Как же их из хлева выгнать? Не прутьями же хлестать? Может, хлебом поманить?
— Чего глядите? Гоните их! Прутом, прутом-то! Пошли! Пошли! Ишь, притеплились в закутке! Гоните, девки, бойчей!
— Куда гнать?
— Вон, девчата, поле видите? Залыс-гора называется, там пасти и будете. Я к вам в двенадцать подойду, пойло поднесу, помогу по первости перегнать.
— Нин, а вдруг мы их потеряем? Пересчитать бы надо.
— Как их сосчитаешь? Вон какое стадо!
— Нин, смешное название «залыс-гора», да? Будто залысины на лбу у леса.
— Угу. Хорошо, что от фермы далеко, не видно, как мы работаем.
— Нин, давай я все-таки вперед забегу и пересчитаю.
— Валяй.
Два, четыре, шесть… То сбиваются в комок, то раскатываются, как орехи. Все время разное число получается. Боюсь, разбредутся в разные стороны — не соберешь.
— Нин, как бы нам не пришлось бегать вокруг них весь день и лаять.
— Не валяй дурака! Трава сырая, как на такую сядешь?
— Давай мою куртку подстелем, а твоей укроемся.
— Угу.
— Нин, а вдруг они в лес рванут. Где мы их будем искать?
— Да сядь ты, не вскакивай. Капли из-за тебя за шиворот затекают.
— Ну что это за работа?! Сидишь себе, телята смирные, траву жуют… Наши там под дождем капусту полют, а мы…
— Зато они четыре часа повкалывают и на боковую, а нам тут целый день торчать. Вон у меня уже все брюки на коленках промокли.
— Хоть бы книгу взяли с собой почитать.
— А ты мне расскажи что-нибудь. Лариски говорят, что ты законно рассказываешь.
— Достоевского «Братья Карамазовы» хочешь?
— Валяй.
— Ой! Что это они?
— Кто?
— Да телята! Встали в кружок, будто сговариваются о чем-то. Это их, наверно, Коричневый баламутит.
— Сама баламута! Сядь, из-за тебя куртка слетела!
— Нинка! Они к лесу рванули! Все как один! Потеряются!
— Куртку возьми!
— Их надо до леса перехватить, там они разбредутся— ни за что не найдем!
— Попадет нам! Скажут — проворонили!
— Сто-ой!
— Сто-ой!
— Здорово они бегают! Маленькие, а такие шустрые! Жаль, что они в колдуны не понимают: запятнали бы одного, он замер, потом другого, третьего…
— Сто-ой!
— Сто-ой!
— Нин! Там еще одно стадо!
— Это Лашино с Ларуськой.
— Перемешаются!
— Девчонки, куда вы гоните?!
— Мы не гоним, мы догоняем! А вы чего?
— Ну и мы догоняем!
— Перемешались! Теперь их сам черт не разберет!
— Лаш, это ваше поле?
— Не-а, наше — вон там, за дорогой.
— Здорово вы рванули!
— Вы, можно подумать, меньше.
— Везет Ритке с Ларкой, их не заругают.
— Ага, «везет»: когда мы по дороге бежали, я видела, как они свое стадо из реки выуживали.
— Как, вплавь?
— Угу. Брюки засучили, разулись и гоняли.
— Чо я приду-умала! Давайте разделим телят поровну и погоним их на свои поля. Телята все одинаковые, кто заметит, что перемешанные.
— У тебя, Лаша, не голова, а Дом Советов.
— Эй! Эй! Ну же! Пошли!
— Эй! Идите же, черти!
— Пока, Лаш.
— Смотрите, никому не говорите.
Хорошо с Ниной! Она мне как лучик солнца в сырой день! Без нее я бы не знала даже, в какой стороне ферма. И не боится ничего, вон как уверенно стадо подгоняет, будто всю жизнь в деревне жила.
— Чо, намокли, пичужки? Соскучали, небось, по своим городским квартирам?
— Нет еще.
— Ой, девки, вы ж мне всех телят перепутали.
— Разве есть разница?
— А метки-то на ушах. Гляньте, энтот Надькин и энтот тоже…
— Мы нечаянно. Они лежали, лежали, а потом вдруг как кинутся в лес!
— Эх вы, горе пастухи. Гоните, по загонам пойло разольем. Потом Надьку кликнем. Ишь! Ишь! Пошли! Ишь!
— А после опять в поле? Сыро ведь, не простудятся они?
— Чего простудятся? У телят шкура потеплей вашего будет. Пускай жиров нагуливают — осенью на мясопоставку пойдут. Или вы про обед беспокоитесь? Рано ищщо. Во-он кады солнце за речкой будет, побегёте по очереди, покушаете.
Вот, значит, как! Мы здесь работаем для того, чтобы вот эти доверчивые ласковые мордочки превратились в красное мясо на прилавке?!
Что, бессовестное брюхо, только что мечтало о горячей котлете с картошкой?! Вот, любуйся теперь на тощие спины с торчащими хребтами и представляй себе, как с них сдирают шкуру и рубят мясо!
— Нин, как ты думаешь, что у нас сегодня на обед?
— Суп да каша — пища наша.
