Лифта почему-то не было, и мы поднялись на третий этаж по лестнице.
— Что-нибудь выпить? — предложил хозяин трехкомнатных апартаментов.
— Перейдем сразу к делу. — Финн поправил очки. — Мы хотели бы попросить вас взглянуть на эту вещь...
Я послушно развернул икону и передал ее хозяину квартиры. Он схватил ее так, как голодный хватает пайку хлеба из чужих рук. При этом глаза его вспыхнули странным светом, и он что-то сообщил на языке, очень уж похожем на болгарский.
Сначала он рассматривал «Архангела Гавриила» невооруженным глазом, потом, вооружившись лупой и пинцетом, изучал икону более основательно. Все это длилось минут пятнадцать-двадцать, я уже начал нервничать. Наконец болгарин отложил инструменты в сторону и грузно откинулся на спинку кресла. На его лице было написано разочарование.
— Это есть подделка, — сказал он и развел руками.
Финны переглянулись, встали со стульев и молча направились к выходу.
— Господа! — кинулся я вслед за ними. — Что за дела?
— Мы не покупаем подделок, — коротко бросил через плечо очкарик, и они вышли из квартиры.
— Хотите за эту... м-м... копию сто долларов? — прямо спросил меня болгарин.
— Нет! — зло прокричал я и стал лихорадочно заворачивать икону в свой коврик. — Я найду других покупателей! Мне нужен миллион!..
— Всем нужен миллион, — улыбнулся хозяин дома. — Вот моя визитная карточка. Если надумаете расстаться со своей «драгоценностью», милости просим. И познакомьте меня, пожалуйста, с вашим копиистом. Это мастер!
Не помню уже, как я вылетел из подъезда, как оказался на набережной, продуваемой балтийскими ветрами, а потом за кораблестроительным институтом, у верфей.
Пробежка остудила мой пыл. В салоне трамвая, найдя свободное место и плюхнувшись на него, я нащупал в лицевом кармане пиджака визитку болгарина, достал ее и прочитал следующее: «Петр Стоянов — атташе по вопросам культуры и искусства посольства Народной Республики Болгария в России».
«Дипломат...» — подумал я и, прибавив еще несколько нелестных эпитетов в его адрес, с ненавистью разорвал визитку на мелкие клочки.
...Белый «форд» мадам Бродле вез нас в сторону гостиницы «Метрополь». Феоктистов был навеселе и шпарил анекдотами.
— А вот еще из той же «медицинской» серии... Встретились двое. «Я вчера такую красотку в постель уложил!» — говорит один мечтательно. Второй уныло: «А мне не везет — одни старухи попадаются». И оба вируса гриппа полетели дальше...
Никто не засмеялся, кроме самого рассказчика.
— Что за намеки вы себе позволяете?! — возмутиласъ Нина Евгеньевна, видимо, принявшая анекдот на свой счет. — Меня никакой вирус в постель не уло жит. Я, знаете ли, очень закаленная женщина!..
— О присутствующих умалчиваем! — опять засмеялся Феоктистов. — А вот еще... Мужчина приходит х о сексопатологу: «Доктор, мне кажется, что я лесбиян...» — «Вот как? Очень интересный случай... А в чем это выражается?» — «Понимаете, вокруг столько мужчин-красавцев, а меня почему-то все время тянет к женщинам...» Блеск! А? Ха-ха-ха!..
Бродле позволила себе улыбнуться и сказала:
— Где вы успели так нализаться, Коленька? Едем на ответственную встречу, а вы, простите, как свинтус...
— Э, Нина Евгеньевна! Однова живем! Выпить да закусить — основные радости в жизни православного художника... Кстати, деньги взять не запамятовали?
— Взяла, взяла. Десять тысяч долларов, как и договорились.
Машина остановилась у гостиничного подъезда. Николай заспешил-заторопился:
— Давайте деньги. Я пошел на встречу. Ну же, скорее!
— Что значит — «давайте»? Мы пойдем вместе!
— Нельзя, мадам, никак нельзя. Столько людей их спугнет. Они доверяют только мне. Сидите и ждите меня с Константином в машине.
— Ну хорошо, — недовольно проворчала Бродле. — Если будет необходимость, поторгуйтесь...
Нина Евгеньевна передала косметичку с деньгами Феоктистову. Выйдя из машины, он неторопливо направился в гостиницу.
