А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

– Ножка уже спит. – Она нагнулась и сделала вид, что массирует икры.
– Нужно сказать, очень хорошенькая ножка, – сказал я.
Она криво ухмыльнулась.
– Спасибо. У меня есть еще одна, точно такая же.
Она снова покачнулась. Если она окажется в машине, придется звонить копам острова Дофин, чтобы они остановили ее. Быстро отрезвить ее я не мог, зато мог подтолкнуть в противоположном направлении.
– А может, еще по одной? – предложил я. – Легенькой-легенькой, на дорожку?
– Нет. Я все… – Но по глазам было видно, что она взвешивает эту идею.
– Ну, пожалуйста, еще по одной со мной, – сказал я. – Присядьте, дорогая.
– Дорогая? – эхом откликнулась она, когда я пошел на кухню. Еще через минуту я принес водки с тоником, чтобы довести ее до кондиции. Туда же я хорошенько выжал лайм, надеясь, что цитрусовый вкус скроет крепость. Эйва уже прошла стадию прихлебывания напоказ и осушила треть стакана одним глотком. Она повернулась в мою сторону, и ее глазам потребовалось какое-то время, чтобы сфокусироваться.
– Карш-шон, вы только что назвали меня «дорогая»?
– Да, Эйва, назвал.
– Пчму? – сказала она, превратив это слово в сплошные согласные.
– Это показалось мне уместным.
Эйва поднялась и, покачиваясь, направилась ко мне. Она наклонилась в мою сторону, и я подумал, что она потеряет равновесие до того, как ее губы встретятся с моими. На вкус она напоминала духи с лаймом. Губы у нее были холодные, но язык теплым, и мы стояли, обнявшись, в то время как ее руки гладили меня по спине и растирали ягодицы. Сквозь водку и лайм я чувствовал ее жар. Мы кое-как, шатаясь из стороны в сторону, зашли в слабо освещенную спальню. Я усадил Эйву на кровать, и она стала покусывать меня между ухом и шеей. Несмотря на обстоятельства, я чувствовал, как в теле беснуется зверь.
– Подожди, дорогая, – сказал я. – Я только приму душ. Но сначала принесу твой напиток.
– О господи, поспеш-ш-ши, пож-ж-жалуйста, – сказала она. Интересно, что она при этом имела в виду – душ или выпивку? Я принес ей еще один термоядерный заряд водки.
Я присел на сиденье унитаза и дал холодной воде в душе стечь несколько минут, прежде чем залез под струи. Через пятнадцать минут, когда я вернулся, Эйва уже раскинулась на кровати и похрапывала. Укрывая ее покрывалом до подбородка, я случайно коснулся теплых губ и не убрал руку. До сих пор я видел две Эйвы Даванэлле: первая была безрадостным, задумчивым призраком, настороженным и готовым зло огрызнуться; вторая – ослепительная изысканность, сплошная улыбка, остроумие и любезность, спокойный смех. Неужели обе были мифами из одной бутылки? Если так, то где между этими крайностями настоящая Эйва Даванэлле?
Может быть, это женщина, которую я видел из кабинета Уиллета Линди в коридоре морга: кулаки крепко сжаты, лицо белое от ужаса конфликта и предстоящей борьбы?
Я, должно быть, испытывал чувство злости и предательства, но не по отношению к женщине, которая своим дыханием сейчас согревала мою руку, а к самому себе. Моя эгоистическая потребность понять противоречия и противостоять им завела туда, где мне не хватало знаний и не имелось решений. Я не мог понять ситуацию, но поскольку она встретилась в моей жизни, уже и не мог со спокойной совестью развернуться и отступить.
Или все-таки мог? Ни один из этих вариантов не вел к успеху.
Еще двадцать минут я смотрел на спящую Эйву, затем пошел на веранду и принялся наблюдать за движением звезд, пока их шепот не утомил меня. И я отправился спать.
Глава 12
Однажды я нашел Медведя на коленях перед унитазом: он засунул пальцы глубоко в рот и старался вызвать рвоту, которая вывела бы из желудка алкогольные токсины. В 6:30 я проснулся примерно от таких же звуков, которые раздавались из-за двери моей ванной.
Я осторожно постучал.
– Эйва? С тобой все в порядке?
– Дай мне еще несколько минут, – ответила она. – Я… я плохо себя чувствую.
Приглушенный стон. Снова звук рвоты. Я сунул ломтики хлеба в тостер на случай, если ей нужно будет что-то бросить в желудок. Прошло еще минут пять, прежде чем дверь открылась; алкогольное сияние прошлого вечера сменилось крахмальной бледностью, которую я видел в морге. Глаза были красными и слезились. Лоб покрыт испариной. Я распахнул окна и впустил в дом шум залива.