— Вот и хорошо. Я теперь на мясо смотреть не смогу. А ты?
— А я бы сейчас пару котлет рубанула. И борща горяченького со сметаной.
— Поаккуратнее девки с пойлом. Комбикормов нонче мало завезли.
— Угу.
— Дождь, кажись, перестал. Вы вот чо, девки: на Лыс-гору погоните, смотрите, чтоб телята в огороды не забрели. А то вас хозяева-то быстро кольями огреют. Не посмотрят, что городские. И в заовражье не пускайте, там бык пламенной пасется. Он, если с цепи сорвется, в клочья всех разорвет. И еще вот чего: с Надькинами больше не спутывайтесь, она баба языкастая и рукам волю любит давать.
— Нин, а огороды-то где?
— А где Заовражье?
— А Лаша с Ларуськой в какой стороне?
— Я и Лыс-Гору-то не найду.
— А ну пошли, окоянные!
— Нин, я ж говорила, нам теперь придется всю неделю, как овчаркам вокруг стада бегать и лаять.
— Ну, вот еще, буду я как овчарка! Я, может, пуделем хочу быть. Тяф -тяф — тяф!
— А я колли — АВ-ав-ав— АВ!!
День— ночь седьмой.
— Рок! Рок! Рок-н-ролл!
— Ритка, ты что взбесилась?
— Рок! Хлопайте! Рок!
— Нары сломаешь!
— Рок с букетом! Хлопайте! Рок!
— Ритка, уймись!
— Не уймусь! В меня Пшено втрескался! Рок! Рок!
— Удивила! Ты у него пятая по счету.
— Ну и наплевать! Видали, какой он мне веник подарил. Рок! Рок!
— Откуда ты, ненормальная?
— Рок! Хлопайте! С футбольного поля! Там наши с ашниками играют.
— Рванули, игру посмотрим!
— Позагораем заодно.
— После пяти уже ультрафиолетовых лучей нет.
— Это ты из ревности говоришь. Нам не лучи, а загар нужен. Пошли.
— Купа-альник на-адевай! В ритме рока с левой ноги начи-инай! Пара-ру-ра! Па-ра-ру-ра-ру-рару чуча!
«Из ревности», как Лариска быстро догадалась. По одним ультрафиолетовым лучам. А может, Ритка все наврала? Не похоже. Такой веник мог только мальчишка собрать.
— Нин, странный у этих цветов запах, да? Какой-то приторный, болотом отдает.
— Угу. Белый цвет — дружба, красный — любовь, желтый — измена, синий — разлука.
Значит, мой цветок колокольчик? Или василек, фиалка, незабудка…
— Девчонки, давайте здесь одеяло расстелим: и поле видно, и на солнышке.
… анютины глазки, цикорий, что там еще бывает синее?
— Здорово наши играют.
— Го-ол!!!
— Кто забил?
— Олежка!
— Нин, тебе Олегов нравится?
— Тише ты!
— Я и так шепотом. По-моему, он тебе нравится.
— Открытие сделала. Про это весь класс знает.
— А ты ему?
— Не-а. Ему Ритка нравится.
— Значит, и твой цветок колокольчик?
— Угу.
— И василек?
— Угу.
— И цикорий?
— Я цикорий никогда не видела.
— Я тоже.
Как хорошо, что Нина мне товарищ по несчастью. Вот бы счастливых в любви собрать в один город, а несчастливых — в другой. Тогда несчастливым легче бы жилось.
— Го-ол! Ура!!!
— Что ты орешь, это же в наши ворота.
— Да? Все равно ура!
— А что, старухи, айда к речке! Наберем цветов и подарим нашим победителям.
— Айда! Ты чего не двигаешься?
— Не хочется.
— Она здесь будет дожидаться. Вдруг Пшеничный и ей тоже веник преподнесет. А чо, ему травы не жалко.
Ну что Ларка цепляется? Что я ей сделала?
— Ой-ой! Ты что, Богданов, брызгаешься?
— Это не я. Это дождичек с неба. Можно на твоем одеяле пристроиться?
— А ты, часом, одеяло не перепутал? Ее — во-он на той стороне поля.
— Да ладно тебе, видел я ее… Девчонки на речку побежали?
— Угу. Цветов нарвать победителям.
— Зря. Продуем.
— Почему?
— Играем только мы с Олежкой. А у меня с ночного голова тяжелая. На вот, хочешь?
— Ой! Лилии! Живые! Мне? Ой, разве можно рвать такую красоту? Ты только посмотри, они же в тысячу раз царственнее, чем мы, дворняжки.
— Хочешь, пойдем со мной в ночное, я тебе покажу целые заросли этих цветов.
— Я? Одна?
— Почему одна? Мишка в ночное ходит, Вадька. Вся наша бригада.
— На лошади, наверно, трудно сидеть?
— Научишься.
— А когда?
— Сегодня ночью. Твоя где постель?
— Прямо напротив третьей двери. Только наша бригада завтра по кухне дежурит.
— Ну и что? Мы как раз к побудке кухонных приезжаем и везем им бочку с водой.
— Ты, наверно, хотел, чтоб я лилии Алке передала?
— Обойдется. Я ей их столько перетаскал. Значит, к двенадцати подойду к третьей двери. А ты смотри, спи одетая.
