней. Врагу удалось прорвать оборону восточнее плацдарма нашего училища.
Фашисты ринулись к Сталинграду, но наше училище по-прежнему удерживало свои рубежи. Двадцатого и двадцать первого развернулись смертоубийственные бои с превосходящими силами гитлеровцев. Они бросили против нашего училища более ста танков и пехоту. Стояли насмерть, но никто из нас не знал, что мы деремся уже в тылу противника.
22 августа бойцы 1-го и 2-го батальонов, которые бились в первом эшелоне, стреляли уже последними снарядами и патронами, мы даже забыли, когда нас кормили, да и есть не хотелось. Была одна беда — кончались боеприпасы. Гитлеровцы видели это и начали гоняться за каждым курсантом на танках, засыпали гусеницами наши окопы.
Курсанты старались уйти в лес Тундутовского лесничества, где раньше стояли наши «катюши», но, когда они прибежали туда, там уже были фашистские танки.
Я и старшина Наприенко спрятались прямо на поле битвы между убитыми курсантами в канаву.
Фашисты зверски уничтожили наших раненых бойцов.
К вечеру 22 августа немецкие автоматчики погнали человек семнадцать наших курсантов к своим танкам Когда стемнело, я и старшина Наприенко перебрались в балку. Выкопали один окоп и в нем сидели. К вечеру 23 августа узнали, что мы здесь не одни. Из окопов, где раньше был 2-й эшелон, стали показываться оставшиеся в живых курсанты.
Перебрались к ним, нам сказали, что здесь 3-й батальон, который был во 2-м эшелоне. Но по-прежнему не знали, что находимся в тылу противника.
Вечером 23 августа от усталости и голода еле держались на йогах. Зарезали артиллерийскую лошадь, наварили мяса. Ели без соли и хлеба. Это был наш ужин.
Как только стемнело, нас начали собирать в балку, а мне командир 2-го батальона Непринцев приказал пойти по балке над речкой, найти пару лошадей, запрячь в подводу и прибыть к месту сбора курсантов.
Когда я прибыл уже на подводе, курсанты были в сборе. Из трех батальонов осталось в живых примерно около 500 человек. Всех построили в колонну по восемь человек. Перед строем стоял наш командир училища полковник Мельдер И. С, который произнес такую речь «Братцы, нам выпала тяжелая доля, мы находимся в ок-р*ужении. Из штаба главного командования все время шли приказы держать оборону, обещали прислать соединение танков на выручку, а сегодня, 23 августа, в 17 часов передали по рации, что помощи не ожидайте, выходите по азимуту 315 любой ценой».
Мне была поставлена задача двигаться на подводе позади колонны, если будут раненые командиры училища, подбирать их на подводу...
Двум курсантам приказали завести трактор примерно через полчаса, как уйдет колонна, чтобы они ревом мотора и лязгом отвлекли внимание немцев и приняли огонь немецких снарядов на себя. Фамилий их я не знаю.
Как только курсанты завели трактор, по ним сразу ударили из минометов и зажгли хлебное поле. Стало видно как днем. Колонна курсантов двинулась на юг, в сторону балки, за ними и я на подводе. Прошли примерно два-три километра по балке и, как только начали подниматься к ее вершине, наткнулись на спящих мотоциклистов-немцев. Они спали в белье, как дома. И разразился рукопашный бой. Покололи всех белых в ночной темноте, пробили баки и шины мотоциклов.
Я поднял на подводу восьмерых раненых, и мы продолжали путь дальше. Прошли еще несколько километров, и колонна остановилась. Командир Мельдер уехал от колонны на машине искать дорогу выхода. На юг от колонны в темноте мы увидели населенный пункт. Переполошились. Значит, выходим неправильно. Когда шли сюда занимать оборону, никаких населенных пунктов здесь не было. В рядах зашумели, и вдруг взлетела в воздух ракета, и мы увидели, что это не населенный пункт, а сотни стоящих на ночевке немецких танков и машин.
Ударили снаряды из этих танков в нашу колонну. Я, недолго раздумывая, повернул лошадей и пошел на таран, прямо через немецкую пехотную оборону. За моей подводой ринулись все курсанты и офицеры. Я первый достиг полотна железной дороги и продолжал гнать вдоль дороги по кювету.
Тут слышу голос: «Стой! Дальше ехать нельзя, минные поля!» Это крикнул наш солдат. Он же сказал мне: «Перебирайся на другую сторону железной дороги между минами. Будь осторожен!»