Он не вернулся ни через десять минут, ни через пятнадцать.
— Почему так долго? — занервничала Бродле.
— Торгуется, — успокоил я ее.
— Что значит «торгуется»? Уже полчаса прошло! Надо посмотреть, что они там делают.
Но я-то знал, что Николая уже и след простыл. Деньги были наши!
Через несколько часов, покинув расстроенную мадам, я отправился в ресторан, где Феоктистов назначил мне встречу.
Ресторан был валютным, и мне пришлось сунуть швейцару свою последнюю долларовую двадцатку. Однако я не расстраивался — половина от десяти тысяч долларов, которые мы так успешно выудили у Бродле, — моя!.. Об иконе я старался не думать. Черт с ней! Пока есть такие недоумки, как моя хозяйка, мы не пропадем...
Я назаказывал кучу экзотических блюд, начиная с омара в остром соусе и кончая «Наполеоном». Стол, можно сказать, ломился от яств, а художника с нашей «валютной выручкой» все не было... «Где его черти носят? — сгорал я от нетерпения. — Договорились же!»
— Можно от вас позвонить? — спросил я у официанта. Он показал рукой на выход.
Я вскочил из-за столика и помчался в вестибюль. Моя нервозность была, конечно, замечена. Вслед за мной вышли здоровенные дяди с опухшими мордами.
Я стал нервно накручивать диск телефона, набирая номер мастерской Феоктистова. Но у него никто не отвечал.
«По-видимому, он уже в пути», — успокоил я себя и вернулся за столик. Но время шло, а художника все не было, и я пригорюнился. В голове как заноза засела одна мысль: «Зачем я отдал двадцать баксов швейцару?» Теперь у меня не было ни копья...
— С вас двести пятьдесят восемь долларов и семьдесят пять центов, — сказал официант, отрывая квитанцию счета и протягивая мне. — Центы можно рублями...
— У меня нет денег, — сказал я замогильным голосом. — Должен был прибыть друг, но..
— У вас паспорт с собой? — В лице официанта ничего не изменилось, он был по-прежнему строг и вежлив.
— С собой... — кивнул я и полез в карман за документом.
— Я его пока оставлю у себя. Как только вернете долг, получите его обратно в целости и сохранности.
— Да, но я же ничего не съел...
— Это не имеет значения. Через три дня пойдут проценты...
Выйдя из ресторана, я вздохнул с облегчением: не ожидал, что смогу выкрутиться так просто.
Первым делом я отправился в мастерскую к Николаю. Дверь мне открыл совершенно незнакомый человек и на мой вопрос заявил, что «эта мастерская больше не принадлежит художнику Феоктистову».
— А кому она теперь принадлежит?
— Другому художнику.
О том, где находится сейчас Феоктистов, он, разумеется, ничего не знал...
К подъезду своего шестиэтажного дома я прошел
проходными дворами. Зайдя в квартиру, отыскал в шкафу никчемную «доску» и, положив ее на пол в центре комнаты, уселся рядом с ней, обхватив голову руками. Сколько я так просидел — не знаю.
Из полуобморочного состояния меня вывел настойчивый звонок в дверь. Я встал, подошел к окну и отодвинул штору. Так и есть — во дворе стоял знакомый «форд» Бродле. А кто же названивает в мою дверь? Я заглянул в «глазок» и увидел переминавшихся с ноги на ногу племянника Бродле и двух мордоворотов , в чьих руках я уже как-то имел несчастье побывать.
Что делать? В дверь стучали. Я стал лихорадочно искать пути спасения. Подбежав к окну и распахнув его, я понял, что убежать можно было только через соседский балкон. Во всяком случае, однажды подобный финт у меня получился. Это было, дай Бог памяти, лет пятнадцать назад, когда я, вернувшись из техникума, убедился, что забыл ключи дома. Торчать полдня возле двери собственной квартиры мне не хотелось. Через соседний балкон я попал на свой. Задача была решена легко и просто...
И сейчас это был единственный выход. Но сначала я устрою в квартире небольшой костер...
Притащив из ванной топор, я быстро и сноровисто разрубил иконную доску на несколько частей, облил их бензином и поджег.
