(Филипп предложил поиграть в загадки, но он отказался и явно давал понять, что их присутствие ему в тягость.) Они так хорошо себя вели, а в ответ на все их старания он неодобрительно заметил, что в прежние времена дети были послушнее. Я не сдержалась и раздраженно ответила: «В прежние времена детей считали мебелью. Теперь родители поумнели». Он лишь улыбнулся в ответ.
Старик ушел в кухню вслед за Вандой. Мы с Уолтером сели на один из многочисленных диванов. Андреа спросила, можно ли им с Филиппом пойти посмотреть рыбок, и я разрешила. Сьюзен, поглощенная обследованием комнаты, даже не заметила их ухода. А в комнате было на что посмотреть. Пока старик не вышел, я была занята им и успела только заметить, что комната очень большая и богато обставлена. Присмотревшись, я была потрясена.
Она занимала почти всю центральную часть дома. Огромная, с высоченным потолком; на уровне примерно шести метров ее опоясывала галерея, из которой был вход в спальни. Массивная мебель прошлого века: диваны и кресла с зеленой и оранжевой обивкой, длинные столы, тяжелые стулья; но даже они терялись в этой огромной комнате. На полу разбросаны яркие мексиканские ковры ручной работы. В центре задней стены возвышался громадный камин с бронзовым дымоходом. Передняя стена была из стекла и выходила на океан, две другие заканчивались двумя эркерами каждая; стены были покрыты росписью. По обеим сторонам эркеров стояли большие деревья в горшках, из керамических ваз по стенам тянулись ползучие растения, а выше их как бы продолжала искусная роспись, имитирующая живую зелень. Еще выше было изображено голубое небо с редкими белыми облачками. По одной стене между двумя эркерами от галереи до пола низвергался нарисованный водопад, дикий кабан утолял возле него жажду. Лестница, ведущая на галерею, упиралась в нарисованный замок, надежно защищенный каменной крепостной стеной. На противоположной стене нарисованная река причудливо огибала швейцарский домик. Встретившись взглядом с Уолтером, я улыбнулась.
– Это папины штучки, – заметил он без осуждения, скорее даже восхищаясь отцом.
– Мамочка, – крикнула из дальнего угла Сьюзен, – посмотри, какая куча ракушек!
Я подошла к ней. У стеклянной стены прямо на полу была устроена настоящая выставка раковин, камней и цветов в горшках, огороженная невысоким каменным барьером, на котором устроилась Сьюзен. Я взглянула на океан и подумала, что только сумасшедшему могло прийти в голову улучшать такой вид: переливающийся всеми оттенками синего океан, песчаный пляж, покрытые вечнозелеными растениями склоны гор вдали.
Старик вернулся в комнату.
– Можно мне их потрогать? – спросила меня Сьюзен.
– Можно ей потрогать раковины? Она не сломает! – крикнула я ему.
– Только очень осторожно! – прокричал он в ответ, направляясь к нам. – Здесь раковины со всего света. С Кубы. С Виргинских островов. Мне их приносит девчонка из деревни, которая по моей просьбе покупает их.
– Бери осторожно, детка, – сказала я Сьюзен, – они очень хрупкие. Не сломай!
– В мое время, – заметил старик, – мы просто говорили детям, что можно и что нельзя, и не утруждали себя разными мудреными объяснениями.
– Мне кажется, им легче выполнять требования, если они их понимают, – ответила я.
– В мое время мы не думали, легче им или труднее, – вызывающе улыбнулся он.
– Разумеется, – сказал Уолтер, подходя к нам, – но ведь времена меняются.
Ответа не последовало.
– Расскажи, как живешь, папа.
– У меня по горло всяких дел. Кручусь целый день, как бывало в конторе. Только считается, что на пенсии.
Я посмотрела на гамак, натянутый так, чтобы солнце попадало на него в любое время дня.
– Что так долго? – недовольно спросил старик у Ванды, которая накрывала на стол.
– Мамочка, посмотри, какая красивая. С полосочками.
– Прелесть.
– Что она сказала? – спросил старик.
– Ей очень понравилась раковина.
– Ну-ну. Давайте перекусим.
