Глупо! А теперь продаются ледяные «Опал фрутс».
– Их называют «Старбертс», – поправил с шутливым упреком Джаз. – Ты еще скажи, что «Сникерс» – это «Маратон».[30] Чертова глобализация все перепутала. У наших конфет теперь такие же имена, как у янки. Почему никто не протестует?
– А кому помешали «Мивви» и «Роккет», хотела бы я знать! Они очень вкусные.
– Мы последнее поколение, – торжественно объявил Джаз, – которое понимает радости от эскимо и леденцов на палочке. Нынешним детям уже никто не расскажет, какое это удовольствие высасывать оранжевые и красные кусочки из брикетиков мороженого.
В аппаратной Джеральдина начинала выходить из себя. Она послала «арестантам» мороженое не для того, чтобы его обсуждали, а чтобы слизывали с кожи друг у друга.
– Ты настоящий философ, Джаз, – сказала Дервла.
– А что это такое? По-ирландски «онанист»?
– Это значит, – объяснил Дэвид, – что на небесах и на земле гораздо больше всего, чем мы можем себе представить.
– Откуда тебе знать, что я представляю?
– Голую женщину.
– Черт тебя подери. Ты ясновидец. У тебя истинный дар.
Но сбить Джаза с темы оказалось нелегко. Он ухватился за сюжет, который в своих комедийных записях собирался занести в разряд «мелочей».
– Нынче одно прикидывается другим, и ничто не хочет быть тем, что есть на самом деле. Возьмем «Смартиз».[31] Им уже мало быть просто «Смартиз». Есть «Мини-смартиз» и большие «Смартиз».
– И еще просто «Смартиз», – вставила Мун.
– И конечно, классические, как щетка Дэвида. Все притворяется иным, и этот процесс, единожды начавшись, никогда не кончится. Все, что мы любим, меняется и возвращается на круги своя, но в новом качестве… Вот рыбные палочки… Не удивлюсь, если вскоре выпустят рыбные палочки-мини и гигантские рыбные палочки…
– Рыбные палочки из мороженого, – добавила Дервла.
– Их тоже, – согласился Джаз.
– Заправку к салату в одной плитке, – рассмеялась девушка.
– Будет и такое.
– Любимые булочки в виде бульонных кубиков.
– Ну, довольно, довольно! – Джаз расстроился, что у него так легко отняли дирижерскую палочку. Роль комика – это его роль. При чем тут Дервла? Она же психотерапевт!
Нетерпение Джеральдины росло.
– Ну же! – закричала она. – Стаскивайте тряпки и марш в парилку!
«Арестанты» словно бы услышали ее, а может, успели к этому времени достаточно наклюкаться. Как бы то ни было, разговор перешел на предстоящее задание.
– Как мы поступим? – спросила Сэлли. – Я не собираюсь раздеваться при свете.
– Разденься в спальне, – посоветовал Дэвид. – Там темно.
– Не пойдет, – заметила Дервла. – Здесь есть инфракрасные камеры или что-то в этом роде. Будем блистать на экране, как порнозвезды.
– Ну и ладно, – хохотнул Газза.
Келли покосилась на Дэвида и улыбнулась уголками губ. Но если он и заметил, то не ответил улыбкой.
– Мне до лампочки! – объявила Мун и принялась стаскивать туфли.
– А мне нет! – возразила Сэлли. – Хоть это и национальная традиция, с какой стати я должна заниматься стриптизом?
– С такой, что вся эта хренова кутерьма затеяна ради стриптиза.
– Не уверен, Мун, – повернулся к ней Хэмиш. – Вспомни: нам прислали простыни, чтобы мы заворачивались, если потребуется выйти в туалет.
– Показуха. Уловка, чтобы замаскировать истинные цели, – буркнула Дервла.
– Вот именно, – согласилась Мун. – Хотят, чтобы мы побольше выставили, а еще лучше – перетрахались.
– Нельзя быть такой циничной, Мун, – оборвал ее Хэмиш.
– Опомнись, парень! Ты что, забыл, что нам прислали презервативы с шоколадным ароматом?
– А вот мне нечего скрывать, – рассмеялся Гарри. – Если кто захочет посмотреть мой шланг, будьте уверены, – не откажу.
– Вот еще! У меня нет желания глядеть на твой пенис, – усмехнулся Дэвид. – Все просто: мы выполняем задание, или нас лишают половины рациона. Но это не причина выставлять напоказ наши тела.
