Тем более, что я боялся оставаться один...
Мама потом сказала, что они с отцом так и нашли меня спящим на полу перед забаррикадированной дверью, с ножом в руке... ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ – Ну, что тебе подарить? – спрашивает в третий раз Зусман. Он зашел к нам на чашку чая и вдруг пристал со своим подарком.– Ничего не надо! – говорю я мрачно.– Что с тобой, Юра? – Мама смотрит на меня растерянно.Скоро лето, и Зусман хочет мне что-нибудь подарить. К лету...– Липа Борисович тебя любит! Ты же знаешь! Почему ты так невежлив?– Молодой человек стесняется! – говорит Зусман. – Ну, так что тебе подарить?– Ничего...– В конце концов, это некрасиво! – сердится мама. – Отвечай! Слышишь? Надо быть вежливым!Я молчу. Мне становится жарко. Они же ничего не знают! Эх! Если бы они знали! Они бы так со мной не разговаривали! И ничего Зусман не хотел бы мне подарить.– Ничего! – говорю я отчаянно-мрачно.– Это просто возмутительно! – говорит мама. – Сейчас ты пойдешь и встанешь в угол! Ну?– Подождите, мама! – говорит Зусман. – Он сейчас скажет! Правда, ты скажешь? Ну, что тебе подарить? Ты ко мне хорошо относишься?– Хорошо! – говорю я.– Ну, вот видишь! И я к тебе хорошо! Мы друзья?– Друзья! – Я смотрю в пол.– Ну, так что тебе подарить?– Ничего! – ору я. – Ничего! Ничего! Ничего!И я начинаю плакать.Мама встает со стула. Она берет меня за руку и ведет в угол возле окна, к батарее. Я иду твердо, сжав кулаки. Пусть будет так, но сказать я ничего не могу.– Здрасте пожалуйста! – смущенно произносит Зусман. – Такая неприятность!– Безобразие, а не неприятность! Постоит в углу и поймет!– Напрасно, – говорит Зусман. – Не делайте этого! В конце концов, я ему и так что-нибудь подарю!– Ничего подобного! – говорит мама. – Он не достоин никаких подарков!Я мрачно стою в углу.– Ну, извините, – говорит Зусман. – Я пойду... Никак не ожидал... Такая неприятность!Он закрывает за собой дверь.– Что это ты такое выдумал? – говорит мама. – Человека обидел! За что ты обидел Липу Борисовича?Я молчу.– Может, что-нибудь случилось?Я молчу. Не могу же я сказать, что случилось! Это секрет! Страшный секрет!– Не можешь сказать, что случилось?– Не могу!– Что-нибудь страшное?– Страшное!– Ну, тогда вот что: иди сюда, и поговорим. Когда случается страшное, секретов у нас быть не должно. Именно когда страшное. Ты понимаешь?Я киваю головой.Мама обнимает меня, я прячу мокрое лицо у нее на груди, и мне становится тепло. И немножко легче.– Тебе легче?– Легче.– Расскажи-ка все, и тебе станет совсем легко. Рассказывай... Липа Борисович тебя обидел?– Нет! Это я его обидел! – И я опять плачу.Мама долго гладит меня по голове.Наконец я успокаиваюсь и рассказываю. Все, как было. Всю эту страшную историю. От начала до конца. Слушайте и вы.Дело в том, что у Зусмана много разных кусков материи, из которых он шьет костюмы. У него всегда весь стол завален этими кусками. И пол. И диван. Он мне несколько раз давал ненужные куски. Я у него просил, а потом дарил Гизи. А она шила из них разные вещи для кукол. И вот один раз мы сидели у Зусмана: Гизи, Вовка и я. Зусман строчил на машинке, а мы сидели на диване. Вовка показывал нам новые картинки. Рядом на диване лежал большой кусок материи – отрез. Большой кусок всегда называется отрез, отрез на костюм. Потому что он отрезан от еще большего куска. Гизи все время гладила его рукой. Я ее тихо спросил:– Тебе нравится эта материя?