За полотном те же противотанковые мины. Осторожно маневрируя, я за поводья провел лошадей между минами. Наконец благополучно выбрался и сколько было сил погнал лошадей к станции Тундутово.
Возле речушки у Тундутова под землей был эвакогоспиталь. Сюда я и доставил своих раненых.
Снести раненых никто не помог, пришлось одному их носить. Правда, и врачам некогда было повернуть головы от столов с ранеными. Положил я их на земляной пол возле одного стола, попрощался и уехал на Тундутово, где были наши курсанты после выхода.
Мы попытались найти что-нибудь на завтрак. Нарвали на огороде возле речки зеленых помидоров, из иголки согнули крючок и в речке выловили шесть рыбок — красноперок. Зеленые помидоры и рыба, сваренная без соли, составили нам со старшиной завтрак. О хлебе и думать нечего было. Его и других продуктов мы уже не видели много суток.
Только поздно вечером дали нам, курсантам, на двоих по булке хлеба и по селедке.
Поужинали и пошли вновь на передовую, восточнее Тундутова, за детинтернат, и 25 августа утром приняли бой с немцами.
В этих боях мы опять несли тяжелые потери, но и фашистам досталось. На второй день наше училище бросили северо-западнее Тундутова. Оборону заняли возле речки на огородах. Вели ожесточенный бой, сдерживали натиск немецких танков, и опять правей нас, на западной стороне речки, врагу удалось прорвать оборону и продвинуться к Сталинграду. Наше училище с боями отошло в лес под Красноармейск. Я из ПТР вел огонь по танкам и не видел, когда курсанты отступили.
Я один оказался к исходу дня в тылу у немцев, живой и нераненый. Пополз к мосту через речку. Мост разбит, и я под взрывами бомб здесь нашел маленький окоп и укрылся в нем. Немного погодя ко мне в окопик при ползла жена нашего командира, старшего лейтенанта Марченко, и мы с ней под взрывами снарядов находились там до темного вечера. А вечером, как только притих обстрел моста, я решил судьбу таким образом: надо опять пробираться к своим. А как? Осмотрелся, стал оценивать обстановку.
У самого моста был разбит наш обоз с продовольствием. В отдельных подводах чудом уцелели лошади. Их я запряг в одну подводу, какая была получше, нагрузил шестнадцать мешков сухарей, взял бочку масла, бочку селедки, несколько мешков сахара и посадил жену старшего лейтенанта Марченко. Сказал ей: если встретим немцев, то ничего не отвечай, а показывай пальцем на уши, что, мол, глухая, контужена.
С таким уговором шагом поехали в сторону Красноармейска. Два бронетранспортера с немецкой пехотой обгоняли нас, но, на наше счастье, не обратили на подводу внимания. Они уехали левее в сторону Беке-товки, а мы держали путь в лес, где наше училище стояло раньше.
Когда приблизились к лесу, нас остановили часовые Я сказал, что мы из Винницкого училища. Оказалось, стоим там же, где были раньше.
Я спросил, где капитан Непринцев. Мне ответили: на КП. Попросил сообщить, что прибыл курсант Мельников Иван. Он разрешил прийти на КП.
Доложил, что приехал, а он говорит; «Как приехал?» Я ему отвечаю: «Приехал и привез подводу продуктов». Он меня поцеловал и говорит: «Вот молодец». Сразу вызвал старшину и дал указание раздать продукты курсантам.
Наутро мы отправились под Сарепту и на горе в леске отдыхали сутки. Вечером ели свежую картошку, свежие помидоры. И на войне бывает радость.
На следующий день пошли через Бекетовку на передовую, в район Лапшина сада, и с этого момента наше училище стали именовать своднокурсантским винницким полком. В наше училище влились остальные училища, и все мы вошли в состав 64-й армии.
С сентября 1942 года я возил из-за Волги боеприпасы на передовую. А в ноябре вновь послали на передовую. Воевал уже с автоматом в районе все того же Лапшина сада, совхоза и дома отдыха «Горная поляна». В последнее время, когда наши части вели наступательные бои и немцы были в окружении, их разрезали на четыре части. Враг находился на Песчаной горе и не сдавался.
Нам приходилось ее неоднократно штурмовать, и 11 декабря 1942 года при наступлении в районе дома отдыха «Горная поляна» (высота 145,5) я был тяжелоранен осколком в шею. И этот осколок, да не один, а два, ношу уже 28 лет.
