Проснувшись от ужаса, Ульяна Ивановна немного успокоилась тем, что доктор так и не успел взять с нее честное слово.«А хитер-то! – подумала она. – Тоже знает, как подъехать: честное слово ему дай!.. Как же! Тут уж я вольна что мне угодно делать, потому что уговор был – хозяйственные дела на мне лежат».Это решение, сулившее Ульяне Ивановне в дальнейшем весьма опасное происшествие, вполне ее утешило. Глава девятая Раскинувшееся по высокому косогору село Большие Поляны было красиво той спокойной и просторной русской красотой, которая не тревожит сердце, а успокаивает, навевая ласковые и светлые мысли. Из открытых дверей школьного сарая была, видна идущая вниз пыльная улица, кудрявая зелень бесконечных садов и вьющаяся на лугу речка. С трех сторон село обступали густые леса.– У нас здесь воздух непорченый, хоть сейчас санаторий ставь, – сказал как-то Василий Степанович, задерживаясь в дверях сарая. – Дыши сколько хочешь, не в городе.– Говоря отвлеченно, у вас хорошо, – быстро ответил доктор, – но, знаете, мне не приходит в голову любоваться… Вам не кажется, что это (доктор широко махнул рукой) – пленное, угнетенное, подчиненное чужой воле?Василий Степанович с любопытством заглянул в очки доктора. Он уже привык к городской, иногда витиеватой речи своего подручного и прекрасно его понимал.– Пленное? – переспросил он и усмехнулся. – Почему пленное? Как было все наше, русское, так и есть… Вы то сообразите, Арсений Васильевич, – разве мыслимо такую величину в плен взять?– А это? – доктор Великанов кивнул в сторону немецкой комендатуры.– Это-то?Василий Степанович махнул рукой.– Не хозяева они здесь, Арсений Васильевич, и никакие, к шутам собачьим, не победители. Что сильны они сейчас, про то спора нет, только не с теми схватились – гусей по осени считают. Шутка ли – весь народ поднялся, отсюда слышно, как земля гудит! И здесь ничего у них не получается: лютуют они, а как жил народ своим умом, так и живет. Да что говорить, леса наши Полянские, к при. меру, взять – разве немец им хозяин? Шкода скорее пулю себе в лоб пустит, нежели на опушку выйдет. Идет и каждого куста боится.Разговор навел доктора Великанова на иную тему, подсказанную некоторыми сокровенными соображениями.– Кстати сказать, Василий Степанович, – проговорил он, понизив голос, – партизан поблизости нет?Взявшийся было за фуганок плотник глянул на доктора.– Партизан? Откуда они у нас возьмутся? Не слыхать что-то… Мужики да молодежь со своими ушли, старики одни, вроде меня, да старухи остались.– Значит, нет партизан? – разочарованно переспросил доктор.– Нету. А если бы и были, не узнаешь. О том на лбу не написано. Дело серьезное и тайное… Нут-ка, отмеряйте мне, Арсений Васильевич, от того комля метр и три четверти.За дружескими разговорами дело ладилось споро, хотя Василий Степанович никогда не торопился.– Работаю я сейчас исключительно одним трофейным инструментом, – начинал он беседу.– Как это понять – трофейным?– Ну, немецким… Выдали они мне полный комплект, потому что я свой, колхозный, полностью в надежное место укрыл. Нет такого резону, чтобы из-за дохлых фрицев его не по назначению тупить… Работаю ихним инструментом и удивляюсь – чудной он у них…– Хороший?– Сталь не хаю – стоящая, и в выработке аккуратность соблюдена, а вот настоящего мастерства никак он не понимает. У них каждый инструмент к одному делу предназначен, и, как ты им ни крути, ничего иного он не сделает. Вовсе бездушный инструмент.– Это вы верно подметили, – подхватывал доктор, – именно бездушный. Скальпель какой-нибудь взять – и то чувствуется…– Рубанок вот этот. Хочешь им с ребра миллиметр снять, а он круче забирает, и ничего с ним не поделаешь.– Теперь у нас свой хирургический инструментарий изготовлять научились…– Научились. Славный инструмент пошел… Каждый толковал о своем, но беседа получалась согласная.Бывала и еще большая отрада. В хорошую погоду над селом по нескольку раз в день пролетали советские самолеты, и каждый раз это служило поводом для перерыва в работе.– Летят! – говорил Василий Степанович, откладывая в сторону инструмент.Мягкий басок родного мотора нарастал медленно, но неуклонно, превращаясь в грозный, предупреждающий гул.– Шесть… восемь… двенадцать… – отсчитывал Василий Степанович. – Восемнадцать нынче!