Она сказала шепотом:– Нравится.Я спросил:– Ты хочешь иметь такой кусок?Гизи кивнула. И тогда я сразу все решил! Я решил отрезать ей такой материи! Тайком, чтоб никто не видел. Я подумал – пустяки! У Зусмана много материи. Он и не заметит. Я отрезал большой кусок. На другой день, когда мы были с Зусманом вдвоем и он на минутку вышел из комнаты. Тогда я и отрезал! И спрятал на груди. А потом отдал его Гизи. Она страшно обрадовалась! И стала шить из него пальто для своей куклы... И еще что-то. А в семье Зусмана получился скандал. Потому что Зусман открыл пропажу. У него не хватило на костюм. И он обвинил заказчика, что тот ему недодал материи. А заказчик – Зусмана. Вовку тоже допрашивали. Я все слышал сам, когда приходил заказчик. Все они там страшно кричали. Сильнее всех Жарикова – она кричала басом. Я просто не знал, куда деваться. Да и сейчас я не знаю, куда деваться. Потому что заказчик забрал свой отрезанный кусок назад. А я не мог забрать свой кусок назад, потому что Гизи его совсем изрезала. Да если б она и не изрезала, я все равно не мог бы забрать его назад. Ведь подаренные вещи не забирают. В общем, я окончательно запутался... А тут еще Зусман хочет мне подарок подарить. Не могу же я принять от него подарок! Посудите сами...– И правильно! – согласилась мама. – Подарка ты принять не можешь, пока ты ему не признаешься и он тебя не простит. Если, конечно, простит! Поступил ты очень и очень плохо! Ты украл! Ты понимаешь, что ты украл?Я в ужасе кивнул. Мне опять стало плохо. Меня даже стало тошнить. И коленки стали совсем мягкими, так что я сел на стул. У меня стали холодные ноги, как говорит Гизи: «Kalte Beine».– Никогда нельзя ничего брать без спроса! – сказала мама. – Видишь, какую ты кашу заварил... А Гизи знает?– Нет, – сказал я.– Ну, это хорошо. Ты ее любишь?– Да.– Никогда нельзя ради своей любви делать необдуманные поступки, – сказала мама. – А сейчас мы с тобой пойдем к Зусману. И ты ему обо всем расскажешь. Он хороший человек и, наверное, тебя простит. Но надо все рассказать...Мы тотчас пошли к Зусману. И я ему все рассказал. И Вовка там был. И Жарикова. Я им всем рассказал. Это было очень страшно! Лучше не спрашивайте меня, как это было страшно. Я все равно не смогу вам этого передать. Но знаете, что самое главное – что сказал Зусман? Не знаете? Он сказал:– Здрасте пожалуйста! Я всегда говорил: во всем ищите женщину! – и засмеялся. А потом обнял меня и поцеловал. – Ты настоящий мужчина, – сказал Зусман. – Но никогда больше так не делай! Зачем тебе иметь своих неприятностей?Вот какая страшная это была история!А «ищите женщину» – это такая поговорка. Она означает, что если где-нибудь совершено преступление, в этом замешана женщина. Конечно, не всегда. Но чаще всего замешана. Это французская поговорка. Старая. Поэтому она сейчас не всегда оправдывается. Она устарела. Так мне мама объяснила. Но в данном случае она оправдалась.Только одно я не сказал Зусману: почему я подарил Гизи этот кусок... Но каждому ясно, что этого нельзя было говорить Зусману. И никому нельзя. Только маме... ВЕЧЕРНИЙ ВЫСТРЕЛ Сначала я услышал выстрел, хотя не сразу понял, что это выстрел. В общем, что-то грохнуло. Как пугач. Только сильней, хотя и глухо – где-то за стенками.Я сидел на полу возле двери и складывал кубики. А мама печатала под лампой возле окна. Потому что был вечер. Но Иосифа еще не было.Потом я услышал крик:– Усы застрелился! Усы застрелился!