В госпиталях пролежал до апреля 1943 года, а затем попал под Ленинград, в район Мги, в состав 8-й армии, рота автоматчиков 1254-го стрелкового полка 378-й Краснознаменной дивизии.
22 июля 1943 года началось наступление. Снимали блокаду Ленинграда, а 2 августа снова был тяжело ранен и попал в госпиталь.
8 мая 1944 года списан из армии со снятием с учета. Прибыл в свой родной край, Ростовскую область, Орловский район. Райком партии послал меня работать председателем колхоза, и я работал по 26 апреля 1952 года. С 1954 по 1969 год работал в быткомбинате фотомастером, а сейчас уже больше года нигде не работаю и никак не добьюсь пенсии.
С приветом Мельников И. И.».
Последняя фраза письма оглушила. Стало не по себе, будто и я был виноват. Сразу же написал Мельникову: «Почему так вышло?» — «А потому,— ответил мне Иван Иванович,— был здоров, работал и не думал о пенсии. Кинулся, а у меня и справок никаких нет из госпиталя. Помню номера госпиталей. Написал в Москву. Архивы не сохранились. А собес без бумаги не верит. Говорят, может, ты ранен еще где...»
Я написал: «Надо добиваться, давайте вместе». Он ответил, а скоро и сам явился в Москву.
Крупный, с виду еще крепкий седоволосый мужчина, с орденом Ленина на лацкане простенького темно-серого костюма. Протянул широкую руку куда-то чуть в сторону:
— Я Мельников.
Когда мы направились в комнату, Иван Иванович ступал робко, неуверенно, точно под ним был зыбкий пол парохода.
— Как дите стал. Шатает меня. Вот и до вас с провожатым приехал. Тоже солдат, земляк мой. Без него б не добрался. Да еще вот помощник,— указал он взглядом на орден.— Где билет взять, где чего спросить...
Он как-то затаенно-лукаво улыбнулся и стал рассказывать про своего земляка — солдата, который сейчас ушел «по своему делу» и скоро зайдет за ним.
Я слушал его мягкую, певучую речь, пересыпанную казачьими словечками, и старался представить себе Ивана Ивановича, каким он был тридцать лет н#зад, когда уже зрелым 27-летним мужчиной попал под Сталинград. Здоровый, русоволосый, с расчетливым и сметливым мужицким умом (пристроился со своей подводой к немецкой колонне и вышел из окружения, да еще привез продукты; сделал из иголки крючок и ловил на обед красноперок), он мне казался из тех разбитных Иванов, Иванушек из русских сказок, которые выходили победителями из любых передряг.
— Земляк приехал машину хлопотать,— рассказывал Мельников.— Ему, как инвалиду, положена. Руки нет. Так он на сына хочет переписать машину-то. Надо помочь...
И он стал излагать мне план, как «выбить для земляка эту машину»:
— К Батову надо идти, в Совет ветеранов...
— Бог с ней, с машиной. Давайте про ваши дела. Иван Иванович тяжело вздохнул:
— Мне надо добиваться, шоб в институт положили. Надо, шоб исследовали..,
Этим мы и занялись. Хлопот было много, и как-то не к месту и не ко времени было расспрашивать Ивана Ивановича о его военных делах. Воевал, дважды был тяжело ранен, а сейчас нужно доказать какому-то там в райсобесе, что ранен на фронте. Доказать не словами, а документом, который может выдать лечебный институт.
...Через месяц, когда хлопоты кончились и Мельников уже вернулся домой, я получил от него письмо.
«. .Простите меня за беспокойство 24 ноября 1972 г. я был у Вас. Остался очень довольный. Мое сердечное спасибо за Ваше отношение.
...По направлению Министерства соцобеспечения РСФСР положили в институт, на стационарное обследование, где пролежал я до 24 декабря 1972 г. Прошел все исследования. Был похож на космонавта, опутанного проводами и запертого в специальную комнату. Умные машины под руководством человека записали степень моего заболевания. Прошел лучших специалистов, и мне сказали, что заболевания подтвердились исследованием института. Поезжай домой, все документы отправляем по месту жительства.
С уважением Мельников И. 26 декабря 1972 г.».
Скоро Ивану Ивановичу установили инвалидность и пенсию. Переписка наша прервалась почти на год. А в декабре 1973 года прищла от него бандероль. Ученическая тетрадь воспоминаний. Вот они.