Стол был накрыт как для большого приема. Потом это повторялось каждый раз. Сардины, маринованные устрицы, икра. Лимбургский и швейцарский сыры, большой пирог, в центре стола – глиняная миска с тушеными овощами, по одну сторону от нее – корзинка с хлебом, по другую – ваза с фруктами. Я в жизни не видела ничего подобного, даже у хлебосольной Хелен Штамм. Но уже на следующий день мне стал противен ломящийся от еды стол, как и многое в этом доме. В подчеркнутом стремлении хозяина накормить нас до отвала чувствовался вызов. Иногда мне казалось, что он был бы рад видеть нас погребенными под всей этой едой, а то, что сам он ел очень мало, лишь усиливало мое подозрение. За «чаем» в первый день он съел один апельсин, неустанно потчуя нас сыром и овощами. На ужин Ванда подала рагу, которое издавало чудесный аромат, но оказалось приготовленным из моллюсков и у человека непривычного могло вызвать лишь отвращение. Заметив, что я не прикасаюсь к нему, старик заставил Ванду принести что-то другое, чтобы я «не умерла с голоду», хотя я искренне уверяла его, что еще не успела проголодаться после «чая». Дети отказались даже попробовать рагу, и он сделал мне выговор за то, что я позволяю им «набивать желудок» бутербродами.
После «чая» он провел нас через галерею в спальни, маленькие и аскетично обставленные, и в свой кабинет, где стояли массивный письменный стол, картотечные ящики и тренажер. Похлопав себя по животу, он с гордостью объявил:
– Вешу на десять фунтов меньше, чем двадцать лет назад.
Да ты просто усох от старости , злорадно подумала я.
Мы прожили там неделю, что было своего рода компромиссом: я хотела уехать через три дня, а Уолтер считал, что это обидит отца, ведь мы сказали, что приехали на две недели. Уолтер сочувственно заметил, что понимает мои чувства, но ему бы хотелось, чтобы я с большей симпатией отнеслась к его отцу. Я ответила, что мне бы хотелось, чтобы его отец с большей симпатией относился к нашим детям; он напомнил, что отец далеко не молод, а старые люди терпением не отличаются. Но мне почему-то казалось, что этот старик всегда был таким. Уолтер сменил тему, словно даже через столько лет равнодушие отца его задевало.
Он любил меня каждую ночь, что само по себе было удивительно. Еще удивительнее было то, что здесь, за три тысячи миль от дома, на узкой и жесткой кровати в маленькой комнате, где за одной стеной спали дети, а за другой – его отец, Уолтер испытывал сам и вызывал во мне более сильное желание, чем за все годы нашего брака. Возможно, отчасти поэтому он хотел задержаться здесь подольше; в отличие от меня, он понимал – эта страсть вспыхнула только потому, что мы в чужом доме и мне не нравится его отец, хотя старик изо всех сил давал понять, что одобряет выбор сына. Возможно, причина была и в том, что в этой ситуации Уолтер выступал в роли буфера, для которой и был рожден. Конечно, он знал, что, стоит нам вернуться домой, его страсть угаснет, а вместе с нею – и способность вызывать во мне ответное чувство.
Я же, как ни странно, боялась другого. Не понимая, что наше сближение кратковременно, я опасалась, как бы чувство к Уолтеру не омрачило мои отношения с Дэвидом. Примерно за год до поездки мы с Уолтером стали жить гораздо дружнее; тогда же я начала испытывать угрызения совести из-за того, что изменяю ему. Пытаясь успокоить свою совесть, я не без иронии говорила себе, что именно роман с Дэвидом улучшил мои отношения с мужем. А теперь мне казалось, что я предала Дэвида и себя тоже, позволив себе испытывать к Уолтеру хоть какое-то подобие любви. В одну из ночей в Кармеле мне приснилось, что я еду в поезде с мужчиной, которого не могу узнать, но почти уверена, что это Уолтер. Поезд мчится без остановок, на конечной станции на всех парах врезается в кирпичную стену, пробивает ее и начинает куда-то падать. Я проснулась с именем Дэвида, хотя он мне и не снился. Я безумно хотела его видеть. Мне необходимо было с ним встретиться, чтобы еще раз убедиться в своей любви к нему, которая была единственной неизменной реальностью моей жизни, и в том, что чувство, которое неожиданно пробудил во мне Уолтер, давно и по праву принадлежит Дэвиду. Я панически боялась разлюбить Дэвида: мне казалось, что, разлюбив его, я обреку себя на гибель и проклятие. В то время как было бы разумнее опасаться, что эта кара последует за какие-то более очевидные преступления – например, за супружескую измену.
Думаю, что отцу Уолтера было бы нетрудно уговорить сына погостить подольше. Если бы он захотел.