Подумаешь, позвали на лошадях покататься — так от радости в зобу дыханье сперло! Нет того, чтобы сказать: а как же Нина? Без Нины не поеду. Нет, про подругу даже не вспомнила. Ой, вон девчонки с вениками идут, как же я скажу про ночное? И про лилии? Белый цвет — дружба. Может, Алке не нужна дружба Богданова?
— Эй, «ашники»! Какой счет?
— Три — два! Ваши продули! Ха-ха, зря за цветочками бегали!
— Да ладно, это мы вам фору даем.
— Слушай, откуда у тебя такие лилии?
— Богданов принес.
— Ну, теперь берегись — тебе Алка все глаза выцарапает.
— Белый — цвет дружбы.
— Она тебе и за дружбу, и за ревность, и за любовь — за все покажет.
— Пошли спать, старухи, нам завтра в полшестого на кухню.
— Во сачковая неделя будет! Отожремся…
— Да уж, это не телят за хвосты из чужих огородов вытаскивать.
— И не навоз босоножками на ферме месить.
— И не парным молоком давиться, бр-р-р.
Как же я не подумала, что на лошадь залезать придется? Лошадь ведь — она огромная: спереди кусается, сзади лягается, а посередине толстая, как бочка. Если б, скажем, в конюшне стул был, тогда можно было бы его приставить к лошади и залезть. А так — повиснешь сосиской поперек спины, а она голову повернет и куснет за ноги.
— Ты чего не раздеваешься?
— Холодно.
— Спи, завтра знаешь, сколько посуды придется перемыть.
Хорошенькое дело «спи», если завтра узнают, что я одна с мальчишками по ночам шляюсь, та-акие сплетни пойдут! Может, даже и к лучшему, если лошадь меня со спины сбросит или копытом долбанет, про больного человека не станут болтать.
— Эй, ты спишь?
— Не-а.
— Выходи, уже пора. Куртку надень — холодина тут.
— Ой, что это за пар?
— Туман. Не видела, что ли?
— Такого — нет. Прямо как в парилке. В ледяной парилке.
Вадька с Мишкой уставились, глаза по плошке. Будто никогда девчонку не видели. Дураки.
— На хлеб… Да не ешь ты его, это для лошади.
Тоже дура. Лошадиный хлеб начала жевать.
— Далеко до конюшни?
— Увидишь.
Как отрезал. Правильно. Взяли — не лезь.
— А много там лошадей?
— Увидишь.
Вот напала болтливость. Как икота. Зуб на зуб не попадает, а рот не могу закрыть.
— А кого там больше: самцов или самок?
Ржут. Дураки. Я и сама знаю, что они мерин и кобыла называются, но некрасиво звучит.
— Постой здесь. Сейчас пригоним. И не жуй хлеб, ничего и так уже не осталось.
Все. Взяла себя в руки. Прекратила дрожать. Стиснула зубы. И сосредоточилась на одном: не дам, не дам себя сбросить! Руками-ногами вцеплюсь — не посмеет!
— Чего ты в забор вцепилась? Иди сюда. Мы тебя во-он на того старпера посадим. Он не шибко резвый.
— Мишка! Давай ее на Гнедка подкинем.
— Гнедко, Гнедко, хороший! На хлебушка!
— Мишка, давай на раз-два!
— Раз-два-ап!
— Ну, чего ты на живот улеглась?! Ногу-то перекидывай!
— Давай, Мишка, еще раз!
— Знаешь, Богдан, я не нанимался всяких дур на лошадь затаскивать! Она мне своим сапогом в глаз заехала! Вон и Гнедко от нее пердит с натуги.
— Да брось ты, человек никогда лошади не видел. Давай последний раз, ну!
— Раз-два-ап!
— Села? Уздечку держи. Да не вцепляйся ты, рот коню раздерешь!
— Ну, пошел! Пошел! Но-о!
До чего жутко сидеть на живом существе. Кажется, я сползаю на бок. Или это лошадь боком идет? Нет, лошадь стоит. Ее ничуть не беспокоит, что все уехали. Дорогу-то она хоть знает?
— Но-о, слышишь, лошадушка, но-о!
Ай! Так не честно! Нужно было предупредить! Я же не знала, что лошадь может так резко голову опустить! Теперь осталось только пол-лошади! Я на пол-лошадях ездить не умею!
— Гнедко хороший. Хороший. Подними головку, а?
— Ты куда запропастилась?
— Он ехать не хочет.
— Ладно, садись позади меня и держись. Мишка с Вадькой уже за мостом.
Знала бы лошадь, что я дочь циркового артиста, заржала бы. А чего ржать? Во всех кино спина у лошади ровная, как диванный валик. А на самом деле сядешь — не обрадуешься. Спасибо, хоть Богданов не смеется.
— Вы всю смену конюхами будете?
— Угу. Больше никто с лошадьми не умеет.
— И что вы делаете?
— В ночное ходим. На кухню и на ферму воду с реки возим. Вчера поливщиков на капустном поле водой снабжали.
— А когда бараки строили, кто хуже всех работал?
— Тебе-то что?
— Та-ак.
— Все нормально работали.