– Я… хм… мне так неудобно, – сказала она. – У меня, наверное, грипп или что-то подобное. Думаю, поэтому напитки ударили мне в голову. – Трясущимися пальцами она заправила пряди волос за уши.
– Ты вчера просто отключилась.
– Грипп, – объяснила она. – Это началось еще на работе.
– Понятно.
– Хм, а мы… то есть…
– Мы были образцом пристойности. Ты устала, и я отвел тебя в спальню. Сам лег на диване. – Я надеялся, что воротник скрывает засосы, которые она оставила у меня на шее, пока я укладывал ее.
Она испытала видимое облегчение, и плечи ее расправились.
– Мне жаль, что я выгнала тебя с кровати. Я… я плохо помню. Но я ведь выпила всего два бокала?
Она пыталась восстановить провал в памяти.
– Ну, может, три, – сказал я. – Ты уверена, что это грипп?
– Я… Что ты имеешь в виду?
– У меня сложилось впечатление, что ты уже немного выпила перед приездом сюда.
– Что? – Показное удивление. Кто? Я?
Я пожал плечами.
– Такое впечатление.
– Ты хочешь сказать, что я явилась к тебе пьяной? – Критическая точка разговора. Я заметил, как на ее лицо возвращается естественный цвет.
– Я только хочу сказать, что ты прилично надралась для пары легеньких напитков, Эйва.
– Возможно, они не были такими легкими, как я просила.
Никто не защищается лучше, чем уличенный алкоголик. Голос ее окреп, дрожь в руках исчезла.
– А я думал, это грипп, – сказал я.
Ее взгляд просветлел. Она посмотрела на меня горящими глазами.
– Возможно, это тоже сыграло свою роль. Возможно, ты мне что-то подмешал. Возможно, ты…
– Возможно, это я подбросил тебе запас водки в машину.
Глаза ее сделались размером с блюдца.
– Так ты лазил ко мне… – На ее лице была написана борьба чувства вины и злости, победила злость. – Я считаю, что ты настоящий ублюдок, – прошипела она, хватая со стола сумочку. Когда она промчалась мимо, я заметил неуверенность походки и почувствовал острый запах пота, блевотины и еще чего-то приторного. Дверь с грохотом захлопнулась, а еще через несколько секунд я услышал звук вздымаемого колесами песка, когда ее машина отъезжала от дома.
Еще не подойдя к серванту, я уже прекрасно знал, что обнаружу в нем. Я покрутил бутылку с водкой и увидел, что она необычно пузырится. Когда я открутил пробку, раздался характерный шипящий звук. Разбавлена водой. Я заглянул в корзину для мусора в ванной и нашел спрятанный на дне смятый картонный парафинированный стаканчик. Пахло из него соответственно, и теперь уже нетрудно было восстановить развитие событий сегодня утром. Она проснулась со страстным желанием выпить, взяла в ванной одноразовый стаканчик для полоскания рта, на цыпочках пробралась к бару в серванте и налила себе водки. Потом заменила отлитое в бутылке водой и вернулась в ванную выпить и поблевать, пока поглощенного алкоголя стало достаточно, чтобы поймать кайф. Когда открылась дверь, она уже была более-менее в норме, если можно так сказать: озноб проходит, глаза открываются, затуманенное сознание проясняется. В настоящий момент она добивает водку из-под сиденья своей машины. Как говорится, поправляет пошатнувшееся здоровье. Зверь по имени «необходимость опохмелиться» был мне хорошо знаком. Он не кусает, он поглощает человека целиком – и ничего забавного в этом, поверьте, нет. Я дал Эйве двадцать пять минут, после чего позвонил ей домой. Никто не ответил. С тревогой в сердце я выдержал еще пять минут и перезвонил:
– Алло? – прощебетала она. Слишком громко, но уже любезно и контролируемо. Опять выпила, но теперь она, по крайней мере, была уже дома. Я мысленно поблагодарил того, кто нажимает на рычаги в этом мире, и аккуратно повесил трубку.
Мы с Гарри ехали в сторону центра города, чтобы побеседовать с женщиной, которая знала Дэшампса как лично, так и с профессиональной точки зрения. Я был в подавленном состоянии и лежал на заднем сиденье, крепко прижав руки к груди, – просто скорбная мумия какая-то.
Гарри сокрушенно покачал головой.
