— Ага, эти более дружные. И когда только Алка с Лашей успели к ним втереться?
— Алка их по Богданову с прошлого года знает.
— Ага, парни у них лучше наших. И еще наши индивидуалисты, а эти общественники: когда совет отряда выбирали — наши сидят, только бы их не выбрали, а эти везде своих протолкнули. А в Павловск? Мы когда-нибудь до них всем классом за город выбирались? То-то. Они и выглядят старше наших.
— Это потому что они в прошлом году были из сборных школ, и им пришлось завоевывать место под солнцем. А мы в этой школе уже старые. Копошимся каждый в своем мирке.
— Тебе уже исполнилось четырнадцать?
— Угу.
— Так чего ж ты галстук как маленькая носишь? Посмотри на них, все уже давно поснимали. Между прочим, нас в этом году в комсомол принимать будут.
— Здорово! Ларусь, а как ты думаешь, может, в комсомоле начнется настоящая жизнь, о которой мы в читали? Ну, когда людей объединяет общее трудное дело. Например, они всем классом едут на стройку, роют котлованы, живут в палатках…
— Чего нам на стройку переться, когда нас и так летом в колхоз на полтора месяца запихают. Там с непривычки знаешь, как напашемся. И потом, мы же вкалываем два дня в неделю на «Красной заре». Чего тебе еще?
— Ну, это совсем другое. Это не то, что в «Юности». Вот, например, сидим мы сейчас на географии…
— Жуть.
— Зубрим полезные ископаемые и перерабатывающие заводы…
— Мрак!
— И даже отдаленно не представляем себе ни рудника, ни завода. А поездили бы, собственными глазами посмотрели…
— Тебе географичка нравится?
— Не знаю, она еще новенькая…
— Вот-вот, только появилась — и уже завуч четвертых-пятых классов.
— Я так и говорила — новеньким нужно завоевывать мир.
— Чего ж, вид у нее подходящий. Жена офицера, я ее с мужем у гастронома видела. Около Пшеничного живет.
— Забавная у нее манера все делать многозначительно. Она даже указку берет не как простую деревяшку, а как маршальский жезл. Она, наверно, и дома пол моет с чувством собственного достоинства.
— Тебе от Ларки записка. Чего она пишет?
«Постарайся после уроков отвертеться от Ларуськи. Мне нужно с тобой поговорить».
— Ничего особенного. Просит алгебру списать.
— Развратная она: то с Пшеничным крутит, то с Папковым, то с нахимовцами по набережной шляется. И даже уроков не учит. Слушай, давай не дадим ей тетрадку.
— Неудобно.
— Ладно, пусть подавится. До конца урока все равно уже пять минут осталось, не успеет списать.
— «Вы мне писали? Не отпирайтесь, я прочел…»
— Как ты от Ларуськи отвертелась?
— Она сама домой торопится. У нее сегодня мать выходная.
— А тетрадку по алгебре зачем мне прислала?
— Соврала Ларуське, что ты просишь списать.
— Ну, до чего Ларуська прилипчивая! Примажется к человеку, а всех других так и норовит отпихнуть. Давно мы с тобой вместе не ходили…
— Мне казалось, что ты в последнее время с Ритой и Ниной сдружилась.
— Ритка стильная девчонка и неглупая. С ней можно было бы дружить. Но, понимаешь, она еврейка, а евреи — все очень скрытные. Вот понаблюдай за ней на уроке: она знает, но ни за что руку не поднимет. Спросят — ответит, не спросят — промолчит.
— Ты считаешь, что у евреев есть какие-то особые черты характера?
— Конечно. Русские — простые: что думают, то и говорят. А евреи — себе на уме.
— А что Нина?
— Не знаю. По-моему, она полностью под Риткиным влиянием.
— Рыбка-прилипала?
— Ага. Знаешь, чего я тебе написала? У меня второго октября день рождения. Я уже пригласила Ритку с Нинкой, Пшеничного, Папкова, Летунова, тебя…
— Меня еще нет.
