Разумеется, c дорогих гостиниц. Какие в этой прорве дорогие
гостиницы? Первоклассными гостиницами являются "Националь",
"Савой" и этот, как его, "Гранд"...
От слова "Гранд" потерялась добавочка "Отель", но скоро
нашлась, и получилось: "Гранд-отель". Альберт Карлович кивнул и
немедленно направился в сторону Кузнецкого моста.
- Профессор непонятных наук! - ругнулся капитан,
переходя улицу. - Ходи тут по этой срани.
И тут шесть мыслей пронзили мозг капитана: пень обрыганный
- раз, сандаль губатый - два, фантик занюханный - три, ну, я
ему устрою - четыре, смерти будет просить - пять, но я буду
зол и беспощаден - шесть.
Кузнецкий бурлил книжниками, букинистами, старыми
спекуляторами, торговцами антиквариатом, другими дельцами
высшего разбора и всем своим видом доказывал, что никакой
революции не было. У витрин трикотажной лавки на фоне розовых
сорочек и дамских фетровых колпачков стояла старушенция. Она
пела, выпуская из своего рта хлюпающе-свистящие альты:

"Нет в этой жизни счастья!" -
Спел на прощанье музыкант.
И мое хилое запястье не украшает бриллиант.
О, где вы, страсти изумруды?
Покоя нет в душе моей.
Душа стремится на Бермуды,
А я пою вам здесь! Ей-ей!

В "Гранд-отель" Альберта Карловича не пустили:
ультрабородый швейцар показал фигу. В свою очередь, капитану
Ишаченко пришлось не удержаться, предъявить удостоверение,
набить ультрабородому морду, плюнуть в бороду, взять из урны
окурок, подойти к портье, ядовито расшаркаться, тыкнуть окурок
в морду портье и спросить змеиным сипом:
- Врагов народа прикрываете?
Портье вздрогнул и еле шевелящимися губами пролепетал:
"Никак нет, товарищ". Ишаченко описал приметы гр. Бендера,
портье развел руками, капитан плюнул на пол и, фыркнув: "Ну, я
вас еще достану!", вышел на улицу.
В "Савойе" картина не изменилась.
- Вы мне тут Кремль из говна не лепите! - веско говорил
капитан. - Сопельники тут свои повытаскивали! Где вражеский
элемент?
- У нас тут, товарищ, только иностранцы.
- Э-ге-ге. Ну, я до вас еще доберусь!..
Угол Неглинной и Кузнецкого моста был забит разношерстной
оравой. В ораве суетился режиссер c рупором. У киноаппарата
крутил задом оператор.
- Все представили ситуацию: ровное поле, ни ямки, ни
кочки, ни колышка... - ревел режиссер. - И вдруг из-за куста
выезжает грузовик. Водитель, поехали. Так, так. Лепешинская!
Лепешинская, я сказал! Ага! Так, подходишь. Хватаешься за
кузов... перебираешь ножками... Ага! Вот, вот, вот. Хорошо.
(Тут режиссер начал орать не своим голосом.) Федя! Федя!
Запускай уток! Уток запускай, говорю! Шум! Трескотня! Гвалт!
Содом! Понеслось! Так, так. Говор! Говора побольше! Больше
шума! Вася! Выводи корову и лошадь! Почему не слышу гука?!
Больше гука!
Лепешинская (в роли коровы) восклицает:
- Это надо же? Вроде на северо-юг летим, а все вторник и
вторник.
- Прекрасно! Тот же план! Муравейчиков, пошел! Больше
шелеста! Больше шепота! Так, так.
Муравейчиков (в роли муравья) лезет под грузовик и кричит:
"И чего только c пьяну домой не притащишь!"
- Чудесно! Пошел Нахрапкин! Больше стукотни! Пошли
скоморохи! Федя! Федя! Давай гаеров!
Грузный Нахрапкин (в роли слона) размеренным шагом
подходит к смазливой девице. Девица осыпает его c головы до ног
пшеничной мукой. Нахрапкин направляется к зеркалу, висящему на
заднице грузовика и рубит c плеча:
- Ничего себе пельмешек!
- Великолепно! Юпитеры на лягушек! Лапочникова, кувшинки
готовы? Больше фарсу! Меньше ребячества! Кто это там буффонит?
Начали!
Две девчушечки (в роли лягушечек) садятся на огромные
кувшиночки.
- Смотри, - квакает первая в красном платье, - вон,
видишь, на берегу стоит стог сена. Вот так и люди! Живут,
живут, а потом умирают...
- Да-а! - многозначительно подквакивает ей вторая в
желтом платье.
- Снято! Дайте свет! Больше лучистости! Вася! Вася! Лучи
бросай! Ближе, еще, вот так! Чинно и корректно работаем! Ежик,
полез на кактус! Терпеливо! Елейно!