В дверь застучали еще яростнее. Поняв, что долго она не выдержит, я бросился к балкону, перелез через металлическую ограду и, примерившись, прыгнул через пропасть, отделявшую меня от соседнего балкона. Промахнулся я совсем немного, на какой-то дециметр, но этого вполне хватило, чтобы мое грешное тело рухнуло вниз. Как оно встретилось с асфальтом — не знаю. Помню только, что во мне появилась какая-то необычная легкость и я почувствовал, что могу летать. И еще мне было очень смешно смотреть сверху вниз на собственное разбитое тело в домашних тапочках, возле которого мельтешила толпа...
* * *
Неожиданно я перестал воспринимать голос Константина Филатова. Но тишина не наступила. Перед моим взором возникла малоприятная физиономия Режиссера, а в ушах зазвучал его надтреснутый баритон.
...С Колей Феоктистовым наши пути пересеклись еще в мои студенческие годы. Во многом благодаря ему я стал тем, кем стал. Он был первым учителем в вопросах бытия, которое, как известно, определяет сознание. Гораздо позже я узнал о похождениях своего старшего друга и, что занятно, не от него самого.
После того как Феоктистова с треском вышибли из Центральных реставрационных мастерских имени а Грабаря, он бросился во все тяжкие, занимаясь мощенническими операциями с антиквариатом. Опишу всего один его вояж.
Генеральный директор «Бежецксельмаша» получил телеграмму, в которой значилось: «К вам из Москвы прибудет марокканский подданный Еудженио Аджилино для заключения взаимовыгодных контрактов. Встречайте восклицал.
Молодого африканца в белых одеждах и его переводчика встретили в старинном русском городе «хлебом-солью». Никого не удивило, что за иностранца изъяснялся переводчик.
— Еудженио хотел бы заняться бартерными сделками. В африканских странах, знаете ли, очень хорошие рынки сбыта для вашей продукции. У вас же нет их экзотических товаров. Например, апельсинов. Аджилино готов создать совместно с вами некое предприятие, от которого выгода будет обоюдная...
Выслушав переводчика, генеральный директор задумался. Чем-то не понравилась ему эта парочка. Хотя документы были в порядке, печати стояли там, где и должны были стоять... Но что-то смущало, некоторые детали. Например, при деловых разговорах они терялись: не владели полной информацией о марокканских товарах, кроме апельсинов, ничего другого не предлагали... В общем, поразмыслив, не пожелал генеральный иметь с ними никаких совместных дел. Однако и обижать гостей он не собирался и перепоручил своему заму познакомить их с другими деловыми людьми города.
Целую неделю жили в лучшем номере африканец и его переводчик, посещали многочисленные званые вечера.
Однажды они оказались в доме супругов Малышевых — истых любителей старины, знатоков истории края.
Африканец подарил новым друзьям несколько древних монет и выставил на стол бутылку дорогого коньяка Хозяева, отведав французский коньяк африканского разлива, тут же отключились. А когда пришли через пару часов в себя, то не обнаружили в своей семейной коллекции ни драгоценных икон, ни антиквариата. Их убытки составили сумму в добрый десяток миллионов рублей, еще в тех, доперестроечных деньгах...
Через несколько дней в Бежецк приехал следователь по особо важным делам из Главного следственного управления МВД. Он-то и поведал одураченному
семейству Малышевых, что целый год уже гоняется по городам и весям необъятной России за мошенником по кличке Лихо, который вместе с иностранными центами московских вузов периодически обирает доверчивых граждан, имеющих ценные коллекции.
Под личиной переводчика выступал Николай Феоктистов. Милиция так и не смогла задержать мошенника. Его «задержал» я и предложил провернуть интересное дельце. Полученные от этой операции деньги стали основой всего моего нынешнего капитала и послужили началом для большого бизнеса. Надеюсь, вы догадываетесь, что и деньги были большие...
* * *
Сон сморил меня на закате солнца. Тело отдыхало, но сознание по-прежнему воспринимало поступавшую извне информацию. Я грезил старой Русью.
Сначала оказался на гребне холма, откуда чужими настороженными глазами наблюдал за клубящейся вдалеке пылью. Меня мучил вопрос: «Кто это там скачет? Разведчики из княжей дружины, что понеслись на порубежье со степью еще в полдень, или легкая конница татар, идущих на Русь?» То были татары, и я быстро запалил дымный костер, извещая побратимов из сторожи о приближающемся враге. При этом я твердо знал, что мой сигнал передадут по цепочке и с последнего поста в княжий город помчится вестник за подмогой...