Не хочет говорить. Но все-таки с Пшеничным у них что-то произошло. Я же чувствую. Надо будет потом еще раз осторожненько подкатиться.
— Сто-ой! Приехали. Спрыгивай, я подержу.
Какой нереальный лес! Как в черно-белом кино. И туман клубится над чертовым варевом. Звуки подкрадываются со всех сторон. Ближе, ближе! Трава высокая, мокрая, ноги вязнут!
— Гнедок, можно я около тебя постою? Пожалуйста, не кусай меня. На, Гнедок, корочку. Спасибо, что у тебя губы живые, теплые.
— Ты чего тут стоишь? Наши вон костер развели, картошку пекут. Оставь коня, пошли.
Хорошо как у костра. Даже мальчишки злиться на меня перестали. Неужели они целую ночь у костра так сидят? Вряд ли. Скорее всего они скоро уснут. Тогда можно будет расспросить у Богданова, что же тут произошло в мае.
— Вкусная картошка?
— Угу. Только я вся в саже перепачкалась.
— Идем на реку, покажу, где вымыться.
Если бы Пшеничный действительно в колхозе что-то натворил, стал бы он так развязно держаться? Стал бы претворяться, что старожил, и все тут знает?… И шуточки скользкие отпускать: «Мы в женских туалетах дырок навертели для удобства обозрения»?
Но если он ничего не натворил, то почему так старательно избегает меня? Почему так демонстративно увивается за Риткой?
— Слушай, ты Алку очень не любишь?
— Я?! Я ничего… Это она, по-моему, меня не очень…
— Да я и сам вижу, что она всего-навсего глупенькая девчонка. С ней и говорить-то не о чем. А вот представляешь — не могу. Не могу послать ее подальше. Чего она только своим скудным умишком не придумывала — а вот не могу и все. Дурак, да?
— А что тут Пшеничный натворил?
— Этот-то? Ничего. Делать ничего не умеет и не хочет. Пришлось в город турнуть.
— Туман опускается. Красивое небо, да?
— Угу. Пошли к нашим. Пора коней гнать обратно.
Странные у меня получаются два города. Город счастливчиков, в котором живут те, кого любят, — это город недобрых людей. Зато в другом — живут хоть и несчастные, но зато добрые.
— Девчонки! Каша, кажись, пригорает!
— А ты мешай сильнее.
— Палка не достает до дна! Убавьте огонь!
— Это тебе газ, что ли?
— Не убавляйте! Наоборот, подбросьте дров, вода для кофе не закипает!
— Так бросать или не бросать?
— Не надо! Давайте кастрюлищи поменяем местами.
— Ага, попробуй их сдвинь.
— Горн слыхали, сейчас после зарядки как рванут в столовую — живьем ведь сожрут.
— Лаш, беги скорее ложки-миски раскладывай!
— Какая все-таки англичанка — отмерила продукты и пошла досыпать. Даже не поинтересовалась, умеем ли мы чертову кашу котлами варить. Ник. Мих. бы так никогда не сделал.
— Она только и знает со своим «ашниками» возиться.
— Нин, а если из кофейной кастрюли долить кипятку в кашу?
— На кофе не хватит.
— Рит, по-моему, так кофе вообще не варят. Нужно было сразу смешать воду с молоком, а когда закипит, ухнуть туда пачку.
— Вот и вари сама, раз такая умная.
— Девчата, не ссорьтесь, попробуйте лучше кто-нибудь кашу, может, она готова?
— Я не могу, у нас дома такую не варят.
— Подумаешь, не варят, а прошлую неделю ты ее ела?
— Ну-ка? Вроде, не готова. Вы ее солили?
— Ларка солила.
— Может, тогда молока добавить?
— А на кофе?
— Да черт с ней, с кашей, вчера у второй бригады не лучше было.
— Лаш, ты чего жуешь?
— Я не жую, я хлеб маслом намазываю.
— Лар, иди ты помешай, у меня уже от палки мозоль на пальце.
— Ого! Как ко дну пристала! Теперь ее зубами не отдерешь.
— Девчата! По местам: англичанка идет!
— Что-то тут у вас горелым пахнет?
— Да каша вот…
— Ничего, крышкой закройте, дойдет.
— И кофе не закипает…
— Сыпьте так, зарядка кончается. Масло разделили?
— Нет, мы решили бутербродами.
— Дайте-ка попробовать… Прекрасно, через пять минут запускаем первую смену.
— Лаш, ты опять жуешь?
— А чего, англичанка ест, а я рыжая?
— Не, Лаш, ты не рыжая, ты серо-буро-малиновая, в крапинку.
— Девчата! По местам! в столовую прут!
— Кто кашу разносит?
— Мы с Ниной.
— Кто кофе?
— Ритка с Ларкой.
— Ладно, мы с Лашей наливаем и накладываем.
Зря мы с Ниной кашу вызвались разносить, сейчас «вэшники» как попробуют, так и начнут выпендриваться!… Будто они сами лучше приготовят.
— Ну, чего «вэшники» говорят?
— Ничего. Наряды обсуждают. Их на веники сегодня.
— Пронесло. Свои ругать не будут.