На дерево, выкрашенное зеленой краской, залезает артист
Трубников-Табачников.
- Крупно! Оператор, снимаем крупно! Фон! Фона больше!
Трубников, речь!
Трубников слезает c "кактуса", вертит мордочкой, смотрит
на небо.
- Как все-таки обманчива природа.
- Прекрасно! Присоединяешься к другим ежам. Вот так!
Стаю, стаю, образовываем стаю! Стихийно! Побежали рысцой.
Майский, пейзажно! Пейзажно и грамотно! Ассортиментно!
Уступчиво! Больше перспективы! Без моложавости!
Ежи сбиваются в стаю и начинают бегать вокруг грузовика.
Впереди стаи несется пучеглазый Трубников-Табачников.
- Ежи! - гремит он.
- О-о-о!
- Мы бежим?
- А-а-а!
- Земля гудит?
- У-у-у!
- Ну, чем мы не кони?!
- Да-а-а!
- Финальная сцена! Пышно и разубранно! Где корова?
- Я здесь, - кусая толстые губы, отвечает Лепешинская.
- Где вас носит? Майский, средний план! Ноги крупно!
Лепешинская, больше сдержанности, бюст прямее! Понеслось!
Лепешинская лезет на дерево. C крыши на веревке к ней
спускается артист МХАТа Рвачкин (в роли ворона), болтаясь, он
каркает:
- Ты куда лезешь, корова?
- Лепешинская, бюст прямее! Больше мягкости! - кричит
режиссер. - Пышно и разубранно! Взрачно!
- Яблоки кушать! - мычит Лепешинская.
- Ты что, c ума сошла? - орет Рвачкин. - Это же ведь
береза!
- Уйди, черный, - визжит Лепешинская, - не видишь, c
собой у меня!
- Снято! Майский, задний план. Комплектно! Юпитеры на
задний! Вася! Майский! Безжелчно и тишайше!..
Тем временем капитан Ишаченко широким дромадерским шагом
вышел к Театральной площади. В "Метрополь" он вошел без особых
осложнений. После "душевного" разговора c портье у капитана не
осталось даже зерна сомнения в том, что тот, кого он ищет,
находится в "Метрополе", и не просто в "Метрополе", а в
тридцать четвертом номере. Но, поднявшись в номер, капитан
никого там не застал. На столе стоял поднос c недоеденным
завтраком. Кофе был еще теплым. Альберт Карлович снял
телефонную трубку.
- Барышня, Ж 2-17-46, и поскорее, дура!.. Товарищ Зотов?
Ага! Ишаченко говорит. Преступник только что был в своем
номере, я в "Метрополе". Так точно! Жду. - И звезда второй
величины и тринадцатой степени спустился в вестибюль.
Пять минут понадобилось полковнику Зотову и молодцам в
форме, чтобы прибыть в "Метрополь".
Альберт Карлович уже при ярком свете электрических
плафонов получил возможность рассмотреть внешность полковника
Зотова. А посмотреть было на что: лицо полковника искажала
вольтеровская улыбка! Одет был полковник тоже интересно: на
голове сидела суконная фуражка защитного цвета, шароварчики из
репса были синими, сапоги - черными, а поясной ремень -
желтым, одним словом, попугай, туды его в Африку.
- Здорово, капитан! Ну, что тут у тебя?
Ишаченко достал блокнот и, глядя в него, залихватски
отрапортовал:
- Товарищ полковник, после небольшого опроса свидетелей
выяснилось, что вражеский элемент остановился в этой гостинице
в тридцать четвертом номере. По показаниям портье, преступник
жил в этом номере около недели.
При упоминании капитаном портье, послышался стон избитого
индивидуума: в углу вестибюля, оперевшись на кадку c пальмовым
деревом, отплевывался кровью маленький, худенький человек в
мятом фраке и c опухшим, словно подушка, лицом.
- Платил щедро, - не меняя интонации в голосе, продолжал
капитан, - час назад смотался. В номере оставил недоеденный
завтрак.
- Угу! - одобрительно протрубил Зотов. - Молодец,
капитан, быстро ты его выследил... Может, почуял слежку? Как
думаешь?
- Вещь возможная.
- И я говорю, что возможная.
- Предупредить его мог только Корейко... - Капитан
почесал за ухом. - Телеграммой. В нашем управлении это сейчас
выясняют.
- Долго выясняете, очень долго, капитан.
- Его сам Свистопляскин обрабатывает.
- Что мне твой Свистопляскин? Не вижу работы... Где же
искать? Норкин! Норкин, мать твою!.. Фотографии сюда!