Это кричала сама Ляпкина: от страха она забыла имя и отчество. Она бежала по коридору.Когда мы с мамой вышли, Ляпкина стояла белая возле стены и плакала. Ее окружили жильцы. Наши и из соседней квартиры.– Боже мой! Боже мой! – повторяла она и тискала свои щеки пальцами. Вниз по щекам у нее тянулись черные полосы от ресниц.– Надо в «скорую» позвонить! – крикнул кто-то.– Зусман уже звонит! – строго сказала Жарикова. Она стояла рядом со мной и курила.И Вовка стоял рядом. И Гизи.Все были какие-то потерянные. И я тоже. Я ничего толком не понимал. Как это Усы мог застрелиться? Почему?Я сразу вспомнил наш разговор во дворе, когда он рассказывал нам про дуэль... Но тут же он сам в себя стрелял... Это что – тоже дуэль?– «Скорая»! «Скорая»! – кричал в телефон Зусман.– Кто там у него? – спросили шепотом.– Немка у него, – опять строго сказала Жарикова. – Вон она идет...По коридору быстро шла Гизина мама с миской в руках.– Wie ist er? – спросила моя мама. – Как он?– Schrecklich! – ответила Гизина мама. – Страшьно! – Глаза у нее были особенно большие и грустные.– В сердце! – кричал Зусман. – Да, да, в сердце! Запишите адрес!– Ну, как там? – повторили мамин вопрос.– О! Ошшень! – сказала Гизина мама. – Ошшень! Нада ма-ленька вода...Она повернулась и пошла на кухню, и тогда все увидели сзади на ее плече красное от крови полотенце. Все молча смотрели на это полотенце.И тут вдруг в коридор выскочил Дик. Дик пошел, дрожа, за Гизиной мамой, нюхая воздух, и шерсть у него на загривке стояла дыбом. В первый момент все растерялись и никто не двинулся. Дик зарычал, а потом оскалил клыки и завыл. Гизина мама вскрикнула и выронила миску. Миска покатилась по коридору с оглушительным грохотом. В полной тишине. Заплакала Гизи, кинувшись к маме.– Безобразие! – басом сказала Жарикова. – Человек застрелился, а тут собака!– На место!Дик поджал хвост и побежал в комнату.– И детей убрать! – сказала Жарикова. – Немедленно!– Пойдемте, дети! – сказала моя мама. – Вова! Гизи! Komm!Мама обняла нас руками и гурьбой повела в нашу комнату. Только Ляпкин Маленький спрятался у стены за юбку Ляпкиной и смотрел нам вслед исподлобья...Мама оставила нас одних и сейчас же вышла.Мы с Вовкой забрались на диван. Гизи постояла возле двери, потом тоже подошла на цыпочках к дивану и села, расправив на коленях платье.В комнате полутемно, потому что вечер и горит одна только маленькая лампа под зеленым абажуром на мамином столе возле окна, отражаясь в стекле. Лампа освещает мамину машинку с недопечатанной страницей, раскрытую книгу, карандаши в тускло мерцающем медном бокале.Я смотрю на лампу.Почему он все-таки застрелился? Почему? За окном тоже лампа. Она плавает над вечерней Москвой, над тусклыми крышами, где светит луна. Там лампа стоит под луной, прямо в черном небе.Из коридора доносятся приглушенные голоса.Потом кто-то завыл. Низким глухим голосом. Это Дик завыл.Быстрые шаги. Туда-сюда.Потом долго звонит входной звонок. И Дик лает.Гизи вздрагивает и поворачивает голову.– Это «скорая», – говорит шепотом Вовка.Гизи смотрит на него широко раскрытыми глазами.– Was? – говорит она испуганно.– Der Arzt, – говорю я. – Врач...В Гизиных глазах горят две маленькие настольные лампы.– Я видел этот наган! – шепчет Вовка. – Он мне его показывал. Мировая штука! Ему на фронте подарили. За храбрость. Там даже надпись есть на рукояти...– А почему он застрелился?