Мы приехали в Сан-Франциско в воскресенье утром. Дети, которым всю неделю приходилось сдерживаться, так буйствовали в машине, что я была совершенно без сил, когда мы добрались до гостинцы. Уолтер, все еще в прекрасном настроении, отправился с ними в город. Раздевшись, я вытянулась на кровати, чтобы немного поспать; но сон не шел – я лежала и думала, не позвонить ли Дэвиду, хотя и дала себе слово не делать этого. Взяла с тумбочки телефонную книгу, нашла его служебный номер. И домашний. С облегчением вспомнила, что сегодня воскресенье и на работе его нет. Отложила справочник. В утешение подумала, что только сильнее захотела бы его видеть, если бы позвонила. Правда, Уолтер говорил, что один день у него уйдет на дела, но как быть с детьми? В чужом городе я бы не решилась оставлять Энди одну с младшими. А взять их с собой было бы безумием, даже если встреча выглядела бы случайной. К тому же такое свидание явно не доставит нам удовольствия. И конечно, ради этого не стоит рисковать взаимопониманием, которого нам с Уолтером с таким трудом удалось достичь. Нет, не позвоню…
Уснуть я так и не уснула, лишь немного подремала, пока Уолтер гулял с детьми. Мартини, выпитый перед ужином, лишил меня последних сил, и, едва уложив детей, я отключилась.
В понедельник мы гуляли по городу. Днем Уолтер вел с кем-то переговоры по телефону, а после ужина, когда мы отправили детей спать, сказал:
– Завтра я займусь делами, дорогая.
– А как же я? Что мне делать? – Вопрос прозвучал неожиданно беспомощно. На самом-то деле я имела в виду, не что мне делать, а чего лучше не делать, но что я, пожалуй, сделаю, если представится возможность. А Уолтеру было приятно думать, что я не знаю, чем заняться без него.
– Если хочешь, я попрошу кого-нибудь из своих партнеров показать тебе город.
– Я же с ними не знакома, – ответила я, принимаясь выкладывать из чемоданов вещи, которые не успела вынуть утром.
– С другой стороны, – осторожно продолжал Уолтер, – может, тебе хочется с кем-нибудь повидаться? Как зовут твоего знакомого – того, который переехал сюда? Юриста?
– Дэвид Ландау, – ответила я, не поднимая глаз от чемодана и чувствуя, что краснею.
– Именно. Может, позвонишь ему? Номер есть в справочнике.
Я подняла голову и недоуменно посмотрела на него. Он улыбнулся:
– Видишь, я не забыл, как его зовут.
Мне никогда не приходило в голову, что Уолтер может что-то подозревать. Впрочем, лицо его было спокойно и в голосе не чувствовалось сдерживаемого гнева. Я встряхнула головой.
Он улыбался. Я ждала, что будет дальше. В соседней комнате Андреа кричала Филиппу и Сьюзен, что они мешают ей спать.
– Я подумал, может, тебе захочется его повидать.
– Прошло столько лет, – ответила я.
Он кивнул. Я не сводила с него глаз. Он достал трубку, набил ее, раскурил.
– Тебе не понять, Руфь, что я почувствовал, когда увидел вас вдвоем в день свадьбы Теи, – сказал он, медленно затягиваясь.
Я была поражена – ничего подобного я не ожидала.
– Дело не в том, что вы вместе вернулись в зал, – продолжал он, словно говоря о ком-то постороннем. – Дело в том, как вы выглядели. Описать это невозможно. Разумеется, большую роль сыграло внешнее сходство… огромную… раньше я этого не замечал… и только тогда до меня дошло… – Он вынул трубку изо рта и уставился на нее. – Меня в тот момент чуть удар не хватил.
Сколько достоинства – ни единого намека на жалость к себе. Я хотела подойти к нему, но вспомнила о своем обмане и осталась на месте.
– Прости меня, Уолтер.
– Мне нечего прощать. Собственно говоря, в тот день я впервые пожалел тебя. Мне вдруг пришло в голову, что ты чем-то пожертвовала, когда решила выйти замуж за меня.
Я испугалась, что начну плакать. О себе? О нем? О нас обоих?
– До того дня я смотрел на все только со своей точки зрения. Считал, что вытащил тебя из грязи.
Он снова зажал трубку в зубах, но она потухла. Равнодушно положив ее в пепельницу, он сказал:
– Но ты-то, конечно, с самого начала все понимала. Ты сыграла со мной злую шутку.
Прости меня, Уолтер. Прости, если можешь.
– И я решил, что ты хоть и юная, но бессердечная особа.
