Мартин осторожно кивнул.
– Предположим, отцу на тебя наплевать. Матери, возможно, нет, но она не хочет вмешиваться.
Я сидела чуть дыша, не отрывая глаз от тарелки.
– Таким образом, остается только Руфь и, может быть, еще я, – продолжал Дэвид. – Ты хочешь, чтобы мы тоже оставили тебя в покое?
– Руфи привела своего адвоката, – негромко сказал брат. Он улыбнулся, и, хотя улыбка сразу же исчезла, вид у него был уже не такой мрачный. – Нет, я этого не говорил. Я не хочу, чтобы вы оставили меня в покое.
– Ладно, допустим, – сказал Дэвид. – Тогда что это за история с армейскими брошюрами?
– Не такая уж плохая идея. Когда вернусь, у меня кое-что будет на счете. Смогу учиться вечерами, днем работать и жить отдельно.
– Идея первоклассная, – сказал Дэвид. – По-твоему, армия – рай земной.
– А по-твоему, я здесь как в раю?
– Но, Мартин, – вмешалась я, – ты же на этой неделе уезжаешь. На два месяца. Зачем сейчас-то записываться?
– Два месяца в летнем лагере, – ответил он. – Просто мечта! Два месяца мыть грязные тарелки и получать двусмысленные предложения от жирных старух.
– И играть в баскетбол.
– Ну да, если останутся силы после всех этих радостей жизни.
– Ты прекрасно знаешь, для баскетбола у тебя всегда найдутся силы.
– А сборы осенью? – вставил Дэвид. – Ты ведь так мечтал об этом.
Мартин не ответил: ему нечего было возразить. Сколько мы его помнили, он всегда мечтал играть в университетской сборной.
– Допустим, – сказал он мне, – два месяца грязной посуды и баскетбола. А в сентябре вернусь – и все начнется сначала. Кроме того, – добавил он, помолчав, – идет война, хотя тебе это, может, и неизвестно. Ты ведь у нас не читаешь газет. – Он подмигнул. – Не понимаю, почему не ты, а я завалил историю. Видно, потому что преподаватель – мужчина.
– Моих знаний вполне достаточно, чтобы понять: тебе нечего делать на этой войне.
– Что значит «на этой войне»? – возмутился он.
– Она хочет сказать, – объяснил Дэвид, – это не вторая мировая. Всем известно, что тогда творили с евреями.
– Идиотское объяснение. На войну идут не из-за того, что творят с евреями, а из-за того, что творят со всем миром.
– Ты имеешь в виду Корею? – спросила я. – С каких это пор Корея – весь мир?
– При чем тут Корея? – ответил он, стараясь выглядеть спокойным. – Это борьба между Россией и Америкой. Надо уметь читать между строк.
– Но воюют-то они из-за Кореи! Из-за дурацкой крохотной страны, о которой сроду никто не слышал. Ты хоть сможешь найти ее на карте?
– Давай покажу.
– Ну ладно. Значит, подготовился. Неделю назад ты бы не смог мне ее показать. И никто не смог бы. А теперь ты рвешься туда, чтобы подставить голову под пули.
– Не драматизируй, – сказал он. – До тебя не доходит, что дело не в Корее?
– Для меня – именно в ней. Раз ты туда собираешься…
– Послушай, Руфь, – вмешался Дэвид. – Тут он прав. Бессмысленно спорить.
– Кларенс Дэрроу приходит на помощь, – пробормотал Мартин.
– Действительно, дело не в Корее. Но мне кажется, именно поэтому и не стоит идти на войну, – сказал Дэвид.
– Ну-ка, ну-ка, – прервал Мартин.
Мне оставалось только надеяться, что Дэвид пропустит его саркастический тон мимо ушей и не уйдет.
– Продолжим, – сказал Дэвид, помолчав. – Корея – всего лишь опытный полигон. Россия хочет посмотреть, как далеко Запад позволит ей зайти. Согласен?
– Согласен.