Но вот померк белый свет, и я очутился в просторной полутемной келье. Я жадно впитывал все, что происходило в этом жилище монахов. А картина была поистине потрясающей. Два монаха в оборванных дорожных одеяниях разложили перед игуменом и всей братией, населявшей монастырь, святые лики, писанные с помощью клея из рыбьих костей — левкаса — да растительных красок на дубовых досках.
Братия завороженно молчала, но тут самый древний монах провозгласил: «Святые угодники! Вечная память!» — и все монахи перекрестились.
— Оставайтесь в монастыре, — сказал игумен, обращаясь к пришлым чернецам. — Мы поможем вам, чем сможем, для увековечивания среди смертных божьих угодников, просиявших на святой Руси...
Я видел глазами иконописца, который трудился над «Архангелом Гавриилом». Вчерне эта работа была завершена. В голове мастера зрели новые замыслы. «Как сделать тему Благовещения более доступной для восприятия простых неграмотных людей? Изобразить херувимов над святым семейством? Все православные ' ведают, что херувим — самый высший ангельский чин I в религии. Или еще раз заглянуть в первоисточники — жизнеописания святых, и постараться воспроизвести одно из душеспасительных деяний?» За стенами монастыря громыхнуло, но прежде огненная стрела вспорола брюхо черной тучи и осветила
келью-мастерскую до самых потаенных уголков. Иконописец радостно перекрестился, уловив во всем этом знак божий и подсказку в своей многотрудной работе...
* * *
Я очнулся от необыкновенной свежести, хотя воздух июльскими вечерами бывает чаще душным и тяжелым. Надвигалась гроза. Я поднялся с земли и покинул это благодатное место, где под сенью могучего дерева отдыхал не менее двух часов.
Первые капли дождя настигли меня у церковной ограды. Проскочив через дырку в ней, я побежал к склепу и укрылся там от всемирного потопа...
Сторожа в склепе не оказалось, видимо, помогал закрывать церковь на ночь. Я подошел к его книгам и подумал: «Вот характерный пример того, как у нас относятся власти предержащие к защитникам Отечества. Никому не нужным живет здесь инвалид войны. Он никого ни о чем не просит, напротив, сам стремится по мере возможности помогать другим. И что же он получил за свою верность Родине Звание «психбольного»... Кому нынче дело до сирых и убогих? Разве что меценату и спонсору Павлышеву по кличке Режиссер, который готов в целях рекламы своей фирмы снабдить сиротский приют игрушками...»
Мой внутренний обличительный пафос иссяк, чего никак нельзя было сказать о разбушевавшейся за гранитными плитами дворянской усыпальницы непогоде. Надо было ее переждать.
На глаза попала та самая зажигалка, которую я оставил на могиле Дмитрия Воронова. Видимо, Кузьмич нашел ее и принес в свое жилище.
Для того чтобы установить контакт с психофизической сущностью покойного Дмитрия, мне уже не нужны были вещи-проводники. Однажды «законтак-тировав» с той или иной сущностью, я мог без провод-инка вызывать ее вновь и вновь.
И опять в моей голове зазвучал знакомый голос —
голос Воронова-старшего...
...До самой отправки я не знал, куда меня откомандируют. И только увидев в аэропорту «Шереметьево-2»
«прелестную девушку с карими глазами, завоевавшую в
он курсе красавиц титул Мисс Мира-92, я начал коего понимать.
Нас было шестеро молодых мужчин, и все мы числись в личной охране Юлии Воробьяниновой. Она отправлялась в Южно-Африканскую Республику, где на курорте Сан-Сити (Город Солнца) должен был состояться очередной конкурс красоты.
Самолет рейсом до Йоханнесбурга должен был приземлиться сначала в Лиссабоне, а затем уже лететь без дозаправок к месту назначения. В Лиссабоне к нашей команде должен был присоединиться Федор Штурм. Он и сообщит нам детали будущей операции.
Режиссер перед выездом в «Шереметьево» предупредил, чтобы мы не попадали в объективы фотокорреспондентов, которые будут крутиться возле русской королевы красоты.
Пройдя необходимые формальности, мы оказались в двухъярусном салоне «боинга» и заняли свои места.
Рядом со мной сидел молодой человек приятной наружности и с изысканными манерами.
— Я представитель фирмы-спонсора, вкладывающей деньги в конкурсы красоты, — представился он. — Фамилия моя Рожнов... Между прочим, попасть в Лост-Сити простым смертным чертовски трудно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Что-нибудь выпить? — предложил хозяин трехкомнатных апартаментов.
