В городе мы останавливаемся рядом с группой людей, собравшихся у кафе, и кричим:– Dottore, dottore! Из кафе выскакивает официант и спрашивает, чем он может помочь. Когда случается какая-то беда, мама умеет собраться и спокойно рассуждать. Она просит у официанта лед, завернутый в тряпку, чтобы положить папе на голову.Подходит доктор – мужчина около сорока лет, и говорит, чтобы мы шли к лавке в тени. Потом он растворяет какой-то порошок в стакане воды и заставляет папу выпить его. Он объясняет, что в порошке содержится калий и некоторый другие минералы, включая соль. Должно быть, вкус лекарства ужасный, потому что папа морщится, пока пьет.– Что произошло? – придя в себя от горькой микстуры, спрашивает он.– Сеньор, держитесь подальше от солнца, – улыбается ему доктор. – Всякий раз, как к нам приезжают американцы, случается тепловой удар.– Но мне было совсем не жарко, – пытается защищаться папа.– Сеньор, если под нашим солнцем вызревают апельсины, значит, для людей оно тоже жаркое.Эксодус помогает папе встать, и мы идем обратно к грузовику. Мама останавливает нас:– Ну нет. Вы никуда не поедете. По крайней мере, пока солнце не повернет к закату!– Мария, – начинает раздражаться папа.– А я говорю, нет! Мы посидим в церкви. Вон там, у Святого Урбана. Отдохнем в прохладе, помолимся и поблагодарим Бога, что все благополучно закончилось.Папа поднимает руки вверх. Мама и Эксодус помогают ему дойти до церкви. Мы с Розмари идем и улыбаемся друг другу.
Папа приглашает всю семью в здание суда Годеги, чтобы засвидетельствовать бумаги о получении наследства. Несмотря на то, что здание суда довольно маленькое, в нем располагается и полицейский участок: единственный жандарм в городе стоит за дверью зала заседания. Я сижу с Роберто и Розмари. Орландо и Анджело ждут у двери, словно наша охрана; от чего или от кого они нас защищают, непонятно. Эксодус стоит, прислонившись к стене, и перешептывается с Орсолой. Мама поворачивается и шикает на них. Орсола замолкает и отходит от Эксодуса, чтобы снова не попасть в переплет.Папа закрывает глаза и внимательно слушает, как чиновник зачитывает завещание. Когда тот упоминает имя Энцо, Доменик наклоняется к папе и говорит, что тот уже подписался под получением своей части наследства. Папа кивает. Мне становится ясно, что трудные отношения с братом все еще тревожат его. Их размолвка и ссора все еще загадка для меня. Папа миролюбивый, спокойный человек. Как он может так сердиться на своего брата? В конце процедуры чиновник встает и целует папу в обе щеки – оказывается, со стороны папиной матери он его третий кузен.
Мы провели на ферме уже десять дней, и теперь думаем, как продолжить путешествие. Мне хочется провести несколько дней в Венеции, поэтому мы с Розмари изучаем путеводитель. Мы собираем вещи на неделю. Не так-то просто стирать одежду под палящим солнцем, развешивать ее на веревках и отпаривать в прессе размером с дверь. Но нам не приходится выбирать.Перед самым отъездом мне доставили посылку от Джона. Она из «Бонуит Теллер» Один из самых дорогих магазинов женской одежды в Нью-Йорке. Лозунг фирмы – «Магазин авторской моды».
и была отправлена за неделю до нашего отъезда в Италию.– Невероятно, он выбросил кучу денег! – смеясь, говорит Ро.Я открываю коробку и достаю маленькую диадему: ободок, инкрустированный стразами и украшенный белыми атласными розами с листочками из бледно-зеленого бархата.– Как изящно! – взвизгивает Ро.На карточке написано: Моей возлюбленной для фаты. С любовью, Джон.
