– Конечно, а разве они вас не слушаются?
– Не могу припомнить, когда в последний раз хоть кто-нибудь прислушался к моим словам. – Поль вновь поворачивается ко мне с неестественно безразличной улыбкой на лице. – Вчера мне пришлось подвергнуть наказанию младшего представителя развеселой банды Тамати. Я велел ему подобрать пальмовые листья, а он в ответ показал мне нос. Короче, ему не захотелось... ну, скажем... прислушаться к моим словам.
– Тамати не созданы для того, чтобы повиноваться богу или человеку, – отвечаю я, как всегда, слишком взволнованно. – С чего вы взяли, что они станут вас слушаться? С чего вы взяли, что они станут вас слушаться?
Поль не скрывает удовольствия и улыбается еще шире.
– Вы так прекрасны; когда сердитесь! – восклицает он.
Директор встает.
– Вот это другое дело, – снисходительно замечает он. – Хочу уговорить комитет заняться школой. Например, избавить нас от пальм. Пока их не срубят, игровую площадку невозможно содержать в чистоте.
– Они срубят эти деревья только через мой труп! – кричу я. – Только через мой труп! Я работаю здесь не очень давно, мистер Риердон, но эти деревья – мои!
Громкий смех молодого Веркоу окончательно выводит меня из себя. Я уже не понимаю, что говорю, пока не слышу своих слов:
– Вы не имели никакого права бить ребенка!
– Если мы избавимся от необходимости постоянно убирать листья, – старается успокоить меня директор, – нам будет гораздо легче следить за чистотой на площадке. Обычно деревья сбрасывают листья один раз в определенное время года. А наши пальмы роняют и роняют их без конца.
Директор тоже работает здесь недавно.
– Малютка Тамати только начал хоть немного слушаться. А вы отшлепали его, и все мои труды пропали даром.
Внезапно молодой мужчина, который стоит рядом со мной и откровенно наслаждается этой сценой, круто поворачивается и исчезает за дверью своего класса, и в то же мгновенье я понимаю, что наделал мой язык. Неужели я все еще так слепа, что могу обидеть молодое существо?
– И все бы еще ничего, – директор мужественно продолжает свой монолог, – если бы пальмы радовали глаз, но они выглядят такими жалкими и несчастными.
– Я столько билась с этим ребенком, а он все погубил!
– Никто не скажет, что они являются достойным украшением нашей школы.
– Кто? Тамати?
– Нет, пальмы.
– Пальмы...
К горлу подкатывает комок. В присутствии мистера Риердона слезы с такой легкостью льются у меня из глаз. Как приятно плакать, когда рядом женатый мужчина. Но мой грим может пострадать. И тогда мой возраст перестанет быть тайной. Я поднимаю глаза на мистера Риердона, он стоит, устремив взгляд на застекленную дверь классной комнаты своего помощника, и мой взгляд устремляется туда же. За дверью вышагивает мистер Веркоу, безвольная кукла небесной красоты. Напрасно я позволила себе обнажить частичку своей души, это непозволительная роскошь.
– Пусть не обижает моих малышей, больше мне ничего не надо, – неуверенно оправдываюсь я.
Мистер Риердон все еще в задумчивости смотрит на Поля.
– Да, – говорит он, и мне кажется, что его мысли заняты не моими малышами, а новеньким малышом, которого он взял на работу, – мы не должны обижать молодых.
– Я попрошу старших девочек убрать листья, – говорю я. – Площадка будет в идеальном порядке, обещаю вам.
– Я знаю, мисс Воронтозов, что могу на вас положиться, – отвечает директор и начинает сам мыть грязные чашки, – вы, конечно, сделаете все, что в ваших силах. Но я не могу допустить, чтобы вы делали слишком много.
– Я займусь чашками, мистер Риердон.
Крупная, очень красивая девочка маори разглядывает через застекленную дверь молодого белого мужчину, я оборачиваюсь к ней.
– Варепарита, будь добра, возьми чашки у мистера Риердона.
Не дожидаясь звонка, я беру пенал и направляюсь по коридору назад, на мне туфли на высоких – величественных! – каблуках, которые мне очень не идут. Я прокладываю себе путь среди смеющихся детей, которые кучками собираются на траве около нашего сборного домика, и моя шея горит от стыда. Я обидела молодого учителя, а ведь он одним только своим назойливым присутствием дарит мне бесценную радость: забвение прошлого. Бедный неоперившийся птенец, стоит в одиночестве у себя в классе – «странник у твоего порога». Ну-ка... ну-ка... посмотрите на моего милого мальчика...