– Все правильно, – сказала я. – Гадкая девчонка – вот что я была такое. А теперь? Что я такое теперь?
Он пожал плечами:
– Ну а я был просто туповатый молодой человек. Вернее, туповатый и не слишком молодой.
Мы молча смотрели друг на друга, охваченные нежностью и смущением. Почему он рассказал мне об этом? Почему все так изменилось? Из-за того, что мы побывали у его отца? Или из-за Сан-Франциско? Я присела на кровать. Он подошел и сел рядом. Взял мои ладони, поднес к губам, нежно поцеловал, опустил на колени, погладил.
– Я люблю тебя, Руфь.
Я беспомощно посмотрела на него. Я не могла ему этого сказать. Даже если бы любила.
– Прости, Уолтер. Я не могу. Не потому, что не люблю. Не умею говорить таких слов.
Он кивнул и выпустил мои ладони. В комнате стало очень тихо. Несколько минут назад я еще слышала голоса детей за стеной, но сейчас и они утихли. Я встала.
– Надо все-таки разобрать вещи.
Он не ответил. Я начала перекладывать вещи из чемодана в шкаф.
– Я что-нибудь придумаю завтра. Не хочется никого обременять. Покатаемся на старинном трамвайчике. Потом пообедаем.
После обеда позвоним кому-нибудь. Может, в Нью-Йорк. Им понравится… Как думаешь? – Я повернулась к нему, и он сделал вид, что внимательно слушал.
– Да-да, конечно, делай как знаешь, дорогая. – Взял трубку, выбил ее о край пепельницы, убрал табак. Пойду прогуляюсь. Посмотрю на ночной город. Может, зайду в бар. Не возражаешь?
– Нет, конечно.
Он постоял в нерешительности:
– Я не убегаю от тебя. Если хочешь, пойдем вместе. Буду только рад.
– С удовольствием. – Я не покривила душой.
Мы попытались вызвать няню, но все были заняты. Уолтер сказал, что я, наверное, не захочу оставить детей одних.
– Они ведь не будут знать, где мы. Если только написать Энди записку и положить на видное место…
– У ночника.
– Энди может не заметить. Но, в конце концов, ей уже одиннадцать, и даже если она сама проснется или Филипп и Сьюзен ее разбудят, она сообразит, что делать.
– Они так устали, что вряд ли проснутся, – сказала я.
– Ты права, – ответил он, обрадовавшись, что я хочу пойти с ним.
– Я переоденусь, а ты напиши записку, – попросила я.
Мы очень приятно провели в Сан-Франциско еще несколько дней. Пару раз приглашали на вечер няню и уходили куда-нибудь вдвоем, но, как правило, уставали за день и засыпали почти одновременно с детьми.
В воскресенье утром мы вернулись в Нью-Йорк, попали в чудовищную июльскую жару и сразу решили: как можно скорее уедем на озеро.
Дома нас ждал длинный список телефонных звонков, один из них – от некоего мистера Сигала, который обещал перезвонить. Это вполне мог быть Дэвид. Мы давно договорились, что, если трубку возьму не я, он назовется чужим именем. Значит, мы все-таки разминулись. Я пожалела, что не позвонила ему, пока была в Сан-Франциско. Накануне отъезда я уже начала набирать номер, но подумала, что ему это может не понравиться. Через три дня после возвращения мы уехали на озеро.
До конца июля стояла жаркая погода. Мы вели обычную загородную жизнь. Уолтер приезжал на уик-энд, а иногда и в середине недели. Нам по-прежнему было хорошо вместе, хотя бурные ночи больше не повторялись. В последнюю неделю июля неожиданно установилась холодная погода и держалась весь август. У всех испортилось настроение. Лотта, отчаявшись забеременеть во второй раз, на месяц уехала с Эдвином в Европу развеяться и оставила нам Маргарет. Ее присутствие не создавало дополнительных хлопот, хотя я, устав от бездействия, была бы им только рада. Наоборот, мне не надо было развлекать Сьюзен, когда Энди и Филипп отправлялись куда-нибудь без нее. Погода не менялась, и я не знала, чем себя занять. Набрала в городской библиотеке кучу книг, но читать не могла. От скуки принялась готовить, освоила торты и разные экзотические блюда. Борис и Таня тоже отправились в Европу и предполагали там встретиться с Лоттой и Эдвином. Все четверо прекрасно ладили между собой, несмотря на яростные споры о политике, которые иногда вспыхивали между Таней и Эдвином. Мне их не хватало: они бы рассеяли скуку очередной бредовой дискуссией. Например, о том, все ли правые психопаты.