– А он и в самом деле принц!– Я и не сомневалась, – говорю я и убираю диадему в коробку.Большинство итальянцев берут отпуск в августе, поэтому приходится торговаться, чтобы нас подвезли до железнодорожной станции в Тревисо. Папа договаривается с таксистом, сетуя, что он запрашивает такую же цену, что мы заплатили за перелет из Америки. Но, отправившись в путь, мы благодарим папу, потому что наш водитель нянчится с нами, как с детьми. Мы с Розмари прекрасно это понимаем, пробиваясь сквозь пробку на мосту Риалто, который ведет в Венецию. Розмари показывает на гондолы, которые проплывают под мостом. Водитель останавливается на Сан-Марко и показывает нам дворец Дарио. Его фасад выложен мозаикой из разноцветного мрамора. Вот уж не думала, что на свете бывает мрамор таких оттенков: красный с бирюзовыми прожилками, золотой с белым, зелено-оранжевый. Узор выполнен в византийском стиле, каждая частичка с тщанием вырезана и подобрана. В путеводителе написано, что Венеция была центром мировой торговли. Сюда приезжали все, от Африки до Дальнего Востока, и влияние различных культур очевидно.– Scusi, – обращается к нам по-итальянски мужчина. Он старается как можно тщательнее выговаривать каждое слово: – Puт prendere una fotografia di me con mia moglie? Grazie .– Prego, – отвечаю я.– Вы из Америки? – протягивая руку за фотоаппаратом, спрашиваю я.– Да, – говорит он по-английски, вставая рядом с женой. – Вы тоже?– Наконец-то, хоть кто-то свой! – позируя, из-под своей широкополой шляпы говорит его жена. Ей около пятидесяти лет, она высокая и худощавая. Белокурые волосы заплетены в длинную косу. У нее аристократическая красота, голубые глаза и высокий лоб.– Я тоже рада повстречать земляков, – говорю им я и делаю снимок. – Мы жили за городом. Я Лючия Сар-тори, а это моя невестка Розмари.– Я Арабел, а это мой муж Чарли Дрескен.Чарли примерно одного возраста с Арабел, но внешне он полная ее противоположность: среднего роста, коренастый, с рыжими волосами и бородкой.Чарли берет у меня фотоаппарат и спрашивает:– Откуда вы?– Из Нью-Йорка. Гринвич.– С Коммерческой улицы! – прибавляет Po.– Мир тесен, – улыбается Чарли. – Мы с Лонг-Айленда.– Серьезно? – спрашиваю я. – Мы с моим женихом строим дом в Хантингтоне.– О, Хантингтон просто замечательное место! – говорит Арабел.– Там строят такие роскошные дома. Где ваш жених работает?– Он предприниматель. Возит разные вещи в страну, – объясняю я.– Где вы остановились?– В «Паван-пансионе» на площади Сан-Марина, – читает вслух в нашем путеводителе Розмари.– А мы в «Джудекке». Признаться, мы собирались пообедать. Не хотите к нам присоединиться?– С удовольствием! – соглашаюсь я.– Тогда встречаемся в фойе отеля в два, – записывая наш адрес, говорит Арабел.Мы с Розмари в таком восторге, что почти бежим по улицам в поисках «Паван-пансиона», чтобы переодеться.Нам дают комнату на третьем этаже, в ней мало мебели, но зато она чистая, с ванной и туалетом в прихожей. Мы даже и мечтать не могли о ванне, потому что все, что у нас было в Годеге, это уличный душ, похожий на деревянную бочку. Мы надеваем чулки, перчатки и шляпки, которые не надевали с момента, как сошли с самолета в Риме. Мне кажется, что мы выглядим как настоящие итальянки: я в черной льняной расклешенной юбке с красным поясом и белой блузке; Ро выбрала бежевую холщовую юбку и розовую блузку с розовым лакированным ремнем. Когда мы подходим к «Джудекке», мы рады, что как следует подготовились. Люди в фойе одеты старомодно, но элегантно; в фойе богато украшенные люстры и тяжеловесная мебель в викторианском стиле с бархатными подушками.Арабел приветствует нас и ведет в оживленный обеденный зал, где Чарли уже занял столик с видом на сад. Мы узнали, что он преподает гуманитарные науки в университете Меримаунт в Манхэттене, а еще он – юрист. Они женаты вот уже десять лет, но детей нет.– Для нее дети – книги и антиквариат, который мы привозим из наших путешествий, – смеется Чарли.– Как и для тебя. – Арабел щиплет его за щеку, а он в ответ улыбается. – Понимаете, мы с Чарли приезжаем в Венецию каждый год, и каждый раз идем в одну и ту же церковь, чтобы посмотреть те же самые произведения искусства, потому что мы всегда открываем в них что-то новое.