– Ах, какой скромник! – презрительно фыркнула Мун. – А что ты делаешь, когда разгуливаешь вокруг дома в трусах? Уверен, что у тебя красивое тело? Согласна. Но учти, ты его так любишь, что выглядишь настоящим пидором. Поэтому нечего кобениться и притворяться, что ради нашего задания не желаешь выставить напоказ телеса!
– Мужчина в нижнем белье меньше обнажен, чем в плавках, – возмутился Дэвид.
Джеральдина раздавила в кулаке пластмассовую чашку.
– Сборище мудил, вашу мать! Давайте наконец растелешивайтесь!
Но задание есть задание. Его пришлось выполнять. В итоге все оказались в спальне и, кто как мог, бравируя, принялись снимать с себя одежду. Самой осторожной оказалась Дервла. Она до самого входа в парилку не снимала белья, а потом быстро скинула и нырнула внутрь.
Джеральдина выглядела довольной.
– Слушайте, мы, кажется, поймали одну ее титьку? – спросила она. – И, без сомнений, задницу. Дадим прямо в анонсе. Стране не терпится увидеть чуточку больше милашки Дерво.
В парилке стояла абсолютная темнота. Было черно «словно в могиле», как написали на следующее утро газеты.
И жарко. Очень, очень жарко.
Следуя инструкциям, Газза и Джаз настелили второй пол из ароматизированного соснового дерева и с обеда включили установленные под ним нагреватели.
– Пахнет бесподобно, – заметила Мун.
– Ух, задницу жжет, – взвизгнула Келли.
– Ничего, привыкнешь, – успокоила ее Дервла. – Через минуту акклиматизируешься.
Пол был в самом деле горячим, но не настолько, чтобы невозможно было терпеть. Наоборот, прикосновение к нему казалось приятным, почти возбуждающим.
– Пресвятая Богородица! – послышался в темноте голос Дервлы. – Теперь понятно, почему парилку называют устройством для потения. – Прошло всего несколько минут, а она уже почувствовала, что на коже выступает влага. Капли текли по лбу, под мышками сделалось влажно.
– Прошибает до самого «не балуйся», – подхватила Мун, и все рассмеялись. – Господи, чья это жопа?
– Моя! – одновременно закричали трое или четверо «арестантов».
Все терлись друг о друга телами, но темнота казалась абсолютной, и никто не мог понять, чей рядом зад.
– Четыре часа! – напомнил Хэмиш. – Надо еще выпить.
По кругу на ощупь пошли пластиковые бутылки теплого «Бакарди» с кокой, причем рома было явно больше, чем коки.
– Что ж, это будет даже в кайф, – признался Гарри и отчасти выразил всеобщее мнение.
Тела и настроение разогревались.
День двадцать девятый. 8.00 вечера
Колридж и Хупер провели смену, пересматривая пленки с самого первого дня, и теперь вернулись к записи вечера убийства. Они видели те же картинки, что меньше сорока восьми часов назад Джеральдина, режиссеры «Любопытного Тома» и сорок семь тысяч пользователей Интернета, которые наблюдали за событиями в режиме реального времени. Размытое, неясное голубовато-сероватое изображение транслировалось из мужской спальни камерами ночного видения. Комната казалась пустой, абсолютно безобидной и совершенно нормальной, за исключением странного сооружения из пластика в середине. Сооружения, в котором, как было известно полицейским, находились восемь подвыпивших голых людей: об их присутствии свидетельствовали только гротескные формы, время от времени колебавшиеся по ту сторону пластика. Жуткое, мрачное зрелище, если знать, что одной из этих живых форм вскоре предстояло стать мертвой.
– Он мог это сделать внутри, – задумчиво проговорил Хупер. – Почему он не убил в парилке?
– Или она, – напомнил сержанту инспектор. – Мы говорим «он» по привычке. Но не должны упускать из виду, что преступником может быть женщина.
– Конечно, сэр, это так. Но я о том, что никто бы не заметил, если бы он или она воспользовались небольшим ножом, который очень легко пронести в парилку. Чиркнуть по горлу и ждать, пока остальные не почувствуют запаха крови. А когда поймут, что жидкость под ними – это кровь, а не пот, будет поздно – все перемажутся. Возможно, так и планировалось.