— Ку-ухонные, поторапливайтесь, все уже пожрали, а мы сидим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Чего глядите? Гоните их! Прутом, прутом-то! Пошли! Пошли! Ишь, притеплились в закутке! Гоните, девки, бойчей!
— Куда гнать?
— Вон, девчата, поле видите? Залыс-гора называется, там пасти и будете. Я к вам в двенадцать подойду, пойло поднесу, помогу по первости перегнать.
— Нин, а вдруг мы их потеряем? Пересчитать бы надо.
— Как их сосчитаешь? Вон какое стадо!
— Нин, смешное название «залыс-гора», да? Будто залысины на лбу у леса.
— Угу. Хорошо, что от фермы далеко, не видно, как мы работаем.
— Нин, давай я все-таки вперед забегу и пересчитаю.
— Валяй.
Два, четыре, шесть… То сбиваются в комок, то раскатываются, как орехи. Все время разное число получается. Боюсь, разбредутся в разные стороны — не соберешь.
— Нин, как бы нам не пришлось бегать вокруг них весь день и лаять.
— Не валяй дурака! Трава сырая, как на такую сядешь?
— Давай мою куртку подстелем, а твоей укроемся.
— Угу.
— Нин, а вдруг они в лес рванут. Где мы их будем искать?
— Да сядь ты, не вскакивай. Капли из-за тебя за шиворот затекают.
— Ну что это за работа?! Сидишь себе, телята смирные, траву жуют… Наши там под дождем капусту полют, а мы…
— Зато они четыре часа повкалывают и на боковую, а нам тут целый день торчать. Вон у меня уже все брюки на коленках промокли.
— Хоть бы книгу взяли с собой почитать.
— А ты мне расскажи что-нибудь. Лариски говорят, что ты законно рассказываешь.
— Достоевского «Братья Карамазовы» хочешь?
— Валяй.
— Ой! Что это они?
— Кто?
— Да телята! Встали в кружок, будто сговариваются о чем-то. Это их, наверно, Коричневый баламутит.
— Сама баламута! Сядь, из-за тебя куртка слетела!
— Нинка! Они к лесу рванули! Все как один! Потеряются!
— Куртку возьми!
— Их надо до леса перехватить, там они разбредутся— ни за что не найдем!
— Попадет нам! Скажут — проворонили!
— Сто-ой!
— Сто-ой!
— Здорово они бегают! Маленькие, а такие шустрые! Жаль, что они в колдуны не понимают: запятнали бы одного, он замер, потом другого, третьего…
— Сто-ой!
— Сто-ой!
— Нин! Там еще одно стадо!
— Это Лашино с Ларуськой.
— Перемешаются!
— Девчонки, куда вы гоните?!
— Мы не гоним, мы догоняем! А вы чего?
— Ну и мы догоняем!
— Перемешались! Теперь их сам черт не разберет!
— Лаш, это ваше поле?
— Не-а, наше — вон там, за дорогой.
— Здорово вы рванули!
— Вы, можно подумать, меньше.
— Везет Ритке с Ларкой, их не заругают.
— Ага, «везет»: когда мы по дороге бежали, я видела, как они свое стадо из реки выуживали.
— Как, вплавь?
— Угу. Брюки засучили, разулись и гоняли.
— Чо я приду-умала! Давайте разделим телят поровну и погоним их на свои поля. Телята все одинаковые, кто заметит, что перемешанные.
— У тебя, Лаша, не голова, а Дом Советов.
— Эй! Эй! Ну же! Пошли!
— Эй! Идите же, черти!
— Пока, Лаш.
— Смотрите, никому не говорите.
Хорошо с Ниной! Она мне как лучик солнца в сырой день! Без нее я бы не знала даже, в какой стороне ферма. И не боится ничего, вон как уверенно стадо подгоняет, будто всю жизнь в деревне жила.
— Чо, намокли, пичужки? Соскучали, небось, по своим городским квартирам?
— Нет еще.
— Ой, девки, вы ж мне всех телят перепутали.
— Разве есть разница?
— А метки-то на ушах. Гляньте, энтот Надькин и энтот тоже…
— Мы нечаянно. Они лежали, лежали, а потом вдруг как кинутся в лес!
— Эх вы, горе пастухи. Гоните, по загонам пойло разольем. Потом Надьку кликнем. Ишь! Ишь! Пошли! Ишь!
— А после опять в поле? Сыро ведь, не простудятся они?
— Чего простудятся? У телят шкура потеплей вашего будет. Пускай жиров нагуливают — осенью на мясопоставку пойдут. Или вы про обед беспокоитесь? Рано ищщо. Во-он кады солнце за речкой будет, побегёте по очереди, покушаете.
Вот, значит, как! Мы здесь работаем для того, чтобы вот эти доверчивые ласковые мордочки превратились в красное мясо на прилавке?!
Что, бессовестное брюхо, только что мечтало о горячей котлете с картошкой?! Вот, любуйся теперь на тощие спины с торчащими хребтами и представляй себе, как с них сдирают шкуру и рубят мясо!
— Нин, как ты думаешь, что у нас сегодня на обед?
— Суп да каша — пища наша.
— Вот и хорошо. Я теперь на мясо смотреть не смогу. А ты?