– Так какого же черта рисковать жизнью ради эксперимента? – Он подождал, но, видя, что Мартин молчит, продолжил: – Тем более что цель примитивная: выяснить, кто сильнее. Парень, отправлявшийся на вторую мировую войну, мог тешить себя сказками о защите демократии. Если ему от этого было легче. Или гражданская война в Испании – они там действительно верили, что умирают за свободу. Эта же война – даже на самый поверхностный взгляд – не война идей. Если мы ее выиграем, это не значит, что демократия сильнее тирании: просто мы приняли вызов и утерли им нос. Погоди, это еще не все, – сказал он, заметив, что Мартин хочет его прервать. – Сейчас целая куча политологов утверждает, что в ближайшие десятилетия события будут развиваться именно в этом направлении. Супердержавы не станут бомбить друг друга, вместо этого начнутся мелкие войны в маленьких странах, и ты даже не будешь знать, где эти страны находятся, пока их карту не напечатают в «Таймсе». Я не хочу сказать, что такие войны не имеют значения. Я даже не хочу сказать, что, если тебя призовут, надо надуть медкомиссию или притвориться голубым. Я только хочу сказать, что в такой ситуации пусть в армию идут те, кому не отвертеться или кто больше ни на что не годен. Незачем рисковать головой. Игра не стоит свеч!
– Вас послушать, – раздраженно сказал Мартин, – так все, кто идет в армию, непременно погибают.
– В военное время, – заметил Дэвид, – смертность среди военнослужащих несомненно выше, чем среди гражданских лиц. Это факт.
Мартин оттолкнул тарелку с нетронутой едой:
– Ну, допустим, погибну. Ну и что с того?
– Ай, брось.
– Легко тебе говорить «брось». У тебя есть парочка домашних рабов, которые на тебя вкалывают. И дверь, которую можно закрыть.
– В казарме тоже нет дверей.
– Но там хоть папаши не будет. А когда вернусь, смогу снять жилье и закончить учебу.
– Мартин, – сказала я, – через год я заканчиваю. Возможно, мне удастся найти работу и жилье, и, если дома ничего не изменится, ты сможешь жить со мной.
– Знаешь, сколько лет ты угробишь на вечернем? – спросил Дэвид. – В этом году там полно ребят, которые поступали еще в сорок пятом. Даже если они и не засыпают на занятиях после работы, больших успехов в учебе тоже не делают. Уж поверь мне.
– А я и сейчас не делаю больших успехов. Может, через пару лет по крайней мере пойму, чего хочу.
– Не исключено, что поймешь и через пару месяцев, но будет поздно.
– О Боже, – взмолился Мартин, – к чему вообще этот разговор?
– Мартин, – сказала я, – послушай меня. Прошу тебя, подожди хотя бы до осени. Лагерь можно пережить. Если там будет совсем плохо, я тебе что-нибудь подыщу за городом. Что-нибудь придумаем. Пожалуйста, потерпи. Может, осенью все будет по-другому. По крайней мере попробуй. Ну пожалуйста.
– Ты влезла локтями в салат.
Я отодвинулась от стола. Он встал, потянулся.
– Ладно, – сказал он, широко зевая, – так и быть. Подожду.
– Честное слово?
– Мне что, перекреститься и сплюнуть через плечо? Сказал подожду, значит, подожду.
Я прислонилась к спинке стула и закрыла глаза.
– Кто одолжит мне пару монет? – спросил он. – Что-то в кино захотелось.
Я открыла глаза. Он по-идиотски ухмылялся, как тогда вечером в кафе, когда мы натолкнулись на его бывшую подружку.
– Уф, – вздохнул Дэвид с чувством исполненного долга.
Я принесла из комнаты сумку и достала из кошелька два доллара.
– Премного благодарен, мадам, – сказал Мартин с низким поклоном, когда я протянула ему деньги. Непременно дайте знать, если я вам еще понадоблюсь. – Небрежно махнув нам на прощание, он ушел.
Некоторое время мы молча сидели у стола. Я попыталась что-нибудь съесть, но смогла проглотить только немного молока. Выбросила еду с обеих тарелок в ведро, чтобы мать не узнала. Потом вымыла и вытерла посуду.
– Эй, – вдруг спросил Дэвид, – а что это Мартин говорил про твою маму? Где она?
– У Хартманов. В Квинсе. – Я посмотрела на часы и не поверила своим глазам: была только половина седьмого. – Она сказала Мартину, что вернется поздно.
– Хм-хм, – промурлыкал он, – начинают вырисовываться кое-какие возможности.
– Я переоденусь, – сказала я. – Я хотела переодеться, когда вернулась, но тут заварилась эта каша. Я мигом.
Прошла в комнату и, стоя у чулана, расстегнула молнию на платье. Лязгнул засов на входной двери, и, стягивая платье через голову, я услышала, как в комнату вошел Дэвид. Когда я сняла платье и открыла глаза, он лежал, вытянувшись на моей кровати поверх одеяла.
– Чувствуй себя как дома, – шутливо заметила я.
– Моя мать говорит, что женщины специально носят черное белье, чтобы пореже его менять, – ответил он.
– Когда я в следующий раз соберусь к вам в нижнем белье, надену белое.