— Перейдем сразу к делу. — Финн поправил очки. — Мы хотели бы попросить вас взглянуть на эту вещь...
Я послушно развернул икону и передал ее хозяину квартиры. Он схватил ее так, как голодный хватает пайку хлеба из чужих рук. При этом глаза его вспыхнули странным светом, и он что-то сообщил на языке, очень уж похожем на болгарский.
Сначала он рассматривал «Архангела Гавриила» невооруженным глазом, потом, вооружившись лупой и пинцетом, изучал икону более основательно. Все это длилось минут пятнадцать-двадцать, я уже начал нервничать. Наконец болгарин отложил инструменты в сторону и грузно откинулся на спинку кресла. На его лице было написано разочарование.
— Это есть подделка, — сказал он и развел руками.
Финны переглянулись, встали со стульев и молча направились к выходу.
— Господа! — кинулся я вслед за ними. — Что за дела?
— Мы не покупаем подделок, — коротко бросил через плечо очкарик, и они вышли из квартиры.
— Хотите за эту... м-м... копию сто долларов? — прямо спросил меня болгарин.
— Нет! — зло прокричал я и стал лихорадочно заворачивать икону в свой коврик. — Я найду других покупателей! Мне нужен миллион!..
— Всем нужен миллион, — улыбнулся хозяин дома. — Вот моя визитная карточка. Если надумаете расстаться со своей «драгоценностью», милости просим. И познакомьте меня, пожалуйста, с вашим копиистом. Это мастер!
Не помню уже, как я вылетел из подъезда, как оказался на набережной, продуваемой балтийскими ветрами, а потом за кораблестроительным институтом, у верфей.
Пробежка остудила мой пыл. В салоне трамвая, найдя свободное место и плюхнувшись на него, я нащупал в лицевом кармане пиджака визитку болгарина, достал ее и прочитал следующее: «Петр Стоянов — атташе по вопросам культуры и искусства посольства Народной Республики Болгария в России».
«Дипломат...» — подумал я и, прибавив еще несколько нелестных эпитетов в его адрес, с ненавистью разорвал визитку на мелкие клочки.
...Белый «форд» мадам Бродле вез нас в сторону гостиницы «Метрополь». Феоктистов был навеселе и шпарил анекдотами.
— А вот еще из той же «медицинской» серии... Встретились двое. «Я вчера такую красотку в постель уложил!» — говорит один мечтательно. Второй уныло: «А мне не везет — одни старухи попадаются». И оба вируса гриппа полетели дальше...
Никто не засмеялся, кроме самого рассказчика.
— Что за намеки вы себе позволяете?! — возмутиласъ Нина Евгеньевна, видимо, принявшая анекдот на свой счет. — Меня никакой вирус в постель не уло жит. Я, знаете ли, очень закаленная женщина!..
— О присутствующих умалчиваем! — опять засмеялся Феоктистов. — А вот еще... Мужчина приходит х о сексопатологу: «Доктор, мне кажется, что я лесбиян...» — «Вот как? Очень интересный случай... А в чем это выражается?» — «Понимаете, вокруг столько мужчин-красавцев, а меня почему-то все время тянет к женщинам...» Блеск! А? Ха-ха-ха!..
Бродле позволила себе улыбнуться и сказала:
— Где вы успели так нализаться, Коленька? Едем на ответственную встречу, а вы, простите, как свинтус...
— Э, Нина Евгеньевна! Однова живем! Выпить да закусить — основные радости в жизни православного художника... Кстати, деньги взять не запамятовали?
— Взяла, взяла. Десять тысяч долларов, как и договорились.
Машина остановилась у гостиничного подъезда. Николай заспешил-заторопился:
— Давайте деньги. Я пошел на встречу. Ну же, скорее!
— Что значит — «давайте»? Мы пойдем вместе!
— Нельзя, мадам, никак нельзя. Столько людей их спугнет. Они доверяют только мне. Сидите и ждите меня с Константином в машине.
— Ну хорошо, — недовольно проворчала Бродле. — Если будет необходимость, поторгуйтесь...
Нина Евгеньевна передала косметичку с деньгами Феоктистову. Выйдя из машины, он неторопливо направился в гостиницу.
Он не вернулся ни через десять минут, ни через пятнадцать.