— А я бы сейчас пару котлет рубанула. И борща горяченького со сметаной.
— Поаккуратнее девки с пойлом. Комбикормов нонче мало завезли.
— Угу.
— Дождь, кажись, перестал. Вы вот чо, девки: на Лыс-гору погоните, смотрите, чтоб телята в огороды не забрели. А то вас хозяева-то быстро кольями огреют. Не посмотрят, что городские. И в заовражье не пускайте, там бык пламенной пасется. Он, если с цепи сорвется, в клочья всех разорвет. И еще вот чего: с Надькинами больше не спутывайтесь, она баба языкастая и рукам волю любит давать.
— Нин, а огороды-то где?
— А где Заовражье?
— А Лаша с Ларуськой в какой стороне?
— Я и Лыс-Гору-то не найду.
— А ну пошли, окоянные!
— Нин, я ж говорила, нам теперь придется всю неделю, как овчаркам вокруг стада бегать и лаять.
— Ну, вот еще, буду я как овчарка! Я, может, пуделем хочу быть. Тяф -тяф — тяф!
— А я колли — АВ-ав-ав— АВ!!
День— ночь седьмой.
— Рок! Рок! Рок-н-ролл!
— Ритка, ты что взбесилась?
— Рок! Хлопайте! Рок!
— Нары сломаешь!
— Рок с букетом! Хлопайте! Рок!
— Ритка, уймись!
— Не уймусь! В меня Пшено втрескался! Рок! Рок!
— Удивила! Ты у него пятая по счету.
— Ну и наплевать! Видали, какой он мне веник подарил. Рок! Рок!
— Откуда ты, ненормальная?
— Рок! Хлопайте! С футбольного поля! Там наши с ашниками играют.
— Рванули, игру посмотрим!
— Позагораем заодно.
— После пяти уже ультрафиолетовых лучей нет.
— Это ты из ревности говоришь. Нам не лучи, а загар нужен. Пошли.
— Купа-альник на-адевай! В ритме рока с левой ноги начи-инай! Пара-ру-ра! Па-ра-ру-ра-ру-рару чуча!
«Из ревности», как Лариска быстро догадалась. По одним ультрафиолетовым лучам. А может, Ритка все наврала? Не похоже. Такой веник мог только мальчишка собрать.
— Нин, странный у этих цветов запах, да? Какой-то приторный, болотом отдает.
— Угу. Белый цвет — дружба, красный — любовь, желтый — измена, синий — разлука.
Значит, мой цветок колокольчик? Или василек, фиалка, незабудка…
— Девчонки, давайте здесь одеяло расстелим: и поле видно, и на солнышке.
… анютины глазки, цикорий, что там еще бывает синее?
— Здорово наши играют.
— Го-ол!!!
— Кто забил?
— Олежка!
— Нин, тебе Олегов нравится?
— Тише ты!
— Я и так шепотом. По-моему, он тебе нравится.
— Открытие сделала. Про это весь класс знает.
— А ты ему?
— Не-а. Ему Ритка нравится.
— Значит, и твой цветок колокольчик?
— Угу.
— И василек?
— Угу.
— И цикорий?
— Я цикорий никогда не видела.
— Я тоже.
Как хорошо, что Нина мне товарищ по несчастью. Вот бы счастливых в любви собрать в один город, а несчастливых — в другой. Тогда несчастливым легче бы жилось.
— Го-ол! Ура!!!
— Что ты орешь, это же в наши ворота.
— Да? Все равно ура!
— А что, старухи, айда к речке! Наберем цветов и подарим нашим победителям.
— Айда! Ты чего не двигаешься?
— Не хочется.
— Она здесь будет дожидаться. Вдруг Пшеничный и ей тоже веник преподнесет. А чо, ему травы не жалко.
Ну что Ларка цепляется? Что я ей сделала?
— Ой-ой! Ты что, Богданов, брызгаешься?
— Это не я. Это дождичек с неба. Можно на твоем одеяле пристроиться?
— А ты, часом, одеяло не перепутал? Ее — во-он на той стороне поля.
— Да ладно тебе, видел я ее… Девчонки на речку побежали?
— Угу. Цветов нарвать победителям.
— Зря. Продуем.
— Почему?
— Играем только мы с Олежкой. А у меня с ночного голова тяжелая. На вот, хочешь?
— Ой! Лилии! Живые! Мне? Ой, разве можно рвать такую красоту? Ты только посмотри, они же в тысячу раз царственнее, чем мы, дворняжки.
— Хочешь, пойдем со мной в ночное, я тебе покажу целые заросли этих цветов.
— Я? Одна?
— Почему одна? Мишка в ночное ходит, Вадька. Вся наша бригада.
— На лошади, наверно, трудно сидеть?
— Научишься.
— А когда?
— Сегодня ночью. Твоя где постель?
— Прямо напротив третьей двери. Только наша бригада завтра по кухне дежурит.
— Ну и что? Мы как раз к побудке кухонных приезжаем и везем им бочку с водой.
— Ты, наверно, хотел, чтоб я лилии Алке передала?
— Обойдется. Я ей их столько перетаскал. Значит, к двенадцати подойду к третьей двери. А ты смотри, спи одетая.