Самолеты деловито уходили на запад, и оттуда иной раз доносились приглушенные могучие раскаты.– Станцию наши бьют, по ихним эшелонам кроют, – соображал по направлению разрывов Василий Степанович. – А вы, Арсений Васильевич, полагаете, что в плену мы находимся. Разве это плен, если каждый день со своими видимся? Как были хозяева, так и есть!После пролета самолетов Василий Степанович весело налегал на работу, напевая какую-нибудь забористую и задорную частушку.В конце села расположился немецкий госпиталь: по движению санитарных автобусов можно было судить о напряженности боев и размерах будущих заказов. Получив заказ, Василий Степанович надевал очки, подходил к притолоке и крупными цифрами делал запись, сообщая итог доктору Великанову.– На сегодняшний день имеет шестьсот семнадцать изделий. Не иначе, «катюша» работала.Подобные разговоры велись, разумеется, вполголоса, потому что от двора комендатуры мастерскую отделяла тонкая дощатая стена сарая, просвечивавшая множеством щелей и дыр, а иные из немцев понимали русскую речь. Особенно досаждал Василию Степановичу ефрейтор Дрихель, обычно передававший заказы.Однажды, заскочив не вовремя в сарай, он обнаружил некоторый запас крестов, изготовленных Василием Степановичем на всякий случай, в порядке патриотического оптимизма.Усердие мастера, предвосхищавшего судьбу многих соотечественников, показалось ефрейтору подозрительным, и он закричал:– Эт-то што?– Кресты, – невозмутимо ответил Василий Степанович.– Затшем? Заказ даван не биль?Василий Степанович успел подмигнуть доктору Великанову.– У нас, ваше немецкое благородие, на подобный случай резонная поговорка имеется: запас есть не просит.Пословицы Дрихель не понял, но из духа противоречия зашумел:– Просит! Ошень ест просит! Приказывай ломать!..Василий Степанович попробовал обмануть ефрейтора, разобрав кресты, но это не удалось. Дрихель распорядился порубить их топором. Он пригрозил пистолетом.– Вот собака! – проговорил Василий Степанович после ухода немца. – Учуял наше доброжелание.Прямо за стеной сарая росла необычайно большая и развесистая липа. Чины комендатуры, заезжие офицеры, а иногда и сам обер-лейтенант Ренке очень любили сидеть в ее тени. И случилось так, что меряя сложенные у стены сарая бревна, доктор уловил немецкий разговор.– Есть поблизости село Солонцы? – спросил он Василия Степановича.– Есть такое – километров восемнадцать, а то и двадцать от нас будет, – не прерывая работы, отвечал плотник. – На что оно вам понадобилось?– Завтра утром туда немцы поедут, скот отбирать.Василий Степанович положил пилу и повернулся к доктору Великанову.– Откудова это известно, Арсений Васильевич?– Они под липой между собой говорили.– Да ведь они по-немецки балакают, как гуси гогочут, совсем непонятно.– Я немецкий язык знаю.– Тогда, конечно, дело иное… Что же они там решили?– Они говорили, что завтра в шесть часов утра в Солонцы пойдут две машины. Какой-то лейтенант и с ним шестнадцать человек команды. Им поручено реквизировать двадцать голов скота.– Ишь, что надумали! – проговорил Василий Степанович, снова берясь за пилу, но доктор Великанов заметил, что старый плотник стал задумчив и работа у него не клеилась.Через полчаса Василий Степанович надел кепку и окликнул доктора:– Побудьте пока здесь, Арсений Васильевич, я схожу деревцо себе выберу.– Мы же вчера ходили за лесом! – удивился доктор.– Ходили. Только теперь мне дубок потребовался – для инструмента ручку сделать.Вернулся Василий Степанович к концу дня. Он был очень спокоен.Вечером, ложась спать, он завел разговор с доктором.– А мне и невдомек было, Арсений Васильевич, что вы по-ихнему разбираетесь.– Как же, милок! – отозвалась Ульяна Ивановна, чинившая рубаху Василия Степановича. – Наш доктор по-всякому может. Книг и журналов у нас было видимо-невидимо, и как ни придешь, бывало, в кабинет, Арсений Васильевич сидят и по-иностранному читают: и по-немецки, и по-американски, и по-всякому.Любя справедливость и истину, доктор Великанов остановил расходившуюся сестру-хозяйку:– Немецкую специальную литературу я просматривал регулярно – это верно… Но запомните, Ульяна Ивановна, что американского языка в природе не существует.