2
...Ступила моя нога на родную донскую землю 8 июня 1944 года, а 14 июня вызвал первый секретарь Орловского райкома Ростовской области товарищ Данилкин Константин Иванович и с улыбкой спросил: «Живой вернулся? Хорошо. Теперь ты нам нужен на другом фронте. Надо крепить колхозы, восстанавливать их, убирать хлеб и давать его государству, помогать войскам быстрей разгромить врага». Вот так поговорили, и с 15 июня началась трудовая жизнь. Меня райком партии послал работать в колхоз имени 2-й пятилетки Орловского района, где колхозники приняли меня в колхоз и избрали председателем правления.
После освобождения нашего района 15 января 1943 года в этом колхозе всего уцелело: 17 голов крупного рогатого скота, 118 овец, а техническая база — слезы. По линии МТС нам выделили по одному трактору ЧТЗ, НАТИ и СТЗ — 3 штуки, комбайн «Сталинец»—1, «Коммунар»— 1.
Вот и все наши возможности. А в колхозе около 10 тысяч гектаров земли. Конечно, что это было за хозяйство, догадаться нетрудно.
Война идет, стране нужен хлеб и продукты животноводства. Да и уборка не за горами, надо в короткий срок налаживать хозяйство. И вот уже на 3-й день своей работы я сразу поехал на лошадке по полям искать, где есть разбитые старые комбайны и молотилки, локомотивы, каменные катки и другой инвентарь.
Дней через двадцать силами колхозных мастеров слепили из разбитых комбайнов один «Коммунар», на котором работал инвалид Отечественной войны Разу-ваев Андрей Аполлонович.
Затем поехал к соседям в хутор Курмоярск. У них стояла на птицеферме старая негодная молотилка и такой же локомобиль. С разрешения директора Орловской МТС мы забрали это добро и привезли в колхозную мастерскую. День и ночь мастера трудились, чтобы быстрее восстановить агрегаты, наконец пустили. А тут встала другая проблема. Чем возить хлеб государству? В колхозе и в МТС машин нет, конных повозок нет. Помощи просить у государства нельзя: идет война. Что делать?
И вот я сам с ездовым Шощниковым Самойлом объездили всю Орловскую станицу и осмотрели все изгороди у жителей Искали, где вместо столбов зарыты железные оси с бывших крестьянских ходов. Эти оси я просил у хозяек, а на их место на изгородях зарывали деревянные столбики из акации. Таким образом мы собрали осей на 50 повозок. Кроме того, раздобыли много железных колес с косилок, плугов разной конструкции. В короткий срок были сделаны повозки, в которые запрягли коров, и скоро уже возили хлеб государству. И план продажи хлеба был выполнен.
Пришла зима 1944/45 года. А война еще не кончилась. Надо готовиться к следующему сезону, чтобы дать стране хлеб и продукты животноводства. Беру с собой стариков и пришедших фронтовиков, уже негодных к войне, Виденина Михаила Николаевича, Одининского Алексея Николаевича, Куркина Ивана Семеновича, Князева Ивана Яковлевича, садимся в поезд и едем под Сталинград, где шли бои. А там я знал места, где стояли разбитые тракторы, которые на фронте были тягачами.
Мы разобрали на поле боя машины на детали, которые под силу увезти человеку, погрузили в мешки и на поезде привезли в колхоз. А чтобы доставить крупные детали, пришлось попросить в МТС машину ГАЗ. Так мы к весне дополнительно сделали один трактор и хорошо отремонтировали остальные.
Война еще шла, а колхоз принялся за изготовление своими силами конных сеялок. И опять материала для этого у нас никакого. И приходилось посылать колхозников по железнодорожным станциям искать, где что разбитое, побомбленное. Детали мы в мешках навозили, а вот из чего сделать раму?
Кроме кузнечной работы, надо и электросварку наладить.
...Кузнечный молот, генератор постоянного тока, своя электросварка. Это и была тяжелая промышленность колхоза.
Уборку 1945 года наш колхоз встречал уже по-боевому, да и люди стали из армии возвращаться.
...Кончилась война. Шли 1946—1947 годы. С каждым днем становилось меньше ран войны. Упорным трудом восстанавливали колхозное хозяйство. Но для быстрейшего роста колхозного производства надо хоть какую-то техническую базу. А у нас ее не было. Даже распилить круглый лес нечем. Все надо делать руками, а лес вручную — это адский труд.