– Такая славная маленькая докторша – и пьяница. Как это печально.
Как и я, Гарри не употреблял слово пьяница в уничижительном смысле; мы оба знали слишком много лечившихся алкоголиков – в основном анонимных алкоголиков, – которые легко называли себя пьянчугами, алкашами или ничтожествами. Я лично считаю это признаком мужества – посмотреть на себя в зеркало и сказать правду. А затем излечиться, если удастся оставаться честным по отношению к собственному отражению.
– Когда все откроется, это будет стоить ей работы, – сказал он. – А это обязательно откроется.
Гарри был прав. Когда о зависимости Эйвы от алкоголя станет известно, ее пошлют на программу реабилитации и переведут на более низкую должность, а она попадет в черный список. Возьмут другого патологоанатома. И постепенно Эйву отсюда выдавят. Она не сможет удержаться, как молодое деревце под натиском бульдозера. Так что ее путь на улицу может быть довольно быстрым – состраданием Клэр никогда не отличалась.
– Ну и что ты собираешься делать по этому поводу, Карс? – спросил через плечо Гарри.
– А почему я, собственно, должен что-то делать?
– Но у тебя же есть какое-то чувство к этой девушке, верно?
– Я ее почти не знаю, Гарри.
Он бросил машину в боковую улочку и резко нажал на тормоза. Я почувствовал, как переднее колесо ударилось в бордюр, наехало на него, потом съехало обратно. Все, Гарри припарковался.
– Давай-ка садись вперед, приятель.
Я вылез из машины и пересел. Мы находились в старом районе, улица была усажена раскидистыми дубами и высокими соснами, усеянными шишками. Я прикинул, что некоторые из этих деревьев были посажены еще до Гражданской войны. Такие же довоенные дома находились далеко от тротуара за посадками азалий, магнолий, ив, мирта, словно скрываясь в прошлом и подслушивая настоящее.
Гарри сказал:
– С проблемами у нас полный порядок, я имею в виду убийства и наезд Скуилла на ПСИ. Все это может обернуться масштабными и грязными политическими играми, которые съедят нас с потрохами. Если эта маленькая леди больна алкоголизмом, а ты испытываешь к ней чувства, то можешь начинать мучиться еще и по этому поводу.
– Ты считаешь, что я должен бросить все как есть?
Он улыбнулся немного печально и покачал головой.
– Ты должен сделать то, что должен. Я знаю это, ты знаешь это, и все ангелы над нами это тоже знают. Я только хотел сказать, чтобы ты был начеку.
Я посмотрел в окно. Дальше по улице пожилая, болезненного вида женщина поливала цветочную клумбу. Она почти не двигалась и из-за этого напоминала скульптуру.
– Сейчас у тебя внутри все напряжено, Карс, – сказал Гарри. – И это нормально. Но если почувствуешь, что вокруг начинают стягиваться твои старые путы, обещай, что обратишься только ко мне, хорошо?
Эта фраза привела меня в замешательство.
– Какие еще старые путы? О чем ты говоришь?
Он отвел глаза и включил передачу.
– Держись и не дай подорвать себя изнутри. Вот и все, что я хотел сказать.
Гарри проехал последние несколько кварталов до следующего адреса из нашего списка посещений. Мы вышли из машины напротив «Лес Идеес» – художественной галереи в южной части Мобила, изящного желтого двухэтажного здания в новоорлеанском стиле с украшенными орнаментом металлическими перилами на балконах и темно-фиолетовыми ставнями. По бокам стояли ящики с цветами. Выложенная булыжником дорожка. Небольшой журчащий фонтанчик. Место было очень вычурным. Гарри заметил на другой стороне улицы кафе – в воздухе висел крепкий запах кофе.
– Пойди пропусти чашечку, приятель, – сказал я. – Думаю, что смогу провести беседу сам.
Гарри с видом явного облегчения отправился через улицу.
Хотя Дэшампс был в принципе коммерческим художником, для души он рисовал акварели, в основном морские пейзажи. Франсуаз Эббот была владелицей «Лес Идеес». Она выставляла у себя работы Дэшампса уже несколько лет и периодически общалась с ним во время всяких сборищ до и в ходе его выставок.
Эббот была стройной женщиной лет пятидесяти, одетой в красную бархатную одежду, что-то среднее между кафтаном и кимоно. Страстная курильщица, она пользовалась эбонитовым мундштуком – приспособлением, которое, как мне показалось, относилось к антиквариату. Ее черные волосы представляли собой одну из тех укороченных антипричесок, когда неаккуратно обрезанные пряди торчат во все стороны. Она подвела меня к нескольким акварелям Дэшампса, искусным, но лишенным внутренней искры, отличающей настоящую живопись. Я подумал, что они могли бы быть приличной обложкой для продаваемых в магазине личных дневников нового поколения с названиями типа Мои ежедневные мысли или Заметки о жизни.