— Почему так долго? — занервничала Бродле.
— Торгуется, — успокоил я ее.
— Что значит «торгуется»? Уже полчаса прошло! Надо посмотреть, что они там делают.
Но я-то знал, что Николая уже и след простыл. Деньги были наши!
Через несколько часов, покинув расстроенную мадам, я отправился в ресторан, где Феоктистов назначил мне встречу.
Ресторан был валютным, и мне пришлось сунуть швейцару свою последнюю долларовую двадцатку. Однако я не расстраивался — половина от десяти тысяч долларов, которые мы так успешно выудили у Бродле, — моя!.. Об иконе я старался не думать. Черт с ней! Пока есть такие недоумки, как моя хозяйка, мы не пропадем...
Я назаказывал кучу экзотических блюд, начиная с омара в остром соусе и кончая «Наполеоном». Стол, можно сказать, ломился от яств, а художника с нашей «валютной выручкой» все не было... «Где его черти носят? — сгорал я от нетерпения. — Договорились же!»
— Можно от вас позвонить? — спросил я у официанта. Он показал рукой на выход.
Я вскочил из-за столика и помчался в вестибюль. Моя нервозность была, конечно, замечена. Вслед за мной вышли здоровенные дяди с опухшими мордами.
Я стал нервно накручивать диск телефона, набирая номер мастерской Феоктистова. Но у него никто не отвечал.
«По-видимому, он уже в пути», — успокоил я себя и вернулся за столик. Но время шло, а художника все не было, и я пригорюнился. В голове как заноза засела одна мысль: «Зачем я отдал двадцать баксов швейцару?» Теперь у меня не было ни копья...
— С вас двести пятьдесят восемь долларов и семьдесят пять центов, — сказал официант, отрывая квитанцию счета и протягивая мне. — Центы можно рублями...
— У меня нет денег, — сказал я замогильным голосом. — Должен был прибыть друг, но..
— У вас паспорт с собой? — В лице официанта ничего не изменилось, он был по-прежнему строг и вежлив.
— С собой... — кивнул я и полез в карман за документом.
— Я его пока оставлю у себя. Как только вернете долг, получите его обратно в целости и сохранности.
— Да, но я же ничего не съел...
— Это не имеет значения. Через три дня пойдут проценты...
Выйдя из ресторана, я вздохнул с облегчением: не ожидал, что смогу выкрутиться так просто.
Первым делом я отправился в мастерскую к Николаю. Дверь мне открыл совершенно незнакомый человек и на мой вопрос заявил, что «эта мастерская больше не принадлежит художнику Феоктистову».
— А кому она теперь принадлежит?
— Другому художнику.
О том, где находится сейчас Феоктистов, он, разумеется, ничего не знал...
К подъезду своего шестиэтажного дома я прошел
проходными дворами. Зайдя в квартиру, отыскал в шкафу никчемную «доску» и, положив ее на пол в центре комнаты, уселся рядом с ней, обхватив голову руками. Сколько я так просидел — не знаю.
Из полуобморочного состояния меня вывел настойчивый звонок в дверь. Я встал, подошел к окну и отодвинул штору. Так и есть — во дворе стоял знакомый «форд» Бродле. А кто же названивает в мою дверь? Я заглянул в «глазок» и увидел переминавшихся с ноги на ногу племянника Бродле и двух мордоворотов , в чьих руках я уже как-то имел несчастье побывать.
Что делать? В дверь стучали. Я стал лихорадочно искать пути спасения. Подбежав к окну и распахнув его, я понял, что убежать можно было только через соседский балкон. Во всяком случае, однажды подобный финт у меня получился. Это было, дай Бог памяти, лет пятнадцать назад, когда я, вернувшись из техникума, убедился, что забыл ключи дома. Торчать полдня возле двери собственной квартиры мне не хотелось. Через соседний балкон я попал на свой. Задача была решена легко и просто...
И сейчас это был единственный выход. Но сначала я устрою в квартире небольшой костер...
Притащив из ванной топор, я быстро и сноровисто разрубил иконную доску на несколько частей, облил их бензином и поджег.