За этот вечер Ульяна Ивановна и Василий Степанович узнали много интересного не только о языке, но и о быте американцев.На следующий день утром, когда в мастерской шла обычная работа, в комендатуре началась суматоха. То и дело подъезжали машины со множеством вооруженных немцев, а Ренке так кричал по телефону, что доктор Великанов слышал его голос даже в сарае. Потом к крыльцу подкатил таинственный грузовик, плотно закрытый со всех сторон брезентом.Часов в десять в дверь просунулась голова Дрихеля.– Шест-над-цать унд ейн офицерски! – крикнул он. – Штоп бистра!Василий Степанович надел очки и подошел к двери.– Шестьсот семнадцать и семнадцать – шестьсот тридцать четыре! – подытожил он и, по обыкновению, подмигнул доктору Великанову.Прислушиваясь к разговорам немцев, доктор Великанов вскоре узнал, в чем дело: немцы хоронили лейтенанта и солдат, посланных в Солонцы.– Что же это с ними попритчилось? – почесывая голову, спросил Василий Степанович.– Они найдены убитыми в лесу, а машины, на которых они ехали, взорваны гранатами.– С чего бы это?– Немцы говорят: партизаны.– Чудно!.. Какие здесь партизаны? Может, солонцовские? У нас-то нету…Василий Степанович, сразу ставший серьезным и строгим, выразительно и внимательно посмотрел на доктора и крепко налег на рубанок.Работы было немало. В тот день доктор Великанов натер на руках огромные водяные мозоли, что сильно огорчило Ульяну Ивановну, но не помешало очередной вечерней беседе.– Лес лесу розь, – заговорил Василий Степанович, крутя козью ножку. – Плотничье, а тем более столярное мастерство целую жизнь можно учить и не выучиться, потому что в нем очень многое знать нужно до тонкостей. И если мы сейчас с вами инструмент тупим и стружки пускаем, это вовсе не работа. У меня сейчас одна осинка в ход идет, да, признаться, и той жалко. Тем и утешаюсь, что все равно вся эта мебель в окончательном расчете нашим бабам на топку пойдет. А осина, доложу я вам, самое последнее, кроме ветлы, дерево. Во-первых, колкая до крайности, во-вторых, настоящей плотности не имеет. Спички, говорят, из нее хорошие, а все остальное дрянь. И в печи жару не дает, потому что водянистая очень. Иное дело – липа. Она хоть и мягкая – ногтем по-всякому чиркается, но только вязкость в себе имеет и под инструмент хорошо ложится. Ольха, когда вылежится, цвет приобретает красный. А вот клен, вяз, береза, а особенно дуб, – уже вовсе другая материя. Каждое дерево свою комплекцию и специальность имеет. Только это уже не про немцев писано, потому что в нашем деле они и разобраться не могут. Тут целая потеха была. Приходит как-то Дрихель и объясняет, что ихнему майору какому-то крест потребовался. И чтобы получше, значит, и поскорее. Отвечаю: «Рад, мол, стараться – по мере сил буду валандаться». – «Та, та, – отвечает, – поскорее и опясательно валандаться». Ну, я и взялся. И сделал же! Взял ветлу трухлявую и такое смастерил, что самому противно стало. Дрихель пьяным-пьянехонек прибегает: «Ну как, мол, готово?» – «Готово!» – говорю. – «Какой терево брал?» – «Дерево, – отвечаю, – самое что ни на есть лучшее – стоеросовый трух-лодуб». Взялся он осматривать. Я стою, думаю – ну, сейчас конец моим дням пришел: возьмет и застрелит. Так что же вы, Арсений Васильевич, думаете? Ведь доволен остался! «Карашо, ошень карашо, зергут», – говорит.Паразвлекав доктора и Ульяну Ивановну этим и другими рассказами, Василий Степанович зевнул и переменил тему:– Теперь мы с вами, Арсений Васильевич, в нашей мастерской твердый порядок заведем. Чем вам на непривычной работе мозоли набивать, сидите вы спокойненько да немецкие разговоры слушайте…– Зачем же мне их разговоры слушать? – полюбопытствовал доктор Великанов.– Да так. Интересно знать все-таки, чего они промеж себя думают.
… Совсем поздно, когда хождение по селу было запрещено под страхом смерти, раздался стук в дверь. Стук был не простой, а условный, потому что Василий Степанович сразу же открыл дверь. В хату проскользнул рыжеволосый подросток лет четырнадцати. Увидев незнакомых, он застеснялся.– Племянник мой – Санька, – отрекомендовал Василий Степанович. – Что же ты не здороваешься?– Здравствуйте! – произнес парнишка и покраснел.– То-то! Вежливость и ноне не отменена, – поучал дядя.