– Не знаю, – шепчет Вовка. – Может, чистил... А может, нарочно.– Как – чистил...– Очень просто! – объясняет Вовка. – Шомполом, понимаешь? Может, он забыл пулю вынуть, нажал курок – вот и здрасте пожалуйста! Только навряд...– Почему навряд?– Потому что точный выстрел! В сердце! А то бы он просто так куда-нибудь попал. И был бы жив.– А теперь умрет?– Чудак ты! Он сразу умер!– А может, и нет! – говорю я. – Может, еще выздоровеет!– Чудак ты! – горячо шепчет Вовка. – Кто в сердце попал, тому каюк!– Как – каюк?– Ну, амба! Конец!– А почему он так сделал?– Кто его знает! – задумчиво говорит Вовка. – Может, от сильной любви. Многие от сильной любви стреляются. От сильной любви всегда хотят умереть...Я смотрю на Гизи. Она сидит совсем рядом со мной. И я ее люблю. Но это большой секрет. Она этого не знает. И Вовка не знает. Никто-никто-никто! Только мама. Но я же не хочу умереть! Даже если бы у меня был наган, я бы не застрелился. Значит, я ее не сильно люблю? Но почему мне хочется с ней всегда играть? И просто сидеть рядом? И что-нибудь дарить. Если бы у меня был наган, я бы подарил ей наган. На время, например. Или навсегда. Пусть она воюет у себя в Германии. Делает революцию. Вы думаете, женщины не могут делать революцию? О, еще как могут!– Жаль, – говорит Вовка. – Хороший дядька был этот Усы. Особенно когда выпьет. Добрый. Он мне часто деньги дарил...– Как? – удивляюсь я.– Просто так! Сунет в карман: «Купи, говорит, себе что хочешь». Только ты это никому не говори! Это, чур, секрет! Гизи не поймет, а другим ни слова. Понял?– Понял, – киваю я.Чьи-то шаги приближаются к двери. Она распахивается. Входят отец, мама, потом Гизина мама. Потом Жарикова, Зусман и все Ляпкины.– Иосиф! Иосиф! – кричу я отцу. – Усы застрелился!– Знаю, – говорит отец, снимая пальто. – Не кричи!Мама включает большой свет под оранжевым шелковым абажуром с кисточками. Он висит низко над большим столом в середине комнаты.– Садитесь, – говорит мама. – Я сейчас, – и выходит.Все отодвигают стулья и садятся. Жарикова сразу закуривает. Спичку ей зажигает Зусман, и руки у него дрожат. Жарикова и Зусман, хоть и муж и жена, не похожи друг на друга. Может, потому они и зовут друг друга по фамилии? «Странные все-таки эти взрослые, – думаю я. – Зато Ляпкины так похожи, что сразу видно: муж и жена!»– Вы, товарищ Ляпкин, неправы! – говорит Жарикова. Она продолжает какой-то начатый разговор. – Нельзя так клеветать на людей!– Ну, знаете! – растерянно разводит руками Ляпкин. – Я считал его ошибку злонамеренной...– Да бросьте вы! – зло дымит папиросой Жарикова.– Кто читал записку? – спрашивает отец.– Ваша жена...Все смотрят на дверь. Входит мама с двумя чайниками, большим и маленьким.– Записка у тебя? – спрашивает отец.– Нет, – сказала мама. – Но я все помню... Вот, подождите... «Я... не могу пережить...» Нет, не так... Сейчас, вот: «Я, как честный солдат революции, не могу простить себе оплошность, о которой вы знаете... Сознательно покидаю свой пост, уступая дорогу молодым силам... Прошу не судить строго... я сам себя караю за этот промах... жизнь теперь бесцельна...» – и все.– Ну, что я вам говорил?! – восклицает Ляпкин. – Сам признается в ошибке! Не забывайте к тому же, что он бывший...– Да бросьте вы! – перебивает Жарикова. – Нельзя из-за какой-то глупой ошибки так преследовать человека!Жарикова дымит, как вулкан. Я на картинке видел, как дымит вулкан.– Что, собственно... – начинает Зусман.