Задумал я изготовить свою колхозную пилораму:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Ожесточенные бои переходили в рукопашные схватки. Дрались с эсэсовцами, которые атаковали нас на танках. Бои шли несколько дней. Врагу удалось прорвать оборону восточнее плацдарма нашего училища.
Фашисты ринулись к Сталинграду, но наше училище по-прежнему удерживало свои рубежи. Двадцатого и двадцать первого развернулись смертоубийственные бои с превосходящими силами гитлеровцев. Они бросили против нашего училища более ста танков и пехоту. Стояли насмерть, но никто из нас не знал, что мы деремся уже в тылу противника.
22 августа бойцы 1-го и 2-го батальонов, которые бились в первом эшелоне, стреляли уже последними снарядами и патронами, мы даже забыли, когда нас кормили, да и есть не хотелось. Была одна беда — кончались боеприпасы. Гитлеровцы видели это и начали гоняться за каждым курсантом на танках, засыпали гусеницами наши окопы.
Курсанты старались уйти в лес Тундутовского лесничества, где раньше стояли наши «катюши», но, когда они прибежали туда, там уже были фашистские танки.
Я и старшина Наприенко спрятались прямо на поле битвы между убитыми курсантами в канаву.
Фашисты зверски уничтожили наших раненых бойцов.
К вечеру 22 августа немецкие автоматчики погнали человек семнадцать наших курсантов к своим танкам Когда стемнело, я и старшина Наприенко перебрались в балку. Выкопали один окоп и в нем сидели. К вечеру 23 августа узнали, что мы здесь не одни. Из окопов, где раньше был 2-й эшелон, стали показываться оставшиеся в живых курсанты.
Перебрались к ним, нам сказали, что здесь 3-й батальон, который был во 2-м эшелоне. Но по-прежнему не знали, что находимся в тылу противника.
Вечером 23 августа от усталости и голода еле держались на йогах. Зарезали артиллерийскую лошадь, наварили мяса. Ели без соли и хлеба. Это был наш ужин.
Как только стемнело, нас начали собирать в балку, а мне командир 2-го батальона Непринцев приказал пойти по балке над речкой, найти пару лошадей, запрячь в подводу и прибыть к месту сбора курсантов.
Когда я прибыл уже на подводе, курсанты были в сборе. Из трех батальонов осталось в живых примерно около 500 человек. Всех построили в колонну по восемь человек. Перед строем стоял наш командир училища полковник Мельдер И. С, который произнес такую речь «Братцы, нам выпала тяжелая доля, мы находимся в ок-р*ужении. Из штаба главного командования все время шли приказы держать оборону, обещали прислать соединение танков на выручку, а сегодня, 23 августа, в 17 часов передали по рации, что помощи не ожидайте, выходите по азимуту 315 любой ценой».
Мне была поставлена задача двигаться на подводе позади колонны, если будут раненые командиры училища, подбирать их на подводу...
Двум курсантам приказали завести трактор примерно через полчаса, как уйдет колонна, чтобы они ревом мотора и лязгом отвлекли внимание немцев и приняли огонь немецких снарядов на себя. Фамилий их я не знаю.
Как только курсанты завели трактор, по ним сразу ударили из минометов и зажгли хлебное поле. Стало видно как днем. Колонна курсантов двинулась на юг, в сторону балки, за ними и я на подводе. Прошли примерно два-три километра по балке и, как только начали подниматься к ее вершине, наткнулись на спящих мотоциклистов-немцев. Они спали в белье, как дома. И разразился рукопашный бой. Покололи всех белых в ночной темноте, пробили баки и шины мотоциклов.
Я поднял на подводу восьмерых раненых, и мы продолжали путь дальше. Прошли еще несколько километров, и колонна остановилась. Командир Мельдер уехал от колонны на машине искать дорогу выхода. На юг от колонны в темноте мы увидели населенный пункт. Переполошились. Значит, выходим неправильно. Когда шли сюда занимать оборону, никаких населенных пунктов здесь не было. В рядах зашумели, и вдруг взлетела в воздух ракета, и мы увидели, что это не населенный пункт, а сотни стоящих на ночевке немецких танков и машин.
Ударили снаряды из этих танков в нашу колонну. Я, недолго раздумывая, повернул лошадей и пошел на таран, прямо через немецкую пехотную оборону. За моей подводой ринулись все курсанты и офицеры. Я первый достиг полотна железной дороги и продолжал гнать вдоль дороги по кювету.
Тут слышу голос: «Стой! Дальше ехать нельзя, минные поля!» Это крикнул наш солдат. Он же сказал мне: «Перебирайся на другую сторону железной дороги между минами. Будь осторожен!»