— Тебя уже да. А Ларуську давай не будем приглашать: она своими нотациями весь праздник испортит.
— Нет, так нельзя. Она страшно обидится. Вы же чуть ли не с первого класса дружите.
— Ну ладно, может, ее еще мамочка не пустит.
— Куда мы идем?
— Давай рванем по набережной, через мост, на Марсово поле. Там, говорят, вечный огонь сделали.
— С портфелями?
— Портфели по дороге ко мне закинем. Скажем бабуне, что у нас собрание и айда на Марсово поле. Или ты Петропавловку предпочитаешь?
— Что ты! Лучше на Марсово поле.
— Да? А мне Пшеничный сказал, что ты обожаешь Петропавловку. Особенно ходить по ледяной воде, задрав юбку.
— Как ему не стыдно!
— Стыдно у кого видно. А видно было не у него, а у тебя… Между прочим, знаешь, где мы с ним были в воскресенье? Ни за что не угадаешь. В ЦПКиО. На лодках катались. Видала сейчас у мальчишек мода в черных рубашках ходить? Он был в такой рубашке. Ворот расстегнут, рукава засучены, ему идет. Загорелый и гребет бесподобно.
— В черной рубашке, по-моему, фашисты ходили.
— Какие фашисты?! Они в коричневых были. И вообще, ты бы еще чего подопотопнее вспомнила.
— Все равно: ему голубая больше идет. У него глаза голубые, а вокруг радужки желтовато-зеленая змейка.
— Успела рассмотреть? А еще что ты успела? Думаешь, ты ему нравишься?
— Нет. Не думаю.
— Правильно не думаешь. Ты его смертельно раздражаешь. Даже когда ты отвечаешь на уроке, он плечами передергивает.
— Зачем же он мне звонит?
— Он тебе завидует.
— Чему?!
— Твоей манере разговаривать с учителями. Вернее, тому, как они с тобой разговаривают.
— Как?
— Ну, как будто ты одна в классе сидишь.
— Просто я у них подопытный кролик. Они на мне проверяют новый материал.
— Если бы ты у них была просто в любимчиках, ну это понятно… А то у вас урок превращается в какой-то неурок.
— А во что?
— В разговоры не по делу… Вот Пшеничного и разбирает зло. Он тебя ненавидит и отстать не может.
— То же мне, нашла Рогожина и Настасью Филипповну.
— Только ты не подумай, пожалуйста, что я к тебе отношусь так же, как Пшеничный.
— Ну что ты!
— Вот посмотришь на тебя — ничего особенного: так… пошутишь или еще что… Но рядом с тобой чувствуешь себя умнее. И потом, ты интересно отзываешься о людях.
— Как?
— Ну, вот тебе нравится, например, новая русичка?
— Мне ее жалко. Она как черно-белая репродукция в учебнике.
— А мне нравится: молодая, современная. И урок пытается вести как Людмила Николаевна. Помнишь, она даже ходила к Людмиле Николаевне, училась у нее.
— После ухода Людмилы Николаевны школу можно заколотить, а на дверях написать: «Все ушли на фронт».
— С чего это? Остались другие учителя: Ник Мих, историчка…
— Да-а… Но меня так и тянет сесть у кабинета литературы и завыть по-собачьи.
— Да ладно тебе: Людмила Николаевна ушла от нас всего на год. Напишет диссертацию и вернется.
— Если бы… Слушай, давай запретим светить солнцу осенью. Это же сплошной обман. Должен капать мелкий, солоноватый на вкус дождик. Пусть покрасит дворцы расплывающейся серой краской. Пусть разгонит прохожих по парадным и телефонным будкам. Разрешим только вечному огню упрямо вылизывать плиты. Потому что его желтый цвет обещает новое весеннее солнце.
— Чушь. Ненавижу дождь! Давай поедем домой на трамвае.