– Фотографии в книгах не могут дать этого, – прибавляет Чарли.– Мы сводим вас в церковь святого Стае. Там множество картин, которые Андреа Стацио передал им в дар.– Безумно богатый человек, – замечает Чарли.– Очень богатый. Он задумал отобрать работы молодых художников на тему жизни двенадцати апостолов и проделал большую работу. Моя самая любимая картина принадлежит кисти генуэзского художника Тьеполо: «Мученичество святого Варфоломея».– От картины дух захватывает, – говорит нам Чарли. Арабел продолжает:– Эта работа всегда была мне очень интересна. Мне кажется, это из-за образа самого Варфоломея. Его фигура выделяется на черном фоне, словно луна на ночном небе. Он окружен темными силами, его гложут сомнения, но он твердо решил погибнуть с честью и предстать перед лицом Бога. Это самое лучшее осмысление темы страдания, которое я когда-либо встречала. Почти физически ощущаешь его агонию.Розмари старается изо всех сил казаться заинтересованной скучным для нее разговором, но начинает зевать. Ее глаза стекленеют. Все эти разговоры об искусстве чересчур для нее сложны. Но на меня они оказывают противоположное действие. Мне хочется узнать как можно больше, поэтому я дотошно расспрашиваю, а Арабел и Чарли с удовольствием поясняют.Когда я вижу, как прекрасно Дрескены ладят, я понимаю, что они любят друг друга, но между ними есть нечто большее – родство мыслей, ума, то, о чем я никогда не задумывалась в моих отношениях с Джоном. Когда Арабел рассказывает об истории Венеции и выставках известных мастеров искусства, я раздумываю, как много потеряла, не продолжив образование в университете. Единственная моя одноклассница, которая поступила туда, была чрезвычайно умной и мечтала стать учительницей или библиотекарем. Я же понимала, что буду работать руками, но я смогла бы делать это намного лучше, получи я гуманитарное образование. Складывается такое впечатление, что Арабел знает понемногу обо всем. Я знаю хорошо только то, чем занимаюсь, мой кругозор очень узок. Он ограничивается Гринвичем и магазином «Б. Олтман». Возможно, знание – это не просто свод, совокупность, мир обширных сведений, это глубокие раздумья об основных законах жизни общества, принадлежащие людям, которые действительно беспокоятся за человечество. И теперь Арабел заставила меня захотеть стать частью этого необъятного мира знаний и идей. Мы планируем путешествовать по Венеции вместе с ними. Арабел много чего может показать нам.
Арабел и Чарли показывают нам столько достопримечательностей Венеции, сколько мы можем увидеть, прежде чем устаем и начинаем раздражаться. Какая удача встретить людей, разбирающихся в истории, которые могут тебе все разъяснить. Сегодня Арабел настояла, чтобы мы поехали посмотреть стекольный завод в Мурано. На пароме мы переправляемся на главный остров, а Арабел поясняет, что стекольное производство было перемещено за пределы Венеции, потому что от печей был сильный жар и много дыма. Мы осматриваем основные помещения завода, которые напоминают мне нашу «святая святых» в «Б. Олтман». Каждый работник выполняет свою часть работы, потом он или она передает изделие следующему человеку, и так до тех пор, пока одежда – или в данном случае, кубок, кружка, ваза или люстра – не будет закончена.– Не правда ли, трудно выбрать люстру, если не знаешь, каким будет дом? – спрашивает меня Арабел.Возможно, потому что я швея, мне легко представить, какой получится вещь. В моем воображении кусок материи становится длинной юбкой, горсть бисера – узором на платье, остаток черного бархата – воротничком. Когда вместе с Джоном я бродила по нашему участку, я могла вообразить, как будет выглядеть наш дом, каждая деталь в нем: комнаты, дверные проемы. Я даже представляю, где будет располагаться окно с видом на залив, и как в это окно будет литься солнечный полуденный розоватый свет. Как странно, что нам необходимо построить все в точности так как мы представляем. У меня нет таких знаний, как у Арабел, но, вероятно, она тоже не смогла бы выполнять мою работу.