Но отец его перебивает.– Задолго до революции он окончил Академию генерального штаба, – говорит отец. – Революция застала его на высоком посту в царской армии... Но в семнадцатом он сразу перешел на нашу сторону!– Может, он нарочно перешел? – тихо вставляет Зусман.– Не говорите, товарищи, чепуху! – строго возражает отец. – Он отлично командовал! Был храбр! Имел награды от Политуправления, в частности тот самый наган... из которого... но, конечно, ему было не просто...Ляпкина начинает плакать. Она сидит закрыв лицо руками, и слезы капают в чай. Так смешно капают в чай! Между прочим, я заметил, что к чаю никто не притронулся...– Но что же, собственно, было причиной самоубийства? – тихо и недоуменно спрашивает Зусман.– Вот это уже по вашей части! – ехидно обращается Жарикова к Ляпкину.Ляпкин опять разводит руками:– Он перепутал важные бумаги, вовремя не отправил. Я ему поставил на вид... ну, пропесочил немного... Я, конечно, никак не думал, что это повлечет... Ведь на ошибках мы учимся! Мне очень жаль... – У Ляпкина стал совсем растерянный вид.– Пожалел волк кобылу! – пробасила Жарикова. – Вы его затравили!– Кто ж его знал, что он так воспримет! – пробормотал Ляпкин и неожиданно торжественно закончил: – И все же этот выстрел звучит салютом преданных нашей власти людей! Теперь я вижу, что он был наш!– Поступок странный и дикий! – вмешивается отец. – Но его можно понять. Не забывайте, что он кадровый офицер, у него были свои понятия о чести... Пуля в лоб – это старый, но верный прием! Все же белая ворона...– Ему поставят памятник? – спрашиваю я неожиданно для себя. – Как Воровскому?Все невесело рассмеялись.– Да, уж тут не до памятника! – говорит Зусман.– Никогда не лезь поперед батьки в пекло! – говорит отец. И щелкает меня пальцем по лбу.«Странные люди! – думаю я. – Почему не до памятника? И при чем здесь белая ворона? Разве бывают белые вороны?» СЕДЬМОЕ ПИСЬМО ВОРОВСКОМУ «Здравствуй, Воровский! Ты, наверное, знаешь, что Усы застрелился. Мне его очень жалко! Он нам про дуэль рассказывал. И Вовке деньги дарил. Потому что Вовка считается сирота. Вовка говорит, что Усы от сильной любви застрелился. А Ляпкин Большой говорит, что Усы бумажки перепутал. Но все равно – нельзя умирать, даже если ты перепутал бумажки. Правда? Так Иосиф говорит. Иосиф говорит, что впереди еще много раз будет весна, а Усы ее теперь не увидит. И лето будет. И рыбалка. И еще много-много хорошего. Поэтому умирать самому никак нельзя. И еще надо работать для революции. И воевать за нее. Вот так. Поэтому я стихи написал. Послушай, вот они: Я никогда, никогда не умру!Я буду жить всегда!Я никогда, никогда не умру!Это так.Я скоро поеду на дачу.Я буду сидеть у реки.Я буду рвать цветы.Я цветы так люблю!Я никогда, никогда не умру!Я еще никогда не воевал за революцию.Я никогда, никогда не умру,Потому что я волшебный! Я прочитал эти стихи Вовке. И он сказал, что они гениальные. Он это сразу почувствовал. И я тоже. А ты чувствуешь? Ну, пока. Юра».Стихи эти я некоторое время часто читал вслух. Я их Зусману читал. И Жариковой. Я их даже Мархлевской читал, когда мы к ней ходили. Поэтому я их так хорошо помню. Они остались в моей памяти навсегда. Как и вся эта история с несчастным самоубийцей. Вся эта история произвела на меня в детстве чрезвычайно сильное впечатление, тем более что я видел, как это волновало взрослых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Мама потом сказала, что они с отцом так и нашли меня спящим на полу перед забаррикадированной дверью, с ножом в руке... ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ – Ну, что тебе подарить? – спрашивает в третий раз Зусман. Он зашел к нам на чашку чая и вдруг пристал со своим подарком.– Ничего не надо! – говорю я мрачно.– Что с тобой, Юра? – Мама смотрит на меня растерянно.Скоро лето, и Зусман хочет мне что-нибудь подарить. К лету...– Липа Борисович тебя любит! Ты же знаешь! Почему ты так невежлив?– Молодой человек стесняется! – говорит Зусман. – Ну, так что тебе подарить?– Ничего...– В конце концов, это некрасиво! – сердится мама. – Отвечай! Слышишь? Надо быть вежливым!Я молчу. Мне становится жарко. Они же ничего не знают! Эх! Если бы они знали! Они бы так со мной не разговаривали! И ничего Зусман не хотел бы мне подарить.– Ничего! – говорю я отчаянно-мрачно.– Это просто возмутительно! – говорит мама. – Сейчас ты пойдешь и встанешь в угол! Ну?– Подождите, мама! – говорит Зусман. – Он сейчас скажет! Правда, ты скажешь? Ну, что тебе подарить? Ты ко мне хорошо относишься?– Хорошо! – говорю я.– Ну, вот видишь! И я к тебе хорошо! Мы друзья?– Друзья! – Я смотрю в пол.– Ну, так что тебе подарить?– Ничего! – ору я. – Ничего! Ничего! Ничего!И я начинаю плакать.Мама встает со стула. Она берет меня за руку и ведет в угол возле окна, к батарее. Я иду твердо, сжав кулаки. Пусть будет так, но сказать я ничего не могу.– Здрасте пожалуйста! – смущенно произносит Зусман. – Такая неприятность!– Безобразие, а не неприятность! Постоит в углу и поймет!– Напрасно, – говорит Зусман. – Не делайте этого! В конце концов, я ему и так что-нибудь подарю!– Ничего подобного! – говорит мама. – Он не достоин никаких подарков!Я мрачно стою в углу.– Ну, извините, – говорит Зусман. – Я пойду... Никак не ожидал... Такая неприятность!Он закрывает за собой дверь.– Что это ты такое выдумал? – говорит мама. – Человека обидел! За что ты обидел Липу Борисовича?Я молчу.– Может, что-нибудь случилось?Я молчу. Не могу же я сказать, что случилось! Это секрет! Страшный секрет!– Не можешь сказать, что случилось?– Не могу!– Что-нибудь страшное?– Страшное!– Ну, тогда вот что: иди сюда, и поговорим. Когда случается страшное, секретов у нас быть не должно. Именно когда страшное. Ты понимаешь?Я киваю головой.Мама обнимает меня, я прячу мокрое лицо у нее на груди, и мне становится тепло. И немножко легче.– Тебе легче?– Легче.– Расскажи-ка все, и тебе станет совсем легко. Рассказывай... Липа Борисович тебя обидел?– Нет! Это я его обидел! – И я опять плачу.Мама долго гладит меня по голове.Наконец я успокаиваюсь и рассказываю. Все, как было. Всю эту страшную историю. От начала до конца. Слушайте и вы.Дело в том, что у Зусмана много разных кусков материи, из которых он шьет костюмы. У него всегда весь стол завален этими кусками. И пол. И диван. Он мне несколько раз давал ненужные куски. Я у него просил, а потом дарил Гизи. А она шила из них разные вещи для кукол. И вот один раз мы сидели у Зусмана: Гизи, Вовка и я. Зусман строчил на машинке, а мы сидели на диване. Вовка показывал нам новые картинки. Рядом на диване лежал большой кусок материи – отрез. Большой кусок всегда называется отрез, отрез на костюм. Потому что он отрезан от еще большего куска. Гизи все время гладила его рукой. Я ее тихо спросил:– Тебе нравится эта материя?Она сказала шепотом:– Нравится.