- Ёра, ты здесь?.. К тебе можно?
Подняла руку - откинуть сетку - и замерла в этой позе, ожидая ответа. Легкое ситцевое платье на ней было пробито солнечными лучами сзади; и тело ее вырисовывалось в дверном проеме, словно золотая статуя. И казались позолоченными ее короткостриженные волосы.
- Заходи, Даша... Я здесь, - сдавленно произнес он. В низах был полусумрак, и Даша, зайдя со свету, приглядывалась. Егор на кровати подобрал ноги, поднимаясь повыше спиной на мешок с травами, и Даша восприняла это его движение как приглашение сесть на кровать рядом с ним, что она и сделала без колебания. Даша вся была наполнена свежим солнечным теплом и пахла, как цветок подсолнечника.
- Здравствуй, Ёра... - Посмотрела ему в глаза прямо, улыбнулась. - Я думала, ты наверху, ну и разговариваю себе с собакой, как с человеком... Смешно, а?
- Ничего тут нет смешного, - ответил он ровным, невыразительным, ей показалось, равнодушным, тоном. - Я часто с ней разговариваю... Она все понимает. В глаза смотрит - и все понимает.
- А вот я тебе в глаза смотрю, а ты меня понимаешь? - озорно спросила она.
Егор смотрел на нее неотрывно, не узнавая. В эти минуты она выглядела для него совсем иной, едва знакомой и такой красивой, что казалась почти чужой. И ему отчего-то стало непереносимо больно.
Его лицо, похудевшее, вытянувшееся, застыло от едва сдерживаемого волнения и боли, словно омертвело. А в глазах Егора, измученных, каких-то тоскующих, Даша увидела отчуждение, недоверчивость.
- Нет, не понимаешь ты меня, - с сожалением сказала она и чуть жалобно попросила: - Не смотри на меня так, Ёрчик. Ты меня пугаешь... Я тебе помешала? Ты книгами обложился... Я пойду...
- Нет, не уходи, Даша! - воскликнул он и, подняв руку с забинтованными пальцами, хотел придержать ее за плечо. - Останься... Я не читаю... Не могу читать...
Даша осторожно взяла его руку, тихонько погладила по бинтам.
- Больно?
- Не очень. Заживают пальцы... Камышом порезал, когда... - и, словно споткнулся, оборвал.
Не отпуская его руки, Даша наклонилась к нему. - Я вот смотрю в твои глаза и понимаю тебя. Слышишь?.. Ты мучаешься, казнишь себя, да? Но разве ты виноват в том, что Степа погиб?.. Вы там все были равны, и каждый из вас мог бы одинаково утонуть... Разве не так?.. А ты все на себя берешь... Много берешь на себя, Ёрчик.
Из ее ясных глаз лился ласковый чистый свет, проникая в его душу, выгоняя оттуда накопившуюся тяжелую темноту.
- Вчера разогналась к вам, чувствовала - нехорошо тебе... Увидела во дворе бабушку Панёту и постеснялась зайти. А потом ругала-ругала себя!.. Сейчас вот управилась с телятами и прибежала. Ты на меня сердишься, глупташ?.. А за что?.. Ты молчи, молчи, дай мне выговориться, раз я решилась. Я только с тобой дружу... Больше чем дружу. Понимаешь? Ты знай про это.... Ты молчи, молчи...
- Молчу, молчу, - прошептал он, ощущая, как тает в груди холод, исчезают тяжесть и темнота.
- Вот теперь глаза твои стали хорошие, и я стесняюсь смотреть в них... Закрой, и я тебе еще что-то скажу.
Егор, глубоко и облегченно вздохнув, исполнил ее просьбу.
- Темка, бригадир, просил передать тебе, чтобы ты бросил лодырничать и выходил на работу. Он выделил тебе конную подводу, будешь зерно от комбайна отвозить. А меня правление назначило бригадиром ученической огородной бригады. Телята подросли, сдам их в молодняковое стадо. А теперь ты хорошенько выспись и к завтраму будь совсем здоров.
Даша охватила жаркими ладошками его лицо, легонько погладила, затем на мгновение прижалась щекой к щеке, поцеловала в уголок губ и тихонько вышла.
Егор лежал не шевелясь: освобожденный от тяжкого груза, он словно бы воспарил над землей, поплыл тихим белым облачком за легким ветром. И уснул незаметно для себя в той же самой позе, опираясь спиной на мешок с пахучими лекарственными травами.