За полотном те же противотанковые мины. Осторожно маневрируя, я за поводья провел лошадей между минами. Наконец благополучно выбрался и сколько было сил погнал лошадей к станции Тундутово.
Возле речушки у Тундутова под землей был эвакогоспиталь. Сюда я и доставил своих раненых.
Снести раненых никто не помог, пришлось одному их носить. Правда, и врачам некогда было повернуть головы от столов с ранеными. Положил я их на земляной пол возле одного стола, попрощался и уехал на Тундутово, где были наши курсанты после выхода.
Мы попытались найти что-нибудь на завтрак. Нарвали на огороде возле речки зеленых помидоров, из иголки согнули крючок и в речке выловили шесть рыбок — красноперок. Зеленые помидоры и рыба, сваренная без соли, составили нам со старшиной завтрак. О хлебе и думать нечего было. Его и других продуктов мы уже не видели много суток.
Только поздно вечером дали нам, курсантам, на двоих по булке хлеба и по селедке.
Поужинали и пошли вновь на передовую, восточнее Тундутова, за детинтернат, и 25 августа утром приняли бой с немцами.
В этих боях мы опять несли тяжелые потери, но и фашистам досталось. На второй день наше училище бросили северо-западнее Тундутова. Оборону заняли возле речки на огородах. Вели ожесточенный бой, сдерживали натиск немецких танков, и опять правей нас, на западной стороне речки, врагу удалось прорвать оборону и продвинуться к Сталинграду. Наше училище с боями отошло в лес под Красноармейск. Я из ПТР вел огонь по танкам и не видел, когда курсанты отступили.
Я один оказался к исходу дня в тылу у немцев, живой и нераненый. Пополз к мосту через речку. Мост разбит, и я под взрывами бомб здесь нашел маленький окоп и укрылся в нем. Немного погодя ко мне в окопик при ползла жена нашего командира, старшего лейтенанта Марченко, и мы с ней под взрывами снарядов находились там до темного вечера. А вечером, как только притих обстрел моста, я решил судьбу таким образом: надо опять пробираться к своим. А как? Осмотрелся, стал оценивать обстановку.
У самого моста был разбит наш обоз с продовольствием. В отдельных подводах чудом уцелели лошади. Их я запряг в одну подводу, какая была получше, нагрузил шестнадцать мешков сухарей, взял бочку масла, бочку селедки, несколько мешков сахара и посадил жену старшего лейтенанта Марченко. Сказал ей: если встретим немцев, то ничего не отвечай, а показывай пальцем на уши, что, мол, глухая, контужена.
С таким уговором шагом поехали в сторону Красноармейска. Два бронетранспортера с немецкой пехотой обгоняли нас, но, на наше счастье, не обратили на подводу внимания. Они уехали левее в сторону Беке-товки, а мы держали путь в лес, где наше училище стояло раньше.
Когда приблизились к лесу, нас остановили часовые Я сказал, что мы из Винницкого училища. Оказалось, стоим там же, где были раньше.
Я спросил, где капитан Непринцев. Мне ответили: на КП. Попросил сообщить, что прибыл курсант Мельников Иван. Он разрешил прийти на КП.
Доложил, что приехал, а он говорит; «Как приехал?» Я ему отвечаю: «Приехал и привез подводу продуктов». Он меня поцеловал и говорит: «Вот молодец». Сразу вызвал старшину и дал указание раздать продукты курсантам.
Наутро мы отправились под Сарепту и на горе в леске отдыхали сутки. Вечером ели свежую картошку, свежие помидоры. И на войне бывает радость.
На следующий день пошли через Бекетовку на передовую, в район Лапшина сада, и с этого момента наше училище стали именовать своднокурсантским винницким полком. В наше училище влились остальные училища, и все мы вошли в состав 64-й армии.
С сентября 1942 года я возил из-за Волги боеприпасы на передовую. А в ноябре вновь послали на передовую. Воевал уже с автоматом в районе все того же Лапшина сада, совхоза и дома отдыха «Горная поляна». В последнее время, когда наши части вели наступательные бои и немцы были в окружении, их разрезали на четыре части. Враг находился на Песчаной горе и не сдавался.
Нам приходилось ее неоднократно штурмовать, и 11 декабря 1942 года при наступлении в районе дома отдыха «Горная поляна» (высота 145,5) я был тяжелоранен осколком в шею. И этот осколок, да не один, а два, ношу уже 28 лет.