Когда я нахожу великолепную люстру, то начинаю торговаться с продавцом. Такую мне бы вряд ли удалось купить в Америке. Основание ее сделано из начищенной меди, а на ветках золотые листочки. Украшения на плафонах, выполненные в виде фруктов, имеют очень убедительный цвет: виноград дымчатого кварца, груши из оливина, яблоки из граната, розовые вишенки. Продавец обещает тщательно упаковать каждый плафон и говорит, чтобы я не удивлялась, когда люстру доставят в коробке размером с комнату.– Только так ее можно будет доставить в полной сохранности, – уверяю я.Как много впечатлений! Все, что я вижу, помогает раскрываться моим творческим способностям, дает мне пищу для размышлений, начиная с коралловой пряжки, которую я видела на туфле какой-то женщины, до муарового тента рядом с отелем, где мы обедали. У итальянцев даже кухонные принадлежности с украшенными яркой разноцветной эмалью ручками выглядят произведением искусства.На следующий день Арабел нанимает машину для поездки во Флоренцию, чтобы купить шелк. Я слышала о старинной флорентийской шелкоткацкой фабрике от Франко Саламандра, поставщика шелка на Пятой авеню. Я смогу отплатить Арабел за ее великодушие тем, что знаю все о ткани. Когда я покупала шелковую тафту у Саламандра, чтобы сшить платье для меццо-сопрано из нью-йоркской «Гранд опера», он рассказал мне о фабрике, на которой был соткан этот материал. Он обрисовал фабрику в подробностях, начиная от тутовых шелкопрядов, плетущих шелковое волокно, до ткачей, работающих за станками с утра до ночи, и комнаты для просушки, где только что окрашенная материя растягивается на деревянных рамках, чтобы цвет высох равномерно. Пока мы идем по фабрике, я понимаю, что те ткани, с которыми мы сталкиваемся в «Б. Олтман», лишь капля в море того, что здесь производят. Если бы у меня были лишь некоторые из этих полосатых тканей и шотландок, я бы смогла конструировать одежду целый сезон вокруг вариаций розового.Арабел показывает на тафту, почти белую, с голубым отливом, и говорит:– Не знаю, закажу ли я когда-нибудь для себя платье из этой ткани, но, по-моему, она роскошна.Она берет ткань, и по тому, какими красивыми складками она ниспадает, с какой королевской простотой ложатся волны одна к другой – изящно, и в то же время с роскошной пышностью, – я понимаю, что ее можно использовать только для одного вида платья: свадебного. Арабел и Розмари соглашаются со мной, поэтому я покупаю девять метров – достаточно, чтобы осуществить все, что бы ни придумал Делмарр.Когда нам приходится распрощаться с Арабел и Чарли следующим утром, мне грустно видеть, как они уходят. Я никогда не проводила время в обществе столь образованной женщины, и теперь понимаю, что потеряла, не продолжив образование. Я горжусь тем, что училась в колледже и на курсах, но уверена, что смогла бы сделать больше. Мне вспоминается вечер в «Плазе», когда друзья Кристофера спросили меня, не заканчивала ли я Вассар. Как бы мне хотелось уехать из дома и жить в общежитии вместе с множеством других умных, целеустремленных девушек. С моими способностями я была бы хорошей студенткой, но мне не хватило настойчивости. У меня есть идеи и желание осуществить мои мечты, но мир еще так мало знаком мне.
Мама счастлива, что наша поездка благополучно завершилась. Я дарю ей стеклянные бусы с фабрики Мурано, которые купила специально для нее. Когда я смотрю на нее в зеркало, пока она примеряет их, я подмечаю, что она наклоняет голову так же, как делаю я, когда примеряю украшения. Мама отводит взгляд от бус и смотрит на мое отражение в зеркале:– С тобой все в порядке?Она пристально разглядывает меня в зеркале, изучает меня, как делала всегда, сколько я себя помню. По выражению ее лица мне понятно: она знает, что что-то изменилось. Мама всегда была мне самой близкой подругой, поэтому у меня от нее практически нет секретов.– Почему ты так задумчива? – спрашивает мама.– Не знаю, – увиливаю я.Как я могу рассказать ей, что эта поездка полностью переменила меня? Я повстречала Арабел, которая живет в мире гуманитарных наук, и ее страсть передалась мне. Я ощутила всю силу искусства, и это заставило меня задуматься о том, как я могу лучше работать. Отчего мои стремления расстраивают меня? Почему я всегда чувствую, что для того, чтобы мне покорилась какая-то новая вершина, я буду вынуждена отказаться от всего, что так дорого моему сердцу?