— Как хочешь. Вон идет двадцать второй.
— Успели!
— Угу. Что ты меня так разглядываешь?
— Да вот смотрю: как в голове с детскими дурацкими косицами могут появляться всякие странные мысли?
— Ты полагаешь, ум женщины прямо пропорционален волосам и обратно пропорционален русской народной пословице?
— Посмотри на себя в отражение — ну кто сейчас носит так волосы?
Конечно, никто. Кроме тех, кто смертельно раздражает других. Смер-тель-но… Смерть наступила в результате острого раздражения. Полюбуйтесь на нее. Это она виновата в его смерти. Расступитесь, пусть подойдет к гробу. Пусть взглянет в глаза его матери и подполковнику отцу. Он был красивым мальчиком. Ему так шла черная рубашка. Он прекрасно греб на лодке. Но ее нелепой головы он не вынес.
— Все. Я решилась.
— На что?
— Сейчас же иду в парикмахерскую. И в знак глубокого траура велю на голо остричь волосы. Завтра в школе меня не будет. Без Людмилы Николаевны там все равно делать нечего.
— Слушай, ненормальная, а портфель?
— Зачем мне этот пережиток прошлой жизни? Можешь оставить себе на память. Прощай.
— Иди к черту!
Ого, сколько тут народу! Неужели у всех траур? Или все пришли за чудом? Ждут превращения головы во взбитый лаковый торт.
— Скажите, пожалуйста, кто последний?
— Тебе на маникюр?
— Нет, на стрижку.
— Тогда вот за ней.
За ней так за ней. Хотя, по правде говоря, не понятно, что с такой лысоватой головы можно еще состричь? Кстати, хватит ли у меня денег? С магазинными должно хватить.
— Ты что, девочка, пришла волосики обстричь? А тебя мама не заругаеть?
— Нет, она меня сама послала.
— Сейчас все стригуть, а потом жалеють.
Снявши голову, по волосам… Впрочем, снявши голову, можно примерить другую: вот эту, например, под барана, или ту — а ля отходы столярной мастерской.
— Следующий на стрижку!
— Иди, твоя очередь.
Ну— с, в последний путь! Зубодробительное кресло. Разоблачающий удар зеркал. Слюнявчик под подбородок.
— Ты чо голову-то в плечи вобрала? Как стричься будем? Под мальчика? Не бойся, волос у тебя мягкий, хорошо будет лежать.
Интересно, они тут меняют головы вместе с внутренним содержанием?
— Чего глаза-то зажмурила, видишь, тебе идет.
Интересно, чья это там голова в зеркале торчит, моя или чья-то еще?
— Иди, посуши волосы под феном. Да куда же ты поперлась? Там же касса!
Как голо без волос… Чего-то не хватает. Как будто часть тебя, бездыханная, осталась лежать на полу в парикмахерской. Отрезать легко, приставить обратно трудно.
— Ты чо, волосы обстригла? Во дает! Ну-ка повернись! А ничего!
— Лен, правда ничего?
— Конечно, так лучше. А то ходит, как кулема — волосья во все стороны торчат.
— Лен, кто такая «кулема»?
— Вот это ты и есть.
Ну и ладно. Только бы папа не заметил моей новой головы.
День рождения.
И кто его только выдумал? У меня ведь нет денег на подарок. Придется взять без спросу книгу из папиного шкафа. Авось никто не заметит.
А может, дни рождения существуют для того, чтобы надоевшие одноклассники в обычной квартире превратились в Пушкина и Лермонтова, танцующих на балу? Чтобы ехать в карете мимо освещенных факелами дворцов, слушать цокот копыт и шелест старинных платьев.
А вдруг Пшеничный не придет? Город балов станет мертвым, превратится в развалины.
— Телефон? Лен, скажи, что меня дома нет. Ну что тебе трудно?
— Ты чо, заболела?