– Обыск не выявил небольшого ножа ни в парилке, ни в комнате.
– Не выявил. Но если преступник передумал и последовал за жертвой в туалет, он мог заменить на кухне маленький на большой.
– Не думаю, сержант. Каким образом точно определить в темноте свою жертву? Безошибочно нанести удар? И оставаться уверенным, что дело сделано? Преступник мог полоснуть не по горлу, а по носу, отрезать нос другому человеку или собственный палец.
– Приходилось рисковать. Лучший шанс мог не подвернуться.
– Он ничего не знал наверняка и, если бы шанс не подвернулся, продолжал бы ждать.
– До каких пор? Пока жертву бы не выселили и она не ускользнула от него навсегда?
– Однако преступник знал, что номинация на этой неделе не состоится, и это давало ему или ей по крайней мере восемь дней форы.
– Я хочу сказать одно, – настаивал на своем сержант, – если бы мне приспичило убить в этом доме, я бы предпочел темную парилку, полную пьяных людей, и решил бы, что лучшего шанса не представится.
– Употребление спиртного – это фактор. Я хочу сказать: преступник предполагал, что рано или поздно люди начнут выходить в туалет.
– Однако не знал наверняка.
– Согласен. Он ничего не знал наверняка. Когда бы и каким бы способом он ни решил убить, это было рискованное преступление.
Колридж сверился со временем на экране. Они включили паузу в 23.38. Стоило нажать на «воспроизведение», и цифры сменятся на 23–39; в эту минуту из парилки появится Келли Симпсон, чтобы совершить последнюю в своей жизни короткую прогулку.
Келли Симпсон, такая молодая, такая пылкая, уверенная в своей замечательной, полной увлекательных событий судьбе, вошла в этот дурацкий, бессмысленный дом, чтобы умереть. Колридж вспомнил первый день ее «ареста»: как она прыгнула в бассейн и закричала, что все здесь «супер». Но судьба предала ее, и настал последний день Келли. Она поплыла опять. Но на сей раз в собственной крови.
– Я говорю о том, сэр, – продолжал сержант, – что если бы преступник заранее намеревался убить (а мы предполагаем, что дело обстояло именно так), он наверняка обдумывал возможность расправиться с жертвой снаружи. Но не мог знать, что она обязательно выйдет в туалет, и не был уверен, что его не опознают, когда он за ней пойдет.
Колридж долго всматривался в экран. Трудно было поверить, что в идиотской полиэтиленовой конструкции умещались восемь взрослых людей.
– Если только катализатор преступления не возник уже после того, как все вошли в парилку. Перед самой отлучкой Келли в туалет. После чего преступник, подчиняясь спонтанной ярости, бросился за ней.
– Или внезапно вспыхнувшему страху.
– Совершенно верно: или страху. Коль скоро эти люди до «ареста» друг друга не знали…
– По крайней мере, нас в этом уверяли, – заметила появившаяся в комнате Триша, которая вернулась с чаем для всех.
– Согласен с поправкой, констебль, – кивнул Колридж. – Как нас в этом уверяли. Мы исходили из версии, что катализатор возник в период между помещением «арестантов» в дом и их входом в парилку. Но вполне возможно, что нечто ужасное случилось, когда они уже находились внутри.
– Это объясняет, почему устроители «Любопытного Тома» не имеют ни малейшего представления о мотивах преступления. – Триша насыпала сахар в чашку инспектора.
– Именно. Общение в парилке постепенно превращалось в оргию.
Хупер подумал, что Колридж совсем не случайно употребил это слово.
– Ситуация вполне располагала.
– Вы считаете, что над ней совершили насилие? – спросила Триша. – А потом убили?
– Насилие не впервые оборачивается убийством.
– Но как быть с остальными? Мы разговаривали со всеми. Никто ничего не знает. Такую вещь невозможно совершить незаметно.
– Вы полагаете? Даже в тех обстоятельствах? А если вообразить, что все они – заговорщики? И выгораживают одного, кто сделал это грязное дело?
– Вы хотите сказать, что все желали смерти Келли?
– Возможно. Это бы объяснило отсутствие улик в показаниях.
– Значит, она знала что-то о каждом из них или что-то каждому сделала?
Колридж принял чашку, не поднимая на Тришу глаз. Он продолжал смотреть на экран – на полиэтиленовый ящик в середине комнаты. И представлял нечто совершенно отвратительное.