Последнюю неделю в Годеге мы практически ничем не занимались, а только ели, смеялись и наслаждались общением друг с другом. Это последний раз, когда я провожу отпуск вместе с моей семьей как единственная дочь. Никакие мои знания и места, в которых я побывала, не имеют для меня такого значения, как эти драгоценные дни здесь, вместе с папиной родней. Все это я буду хранить в своей памяти, как сокровища: мамин смех, когда она сидит на коленях у папы; гуляющих по полям Роберто с Розмари; Анджело, помогающего проводить мессу в церкви, несмотря на то, что он на двадцать лет старше, чем полагается быть служке у алтаря;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Папа приглашает всю семью в здание суда Годеги, чтобы засвидетельствовать бумаги о получении наследства. Несмотря на то, что здание суда довольно маленькое, в нем располагается и полицейский участок: единственный жандарм в городе стоит за дверью зала заседания. Я сижу с Роберто и Розмари. Орландо и Анджело ждут у двери, словно наша охрана; от чего или от кого они нас защищают, непонятно. Эксодус стоит, прислонившись к стене, и перешептывается с Орсолой. Мама поворачивается и шикает на них. Орсола замолкает и отходит от Эксодуса, чтобы снова не попасть в переплет.Папа закрывает глаза и внимательно слушает, как чиновник зачитывает завещание. Когда тот упоминает имя Энцо, Доменик наклоняется к папе и говорит, что тот уже подписался под получением своей части наследства. Папа кивает. Мне становится ясно, что трудные отношения с братом все еще тревожат его. Их размолвка и ссора все еще загадка для меня. Папа миролюбивый, спокойный человек. Как он может так сердиться на своего брата? В конце процедуры чиновник встает и целует папу в обе щеки – оказывается, со стороны папиной матери он его третий кузен.
Мы провели на ферме уже десять дней, и теперь думаем, как продолжить путешествие. Мне хочется провести несколько дней в Венеции, поэтому мы с Розмари изучаем путеводитель. Мы собираем вещи на неделю. Не так-то просто стирать одежду под палящим солнцем, развешивать ее на веревках и отпаривать в прессе размером с дверь. Но нам не приходится выбирать.Перед самым отъездом мне доставили посылку от Джона. Она из «Бонуит Теллер» Один из самых дорогих магазинов женской одежды в Нью-Йорке. Лозунг фирмы – «Магазин авторской моды».
и была отправлена за неделю до нашего отъезда в Италию.– Невероятно, он выбросил кучу денег! – смеясь, говорит Ро.Я открываю коробку и достаю маленькую диадему: ободок, инкрустированный стразами и украшенный белыми атласными розами с листочками из бледно-зеленого бархата.– Как изящно! – взвизгивает Ро.На карточке написано: Моей возлюбленной для фаты. С любовью, Джон.