– Мама сказала, – говорит белый Марк, – чтобы я не снимал в школе башмаки.
Оглушительный грохот – мы падаем с небес на землю. Набухшие почки вяза, надежды, оскорбленные молодые люди – все остается там, в вышине. Очень полезное гимнастическое упражнение, если обладать достаточной выносливостью. Почему?
– Потому что вчера я пришел домой с незавязанными шнурками.
Воистину нет силы более могущественной, чем настоящее. Прошлое иногда становится явью перед школой, иногда напоминает о себе на переменах, но здесь, под стропилами, где висят улитки, под заиндевевшими стропилами, которые сочатся влагой, существует только неотступное сейчас.
– А почему ты не завязал шнурки? Матаверо, заправь рубашку!
– Я не умею.
– Прости?
Дети читают вслух, мне трудно разобрать, что говорит Марк.
– Я не умею.
– Все остальные умеют завязывать шнурки... Блоссом, высморкай нос... Тогда, Марк, принеси, пожалуйста, тапочки.
– Мне не разрешают.
В эту минуту фраза «Мне не разрешают» как-то особенно резко, как-то необычайно остро раздражает меня, чтобы не сказать окончательно выводит из себя, и последние отзвуки утренней чайной бури, разразившейся из-за слишком близкого соседства с чужим «я», последняя тень сожаления исчезает без следа. Сожаление уступает место ярости – я ненавижу эту белую женщину, у которой есть маленький сын, у которого есть башмаки, которые он не умеет зашнуровывать, и которому она не разрешает приносить в школу тапочки. Я горячусь и раздуваю ноздри, как старый боевой конь. Я встаю па колени, теперь мы с Марком одного роста.
– Значит, тебе не разрешают, маленький Марк.
– Правда не разрешают. Она так сказала, я знаю, она правда не разрешает.
Мне не хочется, чтобы Марк догадался о несогласии учительницы с матерью. Это бесчестно по отношению к такому малышу. Но в моем возрасте трудно вынести, когда пятьдесят, или шестьдесят, или, если быть точной, сорок пар йог, обутых в башмаки, топают в сборном домике. Для меня это слишком большая порция настоящего. Тем не менее Марку незачем знать, что я думаю о его матери. Я делаю над собой усилие и стараюсь отделить ярость, которую во мне вызывает мать, от нежности, которую я испытываю к сыну.
– Понимаешь, – я держу его маленькие розовые руки в своих и стараюсь, чтобы в моем голосе не прозвучало ни тени раздражения, – я не могу учить детей, когда в классе такой топот. Поэтому, когда ты сюда приходишь, маленький Марк, нужно все-таки снимать башмаки. Здесь, в классе, все-таки нужно снимать башмаки.
Он кивает, бедный маленький человечек, но я знаю, он догадался, он почувствовал запах пороха.
– Деннис, – осторожно продолжаю я, – каждый день приносил тапочки. А теперь мама купила ему сандалии на каучуковой подошве, и он может их не снимать.
Какое это облегчение, когда родители пытаются понять школу, если уж не самого ребенка. Я, во всяком случае, предпочитаю видеть в таком отношении стремление понять, а не обычное желание соблюсти приличия. Куда это опять забрели мои мысли? Отчего у меня покраснела шея, когда я возвращалась в класс? Совершенно не помню.
– Где ты раньше учился?
– В Вакамахаратанге.
– Какой у вас был учитель? Старый, молодой?
– ...лодой.
Чего я совершенно не в состоянии вынести, так это перерыва в середине дня. Целый час – целый час! – на еду, когда все еще сыты. Уж лучше дежурить па игровой площадке. Ленч выбивает меня из колеи. Ленч! Я бы предпочла остаться в классе и обойтись чашкой чая. Начав работать, я работаю, работаю, пока не падаю с ног. Мне нужно совершить над собой насилие, чтобы вернуться в большую школу, насилие над своим разумом, поглощенным другими заботами. Ничего не поделаешь, я включаю чайник, достаю сигареты, томик стихов, кладу ноги на стол и пытаюсь понять, как другие справляются с воспоминаниями о прошлом...
Неведомая Власть, как назову тебя –
Убийцей, спутницей, что бодрствует, любя?
Но предпочла бы я принять как дар
От злейшего врага безжалостный удар,
Чем жить, как я живу, – чтоб каждый день сначала
По двадцать раз меня ты убивала!
Ой!.. Звонок! Нет, это невозможно, нельзя устраивать такой короткий перерыв на ленч...
– «Тише, тише... жаворонок!» – Я серьезно озабочена темой весны и начинаю с жаворонка. – Скажи: «Тише, тише... жаворонок!»