В госпиталях пролежал до апреля 1943 года, а затем попал под Ленинград, в район Мги, в состав 8-й армии, рота автоматчиков 1254-го стрелкового полка 378-й Краснознаменной дивизии.
22 июля 1943 года началось наступление. Снимали блокаду Ленинграда, а 2 августа снова был тяжело ранен и попал в госпиталь.
8 мая 1944 года списан из армии со снятием с учета. Прибыл в свой родной край, Ростовскую область, Орловский район. Райком партии послал меня работать председателем колхоза, и я работал по 26 апреля 1952 года. С 1954 по 1969 год работал в быткомбинате фотомастером, а сейчас уже больше года нигде не работаю и никак не добьюсь пенсии.
С приветом Мельников И. И.».
Последняя фраза письма оглушила. Стало не по себе, будто и я был виноват. Сразу же написал Мельникову: «Почему так вышло?» — «А потому,— ответил мне Иван Иванович,— был здоров, работал и не думал о пенсии. Кинулся, а у меня и справок никаких нет из госпиталя. Помню номера госпиталей. Написал в Москву. Архивы не сохранились. А собес без бумаги не верит. Говорят, может, ты ранен еще где...»
Я написал: «Надо добиваться, давайте вместе». Он ответил, а скоро и сам явился в Москву.
Крупный, с виду еще крепкий седоволосый мужчина, с орденом Ленина на лацкане простенького темно-серого костюма. Протянул широкую руку куда-то чуть в сторону:
— Я Мельников.
Когда мы направились в комнату, Иван Иванович ступал робко, неуверенно, точно под ним был зыбкий пол парохода.
— Как дите стал. Шатает меня. Вот и до вас с провожатым приехал. Тоже солдат, земляк мой. Без него б не добрался. Да еще вот помощник,— указал он взглядом на орден.— Где билет взять, где чего спросить...
Он как-то затаенно-лукаво улыбнулся и стал рассказывать про своего земляка — солдата, который сейчас ушел «по своему делу» и скоро зайдет за ним.
Я слушал его мягкую, певучую речь, пересыпанную казачьими словечками, и старался представить себе Ивана Ивановича, каким он был тридцать лет н#зад, когда уже зрелым 27-летним мужчиной попал под Сталинград. Здоровый, русоволосый, с расчетливым и сметливым мужицким умом (пристроился со своей подводой к немецкой колонне и вышел из окружения, да еще привез продукты; сделал из иголки крючок и ловил на обед красноперок), он мне казался из тех разбитных Иванов, Иванушек из русских сказок, которые выходили победителями из любых передряг.
— Земляк приехал машину хлопотать,— рассказывал Мельников.— Ему, как инвалиду, положена. Руки нет. Так он на сына хочет переписать машину-то. Надо помочь...
И он стал излагать мне план, как «выбить для земляка эту машину»:
— К Батову надо идти, в Совет ветеранов...
— Бог с ней, с машиной. Давайте про ваши дела. Иван Иванович тяжело вздохнул:
— Мне надо добиваться, шоб в институт положили. Надо, шоб исследовали..,
Этим мы и занялись. Хлопот было много, и как-то не к месту и не ко времени было расспрашивать Ивана Ивановича о его военных делах. Воевал, дважды был тяжело ранен, а сейчас нужно доказать какому-то там в райсобесе, что ранен на фронте. Доказать не словами, а документом, который может выдать лечебный институт.
...Через месяц, когда хлопоты кончились и Мельников уже вернулся домой, я получил от него письмо.
«. .Простите меня за беспокойство 24 ноября 1972 г. я был у Вас. Остался очень довольный. Мое сердечное спасибо за Ваше отношение.
...По направлению Министерства соцобеспечения РСФСР положили в институт, на стационарное обследование, где пролежал я до 24 декабря 1972 г. Прошел все исследования. Был похож на космонавта, опутанного проводами и запертого в специальную комнату. Умные машины под руководством человека записали степень моего заболевания. Прошел лучших специалистов, и мне сказали, что заболевания подтвердились исследованием института. Поезжай домой, все документы отправляем по месту жительства.
С уважением Мельников И. 26 декабря 1972 г.».
Скоро Ивану Ивановичу установили инвалидность и пенсию. Переписка наша прервалась почти на год. А в декабре 1973 года прищла от него бандероль. Ученическая тетрадь воспоминаний. Вот они.