– А он и в самом деле принц!– Я и не сомневалась, – говорю я и убираю диадему в коробку.Большинство итальянцев берут отпуск в августе, поэтому приходится торговаться, чтобы нас подвезли до железнодорожной станции в Тревисо. Папа договаривается с таксистом, сетуя, что он запрашивает такую же цену, что мы заплатили за перелет из Америки. Но, отправившись в путь, мы благодарим папу, потому что наш водитель нянчится с нами, как с детьми. Мы с Розмари прекрасно это понимаем, пробиваясь сквозь пробку на мосту Риалто, который ведет в Венецию. Розмари показывает на гондолы, которые проплывают под мостом. Водитель останавливается на Сан-Марко и показывает нам дворец Дарио. Его фасад выложен мозаикой из разноцветного мрамора. Вот уж не думала, что на свете бывает мрамор таких оттенков: красный с бирюзовыми прожилками, золотой с белым, зелено-оранжевый. Узор выполнен в византийском стиле, каждая частичка с тщанием вырезана и подобрана. В путеводителе написано, что Венеция была центром мировой торговли. Сюда приезжали все, от Африки до Дальнего Востока, и влияние различных культур очевидно.– Scusi, – обращается к нам по-итальянски мужчина. Он старается как можно тщательнее выговаривать каждое слово: – Puт prendere una fotografia di me con mia moglie? Grazie .– Prego, – отвечаю я.– Вы из Америки? – протягивая руку за фотоаппаратом, спрашиваю я.– Да, – говорит он по-английски, вставая рядом с женой. – Вы тоже?– Наконец-то, хоть кто-то свой! – позируя, из-под своей широкополой шляпы говорит его жена. Ей около пятидесяти лет, она высокая и худощавая. Белокурые волосы заплетены в длинную косу. У нее аристократическая красота, голубые глаза и высокий лоб.– Я тоже рада повстречать земляков, – говорю им я и делаю снимок. – Мы жили за городом. Я Лючия Сар-тори, а это моя невестка Розмари.– Я Арабел, а это мой муж Чарли Дрескен.Чарли примерно одного возраста с Арабел, но внешне он полная ее противоположность: среднего роста, коренастый, с рыжими волосами и бородкой.Чарли берет у меня фотоаппарат и спрашивает:– Откуда вы?– Из Нью-Йорка. Гринвич.– С Коммерческой улицы! – прибавляет Po.– Мир тесен, – улыбается Чарли. – Мы с Лонг-Айленда.– Серьезно? – спрашиваю я. – Мы с моим женихом строим дом в Хантингтоне.– О, Хантингтон просто замечательное место! – говорит Арабел.– Там строят такие роскошные дома. Где ваш жених работает?– Он предприниматель. Возит разные вещи в страну, – объясняю я.– Где вы остановились?– В «Паван-пансионе» на площади Сан-Марина, – читает вслух в нашем путеводителе Розмари.– А мы в «Джудекке». Признаться, мы собирались пообедать. Не хотите к нам присоединиться?– С удовольствием! – соглашаюсь я.– Тогда встречаемся в фойе отеля в два, – записывая наш адрес, говорит Арабел.Мы с Розмари в таком восторге, что почти бежим по улицам в поисках «Паван-пансиона», чтобы переодеться.Нам дают комнату на третьем этаже, в ней мало мебели, но зато она чистая, с ванной и туалетом в прихожей. Мы даже и мечтать не могли о ванне, потому что все, что у нас было в Годеге, это уличный душ, похожий на деревянную бочку. Мы надеваем чулки, перчатки и шляпки, которые не надевали с момента, как сошли с самолета в Риме. Мне кажется, что мы выглядим как настоящие итальянки: я в черной льняной расклешенной юбке с красным поясом и белой блузке; Ро выбрала бежевую холщовую юбку и розовую блузку с розовым лакированным ремнем. Когда мы подходим к «Джудекке», мы рады, что как следует подготовились. Люди в фойе одеты старомодно, но элегантно; в фойе богато украшенные люстры и тяжеловесная мебель в викторианском стиле с бархатными подушками.Арабел приветствует нас и ведет в оживленный обеденный зал, где Чарли уже занял столик с видом на сад. Мы узнали, что он преподает гуманитарные науки в университете Меримаунт в Манхэттене, а еще он – юрист. Они женаты вот уже десять лет, но детей нет.– Для нее дети – книги и антиквариат, который мы привозим из наших путешествий, – смеется Чарли.– Как и для тебя. – Арабел щиплет его за щеку, а он в ответ улыбается. – Понимаете, мы с Чарли приезжаем в Венецию каждый год, и каждый раз идем в одну и ту же церковь, чтобы посмотреть те же самые произведения искусства, потому что мы всегда открываем в них что-то новое.– Фотографии в книгах не могут дать этого, – прибавляет Чарли.– Мы сводим вас в церковь святого Стае. Там множество картин, которые Андреа Стацио передал им в дар.– Безумно богатый человек, – замечает Чарли.