А назавтра почтальон принес письмо:
"Дорогие батя и маманя, - писал отец, - пусть Егор пока не приезжает к нам... Олечка наша заболела, неспокойная очень стала. Потому что погода наступила дрянная. Небо на западе все хмурится, хмурится. Дочурке обложило горло, температуры вроде бы нету, а спит она тревожно. Врачи говорят, нет причин для беспокойства, болезнь пройдет без следа. А я, батя, думаю другое. Ты человек опытный, старый красный командир, вникни в это. Десны-то у Олечки уже обгноились, зубы открылись - больно острые. Подумай над этим, батя. Так что если здоровье её не поправится вскорости и поднимется температура, ждите внучку и невестку свою, приедут на поправку".
- Господи боже мой, что он пишет! - растревожилась Панёта. - Какие-такие зубки у трехмесячной девочки?! Рази может быть такое?.. Десны обгноились!.. Эка накрутил, голова-садовая!
- Да погодь, - остановил ее Миня. - Чего ты раскудахталась? Не с той стороны надо читать письмо. Сразу видно, Панёта, не военный ты человек.
- Что ж, его шиворот-навыворот читать надо?
- Вот именно: шиворот-навыворот.
- Да ты растолкуй, в чем тут дело, - сказал Егор.
- Дай-ка сюда письмо. Тут все скрытно подадено. Письма-то военные проверяются.
Шевеля губами, Миня перечитал письмо, сурово сдвинул широкие брови.
- Его часть около границы квартируется, где-то около Бреста... Небо хмурится, хмурится, пишет он. Так оно и есть - хмуро на Западе. "Сложная политическая ситуация создалась в Европе", - пишут в газетах. Фашисты идут, Егор. А обложило горло Ольге - это, наверное, они к самой границе подсунулись. Зубы острые - не иначе фашисты провокации устраивают... Как бы заваруха не началась у нас с немцами... Вот почему, Егор, мы с тобой домой вернулись. Теперь ясно тебе? Растолковывать не надо?
- Ясно все.
- Нешто немцы пойдут войной на нас! - ужаснулась Панёта.
- Пускай пойдут - но пасаран[6]! - воскликнул Егор. - Японцев били? Били. Финнов били? Били. И фашистам по соплям дадим!
- Дать дадим, - согласился Миня, - но фашисты уже всю Европу заняли, силов поднакопили.
Миня верно разгадал письмо сына, написанное из пограничного города. Через несколько дней по улицам станицы Ольховской промчались всадники с красными флажками на пиках. Началась война с фашистской Германией.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Много перемен произошло за год в станице Ольховской. Война забрала большую часть мужского населения: лучших трактористов и комбайнеров, молодых и сильных парней, тех, кто выполнял самые тяжелые и сложные колхозные работы. Ушел на фронт и председатель колхоза, кадровый танкист - добился все-таки своего! его должность занял Тимофей Табунщиков, инвалид финской войны. Бригадиром поставили Михаила Ермолаевича.
В феврале сорок второго года, когда наши с трудом сдерживали немцев по реке Миусу, были мобилизованы и пожилые станичники. С ними отправили и Афоню Савоненкова. Он долго находился под следствием. На суде его оправдали. Свидетели подтвердили, что выстрелы из нагана прозвучали первыми, потом ружейные. Следовательно, была принята версия, что Афоня убил Осикору, защищаясь, уже будучи раненным. Работники милиции обшарили острова в гиблых низах, но никакого золота и драгоценностей не нашли.
А весной Егор, Гриня и Даша проводили на фронт агронома Уманского. Вместе с ними он последний" раз побывал в Голубой впадине на поле "арнаутки", оно уже было большое - двадцать гектаров. Раскущенная зелень была сочной, сытой. Грустно смотрел Уманский на поле. Произнес тихо:
- Скоро пшеничка выбросит зеленые флаги и заколосится. Доведется ли мне снова побывать здесь?..
Затем они сходили к делянкам озимой пшеницы. Их было четыре. У каждой стояли таблички с номерами. Он сказал:
- Над гибридами озимой пшеницы надо еще работать, но в этом году нам не удастся скрестить их... Жаль, пропадет год!
- Может быть, это сделает ваша жена? Мы бы помогли ей! - заверила Даша.
- Увы, друзья мои!.. Уезжает Анна Павловна... В Ленинграде погибли ее родители. Младшую сестренку и братишку ее эвакуировали куда-то на Урал. Анна Павловна хочет разыскать их и быть вместе с ними. - Уманский обнял ребят. Други мои кудрявые, завещаю вам свою пшеничку, передаю в наследство! Не дайте ей пропасть, в случае чего... Как только созреет, возьмите ножницы и срежьте колосья. С каждой делянки в отдельный мешок. И номера напишите на мешках те же самые, что и на табличках, чтоб не перепутать гибриды. Спрячьте надежно. И когда я вернусь... А если не вернусь, то кто-нибудь из вас потом скрестит эти гибриды, по моей схеме. Я вам оставлю все свои записки, книги, вещи разные не брать же мне их с собой на фронт... Анна Павловна тоже налегке уезжает. Куда ей с чемоданами таскаться в такое время...