На третьей неделе августа в среду утром приехал Уолтер, а вечером позвонил Дэвид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Старик ушел в кухню вслед за Вандой. Мы с Уолтером сели на один из многочисленных диванов. Андреа спросила, можно ли им с Филиппом пойти посмотреть рыбок, и я разрешила. Сьюзен, поглощенная обследованием комнаты, даже не заметила их ухода. А в комнате было на что посмотреть. Пока старик не вышел, я была занята им и успела только заметить, что комната очень большая и богато обставлена. Присмотревшись, я была потрясена.
Она занимала почти всю центральную часть дома. Огромная, с высоченным потолком; на уровне примерно шести метров ее опоясывала галерея, из которой был вход в спальни. Массивная мебель прошлого века: диваны и кресла с зеленой и оранжевой обивкой, длинные столы, тяжелые стулья; но даже они терялись в этой огромной комнате. На полу разбросаны яркие мексиканские ковры ручной работы. В центре задней стены возвышался громадный камин с бронзовым дымоходом. Передняя стена была из стекла и выходила на океан, две другие заканчивались двумя эркерами каждая; стены были покрыты росписью. По обеим сторонам эркеров стояли большие деревья в горшках, из керамических ваз по стенам тянулись ползучие растения, а выше их как бы продолжала искусная роспись, имитирующая живую зелень. Еще выше было изображено голубое небо с редкими белыми облачками. По одной стене между двумя эркерами от галереи до пола низвергался нарисованный водопад, дикий кабан утолял возле него жажду. Лестница, ведущая на галерею, упиралась в нарисованный замок, надежно защищенный каменной крепостной стеной. На противоположной стене нарисованная река причудливо огибала швейцарский домик. Встретившись взглядом с Уолтером, я улыбнулась.
– Это папины штучки, – заметил он без осуждения, скорее даже восхищаясь отцом.
– Мамочка, – крикнула из дальнего угла Сьюзен, – посмотри, какая куча ракушек!
Я подошла к ней. У стеклянной стены прямо на полу была устроена настоящая выставка раковин, камней и цветов в горшках, огороженная невысоким каменным барьером, на котором устроилась Сьюзен. Я взглянула на океан и подумала, что только сумасшедшему могло прийти в голову улучшать такой вид: переливающийся всеми оттенками синего океан, песчаный пляж, покрытые вечнозелеными растениями склоны гор вдали.
Старик вернулся в комнату.
– Можно мне их потрогать? – спросила меня Сьюзен.
– Можно ей потрогать раковины? Она не сломает! – крикнула я ему.
– Только очень осторожно! – прокричал он в ответ, направляясь к нам. – Здесь раковины со всего света. С Кубы. С Виргинских островов. Мне их приносит девчонка из деревни, которая по моей просьбе покупает их.
– Бери осторожно, детка, – сказала я Сьюзен, – они очень хрупкие. Не сломай!
– В мое время, – заметил старик, – мы просто говорили детям, что можно и что нельзя, и не утруждали себя разными мудреными объяснениями.
– Мне кажется, им легче выполнять требования, если они их понимают, – ответила я.
– В мое время мы не думали, легче им или труднее, – вызывающе улыбнулся он.
– Разумеется, – сказал Уолтер, подходя к нам, – но ведь времена меняются.
Ответа не последовало.
– Расскажи, как живешь, папа.
– У меня по горло всяких дел. Кручусь целый день, как бывало в конторе. Только считается, что на пенсии.
Я посмотрела на гамак, натянутый так, чтобы солнце попадало на него в любое время дня.
– Что так долго? – недовольно спросил старик у Ванды, которая накрывала на стол.
– Мамочка, посмотри, какая красивая. С полосочками.
– Прелесть.
– Что она сказала? – спросил старик.
– Ей очень понравилась раковина.
– Ну-ну. Давайте перекусим.