– Очень богатый. Он задумал отобрать работы молодых художников на тему жизни двенадцати апостолов и проделал большую работу. Моя самая любимая картина принадлежит кисти генуэзского художника Тьеполо: «Мученичество святого Варфоломея».– От картины дух захватывает, – говорит нам Чарли. Арабел продолжает:– Эта работа всегда была мне очень интересна. Мне кажется, это из-за образа самого Варфоломея. Его фигура выделяется на черном фоне, словно луна на ночном небе. Он окружен темными силами, его гложут сомнения, но он твердо решил погибнуть с честью и предстать перед лицом Бога. Это самое лучшее осмысление темы страдания, которое я когда-либо встречала. Почти физически ощущаешь его агонию.Розмари старается изо всех сил казаться заинтересованной скучным для нее разговором, но начинает зевать. Ее глаза стекленеют. Все эти разговоры об искусстве чересчур для нее сложны. Но на меня они оказывают противоположное действие. Мне хочется узнать как можно больше, поэтому я дотошно расспрашиваю, а Арабел и Чарли с удовольствием поясняют.Когда я вижу, как прекрасно Дрескены ладят, я понимаю, что они любят друг друга, но между ними есть нечто большее – родство мыслей, ума, то, о чем я никогда не задумывалась в моих отношениях с Джоном. Когда Арабел рассказывает об истории Венеции и выставках известных мастеров искусства, я раздумываю, как много потеряла, не продолжив образование в университете. Единственная моя одноклассница, которая поступила туда, была чрезвычайно умной и мечтала стать учительницей или библиотекарем. Я же понимала, что буду работать руками, но я смогла бы делать это намного лучше, получи я гуманитарное образование. Складывается такое впечатление, что Арабел знает понемногу обо всем. Я знаю хорошо только то, чем занимаюсь, мой кругозор очень узок. Он ограничивается Гринвичем и магазином «Б. Олтман». Возможно, знание – это не просто свод, совокупность, мир обширных сведений, это глубокие раздумья об основных законах жизни общества, принадлежащие людям, которые действительно беспокоятся за человечество. И теперь Арабел заставила меня захотеть стать частью этого необъятного мира знаний и идей. Мы планируем путешествовать по Венеции вместе с ними. Арабел много чего может показать нам.
Арабел и Чарли показывают нам столько достопримечательностей Венеции, сколько мы можем увидеть, прежде чем устаем и начинаем раздражаться. Какая удача встретить людей, разбирающихся в истории, которые могут тебе все разъяснить. Сегодня Арабел настояла, чтобы мы поехали посмотреть стекольный завод в Мурано. На пароме мы переправляемся на главный остров, а Арабел поясняет, что стекольное производство было перемещено за пределы Венеции, потому что от печей был сильный жар и много дыма. Мы осматриваем основные помещения завода, которые напоминают мне нашу «святая святых» в «Б. Олтман». Каждый работник выполняет свою часть работы, потом он или она передает изделие следующему человеку, и так до тех пор, пока одежда – или в данном случае, кубок, кружка, ваза или люстра – не будет закончена.– Не правда ли, трудно выбрать люстру, если не знаешь, каким будет дом? – спрашивает меня Арабел.Возможно, потому что я швея, мне легко представить, какой получится вещь. В моем воображении кусок материи становится длинной юбкой, горсть бисера – узором на платье, остаток черного бархата – воротничком. Когда вместе с Джоном я бродила по нашему участку, я могла вообразить, как будет выглядеть наш дом, каждая деталь в нем: комнаты, дверные проемы. Я даже представляю, где будет располагаться окно с видом на залив, и как в это окно будет литься солнечный полуденный розоватый свет. Как странно, что нам необходимо построить все в точности так как мы представляем. У меня нет таких знаний, как у Арабел, но, вероятно, она тоже не смогла бы выполнять мою работу.Когда я нахожу великолепную люстру, то начинаю торговаться с продавцом. Такую мне бы вряд ли удалось купить в Америке. Основание ее сделано из начищенной меди, а на ветках золотые листочки. Украшения на плафонах, выполненные в виде фруктов, имеют очень убедительный цвет: виноград дымчатого кварца, груши из оливина, яблоки из граната, розовые вишенки. Продавец обещает тщательно упаковать каждый плафон и говорит, чтобы я не удивлялась, когда люстру доставят в коробке размером с комнату.– Только так ее можно будет доставить в полной сохранности, – уверяю я.