– Или они все поимели ее, – наконец произнес он.
– Коллективное изнасилование? – переспросил Хупер. – Групповуха?
Инспектор хотел упрекнуть подчиненного и потребовать выражаться корректнее, но внезапно понял: то, что он предположил, пристойным словом не назвать. Колридж в очередной раз нажал на клавишу «воспроизведения», и время на экране сменилось на 23.39. Из парилки появилась Келли.
День двадцать седьмой. 11.39 вечера
Джеральдина была довольна. Довольна и сильно возбуждена.
Позднее, описывая полиции состояние Тюремщицы, все единодушно отметили восторженное настроение. Почти истерическое, сказали двое или трое.
И была, была причина. Повод для радости. Глядя на полупрозрачный ходивший ходуном полиэтиленовый ящик, все понимали, что план Джеральдины сработал – дело дошло до настоящего секса. После двух из установленных четырех часов потения не оставалось сомнений, что в парилке завязались сексуальные отношения. И все в полном разгаре.
Больше не слышалось криков, веселых взвизгиваний и шутливых замечаний, как в первые минуты. Теперь динамики транслировали шепот и приглушенное бормотание. Люди за полиэтиленовыми стенками явно напились и после двухчасового потения и темноты перестали соображать.
Могло произойти, все что угодно. И конечно, произошло.
Миновало десять минут с тех пор, как Джаз предложил игру в прикосновения – угадать в темноте, с кем соприкасаешься. И вот открылся полиэтиленовый клапан входа, и в проеме показалась Келли.
– Ай-ай-ай, – хихикнула Джеральдина. – Описалась.
Боб Фогарти моргнул и, стараясь не обращать на Тюремщицу внимания, сосредоточился на работе.
Келли распрямилась. Ее обнаженное тело блестело от пота.
– Прекрасно, – возбужденно прошептала Джеральдина. – Просто здорово!
Келли, вероятно, очень спешила. Она даже не воспользовалась одним из кусков ткани, которые «Любопытный Том» предусмотрительно предложил для подобных игр. Выскочила голой из мужской спальни, пересекла гостиную и бросилась к единственному туалету, которым пользовалась вся компания.
– Чудесно! – воскликнула Джеральдина. – Я знала, что, накачавшись, они не вспомнят про тряпки. Разве что Дервла. Мун права, я их положила только для того, чтобы не выглядеть полной извращенкой. Хотя я такая и есть. Но позвольте добавить, не больше, чем все население страны.
Пробежка Келли вызвала шум в аппаратной: это был первый случай, когда на экране в фокусе так откровенно появилось обнаженное тело.
– И лобок и все остальное, – восхищалась Джеральдина. – Теперь не придется крутить один и тот же ролик с ее титькой, когда она вылезает из бассейна.
– Классный кадр, – заметил Боб Фогарти.
– Ты о качестве или о фигуре?
– Конечно, об изображении, а не об эстетике, – смутился главный редактор.
Он был прав: изображение оказалось великолепным. Совсем не таким, как зернисто-голубые расплывчатые картинки, которые в спальне подсмотрели объективы ночного видения. Келли пробежала через постоянно залитую неоновым светом гостиную. И хотя часть трубок выключили, чтобы, когда открывали дверь, блики не проникали в парилку, качество от этого нисколько не пострадало.
– Отлично, Ларри, – похвалила Джеральдина дежурного оператора. – Хорошо, что мы тебя оставили.
Только накануне произошел спор, не отменить ли ночных операторов. В это время в доме происходило очень мало событий, и всем казалось, что достаточно камер с дистанционным управлением. Но Джеральдина настояла хотя бы на одном ради такого события. И вот результат. Бегущая голая девушка требовала персонального подхода. Камеры дистанционного управления передавали изображение сверху под тремя разными углами, что требовало соответствующего монтажа. А живой оператор Ларри ухватил план в самый лоб: груди подпрыгивают, бедра колышутся, живот напрягается, мысок темных волос в самом фокусе. Очень красиво, если дать в замедленном темпе.
– Великолепная работа, в самую точку! – Джеральдина, когда считала нужным, на похвалы не скупилась. – Вот что значит роль человеческого фактора в телевидении. Ларри, дуй к туалету и прихвати ее, когда она будет выходить.