Он кивнул с серьезным видом. Я стояла посреди комнаты слишком далеко, чтобы он мог дотянуться до меня, с платьем в руках, которое мне нужно было повесить.
– Чего ты скромничаешь? – спросил он. – Ты же слышала, я закрыл дверь на засов.
Помню, я ответила: «У этой комнаты есть одно достоинство: тут всегда темно».
Я не знаю, в котором часу он встал, вытащил из-под меня одеяло, укрыл меня и ушел. На следующее утро я чувствовала себя как обычно, но на работе, пойдя в туалет, обнаружила, что начались месячные, и настроение у меня резко испортилось – не знаю почему.
Глава 2
Не мне решать проблемы добра и зла. Но интересно, как люди ухитряются видеть только то, что им хочется. Предположим, я дурно поступила, выйдя замуж за Уолтера, но почему же он не замечал злого начала во мне раньше? Я не говорила, что люблю его. Если это не насторожило его до брака, почему он так страдал потом? Почему его все больше задевало то, что я не вышла бы за него замуж, не будь он богат?
Я виновата ничуть не меньше, чем он: вроде не дура, а сделала этот шаг, не подумав как следует. Как-то я напомнила ему, что, принимая его предложение, ни словом не обмолвилась о любви. Он в свою очередь немедленно возразил мне, что обещание любить мужа – это часть брачной клятвы. Мне даже показалось, он ждал этого разговора и заранее к нему подготовился. Сами эти слова или напыщенность, с которой он их произнес, чтобы подчеркнуть мою вину, обозлили меня, и я спокойно выговорила ужасную фразу – самую ужасную из всех: «Прекрасно. Но я ведь обещала еще и подчиняться тебе. Приказывай – я все выполню».
Бог свидетель, у меня было больше возможностей узнать мужчину, за которого я вышла замуж, чем у многих других женщин. Я наблюдала за Уолтером Штаммом и его семьей на протяжении всего того первого лета. И ничего не вынесла из этих наблюдений, кроме возросшей ненависти к Хелен Штамм. В тех редких случаях, когда он приезжал без нее, мы вели себя как школьники во время каникул: делали, что хотели, ели, когда были голодны, и дурачились, словно беззаботные дети, до тех пор, пока Лотта, услышав что-нибудь нелестное о матери, не вставала на ее защиту, и это отрезвляло нас. Я думала лишь о том, как хорошо было бы освободиться из-под власти Хелен Штамм, как прекрасно прошло бы лето, если бы мне никогда больше не пришлось услышать, как она советует мне подольше заниматься с Борисом, потому что погода портится; или велит Лотте позвать отца из сада, потому что обед остывает; или сообщает мужу, как только он входит в дом, что он перегреется, если не снимет свитер. Тогда я, должно быть, ошибалась, полагая, что она готова пресечь любую его инициативу; возможно, ошибаюсь и сейчас, думая, что она бы ее приветствовала. Видимо, я стала ощущать свою связь с этой несчастной женщиной – связь, которой на самом деле не существует.
Но почему же я не замечала, что, когда Хелен Штамм забывала дать мужу команду, он сам спрашивал ее, что ему делать?
Мистер Штамм не умел водить машину. Когда они с женой ездили вместе, за рулем была она. В других случаях, когда ему, например, требовалось осмотреть какой-нибудь дом, вести машину приходилось одному из молодых служащих его агентства по торговле недвижимостью. Когда мы ехали на озеро, мистер и миссис Штамм сидели на переднем сиденье. Сидя сзади между Лоттой и Борисом, я с удовольствием вспоминала, как вздрогнул их старый величественный лифтер, открыв дверь лифта и увидев миссис Штамм во всем великолепии: в ярко-красной блузке и джинсах в обтяжку с застежкой спереди.
А накануне вечером мы с Дэвидом долго бродили по улицам и потом почти до утра пытались отыскать местечко поудобнее между Томпкинс-сквер и Вашингтон-сквер. Сейчас я чувствовала себя совершенно измученной и с облегчением закрыла глаза еще и потому, что ощущала странную неловкость. Лотта очень вежливо пресекла все мои попытки завести разговор: да, в такой день приятно ехать в машине; нет, ей не жаль, что кончились занятия; да, на озере есть девочки ее возраста. Но как только я исчерпала свой запас бессмысленно-вежливых вопросов, она с радостью замолчала, и это демонстративное молчание было мне неприятно. Я открыла глаза и стала незаметно ее рассматривать. Хвостик на затылке. Спокойное, ничем не примечательное хорошенькое личико. Розовая кофточка и чистые, отглаженные голубые джинсы. Руки свободно лежат на коленях. Типичная американская девочка, здоровая и рассудительная. Только вот почему она не болтает обо всяких пустяках, не надувает губки – не делает ничего, что так свойственно подросткам моей юности? Вряд ли дело только в том, что она из богатой семьи. Я помню семнадцатилетних однокурсниц по Хантеру, далеко не бедных и, наверное, значительно более счастливых, чем я, но ни одна из них не проявляла такого безразличия ко всему окружающему. Я снова закрыла глаза, сказав себе, что глупо из-за этого переживать.