2
...Ступила моя нога на родную донскую землю 8 июня 1944 года, а 14 июня вызвал первый секретарь Орловского райкома Ростовской области товарищ Данилкин Константин Иванович и с улыбкой спросил: «Живой вернулся? Хорошо. Теперь ты нам нужен на другом фронте. Надо крепить колхозы, восстанавливать их, убирать хлеб и давать его государству, помогать войскам быстрей разгромить врага». Вот так поговорили, и с 15 июня началась трудовая жизнь. Меня райком партии послал работать в колхоз имени 2-й пятилетки Орловского района, где колхозники приняли меня в колхоз и избрали председателем правления.
После освобождения нашего района 15 января 1943 года в этом колхозе всего уцелело: 17 голов крупного рогатого скота, 118 овец, а техническая база — слезы. По линии МТС нам выделили по одному трактору ЧТЗ, НАТИ и СТЗ — 3 штуки, комбайн «Сталинец»—1, «Коммунар»— 1.
Вот и все наши возможности. А в колхозе около 10 тысяч гектаров земли. Конечно, что это было за хозяйство, догадаться нетрудно.
Война идет, стране нужен хлеб и продукты животноводства. Да и уборка не за горами, надо в короткий срок налаживать хозяйство. И вот уже на 3-й день своей работы я сразу поехал на лошадке по полям искать, где есть разбитые старые комбайны и молотилки, локомотивы, каменные катки и другой инвентарь.
Дней через двадцать силами колхозных мастеров слепили из разбитых комбайнов один «Коммунар», на котором работал инвалид Отечественной войны Разу-ваев Андрей Аполлонович.
Затем поехал к соседям в хутор Курмоярск. У них стояла на птицеферме старая негодная молотилка и такой же локомобиль. С разрешения директора Орловской МТС мы забрали это добро и привезли в колхозную мастерскую. День и ночь мастера трудились, чтобы быстрее восстановить агрегаты, наконец пустили. А тут встала другая проблема. Чем возить хлеб государству? В колхозе и в МТС машин нет, конных повозок нет. Помощи просить у государства нельзя: идет война. Что делать?
И вот я сам с ездовым Шощниковым Самойлом объездили всю Орловскую станицу и осмотрели все изгороди у жителей Искали, где вместо столбов зарыты железные оси с бывших крестьянских ходов. Эти оси я просил у хозяек, а на их место на изгородях зарывали деревянные столбики из акации. Таким образом мы собрали осей на 50 повозок. Кроме того, раздобыли много железных колес с косилок, плугов разной конструкции. В короткий срок были сделаны повозки, в которые запрягли коров, и скоро уже возили хлеб государству. И план продажи хлеба был выполнен.
Пришла зима 1944/45 года. А война еще не кончилась. Надо готовиться к следующему сезону, чтобы дать стране хлеб и продукты животноводства. Беру с собой стариков и пришедших фронтовиков, уже негодных к войне, Виденина Михаила Николаевича, Одининского Алексея Николаевича, Куркина Ивана Семеновича, Князева Ивана Яковлевича, садимся в поезд и едем под Сталинград, где шли бои. А там я знал места, где стояли разбитые тракторы, которые на фронте были тягачами.
Мы разобрали на поле боя машины на детали, которые под силу увезти человеку, погрузили в мешки и на поезде привезли в колхоз. А чтобы доставить крупные детали, пришлось попросить в МТС машину ГАЗ. Так мы к весне дополнительно сделали один трактор и хорошо отремонтировали остальные.
Война еще шла, а колхоз принялся за изготовление своими силами конных сеялок. И опять материала для этого у нас никакого. И приходилось посылать колхозников по железнодорожным станциям искать, где что разбитое, побомбленное. Детали мы в мешках навозили, а вот из чего сделать раму?
Кроме кузнечной работы, надо и электросварку наладить.
...Кузнечный молот, генератор постоянного тока, своя электросварка. Это и была тяжелая промышленность колхоза.
Уборку 1945 года наш колхоз встречал уже по-боевому, да и люди стали из армии возвращаться.
...Кончилась война. Шли 1946—1947 годы. С каждым днем становилось меньше ран войны. Упорным трудом восстанавливали колхозное хозяйство. Но для быстрейшего роста колхозного производства надо хоть какую-то техническую базу. А у нас ее не было. Даже распилить круглый лес нечем. Все надо делать руками, а лес вручную — это адский труд.
Задумал я изготовить свою колхозную пилораму:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16