Стол был накрыт как для большого приема. Потом это повторялось каждый раз. Сардины, маринованные устрицы, икра. Лимбургский и швейцарский сыры, большой пирог, в центре стола – глиняная миска с тушеными овощами, по одну сторону от нее – корзинка с хлебом, по другую – ваза с фруктами. Я в жизни не видела ничего подобного, даже у хлебосольной Хелен Штамм. Но уже на следующий день мне стал противен ломящийся от еды стол, как и многое в этом доме. В подчеркнутом стремлении хозяина накормить нас до отвала чувствовался вызов. Иногда мне казалось, что он был бы рад видеть нас погребенными под всей этой едой, а то, что сам он ел очень мало, лишь усиливало мое подозрение. За «чаем» в первый день он съел один апельсин, неустанно потчуя нас сыром и овощами. На ужин Ванда подала рагу, которое издавало чудесный аромат, но оказалось приготовленным из моллюсков и у человека непривычного могло вызвать лишь отвращение. Заметив, что я не прикасаюсь к нему, старик заставил Ванду принести что-то другое, чтобы я «не умерла с голоду», хотя я искренне уверяла его, что еще не успела проголодаться после «чая». Дети отказались даже попробовать рагу, и он сделал мне выговор за то, что я позволяю им «набивать желудок» бутербродами.
После «чая» он провел нас через галерею в спальни, маленькие и аскетично обставленные, и в свой кабинет, где стояли массивный письменный стол, картотечные ящики и тренажер. Похлопав себя по животу, он с гордостью объявил:
– Вешу на десять фунтов меньше, чем двадцать лет назад.
Да ты просто усох от старости , злорадно подумала я.
Мы прожили там неделю, что было своего рода компромиссом: я хотела уехать через три дня, а Уолтер считал, что это обидит отца, ведь мы сказали, что приехали на две недели. Уолтер сочувственно заметил, что понимает мои чувства, но ему бы хотелось, чтобы я с большей симпатией отнеслась к его отцу. Я ответила, что мне бы хотелось, чтобы его отец с большей симпатией относился к нашим детям; он напомнил, что отец далеко не молод, а старые люди терпением не отличаются. Но мне почему-то казалось, что этот старик всегда был таким. Уолтер сменил тему, словно даже через столько лет равнодушие отца его задевало.
Он любил меня каждую ночь, что само по себе было удивительно. Еще удивительнее было то, что здесь, за три тысячи миль от дома, на узкой и жесткой кровати в маленькой комнате, где за одной стеной спали дети, а за другой – его отец, Уолтер испытывал сам и вызывал во мне более сильное желание, чем за все годы нашего брака. Возможно, отчасти поэтому он хотел задержаться здесь подольше; в отличие от меня, он понимал – эта страсть вспыхнула только потому, что мы в чужом доме и мне не нравится его отец, хотя старик изо всех сил давал понять, что одобряет выбор сына. Возможно, причина была и в том, что в этой ситуации Уолтер выступал в роли буфера, для которой и был рожден. Конечно, он знал, что, стоит нам вернуться домой, его страсть угаснет, а вместе с нею – и способность вызывать во мне ответное чувство.
Я же, как ни странно, боялась другого. Не понимая, что наше сближение кратковременно, я опасалась, как бы чувство к Уолтеру не омрачило мои отношения с Дэвидом. Примерно за год до поездки мы с Уолтером стали жить гораздо дружнее; тогда же я начала испытывать угрызения совести из-за того, что изменяю ему. Пытаясь успокоить свою совесть, я не без иронии говорила себе, что именно роман с Дэвидом улучшил мои отношения с мужем. А теперь мне казалось, что я предала Дэвида и себя тоже, позволив себе испытывать к Уолтеру хоть какое-то подобие любви. В одну из ночей в Кармеле мне приснилось, что я еду в поезде с мужчиной, которого не могу узнать, но почти уверена, что это Уолтер. Поезд мчится без остановок, на конечной станции на всех парах врезается в кирпичную стену, пробивает ее и начинает куда-то падать. Я проснулась с именем Дэвида, хотя он мне и не снился. Я безумно хотела его видеть. Мне необходимо было с ним встретиться, чтобы еще раз убедиться в своей любви к нему, которая была единственной неизменной реальностью моей жизни, и в том, что чувство, которое неожиданно пробудил во мне Уолтер, давно и по праву принадлежит Дэвиду. Я панически боялась разлюбить Дэвида: мне казалось, что, разлюбив его, я обреку себя на гибель и проклятие. В то время как было бы разумнее опасаться, что эта кара последует за какие-то более очевидные преступления – например, за супружескую измену.
Думаю, что отцу Уолтера было бы нетрудно уговорить сына погостить подольше. Если бы он захотел.