Они выполнили его поручение. Все сделали так, как он наказывал. Пронумеровали мешки с колосьями и в один из них вложили записки агронома и схему гибридизации. Спрятали мешки на чердаке Дашиного дома - повесили на стропилах, чтобы мыши не достали.
Егор и Гриня закончили семилетку на удивление всем: с пятерками и без троек. И что самое удивительное - успешно сдали экзамен по немецкому языку. Егор четверку получил, а Гриня уверенно отхватил пятерку, обогнал он тут своего самолюбивого друга. А что было тому поделать, если у Грини оказалось больше тямы к иностранным языкам!.. Все удивлялись их успехам в последнем, седьмом классе, и никто не догадывался, даже Даша, о том, что задумали Егор и Гриня. Еще в самом начале войны они дали друг другу клятву закончить семилетку на "отлично" и "хорошо", серьезно овладеть немецким языком и добиться, чтобы их направили в школу разведчиков.
Они побывали в военкомате тайно от всех, пробились к комиссару, показали ему свидетельства об окончании семилетки и, напирая на то, что у них высокие оценки по немецкому языку, решительно потребовали, чтобы их направили в школу разведчиков. Комиссар записал их имена, наказал терпеливо ждать своего часа. Они продолжали вдвоем осваивать немецкий язык, надеясь, что их скоро вызовут.
Фронт был совсем близко. Целый год он стоял за Ростовом и Шахтами по реке Миусу. Самолеты прилетали бомбить районную станицу Старозаветинскую через каждые два дня. Темной ночью диверсант навел их ракетами на огромный элеватор, полный зерна. Хлеб горел несколько суток. Потом разбомбили МТС, баню и мост через Донец. За диверсантом гонялись, но он был неуловим. Шел разговор, что диверсант мог быть из местных: он, видно, хорошо знал потаенные места, где можно было надежно укрыться от погони.
А на колхозных полях шла жатва. Хлеб уродился на славу.
Егор и Гриня в эти дни от зари до зари работали на соломокопнителе комбайна. С ног валились от усталости, но гордость и мужское достоинство не позволяли им попроситься на более легкую работу.
После обеда случилась авария. Что-то железное влетело в нутро комбайна, и он выплюнул зубья барабана и сегменты разбитых шестеренок. К застывшему посреди загонки комбайну прискакал Михаил Ермолаевич. На нем были военная гимнастерка и галифе из диагонали защитного цвета. На груди сияли ордена боевого и Трудового Красного Знамени. Он недавно побывал в районной станице Старозаветинской, говорил с военкомом, просился на фронт, а вернулся военным уполномоченным по заготовке хлеба.
Бригадир посмотрел в развороченное нутро комбайна, крепко ругнулся и сказал, что в данном случае действовала вражеская рука. И он не ошибся. Пока механики ремонтировали барабан и заменяли шестеренки, Миня нашел в соломе кусок стальной трубы, насаженной на деревянную палочку. Палочку срезало косой хедера, и труба вплыла вместе с колосьями по ленточному транспортеру под барабан.
- Хитро придумал, вражина, - сказал Михаил Ермолаевич.
Стараясь наверстать время, потраченное на ремонт комбайна, он заставил работать уборочный агрегат до полуночи.
Егор вернулся домой едва живой - так устал. Выпив кружку молока, лег на верстак под грушей. Миня и Панёта сидели у кухоньки, о чем-то тихо разговаривали. Егору не спалось, несмотря на смертельную усталость.
С улицы донесся скок коня. Он умолк у их двора. Послышался знакомый, басистый, с хрипотцой, голос:
- Михаил Ермолаевич дома?
- Дома, - отозвался Миня. - Заходи, Иван Павлович. Это был полковник Агибалов, командир стрелкового полка, который окопался в степи над шляхом и у переправы через Донец. Полковник Агибалов в гражданскую войну воевал с Миней в одной дивизии.
- Михаил Ермолаевич, наши сдали Ростов, - глухо сказал он.
- Вот так-то... Дожились... Куда же дальше драпать? - непривычно медленно проговорил Миня, хватаясь за голову. Егор лежал навзничь на верстаке, темное небо всей толщиной словно навалилось на него, и он почувствовал себя раздавленным, как лягушка на дороге, которую переехало телегой. Дед и полковник сидели около кухоньки за столом, пили крепкое домашнее вино, негромко переговаривались.
- Каково, ты думаешь, мне было получить извещение:
"Ваш сын пропал без вести"? - с горечью сказал Миня.