Низкий голос мадам Эббот очень подходил к ее конспиративной манере поведения, и она сопровождала свои высказывания целым набором всевозможных гримас. Я подозреваю, ей когда-то сказали, что когда она морщит нос, то выглядит привлекательно, после чего она решила разнообразить свой арсенал. Посетителей не было, и мы сели за небольшой вычурный столик в дальнем углу.
– Все, с кем я говорил, – сказал я, – считали, что мистер Дэшампс был недалек от блаженного состояния, с той лишь разницей, что он был баптистом. Что вы думаете по этому поводу, мисс Эббот?
– De mortuis nil nisi bonum, – громко прошептала она, раздув ноздри так, что начали косить глаза. – Вы, разумеется, знаете, что это значит. – После этого она состроила три быстрых гримасы, дав мне понять, что абсолютно уверена в обратном.
– О мертвых или хорошо, или ничего, – сказал я. – Неопределенно, но достаточно.
Она уронила челюсть и покачала ею, затем подмигнула и показала большой палец.
– Блестяще, детектив Райдер.
– Эта фраза часто ассоциируется со злом, которое может быть выявлено, но о котором не говорят, – сказал я.
Эббот подмигнула и сморщила нос.
– Правда?
– Возможно, мистер Дэшампс вел не такую уж праведную жизнь, как меня пытались убедить.
Она приподняла брови и сжала губы.
– Думаю, по большей части жизнь его все-таки была праведной.
– А как же насчет оставшейся части?
Эббот скорчила очередную серию гримас, которые должны были выражать, насколько я мог догадаться, некую форму ужаса.
– Два месяца назад, – сказала она, – одна моя подруга была со своей подругой на двойном свидании в Оранж Бич. То есть с подругой моей подруги. Ее подругой. И угадайте, кого подруга моей подруги привела туда в качестве мужчины для нее?
Пока я разбирался в этой веренице подруг и друзей, Эббот выдала на своем лице такой обескураживающий набор всевозможных ужимок, что мне пришлось отвернуться, чтобы подумать, не отвлекаясь.
– Не был ли это Питер Дэшампс?
Эббот оглянулась по сторонам, словно переходила через улицу с оживленным движением, и нагнулась ко мне.
– Это было через два месяца после того, как он сделал предложение Черил.
– Друзья выехали вдвоем на невинную вечеринку.
– Это, конечно, может быть. – Она три раза подмигнула и заулыбалась.
– Вы считаете, что там было что-то большее?
– Подруга моей подруги – как бы это сказать? – очень энергичная женщина, физически энергичная. – Эббот захлопала ресницами. – Вы меня поняли?
– То есть она… славится своим либидо?
Эббот подмигнула, кивнула, сжала губы, ухмыльнулась, состроила гримасу и нахмурилась.
Я воспринял это как да.
– Ну что, поедем навестить эту «подругу подруги»? – спросил Гарри.
– Но сначала остановимся у морга?
Гарри не сказал ни слова. Он развернул машину поперек улицы под возмущенный рев сигналов, а я закрыл глаза и схватился за ручку двери. Через несколько минут мы были уже у морга.
– Я недолго, – сказал я, захлопывая дверь.
– Карсон!
Я обернулся. Гарри поднял вверх большой палец.
– Удачи! – сказал он.
Эйва сидела за своим письменным столом и занималась бумажной работой. Я зашел в кабинет и прикрыл за собой дверь.
– Убирайся, – резко бросила она. Под покрасневшими глазами были мешки.
– Я хотел пригласить тебя на ленч или на ужин. Если не можешь сегодня, как насчет завтра?
Она поспешно дописала бланк, порывисто отодвинула его через стол и схватила другой.
– Ни за что на свете.
Я подошел к краю ее стола.
– Нам нужно поговорить о том вечере в пятницу.
Она начала заполнять бланк, но ручка в ее руке порвала бумагу. Она швырнула ручку в корзину для мусора и уставилась на меня.
– Здесь абсолютно не о чем говорить.
– Я был напуган, – сказал я.
– Ты был что?
– Возможно, точнее будет сказать «встревожен». Послушай, Эйва, я считаю тебя другом…
– А я считаю, что ты повсюду суешь свой нос и вмешиваешься, куда тебя не просят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35