Мы приехали в Сан-Франциско в воскресенье утром. Дети, которым всю неделю приходилось сдерживаться, так буйствовали в машине, что я была совершенно без сил, когда мы добрались до гостинцы. Уолтер, все еще в прекрасном настроении, отправился с ними в город. Раздевшись, я вытянулась на кровати, чтобы немного поспать; но сон не шел – я лежала и думала, не позвонить ли Дэвиду, хотя и дала себе слово не делать этого. Взяла с тумбочки телефонную книгу, нашла его служебный номер. И домашний. С облегчением вспомнила, что сегодня воскресенье и на работе его нет. Отложила справочник. В утешение подумала, что только сильнее захотела бы его видеть, если бы позвонила. Правда, Уолтер говорил, что один день у него уйдет на дела, но как быть с детьми? В чужом городе я бы не решилась оставлять Энди одну с младшими. А взять их с собой было бы безумием, даже если встреча выглядела бы случайной. К тому же такое свидание явно не доставит нам удовольствия. И конечно, ради этого не стоит рисковать взаимопониманием, которого нам с Уолтером с таким трудом удалось достичь. Нет, не позвоню…
Уснуть я так и не уснула, лишь немного подремала, пока Уолтер гулял с детьми. Мартини, выпитый перед ужином, лишил меня последних сил, и, едва уложив детей, я отключилась.
В понедельник мы гуляли по городу. Днем Уолтер вел с кем-то переговоры по телефону, а после ужина, когда мы отправили детей спать, сказал:
– Завтра я займусь делами, дорогая.
– А как же я? Что мне делать? – Вопрос прозвучал неожиданно беспомощно. На самом-то деле я имела в виду, не что мне делать, а чего лучше не делать, но что я, пожалуй, сделаю, если представится возможность. А Уолтеру было приятно думать, что я не знаю, чем заняться без него.
– Если хочешь, я попрошу кого-нибудь из своих партнеров показать тебе город.
– Я же с ними не знакома, – ответила я, принимаясь выкладывать из чемоданов вещи, которые не успела вынуть утром.
– С другой стороны, – осторожно продолжал Уолтер, – может, тебе хочется с кем-нибудь повидаться? Как зовут твоего знакомого – того, который переехал сюда? Юриста?
– Дэвид Ландау, – ответила я, не поднимая глаз от чемодана и чувствуя, что краснею.
– Именно. Может, позвонишь ему? Номер есть в справочнике.
Я подняла голову и недоуменно посмотрела на него. Он улыбнулся:
– Видишь, я не забыл, как его зовут.
Мне никогда не приходило в голову, что Уолтер может что-то подозревать. Впрочем, лицо его было спокойно и в голосе не чувствовалось сдерживаемого гнева. Я встряхнула головой.
Он улыбался. Я ждала, что будет дальше. В соседней комнате Андреа кричала Филиппу и Сьюзен, что они мешают ей спать.
– Я подумал, может, тебе захочется его повидать.
– Прошло столько лет, – ответила я.
Он кивнул. Я не сводила с него глаз. Он достал трубку, набил ее, раскурил.
– Тебе не понять, Руфь, что я почувствовал, когда увидел вас вдвоем в день свадьбы Теи, – сказал он, медленно затягиваясь.
Я была поражена – ничего подобного я не ожидала.
– Дело не в том, что вы вместе вернулись в зал, – продолжал он, словно говоря о ком-то постороннем. – Дело в том, как вы выглядели. Описать это невозможно. Разумеется, большую роль сыграло внешнее сходство… огромную… раньше я этого не замечал… и только тогда до меня дошло… – Он вынул трубку изо рта и уставился на нее. – Меня в тот момент чуть удар не хватил.
Сколько достоинства – ни единого намека на жалость к себе. Я хотела подойти к нему, но вспомнила о своем обмане и осталась на месте.
– Прости меня, Уолтер.
– Мне нечего прощать. Собственно говоря, в тот день я впервые пожалел тебя. Мне вдруг пришло в голову, что ты чем-то пожертвовала, когда решила выйти замуж за меня.
Я испугалась, что начну плакать. О себе? О нем? О нас обоих?
– До того дня я смотрел на все только со своей точки зрения. Считал, что вытащил тебя из грязи.
Он снова зажал трубку в зубах, но она потухла. Равнодушно положив ее в пепельницу, он сказал:
– Но ты-то, конечно, с самого начала все понимала. Ты сыграла со мной злую шутку.
Прости меня, Уолтер. Прости, если можешь.
– И я решил, что ты хоть и юная, но бессердечная особа.
– Все правильно, – сказала я. – Гадкая девчонка – вот что я была такое. А теперь? Что я такое теперь?
Он пожал плечами:
– Ну а я был просто туповатый молодой человек. Вернее, туповатый и не слишком молодой.