- Ну что ты, Михаил Ермолаевич! На войне всяко может статься. Не теряй надежды, - успокаивал Агибалов.
- Писал он, понимаешь ли, перед самой войной, мол, приедет жена с маленькой дочкой, да вот уже год, считай, прошел с тех пор, а нет их, не приехали...
- Может, они и ехали, да не приехали, а может, и остались на оккупированной территории. Да, все хотел у тебя спросить, что это за старик с парнишкой капканы ставит вблизи наших позиций? С бойцами заговаривает, табаком угощает. Сутулый такой.
- Кто же это может быть? - недоумевал Миня.
- Масюта это с Витолей, - подал голос Егор.
- Как бы этот холуй не поставил капкан на твои позиции, - сказал Миня. - О его сыне, Пауле, раньше говорили, мол, погиб, а теперь разговор по станице пошел - жив он, в Германии, в эмиграции околачивался. Так что, ежели Масюта еще появится около ваших позиций, шлепните его - и баста! Значит, вынюхивает что-то, старый пес.
- Не так просто - шлепнуть, не доказав вины, - ответил Агибалов.
"А если Масюта и Витоля в самом деле шпионят?! - думал Егор. - Надо последить за ними..."
- Взял бы ты меня в свой полк как ополченца, - сказал Миня. - Душа источилась болью. Военком мне отказывает, не берет на службу. А я здоров теперь. Горе меня вылечило. Возьми хотя бы рядовым.
- Я-то тебя понимаю, Миня. Но ты сейчас такой же командир, как и я: бригадой командуешь, жатвой руководишь. Это не менее ответственное дело. Да и как бы тебе не пришлось сегодня-завтра заниматься эвакуацией колхозного добра.
- Думаешь, немец докатится и до нас?
- Что ж тут думать? Бои уже идут под Шахтами. Нужно быть готовым ко всему... И если это случится, приходи ко мне в штаб. Найду дело.
- Я тоже приду в штаб к вам, если что... - сказал Егор.
- Не встревай в разговор взрослых, - недовольно осек его дед.
- А я что, ребенок? Я вот все думаю и думаю одну думку, а додумать до конца не могу. Даже голова трещит.
- О чем же ты думаешь? - спросил Агибалов.
- Как же так: мы самые сильные в мире, нам говорили, а нас бьют по соплям?
- Да, брат, тяжелая думка, - ответил Агибалов. - От этой думки не только у тебя голова трещит. Но я скажу тебе одно: скоро мы будем немца лупить как Сидорову козу. Начали уже бить... Как бы тебе объяснить, Егор....
- Да не поймет он, Иван Павлович, - сказал Миня.
- Почему ж это не пойму? - обиделся Егор. - Сейчас не пойму, еще подумаю пойму.
Засмеявшись, полковник сказал:
- Я бы рассказал тебе, Егор, как это сложилось, да времени у меня больше нет - ехать мне надо. Не знаю, удастся ли снова побывать у вас, но будем надеяться на лучшее. Прощайте!
Егор перебрался на копну. Сон долго не брал его. Мысли текли, текли. Вспомнил Степку, вздохнул. Комары нудно пели у самого уха и забирались даже под шубу. О Даше подумал. За всю неделю лишь один раз виделся с ней, да и то мельком. Хотел сегодня забежать к ней, да поздно уже было и заморился страшно... Она тоже, небось, устает сильно. Совестливая: за троих работает, пример своим огородницам показывает, бригадирша... Близко перед собой вдруг увидел Егор улыбающееся лицо Даши с чуть вздернутыми вверх уголками губ, и словно бы освещенное утренним солнцем; посмотрел в ее ясные сине-серые глаза и заснул с улыбкой, забыв о войне, о разговоре Мини с полковником Агибаловым.
Среди ночи его разбудил тяжкий гул перегруженных бомбами самолетов. Их было много - тридцать или сорок. Они летели в сторону Донца, где была переправа.
Ударили зенитки. Снаряды взрывались высоко и лопались глухо, как кукуруза в духовке. В небе загорелись несколько ярких "люстр" - осветительных ракет. Земля вздрагивала от взрывов: это самолеты бомбили шлях и переправу, где по ночам двигались толпы беженцев и военные транспортные колонны.
Во дворе причитала Панёта, Миня посылал проклятия фашистам.
Самолеты, отбомбившись, улетели, когда наступил рассвет. Егор больше не ложился. Станица наполнилась тревожными голосами, ржанием коней, мычанием коров.
К Запашновым прискакал Темка Табунщиков, председатель, ведя на поводу вороного для Мини.
- Батя, приказ пришел об эвакуации. Немцы взяли Ростов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32