В дверь застучали еще яростнее. Поняв, что долго она не выдержит, я бросился к балкону, перелез через металлическую ограду и, примерившись, прыгнул через пропасть, отделявшую меня от соседнего балкона. Промахнулся я совсем немного, на какой-то дециметр, но этого вполне хватило, чтобы мое грешное тело рухнуло вниз. Как оно встретилось с асфальтом — не знаю. Помню только, что во мне появилась какая-то необычная легкость и я почувствовал, что могу летать. И еще мне было очень смешно смотреть сверху вниз на собственное разбитое тело в домашних тапочках, возле которого мельтешила толпа...
* * *
Неожиданно я перестал воспринимать голос Константина Филатова. Но тишина не наступила. Перед моим взором возникла малоприятная физиономия Режиссера, а в ушах зазвучал его надтреснутый баритон.
...С Колей Феоктистовым наши пути пересеклись еще в мои студенческие годы. Во многом благодаря ему я стал тем, кем стал. Он был первым учителем в вопросах бытия, которое, как известно, определяет сознание. Гораздо позже я узнал о похождениях своего старшего друга и, что занятно, не от него самого.
После того как Феоктистова с треском вышибли из Центральных реставрационных мастерских имени а Грабаря, он бросился во все тяжкие, занимаясь мощенническими операциями с антиквариатом. Опишу всего один его вояж.
Генеральный директор «Бежецксельмаша» получил телеграмму, в которой значилось: «К вам из Москвы прибудет марокканский подданный Еудженио Аджилино для заключения взаимовыгодных контрактов. Встречайте восклицал.
Молодого африканца в белых одеждах и его переводчика встретили в старинном русском городе «хлебом-солью». Никого не удивило, что за иностранца изъяснялся переводчик.
— Еудженио хотел бы заняться бартерными сделками. В африканских странах, знаете ли, очень хорошие рынки сбыта для вашей продукции. У вас же нет их экзотических товаров. Например, апельсинов. Аджилино готов создать совместно с вами некое предприятие, от которого выгода будет обоюдная...
Выслушав переводчика, генеральный директор задумался. Чем-то не понравилась ему эта парочка. Хотя документы были в порядке, печати стояли там, где и должны были стоять... Но что-то смущало, некоторые детали. Например, при деловых разговорах они терялись: не владели полной информацией о марокканских товарах, кроме апельсинов, ничего другого не предлагали... В общем, поразмыслив, не пожелал генеральный иметь с ними никаких совместных дел. Однако и обижать гостей он не собирался и перепоручил своему заму познакомить их с другими деловыми людьми города.
Целую неделю жили в лучшем номере африканец и его переводчик, посещали многочисленные званые вечера.
Однажды они оказались в доме супругов Малышевых — истых любителей старины, знатоков истории края.
Африканец подарил новым друзьям несколько древних монет и выставил на стол бутылку дорогого коньяка Хозяева, отведав французский коньяк африканского разлива, тут же отключились. А когда пришли через пару часов в себя, то не обнаружили в своей семейной коллекции ни драгоценных икон, ни антиквариата. Их убытки составили сумму в добрый десяток миллионов рублей, еще в тех, доперестроечных деньгах...
Через несколько дней в Бежецк приехал следователь по особо важным делам из Главного следственного управления МВД. Он-то и поведал одураченному
семейству Малышевых, что целый год уже гоняется по городам и весям необъятной России за мошенником по кличке Лихо, который вместе с иностранными центами московских вузов периодически обирает доверчивых граждан, имеющих ценные коллекции.
Под личиной переводчика выступал Николай Феоктистов. Милиция так и не смогла задержать мошенника. Его «задержал» я и предложил провернуть интересное дельце. Полученные от этой операции деньги стали основой всего моего нынешнего капитала и послужили началом для большого бизнеса. Надеюсь, вы догадываетесь, что и деньги были большие...
* * *
Сон сморил меня на закате солнца. Тело отдыхало, но сознание по-прежнему воспринимало поступавшую извне информацию. Я грезил старой Русью.
Сначала оказался на гребне холма, откуда чужими настороженными глазами наблюдал за клубящейся вдалеке пылью. Меня мучил вопрос: «Кто это там скачет? Разведчики из княжей дружины, что понеслись на порубежье со степью еще в полдень, или легкая конница татар, идущих на Русь?» То были татары, и я быстро запалил дымный костер, извещая побратимов из сторожи о приближающемся враге. При этом я твердо знал, что мой сигнал передадут по цепочке и с последнего поста в княжий город помчится вестник за подмогой...