Внутри туалета была одна-единственная камера дистанционного управления – высоко под потолком. И она передавала изображение схватившейся за голову сидящей на унитазе Келли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Их называют «Старбертс», – поправил с шутливым упреком Джаз. – Ты еще скажи, что «Сникерс» – это «Маратон».[30] Чертова глобализация все перепутала. У наших конфет теперь такие же имена, как у янки. Почему никто не протестует?
– А кому помешали «Мивви» и «Роккет», хотела бы я знать! Они очень вкусные.
– Мы последнее поколение, – торжественно объявил Джаз, – которое понимает радости от эскимо и леденцов на палочке. Нынешним детям уже никто не расскажет, какое это удовольствие высасывать оранжевые и красные кусочки из брикетиков мороженого.
В аппаратной Джеральдина начинала выходить из себя. Она послала «арестантам» мороженое не для того, чтобы его обсуждали, а чтобы слизывали с кожи друг у друга.
– Ты настоящий философ, Джаз, – сказала Дервла.
– А что это такое? По-ирландски «онанист»?
– Это значит, – объяснил Дэвид, – что на небесах и на земле гораздо больше всего, чем мы можем себе представить.
– Откуда тебе знать, что я представляю?
– Голую женщину.
– Черт тебя подери. Ты ясновидец. У тебя истинный дар.
Но сбить Джаза с темы оказалось нелегко. Он ухватился за сюжет, который в своих комедийных записях собирался занести в разряд «мелочей».
– Нынче одно прикидывается другим, и ничто не хочет быть тем, что есть на самом деле. Возьмем «Смартиз».[31] Им уже мало быть просто «Смартиз». Есть «Мини-смартиз» и большие «Смартиз».
– И еще просто «Смартиз», – вставила Мун.
– И конечно, классические, как щетка Дэвида. Все притворяется иным, и этот процесс, единожды начавшись, никогда не кончится. Все, что мы любим, меняется и возвращается на круги своя, но в новом качестве… Вот рыбные палочки… Не удивлюсь, если вскоре выпустят рыбные палочки-мини и гигантские рыбные палочки…
– Рыбные палочки из мороженого, – добавила Дервла.
– Их тоже, – согласился Джаз.
– Заправку к салату в одной плитке, – рассмеялась девушка.
– Будет и такое.
– Любимые булочки в виде бульонных кубиков.
– Ну, довольно, довольно! – Джаз расстроился, что у него так легко отняли дирижерскую палочку. Роль комика – это его роль. При чем тут Дервла? Она же психотерапевт!
Нетерпение Джеральдины росло.
– Ну же! – закричала она. – Стаскивайте тряпки и марш в парилку!
«Арестанты» словно бы услышали ее, а может, успели к этому времени достаточно наклюкаться. Как бы то ни было, разговор перешел на предстоящее задание.
– Как мы поступим? – спросила Сэлли. – Я не собираюсь раздеваться при свете.
– Разденься в спальне, – посоветовал Дэвид. – Там темно.
– Не пойдет, – заметила Дервла. – Здесь есть инфракрасные камеры или что-то в этом роде. Будем блистать на экране, как порнозвезды.
– Ну и ладно, – хохотнул Газза.
Келли покосилась на Дэвида и улыбнулась уголками губ. Но если он и заметил, то не ответил улыбкой.
– Мне до лампочки! – объявила Мун и принялась стаскивать туфли.
– А мне нет! – возразила Сэлли. – Хоть это и национальная традиция, с какой стати я должна заниматься стриптизом?
– С такой, что вся эта хренова кутерьма затеяна ради стриптиза.
– Не уверен, Мун, – повернулся к ней Хэмиш. – Вспомни: нам прислали простыни, чтобы мы заворачивались, если потребуется выйти в туалет.
– Показуха. Уловка, чтобы замаскировать истинные цели, – буркнула Дервла.
– Вот именно, – согласилась Мун. – Хотят, чтобы мы побольше выставили, а еще лучше – перетрахались.
– Нельзя быть такой циничной, Мун, – оборвал ее Хэмиш.
– Опомнись, парень! Ты что, забыл, что нам прислали презервативы с шоколадным ароматом?
– А вот мне нечего скрывать, – рассмеялся Гарри. – Если кто захочет посмотреть мой шланг, будьте уверены, – не откажу.
– Вот еще! У меня нет желания глядеть на твой пенис, – усмехнулся Дэвид. – Все просто: мы выполняем задание, или нас лишают половины рациона. Но это не причина выставлять напоказ наши тела.