В глазах старого плотника сверкнул веселый огонек.– Паренек, между прочим, Арсений Васильевич, с вашего конвейера спущен. У сестры роды трудные были, и ее в город отправляли… Ну, сказывай, зачем пришел?– Дядя Миша прислал…– За стамеской, верно? Сейчас дам…Оба вышли в сени, и оттуда Василий Степанович – после довольно длительного отсутствия – вернулся один.Ульяна Ивановна и доктор Великанов уже спали. Глава десятая Знал бы доктор Великанов, что сулит ему завтрашний день, не спал бы он так спокойно.Виновницей тревоги явилась Ульяна Ивановна и, косвенно, Санька-Телефон, потому что свою решимость на крайне рискованный поступок сестра-хозяйка почерпнула из разговора с ним, происходившего с глазу на глаз.– И не боишься ты по лесу бегать? – спросила Саньку Ульяна Ивановна, не слишком благоволившая к лесной природе.– Чего же бояться?– Вдруг гадюка за ногу тяпнет?Санька, знавший окрестные леса, как свои пять пальцев, отвечал солидно и по существу:– Гадюк девчонки да старые бабы боятся.– А леший?Ответить на этот вопрос у Саньки было две возможности: либо категорически отвергнуть существование лешего, к чему его обязывал долг пионера, либо дать волю своей поэтической фантазии. Угадав в Ульяне Ивановне благосклонного слушателя, Санька колебался недолго.– Леший? Это вот да! – многозначительно проговорил он. – Лешему не попадайся…– Вредный, что ли?– Иной раз ничего – пошутит только, а если рассердится – пиши пропало!– Чего же ему сердиться?– Мало ли чего? Бывает, скажем, обидишь его чем – дерево любимое повалишь, или выругаешься, или еще чего сделаешь… Пьяных он тоже не любит. С дядькой Егором такой случай был. Пришел он в лес пьяный да еще выругался, а лешак за это взял да к Комарову кордону за пятнадцать километров его и завел. Проснулся дядя Егор утром и видит: совсем не то место, а как туда попал – сообразить не может.Рассказ Саньки заинтересовал Ульяну Ивановну, и она сразу же приняла сторону не пострадавшего Егора, а добродетельного лешего.– Видать, твой дядька – пьяница хороший, – определила Ульяна Ивановна. – Я его, такого, не за пятнадцать, а за сто пятнадцать километров завела бы…Ни мало не обидясь на столь резкий отзыв о его несуществующем родственнике, Санька, вдохновляясь, продолжал:– С бабкой Аграфеной еще чуднее было. Пригнала она в лес козу, привязала за пенек и пастись пустила, а сама начала хворост собирать. Собирает и слышит – стучит что-то, а коза кричит: бье-бье-бье… Смотрит бабка Аграфена: коза с кем-то брухается. А это лешак к ней подобрался и играться затеял. То он козу рогами саданет, то она его… Только знай стукают!– Ну, и что?– Да ничего. Побрухались и бросили.Но Санька почувствовал, что рассказ получился бледноват и, поправляя дело, очертя голову ринулся в волны вдохновенной фантазии.– Только после этого у козы цветное молоко пошло, – сообщил он.– С кровью? – обеспокоилась Ульяна Ивановна.– Нет, вовсе зеленое, – удивляясь собственной выдумке, врал Санька. – Зеленое, как лист березовый, и дю. же сладкое, словно мед, только травой отдавало.Хотя Ульяна Ивановна и не очень поверила в существование зеленого молока, но Санькин рассказ ей понравился. Он давал повод к хозяйственным размышлениям.– Твоя бабка скипятить бы его попробовала, – посоветовала она.– Как же, пробовала! – с готовностью подхватил Санька. – Только поставила на огонь, а оно как зашумит, как запузырится… Потом искры из него полетели. А потом вовсе, как керосин, вспыхнуло. Едва пожара не получилось.– Похоже, заливаешь? – усомнилась на этот раз Ульяна Ивановна.Но Санька был не таковский, чтобы уступить.– Право слово!.. Да вот и со мною недавно было. Иду по лесу, и вдруг меня по морде шлеп!.. Что, думаю, такое?Вытерся, иду дальше, опять что-то шлепнуло. Чувствую – мокрое, а понять не могу. Только вытерся, а оно снова!.. Да так раз двадцать, а то и все сто… Потом только понял, что это лешак грибами швыряется.Но грибы в данную минуту Ульяну Ивановну интересовали мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14