— Нет. Вдохновляюсь идти на день рождения, а ничего еще не готово: молния не пришита, на капроне «стрелка», волосы после мытья во все стороны торчат.
— О чем ты раньше думала?
— Об историческом и художественном значении дней рождения в жизни обыкновенных людей.
— Знаешь кто ты?
— Знаю: недоуниверситетская дура. Но помочь ты мне ничем не можешь.
— А хочешь немецкие бусы?
— Какие бусы? А бабушка не заругает? Ну, давай примерим.
— А расскажешь потом, что на дне рождения было?
— Обязательно. Ведь все, кто возвращаются из далеких стран, делятся впечатлениями.
— А хочешь…
— Спасибо нет, не надо мне волосы начесывать. Ну, ладно чуть-чуть. Ой-ой, не дергай, волосы-то чай свои, не синтетические!
— Ради моды надо страдать.
— Некогда мне страдать. Заметно, что «стрелка» на чулках зашита? А молния ровная? Ну, пока, я побежала! Спасибо за бусы.
Дождь. Как раз для того, чтобы забрызгать капрон. Стоп. Я, кажется, знаю, зачем нужны дни рождения. На чужом празднике, если подойти к человеку близко-близко, взять его за руку и помочь перешагнуть через стену в мой мир, то он там останется навсегда.
— Так и думала, что ты опоздаешь. Проходи скорей, все уже в сборе.
— С Днем Рождения.
— Как тебе моя новая юбка? Видишь, на пуговичках и с разрезом. Последний крик — мама специально к сегодняшнему дню сшила.
— Красивая.
— Раздевайся. Я предков в театр выпроводила, а бабуня — свой человек, не помешает.
— Не хорошо, мы всю ее кровать мокрыми пальто закидали.
— Брось ты. На вот лучше расческу, а то у тебя причесон «не-одна-я-в-поле-кувыркалася».
Вот она заветная дверь в праздничный город. Кого попало, туда не пускают. Хорошо, я согласна вытерпеть любые муки, лишь бы не остаться снаружи, под дождем.
— Ритка хиляет.
— Чего вы тут с волосами возитесь, «вшивый домик» начесываете? Пошли скорее, а то все ждут. Мы с Нинкой, одни, как дуры, сидим на диване, а мальчишки стоят у окна и ржут. Пригнись-ка, я тебе сзади поправлю.
Горжусь, меня готовят к балу две самые красивые девочки в классе.
— Нинка хиляет. Одна Ларуська с мальчишками осталась.
— Ну и видок у вас, если кто войдет… Одна стоит на полусогнутых, а две другие ее сзади и спереди начесывают!
— Нинка права, хватит ее трепать. Айда в комнату. Летунчик принес роки на костях, сбацаем, пока у бабуни пирог подоспеет.
«Сезам, отворись!» Шаг, еще шаг, где это я? Все кружится перед глазами. Ага, вон Ларуська, нужно пробраться к ней и прислониться к стенке. А то упаду еще…
— Летунчик, слышь, кидай кости на радиолу.
— Бу сде.
Кожа на лице горит, как обожженная. Взглядами обожгли? Его взглядом? Да я и не вижу его. Нет, вижу. Кожей, которая саднит. Нужно спрятаться за Ларуську, пока пожар не утихнет
— Видала?
— Нет.
— Что «нет», нахимовца Ларкиного видела?
— Угу.
— Бессовестная она все-таки: мало того, что пригласила всех мальчишек, которым она нравится, так еще взрослого нахимовца с набережной притащила. Куда только ее мать смотрит?
— Ее мать смотрит оперетту.
— Вот этим она и пользуется.
Кожей щеки его вижу. Плечом сквозь платье вижу. Вот он подходит к приемнику, сплетничает с Летуновым. Конечно о ней. Оба делают вид, что разбираются в технике. А ну-ка спиной я могу его видеть?
— Здорово у Риты с Ниной получается! Да? Можно подумать, что они каждый день тренируются.