– Ах, какой скромник! – презрительно фыркнула Мун. – А что ты делаешь, когда разгуливаешь вокруг дома в трусах? Уверен, что у тебя красивое тело? Согласна. Но учти, ты его так любишь, что выглядишь настоящим пидором. Поэтому нечего кобениться и притворяться, что ради нашего задания не желаешь выставить напоказ телеса!
– Мужчина в нижнем белье меньше обнажен, чем в плавках, – возмутился Дэвид.
Джеральдина раздавила в кулаке пластмассовую чашку.
– Сборище мудил, вашу мать! Давайте наконец растелешивайтесь!
Но задание есть задание. Его пришлось выполнять. В итоге все оказались в спальне и, кто как мог, бравируя, принялись снимать с себя одежду. Самой осторожной оказалась Дервла. Она до самого входа в парилку не снимала белья, а потом быстро скинула и нырнула внутрь.
Джеральдина выглядела довольной.
– Слушайте, мы, кажется, поймали одну ее титьку? – спросила она. – И, без сомнений, задницу. Дадим прямо в анонсе. Стране не терпится увидеть чуточку больше милашки Дерво.
В парилке стояла абсолютная темнота. Было черно «словно в могиле», как написали на следующее утро газеты.
И жарко. Очень, очень жарко.
Следуя инструкциям, Газза и Джаз настелили второй пол из ароматизированного соснового дерева и с обеда включили установленные под ним нагреватели.
– Пахнет бесподобно, – заметила Мун.
– Ух, задницу жжет, – взвизгнула Келли.
– Ничего, привыкнешь, – успокоила ее Дервла. – Через минуту акклиматизируешься.
Пол был в самом деле горячим, но не настолько, чтобы невозможно было терпеть. Наоборот, прикосновение к нему казалось приятным, почти возбуждающим.
– Пресвятая Богородица! – послышался в темноте голос Дервлы. – Теперь понятно, почему парилку называют устройством для потения. – Прошло всего несколько минут, а она уже почувствовала, что на коже выступает влага. Капли текли по лбу, под мышками сделалось влажно.
– Прошибает до самого «не балуйся», – подхватила Мун, и все рассмеялись. – Господи, чья это жопа?
– Моя! – одновременно закричали трое или четверо «арестантов».
Все терлись друг о друга телами, но темнота казалась абсолютной, и никто не мог понять, чей рядом зад.
– Четыре часа! – напомнил Хэмиш. – Надо еще выпить.
По кругу на ощупь пошли пластиковые бутылки теплого «Бакарди» с кокой, причем рома было явно больше, чем коки.
– Что ж, это будет даже в кайф, – признался Гарри и отчасти выразил всеобщее мнение.
Тела и настроение разогревались.
День двадцать девятый. 8.00 вечера
Колридж и Хупер провели смену, пересматривая пленки с самого первого дня, и теперь вернулись к записи вечера убийства. Они видели те же картинки, что меньше сорока восьми часов назад Джеральдина, режиссеры «Любопытного Тома» и сорок семь тысяч пользователей Интернета, которые наблюдали за событиями в режиме реального времени. Размытое, неясное голубовато-сероватое изображение транслировалось из мужской спальни камерами ночного видения. Комната казалась пустой, абсолютно безобидной и совершенно нормальной, за исключением странного сооружения из пластика в середине. Сооружения, в котором, как было известно полицейским, находились восемь подвыпивших голых людей: об их присутствии свидетельствовали только гротескные формы, время от времени колебавшиеся по ту сторону пластика. Жуткое, мрачное зрелище, если знать, что одной из этих живых форм вскоре предстояло стать мертвой.
– Он мог это сделать внутри, – задумчиво проговорил Хупер. – Почему он не убил в парилке?
– Или она, – напомнил сержанту инспектор. – Мы говорим «он» по привычке. Но не должны упускать из виду, что преступником может быть женщина.
– Конечно, сэр, это так. Но я о том, что никто бы не заметил, если бы он или она воспользовались небольшим ножом, который очень легко пронести в парилку. Чиркнуть по горлу и ждать, пока остальные не почувствуют запаха крови. А когда поймут, что жидкость под ними – это кровь, а не пот, будет поздно – все перемажутся. Возможно, так и планировалось.
– Обыск не выявил небольшого ножа ни в парилке, ни в комнате.