– Скажи, скажи, жаворонок!
– Тише, тише, мыши!
– Я был вчера на совещании директоров и беседовал с новым старшим инспектором, – говорит мистер Риердон, пробираясь по запутанным ходам нашего муравейника.
Он, конечно, пришел взглянуть на журнал, который я, конечно, не заполнила. Отметки не проставлены, фамилии новых учеников не вписаны, посещаемость за неделю не отмечена. Я снимаю руки с клавиатуры и любуюсь его добротой, добротой мужчины, который заботится о жене и маленьких детях, добротой человека, который находит время посадить цветы. Маленький братик Вайвини орет во все горло у меня на коленях и роняет слезы на клавиши.
– Я не хочу слышать об инспекторах.
– Я попросил его, – продолжает директор и в знак внимания наклоняет голову, – я попросил его прислать младшего учителя вам в помощь. Полагается это по инструкции или нет – безразлично.
Я не могу не расхохотаться. Я обвожу взглядом сборный домик, где яблоку негде упасть, смотрю па длинноногого Хори, который барабанит пальцами по классной доске, подражая моей игре на пианино, на Вааку, которая учится шить на машинке – пока без материи, – на Веро и Таи, которые пытаются доконать ре-мажорную струну гитары, я смотрю на всех остальных маленьких маори, которые сосредоточенно трудятся и развлекаются во всех углах нашей комнаты, увенчанной голыми стропилами, и у меня начинается новый приступ смеха. Как будто мне можно помочь! Даже если б я хотела, чтобы мне помогли!
– Мистер Риердон, но ведь здесь просто нет места для младшего учителя!
Я с опозданием встаю. В конце концов, хорошая учительница обязана вставать, когда входит директор, и приучать к этому своих учеников. Хорошая учительница обязана вовремя заполнять ведомости и журнал. Еще сегодня утром я была уверена, что смогу найти общий язык с инспекторами – что сталось с моей уверенностью? Острые когти Вины вновь впиваются в мои плечи.
Директор осторожно обводит взглядом нашу комнату.
– Здесь слишком много работы для одной женщины.
– Но мне здесь правится. Я должна делать десять дел сразу, иначе я начну размышлять. Мне здесь нравится. Мне все здесь нравится.
– Я не хотел бы... я не допустил бы, чтобы моя жена работала в таких условиях.
Я оглядываю класс через голову ребенка, которого держу на руках.
– Младшие учителя похожи на квартирных хозяек. Они всюду суют нос.
Директор смеется, как мальчишка. Так приятно видеть его лицо без тени забот, постоянных забот о других.
– Чем, кстати, недоволен этот маленький человечек? – спрашивает он наконец.
– Человечек просто наслаждается ежедневной порцией рева.
– У него это прекрасно получается.
– Ой-ой-ой! Почему ты плачешь, Маленький Братик? – Я забыла его спросить. Просто подобрала этого ревуна с пола, чтобы он не мешал мне играть Шуберта.
– Потому что Севен, он стукнул меня в живот... взял и стукнул. Севен.
– Ну-ка... ну-ка... посмотрите на моего славного мальчика...
– Он слишком тяжел для вас.
– Мне нравится все, что слишком тяжело для меня. Мне нравится все, что слишком тяжело для меня.
Директор поглаживает подбородок. Нам, конечно, трудно понять друг друга.
– Я возьму ваш журнал с собой, вот и все. Неважно, что он не заполнен. Я сам проставлю отметки.
Мистер Риердон вновь оглядывает сборный домик, детей на голове друг у друга, корыто с водой и песочницу, для которых нашлось место только у самой двери.
– Тем не менее я абсолютно уверен, что сумею выколотить из Министерства просвещения что-нибудь более достойное вас.
Мой дорогой директор. Он всегда сочувствует «бедным крошкам». А сейчас пет крошки «беднее», чем я.
– Но мне нравятся стропила над головой!
Мне хочется, чтобы он взглянул на сборный домик моими глазами.
– Я постараюсь, чтобы учительница приготовительного класса моей школы работала в благоустроенном современном помещении уже в этом году.
Директор искренне любит «бедных крошек». Как я хочу, чтобы мне в самом деле хотелось работать в новом помещении, хотя бы ради мистера Риердона, ради его престижа. Но откуда ему знать, почему мне нравятся стропила – самые ранние воспоминания о моей матери. Я перевожу взгляд на ребенка, которого держу на руках.
– Ну-ка... ну-ка... посмотрите на моего милого мальчика.