Как много впечатлений! Все, что я вижу, помогает раскрываться моим творческим способностям, дает мне пищу для размышлений, начиная с коралловой пряжки, которую я видела на туфле какой-то женщины, до муарового тента рядом с отелем, где мы обедали. У итальянцев даже кухонные принадлежности с украшенными яркой разноцветной эмалью ручками выглядят произведением искусства.На следующий день Арабел нанимает машину для поездки во Флоренцию, чтобы купить шелк. Я слышала о старинной флорентийской шелкоткацкой фабрике от Франко Саламандра, поставщика шелка на Пятой авеню. Я смогу отплатить Арабел за ее великодушие тем, что знаю все о ткани. Когда я покупала шелковую тафту у Саламандра, чтобы сшить платье для меццо-сопрано из нью-йоркской «Гранд опера», он рассказал мне о фабрике, на которой был соткан этот материал. Он обрисовал фабрику в подробностях, начиная от тутовых шелкопрядов, плетущих шелковое волокно, до ткачей, работающих за станками с утра до ночи, и комнаты для просушки, где только что окрашенная материя растягивается на деревянных рамках, чтобы цвет высох равномерно. Пока мы идем по фабрике, я понимаю, что те ткани, с которыми мы сталкиваемся в «Б. Олтман», лишь капля в море того, что здесь производят. Если бы у меня были лишь некоторые из этих полосатых тканей и шотландок, я бы смогла конструировать одежду целый сезон вокруг вариаций розового.Арабел показывает на тафту, почти белую, с голубым отливом, и говорит:– Не знаю, закажу ли я когда-нибудь для себя платье из этой ткани, но, по-моему, она роскошна.Она берет ткань, и по тому, какими красивыми складками она ниспадает, с какой королевской простотой ложатся волны одна к другой – изящно, и в то же время с роскошной пышностью, – я понимаю, что ее можно использовать только для одного вида платья: свадебного. Арабел и Розмари соглашаются со мной, поэтому я покупаю девять метров – достаточно, чтобы осуществить все, что бы ни придумал Делмарр.Когда нам приходится распрощаться с Арабел и Чарли следующим утром, мне грустно видеть, как они уходят. Я никогда не проводила время в обществе столь образованной женщины, и теперь понимаю, что потеряла, не продолжив образование. Я горжусь тем, что училась в колледже и на курсах, но уверена, что смогла бы сделать больше. Мне вспоминается вечер в «Плазе», когда друзья Кристофера спросили меня, не заканчивала ли я Вассар. Как бы мне хотелось уехать из дома и жить в общежитии вместе с множеством других умных, целеустремленных девушек. С моими способностями я была бы хорошей студенткой, но мне не хватило настойчивости. У меня есть идеи и желание осуществить мои мечты, но мир еще так мало знаком мне.
Мама счастлива, что наша поездка благополучно завершилась. Я дарю ей стеклянные бусы с фабрики Мурано, которые купила специально для нее. Когда я смотрю на нее в зеркало, пока она примеряет их, я подмечаю, что она наклоняет голову так же, как делаю я, когда примеряю украшения. Мама отводит взгляд от бус и смотрит на мое отражение в зеркале:– С тобой все в порядке?Она пристально разглядывает меня в зеркале, изучает меня, как делала всегда, сколько я себя помню. По выражению ее лица мне понятно: она знает, что что-то изменилось. Мама всегда была мне самой близкой подругой, поэтому у меня от нее практически нет секретов.– Почему ты так задумчива? – спрашивает мама.– Не знаю, – увиливаю я.Как я могу рассказать ей, что эта поездка полностью переменила меня? Я повстречала Арабел, которая живет в мире гуманитарных наук, и ее страсть передалась мне. Я ощутила всю силу искусства, и это заставило меня задуматься о том, как я могу лучше работать. Отчего мои стремления расстраивают меня? Почему я всегда чувствую, что для того, чтобы мне покорилась какая-то новая вершина, я буду вынуждена отказаться от всего, что так дорого моему сердцу?
Последнюю неделю в Годеге мы практически ничем не занимались, а только ели, смеялись и наслаждались общением друг с другом. Это последний раз, когда я провожу отпуск вместе с моей семьей как единственная дочь. Никакие мои знания и места, в которых я побывала, не имеют для меня такого значения, как эти драгоценные дни здесь, вместе с папиной родней. Все это я буду хранить в своей памяти, как сокровища: мамин смех, когда она сидит на коленях у папы; гуляющих по полям Роберто с Розмари; Анджело, помогающего проводить мессу в церкви, несмотря на то, что он на двадцать лет старше, чем полагается быть служке у алтаря;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32