Я спросил:– Ты хочешь иметь такой кусок?Гизи кивнула. И тогда я сразу все решил! Я решил отрезать ей такой материи! Тайком, чтоб никто не видел. Я подумал – пустяки! У Зусмана много материи. Он и не заметит. Я отрезал большой кусок. На другой день, когда мы были с Зусманом вдвоем и он на минутку вышел из комнаты. Тогда я и отрезал! И спрятал на груди. А потом отдал его Гизи. Она страшно обрадовалась! И стала шить из него пальто для своей куклы... И еще что-то. А в семье Зусмана получился скандал. Потому что Зусман открыл пропажу. У него не хватило на костюм. И он обвинил заказчика, что тот ему недодал материи. А заказчик – Зусмана. Вовку тоже допрашивали. Я все слышал сам, когда приходил заказчик. Все они там страшно кричали. Сильнее всех Жарикова – она кричала басом. Я просто не знал, куда деваться. Да и сейчас я не знаю, куда деваться. Потому что заказчик забрал свой отрезанный кусок назад. А я не мог забрать свой кусок назад, потому что Гизи его совсем изрезала. Да если б она и не изрезала, я все равно не мог бы забрать его назад. Ведь подаренные вещи не забирают. В общем, я окончательно запутался... А тут еще Зусман хочет мне подарок подарить. Не могу же я принять от него подарок! Посудите сами...– И правильно! – согласилась мама. – Подарка ты принять не можешь, пока ты ему не признаешься и он тебя не простит. Если, конечно, простит! Поступил ты очень и очень плохо! Ты украл! Ты понимаешь, что ты украл?Я в ужасе кивнул. Мне опять стало плохо. Меня даже стало тошнить. И коленки стали совсем мягкими, так что я сел на стул. У меня стали холодные ноги, как говорит Гизи: «Kalte Beine».– Никогда нельзя ничего брать без спроса! – сказала мама. – Видишь, какую ты кашу заварил... А Гизи знает?– Нет, – сказал я.– Ну, это хорошо. Ты ее любишь?– Да.– Никогда нельзя ради своей любви делать необдуманные поступки, – сказала мама. – А сейчас мы с тобой пойдем к Зусману. И ты ему обо всем расскажешь. Он хороший человек и, наверное, тебя простит. Но надо все рассказать...Мы тотчас пошли к Зусману. И я ему все рассказал. И Вовка там был. И Жарикова. Я им всем рассказал. Это было очень страшно! Лучше не спрашивайте меня, как это было страшно. Я все равно не смогу вам этого передать. Но знаете, что самое главное – что сказал Зусман? Не знаете? Он сказал:– Здрасте пожалуйста! Я всегда говорил: во всем ищите женщину! – и засмеялся. А потом обнял меня и поцеловал. – Ты настоящий мужчина, – сказал Зусман. – Но никогда больше так не делай! Зачем тебе иметь своих неприятностей?Вот какая страшная это была история!А «ищите женщину» – это такая поговорка. Она означает, что если где-нибудь совершено преступление, в этом замешана женщина. Конечно, не всегда. Но чаще всего замешана. Это французская поговорка. Старая. Поэтому она сейчас не всегда оправдывается. Она устарела. Так мне мама объяснила. Но в данном случае она оправдалась.Только одно я не сказал Зусману: почему я подарил Гизи этот кусок... Но каждому ясно, что этого нельзя было говорить Зусману. И никому нельзя. Только маме... ВЕЧЕРНИЙ ВЫСТРЕЛ Сначала я услышал выстрел, хотя не сразу понял, что это выстрел. В общем, что-то грохнуло. Как пугач. Только сильней, хотя и глухо – где-то за стенками.Я сидел на полу возле двери и складывал кубики. А мама печатала под лампой возле окна. Потому что был вечер. Но Иосифа еще не было.Потом я услышал крик:– Усы застрелился! Усы застрелился!