— Чего там «здорового», дрыгаются перед мальчишками, выставляются, а те и рады поржать.
Спиной тоже могу видеть. Вот он разглядывает рок-н-ролльщиц, ухмыляется снисходительно… Делает вид, что все это для него детские забавы. Никак не могу вспомнить, как звали ту женщину, которая видела пальцами…
— Ларусь, тебя нахимовец приглашает.
— Ничего, пусть поближе подойдет. Никогда нельзя показывать, что только и ждешь, чтобы тебя пригласили.
Странно, ткань даже от ультрафиолетовых лучей предохраняет. А от того, чтобы тебя все видели голой, не спасает. А вспомнила — Роза Кулешова! Она сквозь стекло пальцами буквы разбирала.
— Чего у тебя такой вид, будто кошелек потеряла, а потом нашла? Идем, рок сбацаем.
— Нин, я не умею.
— Идем-идем, научу.
— Неудобно, мальчишки глазеют.
— Да пошли они на фиг. Стоят по углам, как деревенские, один Ларкин нахимовец танцует. Он тебе нравится?
— Не знаю. Он забавно движется. Как приказчик на купеческом балу.
— Нормально танцует. Их в Нахимовском даже танцевать учат. Лар, скажи.
— Правда-правда.
— Все к столу! Бабуня пирог несет! Летунчик, командуй, чтобы все не стеснялись.
Роза Кулешова пальцами даже цвета различала. А я через два человеческих тела смогу Пшеничного увидеть? Смогу. Вон протягивает руку за пирогом.
— Летунчик, доставай, бабуня ушла.
— Ого, да тут кое-что покрепче чая есть. Кто это приволок?
— Ох уж эта «нонешняя молодежь»! Разве мы в их возрасте такими были?!
— Не говори, совсем распустились: пьют, ненашинские танцы пляшут, в бутылочку играют.
— В бутылочку еще не играли.
— Не играли — так будем.
До чего же я глупая была. Ждала в обыкновенной квартире увидеть сказочный бал. А здесь все то же самое, что и в классе: все треплются и все друг от друга на тысячу верст.
— Ура! Пустая. Пошли крутить.
— Чур, я первый.
— Давай-давай, только не зафинтили ее в сервант.
— Ага! Ларка с Пшеничным!
Ушли за дверь. Неужели они там станут целоваться? Или просто подмигут друг другу и вернутся? А остальные как? Странно, что у меня нет способности видеть сквозь стену.
— Чур, я кручу.
— Только не жилить.
— Кто жилит-то? Вон горлышко на нее показывает.
— Нет, не на меня, оно в шкаф уперлось.
— Потому что ты отодвинулась.
Та— ак, теперь мне на опыте предстоит выяснить, что все делают в соседней комнате. Хорошо еще с Папковым, а не с Пшеничным.
— Слышь, иди сюда. Садись на кровать. Мне вот чего надо тебя спросить. Ты Лебедкину давно знаешь?
— Да.
— Слышь, вот ты бы так могла: в первый раз и сразу целоваться?
— Н-нет.
— Нет, ты ответь. Может порядочная девчонка так себя вести?
— …
— Молчишь? Ладно, нечего ее защищать. Я и так знаю, что она то со мной лизалась, то через минуту с этим своим нахимовцем. Скажешь, нет? Все вы девчонки такие.
Что Ларка с людьми делает? Этот неповоротливый медведь прямо как пьяный. Неужели он действительно влюблен в нее? Или от обиды ревет? Чем ему помочь?
— Ну, вы даете! Нет, вы только на них полюбуйтесь: мы их ждем, ждем, а они расселись себе на кровати и любезничают.
— Подумаешь, посидеть нельзя.
— Крути Папков. Только осторожно.
Посмотрел на меня. Первый раз за весь день рождения. Не небрежно бросил взгляд, а внимательно оглядел с ног до головы. Будто первый раз видит. Неужели он думает, что мы с Папковым целовались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63