– Не выявил. Но если преступник передумал и последовал за жертвой в туалет, он мог заменить на кухне маленький на большой.
– Не думаю, сержант. Каким образом точно определить в темноте свою жертву? Безошибочно нанести удар? И оставаться уверенным, что дело сделано? Преступник мог полоснуть не по горлу, а по носу, отрезать нос другому человеку или собственный палец.
– Приходилось рисковать. Лучший шанс мог не подвернуться.
– Он ничего не знал наверняка и, если бы шанс не подвернулся, продолжал бы ждать.
– До каких пор? Пока жертву бы не выселили и она не ускользнула от него навсегда?
– Однако преступник знал, что номинация на этой неделе не состоится, и это давало ему или ей по крайней мере восемь дней форы.
– Я хочу сказать одно, – настаивал на своем сержант, – если бы мне приспичило убить в этом доме, я бы предпочел темную парилку, полную пьяных людей, и решил бы, что лучшего шанса не представится.
– Употребление спиртного – это фактор. Я хочу сказать: преступник предполагал, что рано или поздно люди начнут выходить в туалет.
– Однако не знал наверняка.
– Согласен. Он ничего не знал наверняка. Когда бы и каким бы способом он ни решил убить, это было рискованное преступление.
Колридж сверился со временем на экране. Они включили паузу в 23.38. Стоило нажать на «воспроизведение», и цифры сменятся на 23–39; в эту минуту из парилки появится Келли Симпсон, чтобы совершить последнюю в своей жизни короткую прогулку.
Келли Симпсон, такая молодая, такая пылкая, уверенная в своей замечательной, полной увлекательных событий судьбе, вошла в этот дурацкий, бессмысленный дом, чтобы умереть. Колридж вспомнил первый день ее «ареста»: как она прыгнула в бассейн и закричала, что все здесь «супер». Но судьба предала ее, и настал последний день Келли. Она поплыла опять. Но на сей раз в собственной крови.
– Я говорю о том, сэр, – продолжал сержант, – что если бы преступник заранее намеревался убить (а мы предполагаем, что дело обстояло именно так), он наверняка обдумывал возможность расправиться с жертвой снаружи. Но не мог знать, что она обязательно выйдет в туалет, и не был уверен, что его не опознают, когда он за ней пойдет.
Колридж долго всматривался в экран. Трудно было поверить, что в идиотской полиэтиленовой конструкции умещались восемь взрослых людей.
– Если только катализатор преступления не возник уже после того, как все вошли в парилку. Перед самой отлучкой Келли в туалет. После чего преступник, подчиняясь спонтанной ярости, бросился за ней.
– Или внезапно вспыхнувшему страху.
– Совершенно верно: или страху. Коль скоро эти люди до «ареста» друг друга не знали…
– По крайней мере, нас в этом уверяли, – заметила появившаяся в комнате Триша, которая вернулась с чаем для всех.
– Согласен с поправкой, констебль, – кивнул Колридж. – Как нас в этом уверяли. Мы исходили из версии, что катализатор возник в период между помещением «арестантов» в дом и их входом в парилку. Но вполне возможно, что нечто ужасное случилось, когда они уже находились внутри.
– Это объясняет, почему устроители «Любопытного Тома» не имеют ни малейшего представления о мотивах преступления. – Триша насыпала сахар в чашку инспектора.
– Именно. Общение в парилке постепенно превращалось в оргию.
Хупер подумал, что Колридж совсем не случайно употребил это слово.
– Ситуация вполне располагала.
– Вы считаете, что над ней совершили насилие? – спросила Триша. – А потом убили?
– Насилие не впервые оборачивается убийством.
– Но как быть с остальными? Мы разговаривали со всеми. Никто ничего не знает. Такую вещь невозможно совершить незаметно.
– Вы полагаете? Даже в тех обстоятельствах? А если вообразить, что все они – заговорщики? И выгораживают одного, кто сделал это грязное дело?
– Вы хотите сказать, что все желали смерти Келли?
– Возможно. Это бы объяснило отсутствие улик в показаниях.
– Значит, она знала что-то о каждом из них или что-то каждому сделала?
Колридж принял чашку, не поднимая на Тришу глаз. Он продолжал смотреть на экран – на полиэтиленовый ящик в середине комнаты. И представлял нечто совершенно отвратительное.
– Или они все поимели ее, – наконец произнес он.