Но вот померк белый свет, и я очутился в просторной полутемной келье. Я жадно впитывал все, что происходило в этом жилище монахов. А картина была поистине потрясающей. Два монаха в оборванных дорожных одеяниях разложили перед игуменом и всей братией, населявшей монастырь, святые лики, писанные с помощью клея из рыбьих костей — левкаса — да растительных красок на дубовых досках.
Братия завороженно молчала, но тут самый древний монах провозгласил: «Святые угодники! Вечная память!» — и все монахи перекрестились.
— Оставайтесь в монастыре, — сказал игумен, обращаясь к пришлым чернецам. — Мы поможем вам, чем сможем, для увековечивания среди смертных божьих угодников, просиявших на святой Руси...
Я видел глазами иконописца, который трудился над «Архангелом Гавриилом». Вчерне эта работа была завершена. В голове мастера зрели новые замыслы. «Как сделать тему Благовещения более доступной для восприятия простых неграмотных людей? Изобразить херувимов над святым семейством? Все православные ' ведают, что херувим — самый высший ангельский чин I в религии. Или еще раз заглянуть в первоисточники — жизнеописания святых, и постараться воспроизвести одно из душеспасительных деяний?» За стенами монастыря громыхнуло, но прежде огненная стрела вспорола брюхо черной тучи и осветила
келью-мастерскую до самых потаенных уголков. Иконописец радостно перекрестился, уловив во всем этом знак божий и подсказку в своей многотрудной работе...
* * *
Я очнулся от необыкновенной свежести, хотя воздух июльскими вечерами бывает чаще душным и тяжелым. Надвигалась гроза. Я поднялся с земли и покинул это благодатное место, где под сенью могучего дерева отдыхал не менее двух часов.
Первые капли дождя настигли меня у церковной ограды. Проскочив через дырку в ней, я побежал к склепу и укрылся там от всемирного потопа...
Сторожа в склепе не оказалось, видимо, помогал закрывать церковь на ночь. Я подошел к его книгам и подумал: «Вот характерный пример того, как у нас относятся власти предержащие к защитникам Отечества. Никому не нужным живет здесь инвалид войны. Он никого ни о чем не просит, напротив, сам стремится по мере возможности помогать другим. И что же он получил за свою верность Родине Звание «психбольного»... Кому нынче дело до сирых и убогих? Разве что меценату и спонсору Павлышеву по кличке Режиссер, который готов в целях рекламы своей фирмы снабдить сиротский приют игрушками...»
Мой внутренний обличительный пафос иссяк, чего никак нельзя было сказать о разбушевавшейся за гранитными плитами дворянской усыпальницы непогоде. Надо было ее переждать.
На глаза попала та самая зажигалка, которую я оставил на могиле Дмитрия Воронова. Видимо, Кузьмич нашел ее и принес в свое жилище.
Для того чтобы установить контакт с психофизической сущностью покойного Дмитрия, мне уже не нужны были вещи-проводники. Однажды «законтак-тировав» с той или иной сущностью, я мог без провод-инка вызывать ее вновь и вновь.
И опять в моей голове зазвучал знакомый голос —
голос Воронова-старшего...
...До самой отправки я не знал, куда меня откомандируют. И только увидев в аэропорту «Шереметьево-2»
«прелестную девушку с карими глазами, завоевавшую в
он курсе красавиц титул Мисс Мира-92, я начал коего понимать.
Нас было шестеро молодых мужчин, и все мы числись в личной охране Юлии Воробьяниновой. Она отправлялась в Южно-Африканскую Республику, где на курорте Сан-Сити (Город Солнца) должен был состояться очередной конкурс красоты.
Самолет рейсом до Йоханнесбурга должен был приземлиться сначала в Лиссабоне, а затем уже лететь без дозаправок к месту назначения. В Лиссабоне к нашей команде должен был присоединиться Федор Штурм. Он и сообщит нам детали будущей операции.
Режиссер перед выездом в «Шереметьево» предупредил, чтобы мы не попадали в объективы фотокорреспондентов, которые будут крутиться возле русской королевы красоты.
Пройдя необходимые формальности, мы оказались в двухъярусном салоне «боинга» и заняли свои места.
Рядом со мной сидел молодой человек приятной наружности и с изысканными манерами.
— Я представитель фирмы-спонсора, вкладывающей деньги в конкурсы красоты, — представился он. — Фамилия моя Рожнов... Между прочим, попасть в Лост-Сити простым смертным чертовски трудно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46