Молодой болван c характерыми ушами, похожими на унитазы
усть-сысольского производственного объединения "Соцсантехпром",
шаркающей кавалерийской походкой (ноги дугою, носки внутрь,
пятки наружу, коленки порознь, таз низкий, уши врозь) подскакал
на своих двоих к полковнику и, вытянув из полевой сумки
небольшую пачку фотографических снимков, протянул их Зотову.
- Когда успели? - удивился капитан.
- Фотографический постарался! - горячо воскликнул
полковник. - Вот, капитан, рожа организатора тайного союза
"Меча и орала".
Ишаченко взял одну из фотографий. Снимок был совершенно
неудавшийся: практически безглазое лицо великого комбинатора
напряженно улыбалось и все подробности его богатой внешности
никак не передовало. Капитан около минуты смотрел на карточку,
повернул ее оборотной стороной, понюхал.
- Можно?
- Бери... Вот же поганяло хренов! Навязался нам на
голову! Давай-ка, капитан, попробуем мыслить.
Глагол "мыслить" был сказан c таким напрягом, что было
ясно: полковник Зотов приступал к умственным упражнениям весьма
редко, а если и приступал, то c недовольством.
Чекисты опустились на небольшой кожаный диванчик. Зотов
предложил Ишаченко папиросу.
- Деньги у него были, так?
- Так точно, товарищ полковник.
Блокнот в руках Ишаченко вновь зашуршал, лихорадочно
застрочил карандаш, появилось несколько фигурных строчек.
- Да перестань там свои писульки строчить... Ты выяснил
какие рестораны посещал этот франт?
- Виноват! Недопер, товарищ полковник.
- Недопер... В трубку высморкайся, тогда допрешь! И чем
только у вас там в Немешаевске занимаются?.. Норкин! Норкин,
мать твою!
Притащился той же походкой тот же молодой болван c ушами.
- Норкин, - сказал полковник ужасным голосом. - Портье
сюда!
- Есть!
- Сменщика его уже взяли?
- Везут!
- Ладно, давай этого.
Портье сняли c пальмового якоря и приволокли к полковнику.
Кровью он уже не отплевывался. Теперь все было наоборот: губы
его походили на плотно сжатые тиски. Увидев такие губы, глаза
Зотова почему-то вспыхнули тайной злобой.
- Как звать? - хрипло тявкнул полковник.
- Лафунтий Эрнестович...
- Фамилию спрашиваю, придурок! - взорвался Зотов.
Лафунтий Эрнестович надул губы.
- Щипачкин я, товарищ полковник.
- Вот что, сыкун форточный, сейчас ты мне про этого козла
расскажешь все! - Полковник показал фотографию и c желчью в
голосе прибавил: - Понял? Все! Все, что знаешь и о чем только
догадываешься! У меня, как на исповеди...
- Они... их... приехали...ло... двое, c виду культурные,
почти, сказать точнее, иностранцы...
- Паспорта?
-...
- Почему поселили?
-...
- Щипачкин, отвечать!
- Хорошо заплатили... - проболтался портье.
- Так.
- Закрыли глаза, дали им тридцать четвертый! Это дорогой
номер, товарищ полковник.
- Сколько же ты, пес смердячий, от этих врагов народа
получил?
- Я не знал, что они враги!
- Сколько?
- Триста... нет... четыреста, - оговорился портье, - и
Хуликин пять сотен.
- Напарник?
- Он.
- Мурчи дальше.
- Позавчера он c девицей приходил...
- Это который? Этот? - Зотов указал на фотокарточку.
- Этот.
- Что за баба? Приметы.
- Вроде блондинка.
Зотов крепко сжал губы: он думал.
- Ты мне, Щипачкин, начинаешь нравиться, - съязвил
полковник после двухминутной паузы. - Поэтому расстреливать я
тебя сразу не буду. Все расакажешь и c чистой совестью в
Магадан поедешь!
- По-моему, она в банке работает, - обрадовался
Щипачкин.
- В банке? Почему в банке?
- Говорили... Она особенно. Про банки...
- Ладно. Норкин! Норкин, мать твою!.. Сыпишь на Лубянку,
заходишь в фотографический, даешь им вот эти приметы, берешь
словесный и поднимаешь на ноги весь оперативный отдел. Даю два
часа. Сверим время... Вот так... В Москве банков не так много
- прочешете все! Искать эту белобрысую кралю. Все понял?
- Так точно! Разрешите выполнять?
- Пошел!
Полковник Зотов довольно щелкнул пальцем, сморщил лицо,
зевнул и посмотрел на портье, затем принял свой обычный вид и,
насколько это возможно, выпятил вперед верхнюю челюсть.
- Капай дальше.
- Приходили поздно, уходили рано... что еще? А вот!
Как-то этот... красномордый пропал.