Подумаешь, позвали на лошадях покататься — так от радости в зобу дыханье сперло! Нет того, чтобы сказать: а как же Нина? Без Нины не поеду. Нет, про подругу даже не вспомнила. Ой, вон девчонки с вениками идут, как же я скажу про ночное? И про лилии? Белый цвет — дружба. Может, Алке не нужна дружба Богданова?
— Эй, «ашники»! Какой счет?
— Три — два! Ваши продули! Ха-ха, зря за цветочками бегали!
— Да ладно, это мы вам фору даем.
— Слушай, откуда у тебя такие лилии?
— Богданов принес.
— Ну, теперь берегись — тебе Алка все глаза выцарапает.
— Белый — цвет дружбы.
— Она тебе и за дружбу, и за ревность, и за любовь — за все покажет.
— Пошли спать, старухи, нам завтра в полшестого на кухню.
— Во сачковая неделя будет! Отожремся…
— Да уж, это не телят за хвосты из чужих огородов вытаскивать.
— И не навоз босоножками на ферме месить.
— И не парным молоком давиться, бр-р-р.
Как же я не подумала, что на лошадь залезать придется? Лошадь ведь — она огромная: спереди кусается, сзади лягается, а посередине толстая, как бочка. Если б, скажем, в конюшне стул был, тогда можно было бы его приставить к лошади и залезть. А так — повиснешь сосиской поперек спины, а она голову повернет и куснет за ноги.
— Ты чего не раздеваешься?
— Холодно.
— Спи, завтра знаешь, сколько посуды придется перемыть.
Хорошенькое дело «спи», если завтра узнают, что я одна с мальчишками по ночам шляюсь, та-акие сплетни пойдут! Может, даже и к лучшему, если лошадь меня со спины сбросит или копытом долбанет, про больного человека не станут болтать.
— Эй, ты спишь?
— Не-а.
— Выходи, уже пора. Куртку надень — холодина тут.
— Ой, что это за пар?
— Туман. Не видела, что ли?
— Такого — нет. Прямо как в парилке. В ледяной парилке.
Вадька с Мишкой уставились, глаза по плошке. Будто никогда девчонку не видели. Дураки.
— На хлеб… Да не ешь ты его, это для лошади.
Тоже дура. Лошадиный хлеб начала жевать.
— Далеко до конюшни?
— Увидишь.
Как отрезал. Правильно. Взяли — не лезь.
— А много там лошадей?
— Увидишь.
Вот напала болтливость. Как икота. Зуб на зуб не попадает, а рот не могу закрыть.
— А кого там больше: самцов или самок?
Ржут. Дураки. Я и сама знаю, что они мерин и кобыла называются, но некрасиво звучит.
— Постой здесь. Сейчас пригоним. И не жуй хлеб, ничего и так уже не осталось.
Все. Взяла себя в руки. Прекратила дрожать. Стиснула зубы. И сосредоточилась на одном: не дам, не дам себя сбросить! Руками-ногами вцеплюсь — не посмеет!
— Чего ты в забор вцепилась? Иди сюда. Мы тебя во-он на того старпера посадим. Он не шибко резвый.
— Мишка! Давай ее на Гнедка подкинем.
— Гнедко, Гнедко, хороший! На хлебушка!
— Мишка, давай на раз-два!
— Раз-два-ап!
— Ну, чего ты на живот улеглась?! Ногу-то перекидывай!
— Давай, Мишка, еще раз!
— Знаешь, Богдан, я не нанимался всяких дур на лошадь затаскивать! Она мне своим сапогом в глаз заехала! Вон и Гнедко от нее пердит с натуги.
— Да брось ты, человек никогда лошади не видел. Давай последний раз, ну!
— Раз-два-ап!
— Села? Уздечку держи. Да не вцепляйся ты, рот коню раздерешь!
— Ну, пошел! Пошел! Но-о!
До чего жутко сидеть на живом существе. Кажется, я сползаю на бок. Или это лошадь боком идет? Нет, лошадь стоит. Ее ничуть не беспокоит, что все уехали. Дорогу-то она хоть знает?
— Но-о, слышишь, лошадушка, но-о!
Ай! Так не честно! Нужно было предупредить! Я же не знала, что лошадь может так резко голову опустить! Теперь осталось только пол-лошади! Я на пол-лошадях ездить не умею!
— Гнедко хороший. Хороший. Подними головку, а?
— Ты куда запропастилась?
— Он ехать не хочет.
— Ладно, садись позади меня и держись. Мишка с Вадькой уже за мостом.
Знала бы лошадь, что я дочь циркового артиста, заржала бы. А чего ржать? Во всех кино спина у лошади ровная, как диванный валик. А на самом деле сядешь — не обрадуешься. Спасибо, хоть Богданов не смеется.
— Вы всю смену конюхами будете?
— Угу. Больше никто с лошадьми не умеет.
— И что вы делаете?
— В ночное ходим. На кухню и на ферму воду с реки возим. Вчера поливщиков на капустном поле водой снабжали.
— А когда бараки строили, кто хуже всех работал?
— Тебе-то что?
— Та-ак.
— Все нормально работали.