«Вчера вечером у меня был хороший день», – пишет Мохи.
Последний час занятий; цветы, слезы, утренняя порция бренди остались в другой жизни. Я забыла обо всем на свете. Перестала понимать, кто я и что я. Моя душа, как натянутая струна, с готовностью откликается на каждое прикосновение роя малышей и старших детей, которые в это время наводняют сборный домик. Я соткана из их мыслей и чувств. Составлена из шестидесяти с лишним различных индивидуальностей. Я не знаю, что сказала мгновенье назад, что скажу через мгновенье и что говорю сейчас. Меня несет мощная, хмельная волна радостного возбуждения, и, когда она схлынет, я не почувствую опустошения. Чем-то это похоже на опьянение Бетховеном три часа подряд накануне вечером.
– Мисс Воронтозов, – обращается ко мне Варепарита, спокойная коричневая красавица из старшего класса, – мистер Риердон, он прислал меня сюда помочь вам.
В Варепарите мне больше всего нравится умение произносить фамилию, которой меня наградил отец. А в нашем директоре – готовность прийти мне на помощь и прислать не кого-нибудь, а Варепариту.
– Мисс Воттот! – кричит маленькая коричневая Ара, – у Севена ноз! Он резает мой зивот!
– Варепарита, разоружи Севена!
И еще одно нравится мне в больших девочках, которое приходят помогать. Они умеют выполнять приказания, даже невыполнимые.
– Мисс Вонтофофф, – теребит меня шестилетняя коричневая Вайвини, – я напишу письмо мистеру Риердону, когда поеду в лагерь, где лечат.
Я встаю на колени, теперь мы с ней одного роста; с моей стороны это не более чем элементарная вежливость.
– А я думала, ты напишешь мне.
– У тебя слишком длинная фамилия.
– Мисс Воффа, как пишется «боко»? – спрашивает Твинни.
– Что ты пишешь?
– Моя сестричка, моя двойняшка, она стукнула меня в боко.
– Варепарита, что значит «боко»? Таме, носовой платок! Айрини, ты принесла четыре пенса за карандаш?
Айрини наполовину китаянка, ей только что исполнилось пять лет.
– Моя мома, у ней нет четыре пенса.
На прошлой неделе родные Айрини пропили за один вечер восемьдесят четыре фунта – пособие на десятерых детей и все, что женщины выручили за шерсть.
– Мисс Воронтозов, мне надоело писать, – жалуется коричневый Матаверо.
Маленький шестилетний мальчик маори умеет правильно произносить мою фамилию! Я встаю на колени, теперь мы одного роста.
– Прекрасно, напиши: «Мне надоело писать».
– Мисс Фоффоф, – преследуют меня огромные глаза, кудряшки и улыбка до ушей, – вы сказали, мне можно поиграть на пианине, – говорит коричневая Вики, – когда я пришла, вы так сказали.
– Да-да, Матаверо, заправь рубашку! Блоссом, носовой платок!
– Можно мне сейчас поиграть?
– А ты, маленькая Вики, уже все прочла? Я снова встаю на колени.
– Нет, потому что я ненавижу, когда надо читать.
– Прекрасно, когда все прочтешь, тогда поиграешь. Знаешь, Варепарита, это уже слишком, – говорю я, поднимаясь, – вечно эти дети твердят: «Вы сказали то, вы сказали это!» Вечно они твердят: «Вы сказали то, вы сказали это!»
– Мисс Воронтозов, но ведь так оно и есть.
– Значит, они всегда правы?
– Нет, не всегда.
– Ты слышала когда-нибудь, чтобы я сказала одно, а через минуту совсем другое?
– Сколько раз!
– Мисс Вронсоф, мне уже пора заниматься, – говорит Хори; он входит к нам босиком, коричневый мальчик из большой школы. Длинноногий, застенчивый мальчик маори.
– Иди и занимайся. Начни с гамм и арпеджио.
– Мисс Фоффоф, вы сказали, – настаивает Вики, – вы сказали, я могу поиграть на пианине, когда все сделаю.
– Вот видишь, – обращаюсь я к Варепарите и снова встаю на колени. – Я этого не говорила.
– Нет, говорила, мисс Фоффоф, говорила! Глаза, зубы, кудряшки – все сверкает.
– Варепарита, говорила я или нет? Говорила я или нет, Варепарита?
– Я слышала, вы так сказали.
– Все новенькие малыши, ко мне! – зову я и снова поднимаюсь.
– Вам нужен этот цветок? – спрашивает Ата, девочка из большой школы, ей не терпится освободить стол и заняться шитьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31