Я проснулась от толчка, когда машина свернула с шоссе и затряслась по проселочной дороге, ведущей к дому, и осмотрелась. С обеих сторон тянулся густой лес. Сделав еще один поворот, лесная дорога неожиданно вывела на большую лужайку, которая простиралась до берега озера. Собственно говоря, там был не один, а целых два дома, выкрашенных в белый цвет, с зеленым бордюром. Большой дом стоял на гребне холма и был окружен верандой с навесом; маленький, больше похожий на однокомнатный коттедж, – ярдах в двадцати от большого, почти у самого леса. Дорожка из гравия вела к маленькому дому и стоянке для машин.
Миссис Штамм подогнала туда машину, вышла и открыла багажник. Мистер Штамм – в безукоризненном сером костюме и белой рубашке с шейным платком, – Борис, Лотта и я подошли к ней.
– Пожалуй, лучше сразу захватить весь багаж. – Она подала мне трехдолларовый ранец, а сама взяла саквояж. – Лотта и ты, Борис, возьмите продукты, а если ваш отец поднимет один из больших чемоданов, мы сможем унести почти все.
Я прошла за ней по выложенной камнем дорожке к боковому входу, остальные шли следом. Она открыла дверь и вошла в дом. Однажды я обедала во французском ресторане, где нужно было пройти через кухню, чтобы попасть в зал. Но до сих пор мне не приходилось видеть ничего похожего на кухню Штаммов. Это было громадное, выложенное кафелем помещение с длинными деревянными столами и навесными полками почти до потолка; с крючков свешивались начищенные до блеска кастрюли и сковородки. Было приятно просто стоять и смотреть на все это, и я в первый раз по-настоящему обрадовалась, что согласилась у них работать. Борис и Лотта поставили плетеную корзину с продуктами на стол и скрылись в глубине дома. Мистер Штамм с чемоданом в руке прошел за ними, и я услышала, как они поднимаются по лестнице.
– Под кроватями наверняка шестимесячные залежи пыли, – сказала Хелен Штамм, – зато кастрюли блестят, потому что миссис Банион обожает их чистить. Давайте поднимемся наверх, Руфь, я покажу вам вашу комнату.
Проходя по коридору, я успела рассмотреть столовую и гостиную. Городская квартира Штаммов была выдержана в строгом стиле; здесь же обстановка была по-деревенски непритязательной. Дорогие антикварные столы плохо сочетались с простенькой ситцевой обивкой мебели и плетеными ковриками на полу и, казалось, смущались, понимая это. (Позднее я научилась отличать плохой дизайн от хорошего. Но в то время мне не приходило в голову, что кто-то может пользоваться услугами дизайнеров, хотя прекрасно знала о существовании такой профессии: почти половина моих однокурсников выбрала специальность «художник по интерьеру». Я не могла предположить, что Хелен Штамм с ее уверенностью в себе может пригласить чужого человека, чтобы он обставил ее дом. Казалось, я приняла как должное противоречие между откровенно плохим вкусом, с которым она одевалась, и элегантным, строгим стилем, царившим в ее квартире. Лишь через много лет я рискнула допустить мысль, что она побоялась бы сама выбирать мебель.) Мы поднялись по лестнице и прошли через просторный холл мимо открытой двери в ее спальню (сочетание оранжевых и коричневых тонов, две широкие кровати с латунными спинками), где у окна неподвижно стоял мистер Штамм; мимо двери в комнату Бориса (зеленое с коричневым, узенькая кровать) и мимо закрытой двери, ведущей, как она сказала, в комнату Лотты. Моя комната находилась в конце коридора. Обои с цветочками, кровать с металлической спинкой, плетеный, как и во всем доме, ярко-голубой ковер.
– Платяной шкаф, – сказала она, указывая на одну из дверей. – Ванная комната. Она одна на две спальни, но во второй комнате никого не бывает, кроме редких гостей.
Чтобы сразу же не ринуться осматривать ванную, я подошла к окну и уставилась на лес и озеро причудливой формы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35