Мы молча смотрели друг на друга, охваченные нежностью и смущением. Почему он рассказал мне об этом? Почему все так изменилось? Из-за того, что мы побывали у его отца? Или из-за Сан-Франциско? Я присела на кровать. Он подошел и сел рядом. Взял мои ладони, поднес к губам, нежно поцеловал, опустил на колени, погладил.
– Я люблю тебя, Руфь.
Я беспомощно посмотрела на него. Я не могла ему этого сказать. Даже если бы любила.
– Прости, Уолтер. Я не могу. Не потому, что не люблю. Не умею говорить таких слов.
Он кивнул и выпустил мои ладони. В комнате стало очень тихо. Несколько минут назад я еще слышала голоса детей за стеной, но сейчас и они утихли. Я встала.
– Надо все-таки разобрать вещи.
Он не ответил. Я начала перекладывать вещи из чемодана в шкаф.
– Я что-нибудь придумаю завтра. Не хочется никого обременять. Покатаемся на старинном трамвайчике. Потом пообедаем.
После обеда позвоним кому-нибудь. Может, в Нью-Йорк. Им понравится… Как думаешь? – Я повернулась к нему, и он сделал вид, что внимательно слушал.
– Да-да, конечно, делай как знаешь, дорогая. – Взял трубку, выбил ее о край пепельницы, убрал табак. Пойду прогуляюсь. Посмотрю на ночной город. Может, зайду в бар. Не возражаешь?
– Нет, конечно.
Он постоял в нерешительности:
– Я не убегаю от тебя. Если хочешь, пойдем вместе. Буду только рад.
– С удовольствием. – Я не покривила душой.
Мы попытались вызвать няню, но все были заняты. Уолтер сказал, что я, наверное, не захочу оставить детей одних.
– Они ведь не будут знать, где мы. Если только написать Энди записку и положить на видное место…
– У ночника.
– Энди может не заметить. Но, в конце концов, ей уже одиннадцать, и даже если она сама проснется или Филипп и Сьюзен ее разбудят, она сообразит, что делать.
– Они так устали, что вряд ли проснутся, – сказала я.
– Ты права, – ответил он, обрадовавшись, что я хочу пойти с ним.
– Я переоденусь, а ты напиши записку, – попросила я.
Мы очень приятно провели в Сан-Франциско еще несколько дней. Пару раз приглашали на вечер няню и уходили куда-нибудь вдвоем, но, как правило, уставали за день и засыпали почти одновременно с детьми.
В воскресенье утром мы вернулись в Нью-Йорк, попали в чудовищную июльскую жару и сразу решили: как можно скорее уедем на озеро.
Дома нас ждал длинный список телефонных звонков, один из них – от некоего мистера Сигала, который обещал перезвонить. Это вполне мог быть Дэвид. Мы давно договорились, что, если трубку возьму не я, он назовется чужим именем. Значит, мы все-таки разминулись. Я пожалела, что не позвонила ему, пока была в Сан-Франциско. Накануне отъезда я уже начала набирать номер, но подумала, что ему это может не понравиться. Через три дня после возвращения мы уехали на озеро.
До конца июля стояла жаркая погода. Мы вели обычную загородную жизнь. Уолтер приезжал на уик-энд, а иногда и в середине недели. Нам по-прежнему было хорошо вместе, хотя бурные ночи больше не повторялись. В последнюю неделю июля неожиданно установилась холодная погода и держалась весь август. У всех испортилось настроение. Лотта, отчаявшись забеременеть во второй раз, на месяц уехала с Эдвином в Европу развеяться и оставила нам Маргарет. Ее присутствие не создавало дополнительных хлопот, хотя я, устав от бездействия, была бы им только рада. Наоборот, мне не надо было развлекать Сьюзен, когда Энди и Филипп отправлялись куда-нибудь без нее. Погода не менялась, и я не знала, чем себя занять. Набрала в городской библиотеке кучу книг, но читать не могла. От скуки принялась готовить, освоила торты и разные экзотические блюда. Борис и Таня тоже отправились в Европу и предполагали там встретиться с Лоттой и Эдвином. Все четверо прекрасно ладили между собой, несмотря на яростные споры о политике, которые иногда вспыхивали между Таней и Эдвином. Мне их не хватало: они бы рассеяли скуку очередной бредовой дискуссией. Например, о том, все ли правые психопаты.
На третьей неделе августа в среду утром приехал Уолтер, а вечером позвонил Дэвид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35