Не хочет говорить. Но все-таки с Пшеничным у них что-то произошло. Я же чувствую. Надо будет потом еще раз осторожненько подкатиться.
— Сто-ой! Приехали. Спрыгивай, я подержу.
Какой нереальный лес! Как в черно-белом кино. И туман клубится над чертовым варевом. Звуки подкрадываются со всех сторон. Ближе, ближе! Трава высокая, мокрая, ноги вязнут!
— Гнедок, можно я около тебя постою? Пожалуйста, не кусай меня. На, Гнедок, корочку. Спасибо, что у тебя губы живые, теплые.
— Ты чего тут стоишь? Наши вон костер развели, картошку пекут. Оставь коня, пошли.
Хорошо как у костра. Даже мальчишки злиться на меня перестали. Неужели они целую ночь у костра так сидят? Вряд ли. Скорее всего они скоро уснут. Тогда можно будет расспросить у Богданова, что же тут произошло в мае.
— Вкусная картошка?
— Угу. Только я вся в саже перепачкалась.
— Идем на реку, покажу, где вымыться.
Если бы Пшеничный действительно в колхозе что-то натворил, стал бы он так развязно держаться? Стал бы претворяться, что старожил, и все тут знает?… И шуточки скользкие отпускать: «Мы в женских туалетах дырок навертели для удобства обозрения»?
Но если он ничего не натворил, то почему так старательно избегает меня? Почему так демонстративно увивается за Риткой?
— Слушай, ты Алку очень не любишь?
— Я?! Я ничего… Это она, по-моему, меня не очень…
— Да я и сам вижу, что она всего-навсего глупенькая девчонка. С ней и говорить-то не о чем. А вот представляешь — не могу. Не могу послать ее подальше. Чего она только своим скудным умишком не придумывала — а вот не могу и все. Дурак, да?
— А что тут Пшеничный натворил?
— Этот-то? Ничего. Делать ничего не умеет и не хочет. Пришлось в город турнуть.
— Туман опускается. Красивое небо, да?
— Угу. Пошли к нашим. Пора коней гнать обратно.
Странные у меня получаются два города. Город счастливчиков, в котором живут те, кого любят, — это город недобрых людей. Зато в другом — живут хоть и несчастные, но зато добрые.
— Девчонки! Каша, кажись, пригорает!
— А ты мешай сильнее.
— Палка не достает до дна! Убавьте огонь!
— Это тебе газ, что ли?
— Не убавляйте! Наоборот, подбросьте дров, вода для кофе не закипает!
— Так бросать или не бросать?
— Не надо! Давайте кастрюлищи поменяем местами.
— Ага, попробуй их сдвинь.
— Горн слыхали, сейчас после зарядки как рванут в столовую — живьем ведь сожрут.
— Лаш, беги скорее ложки-миски раскладывай!
— Какая все-таки англичанка — отмерила продукты и пошла досыпать. Даже не поинтересовалась, умеем ли мы чертову кашу котлами варить. Ник. Мих. бы так никогда не сделал.
— Она только и знает со своим «ашниками» возиться.
— Нин, а если из кофейной кастрюли долить кипятку в кашу?
— На кофе не хватит.
— Рит, по-моему, так кофе вообще не варят. Нужно было сразу смешать воду с молоком, а когда закипит, ухнуть туда пачку.
— Вот и вари сама, раз такая умная.
— Девчата, не ссорьтесь, попробуйте лучше кто-нибудь кашу, может, она готова?
— Я не могу, у нас дома такую не варят.
— Подумаешь, не варят, а прошлую неделю ты ее ела?
— Ну-ка? Вроде, не готова. Вы ее солили?
— Ларка солила.
— Может, тогда молока добавить?
— А на кофе?
— Да черт с ней, с кашей, вчера у второй бригады не лучше было.
— Лаш, ты чего жуешь?
— Я не жую, я хлеб маслом намазываю.
— Лар, иди ты помешай, у меня уже от палки мозоль на пальце.
— Ого! Как ко дну пристала! Теперь ее зубами не отдерешь.
— Девчата! По местам: англичанка идет!
— Что-то тут у вас горелым пахнет?
— Да каша вот…
— Ничего, крышкой закройте, дойдет.
— И кофе не закипает…
— Сыпьте так, зарядка кончается. Масло разделили?
— Нет, мы решили бутербродами.
— Дайте-ка попробовать… Прекрасно, через пять минут запускаем первую смену.
— Лаш, ты опять жуешь?
— А чего, англичанка ест, а я рыжая?
— Не, Лаш, ты не рыжая, ты серо-буро-малиновая, в крапинку.
— Девчата! По местам! в столовую прут!
— Кто кашу разносит?
— Мы с Ниной.
— Кто кофе?
— Ритка с Ларкой.
— Ладно, мы с Лашей наливаем и накладываем.
Зря мы с Ниной кашу вызвались разносить, сейчас «вэшники» как попробуют, так и начнут выпендриваться!… Будто они сами лучше приготовят.
— Ну, чего «вэшники» говорят?
— Ничего. Наряды обсуждают. Их на веники сегодня.
— Пронесло. Свои ругать не будут.
— Ку-ухонные, поторапливайтесь, все уже пожрали, а мы сидим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63