– Коллективное изнасилование? – переспросил Хупер. – Групповуха?
Инспектор хотел упрекнуть подчиненного и потребовать выражаться корректнее, но внезапно понял: то, что он предположил, пристойным словом не назвать. Колридж в очередной раз нажал на клавишу «воспроизведения», и время на экране сменилось на 23.39. Из парилки появилась Келли.
День двадцать седьмой. 11.39 вечера
Джеральдина была довольна. Довольна и сильно возбуждена.
Позднее, описывая полиции состояние Тюремщицы, все единодушно отметили восторженное настроение. Почти истерическое, сказали двое или трое.
И была, была причина. Повод для радости. Глядя на полупрозрачный ходивший ходуном полиэтиленовый ящик, все понимали, что план Джеральдины сработал – дело дошло до настоящего секса. После двух из установленных четырех часов потения не оставалось сомнений, что в парилке завязались сексуальные отношения. И все в полном разгаре.
Больше не слышалось криков, веселых взвизгиваний и шутливых замечаний, как в первые минуты. Теперь динамики транслировали шепот и приглушенное бормотание. Люди за полиэтиленовыми стенками явно напились и после двухчасового потения и темноты перестали соображать.
Могло произойти, все что угодно. И конечно, произошло.
Миновало десять минут с тех пор, как Джаз предложил игру в прикосновения – угадать в темноте, с кем соприкасаешься. И вот открылся полиэтиленовый клапан входа, и в проеме показалась Келли.
– Ай-ай-ай, – хихикнула Джеральдина. – Описалась.
Боб Фогарти моргнул и, стараясь не обращать на Тюремщицу внимания, сосредоточился на работе.
Келли распрямилась. Ее обнаженное тело блестело от пота.
– Прекрасно, – возбужденно прошептала Джеральдина. – Просто здорово!
Келли, вероятно, очень спешила. Она даже не воспользовалась одним из кусков ткани, которые «Любопытный Том» предусмотрительно предложил для подобных игр. Выскочила голой из мужской спальни, пересекла гостиную и бросилась к единственному туалету, которым пользовалась вся компания.
– Чудесно! – воскликнула Джеральдина. – Я знала, что, накачавшись, они не вспомнят про тряпки. Разве что Дервла. Мун права, я их положила только для того, чтобы не выглядеть полной извращенкой. Хотя я такая и есть. Но позвольте добавить, не больше, чем все население страны.
Пробежка Келли вызвала шум в аппаратной: это был первый случай, когда на экране в фокусе так откровенно появилось обнаженное тело.
– И лобок и все остальное, – восхищалась Джеральдина. – Теперь не придется крутить один и тот же ролик с ее титькой, когда она вылезает из бассейна.
– Классный кадр, – заметил Боб Фогарти.
– Ты о качестве или о фигуре?
– Конечно, об изображении, а не об эстетике, – смутился главный редактор.
Он был прав: изображение оказалось великолепным. Совсем не таким, как зернисто-голубые расплывчатые картинки, которые в спальне подсмотрели объективы ночного видения. Келли пробежала через постоянно залитую неоновым светом гостиную. И хотя часть трубок выключили, чтобы, когда открывали дверь, блики не проникали в парилку, качество от этого нисколько не пострадало.
– Отлично, Ларри, – похвалила Джеральдина дежурного оператора. – Хорошо, что мы тебя оставили.
Только накануне произошел спор, не отменить ли ночных операторов. В это время в доме происходило очень мало событий, и всем казалось, что достаточно камер с дистанционным управлением. Но Джеральдина настояла хотя бы на одном ради такого события. И вот результат. Бегущая голая девушка требовала персонального подхода. Камеры дистанционного управления передавали изображение сверху под тремя разными углами, что требовало соответствующего монтажа. А живой оператор Ларри ухватил план в самый лоб: груди подпрыгивают, бедра колышутся, живот напрягается, мысок темных волос в самом фокусе. Очень красиво, если дать в замедленном темпе.
– Великолепная работа, в самую точку! – Джеральдина, когда считала нужным, на похвалы не скупилась. – Вот что значит роль человеческого фактора в телевидении. Ларри, дуй к туалету и прихвати ее, когда она будет выходить.
Внутри туалета была одна-единственная камера дистанционного управления – высоко под потолком. И она передавала изображение схватившейся за голову сидящей на унитазе Келли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34