- Так. Где они жрали?
- Не могу знать... Как приехали, слышал, говорили, что на
Арбат пойдут.
- Думаешь так или считаешь?
- Считаю, что так, товарищ полковник.
- Ладно, изыди! Подождем второго... Ситуация, таким
образом, меняется. Нужна баба! Ты все понял, капитан?
- Так точно, понял! - внятно сказал Ишаченко.
- Через бабу выходим на него. - Полковник c радостью
похлопал Ишаченко по спине. - Ничего, капитан, найдем! Там где
замешана баба - все просто. Из практики знаю!.. Вот что, на
Арбате ведь - "Прага". Слетай-ка ты туда. Допросишь всех.
Понял? Может, он там сейчас c этой белобрысой шницеля хавает.
Все понял? Давай!
Одна нога капитана Ишаченко еще была в "Метрополе", а
другая уже входила в вестибюль ресторана "Прага".
- Он здесь был? - со злобой в голосе спросил капитан,
показывая смуглолицему швейцару фотографию Бендера.
Швейцар взял фотокарточку, долго вертел ее в руках, затем
приблизил к глазам, сощурился.
- Кхе-кхе-кхе!.. Бес его знает.
- За беса ответишь. Позже.
- Похоже, что был, раз вы, товарищ, спрашиваете, -
чувствуя холод под ложечкой, глухо чавкнул швейцар. - Трудно
вспомнить, сами понимаете, народу через меня тьма проходит.
Спросите, товарищ, у метрдотеля.
- Никуда не уходить.
- Слушаюсь.
- Я тобой, пес смердячий, позже займусь! - пообещал
Ишаченко и шмыгнул в зал.
Появился почтеннейшей наружности метрдотель и таинственно
обменялся взглядом со швейцаром. Капитан заметил.
- Вы мне тут зенками не разгуливайте!
И Альберт Карлович свинтил обоим таких два кукиша c
большими грязными ногтями, что швейцара хватила кондрашка, а
метрдотель от страха дрогнул всем телом и попятился назад.
- Куда? Нет, не уйдешь.
- Чего товарищ капитан прикажет? - заискивающе спросил
метрдотель.
Капитан показал фотографию.
- Он здесь был?
- Кхм... по-моему, да.
- Один?
- По-моему, один.
- По-твоему, или один?
- Точно, намедни был-c. Трое. Весьма интеллигентные
товарищи.
- Ты что? - Хочешь срок схлопотать?
- Не желаете ли отобедать?
- Ладно, накрывай. И чтоб быстро там у меня.
Метрдотель премило улыбнулся, захлопал крыльями, приложил
крахмальную скатерть и тотчас же побежал в официантскую.
В мгновеньи ока, нет, еще быстрее, на столик Ишаченко были
поданы яйца-кокотт c шампиньоновым пюре в чашечках, дрозды c
трюфелями, стерлядь в золоченой кастрюльке, супник c зелеными
щами и пузатый графин водки.
После того, как капитан выпил пять стопок и съел две
тарелки щей к его столику подошел высокий официант c томным
выражением лица и наколкой в виде знака доллара на руке.
- Товарищ следователь, - таинственно шушукнул он, - я,
конечно, дико извиняюсь, но тот, кого вы ищите, уже ушел.
- Как ушел?
- C дамой.
- Когда ушел?
- Полчаса...
- Ах вы вражины! В жмурки со мной играть?!
- Куда ушел?
- В дверь.
В сердце капитана начала вариться каша ненависти.
- Ну, я еще вами займусь! - сказал чекист до
чрезвычайности раскипятившимся голосом. - Я вам еще так
втемяшу, что смерти желать будете! Вы у меня еще взбледнете! В
муку сотру!
Дело шло к полудню.
Как уже сообщалось, гражданке Долампочкиной в это утро
было все до лампочки. Но ровно в двенадцать через торцовое окно
на ее помятую физиономию упали солнечные лучи. Настасья
Феоктистовна проснулась, сделала стриптиз в обратную сторону,
сытно позавтракала, надела на свою темно-русую голову
старорежимную палевую шляпку и, сладко зевнув, вышла на балкон.
Шляпка на мадам была легкая, точно пирожное, и ее чуть не сдуло
ветром. Мадам поспешила ее придержать и машинально взглянула
вниз. В палисаднике c сиренью, набухшей, как разваренный рис,
на широкой, окрашенной охрой скамье сидели двое: блондинка в
розовом платье, которое мило рисовалось на ее стройной фигуре,
и молодой человек c внешностью белогвардейского офицера.
- ...судьба никогда не благоприятствует c полной
искренностью, Элен. Положение хуже губернаторского. Повторяю:
тебе оставаться в Москве слишком опасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34