Это кричала сама Ляпкина: от страха она забыла имя и отчество. Она бежала по коридору.Когда мы с мамой вышли, Ляпкина стояла белая возле стены и плакала. Ее окружили жильцы. Наши и из соседней квартиры.– Боже мой! Боже мой! – повторяла она и тискала свои щеки пальцами. Вниз по щекам у нее тянулись черные полосы от ресниц.– Надо в «скорую» позвонить! – крикнул кто-то.– Зусман уже звонит! – строго сказала Жарикова. Она стояла рядом со мной и курила.И Вовка стоял рядом. И Гизи.Все были какие-то потерянные. И я тоже. Я ничего толком не понимал. Как это Усы мог застрелиться? Почему?Я сразу вспомнил наш разговор во дворе, когда он рассказывал нам про дуэль... Но тут же он сам в себя стрелял... Это что – тоже дуэль?– «Скорая»! «Скорая»! – кричал в телефон Зусман.– Кто там у него? – спросили шепотом.– Немка у него, – опять строго сказала Жарикова. – Вон она идет...По коридору быстро шла Гизина мама с миской в руках.– Wie ist er? – спросила моя мама. – Как он?– Schrecklich! – ответила Гизина мама. – Страшьно! – Глаза у нее были особенно большие и грустные.– В сердце! – кричал Зусман. – Да, да, в сердце! Запишите адрес!– Ну, как там? – повторили мамин вопрос.– О! Ошшень! – сказала Гизина мама. – Ошшень! Нада ма-ленька вода...Она повернулась и пошла на кухню, и тогда все увидели сзади на ее плече красное от крови полотенце. Все молча смотрели на это полотенце.И тут вдруг в коридор выскочил Дик. Дик пошел, дрожа, за Гизиной мамой, нюхая воздух, и шерсть у него на загривке стояла дыбом. В первый момент все растерялись и никто не двинулся. Дик зарычал, а потом оскалил клыки и завыл. Гизина мама вскрикнула и выронила миску. Миска покатилась по коридору с оглушительным грохотом. В полной тишине. Заплакала Гизи, кинувшись к маме.– Безобразие! – басом сказала Жарикова. – Человек застрелился, а тут собака!– На место!Дик поджал хвост и побежал в комнату.– И детей убрать! – сказала Жарикова. – Немедленно!– Пойдемте, дети! – сказала моя мама. – Вова! Гизи! Komm!Мама обняла нас руками и гурьбой повела в нашу комнату. Только Ляпкин Маленький спрятался у стены за юбку Ляпкиной и смотрел нам вслед исподлобья...Мама оставила нас одних и сейчас же вышла.Мы с Вовкой забрались на диван. Гизи постояла возле двери, потом тоже подошла на цыпочках к дивану и села, расправив на коленях платье.В комнате полутемно, потому что вечер и горит одна только маленькая лампа под зеленым абажуром на мамином столе возле окна, отражаясь в стекле. Лампа освещает мамину машинку с недопечатанной страницей, раскрытую книгу, карандаши в тускло мерцающем медном бокале.Я смотрю на лампу.Почему он все-таки застрелился? Почему? За окном тоже лампа. Она плавает над вечерней Москвой, над тусклыми крышами, где светит луна. Там лампа стоит под луной, прямо в черном небе.Из коридора доносятся приглушенные голоса.Потом кто-то завыл. Низким глухим голосом. Это Дик завыл.Быстрые шаги. Туда-сюда.Потом долго звонит входной звонок. И Дик лает.Гизи вздрагивает и поворачивает голову.– Это «скорая», – говорит шепотом Вовка.Гизи смотрит на него широко раскрытыми глазами.– Was? – говорит она испуганно.– Der Arzt, – говорю я. – Врач...В Гизиных глазах горят две маленькие настольные лампы.– Я видел этот наган! – шепчет Вовка. – Он мне его показывал. Мировая штука! Ему на фронте подарили. За храбрость. Там даже надпись есть на рукояти...– А почему он застрелился?– Не знаю, – шепчет Вовка. – Может, чистил... А может, нарочно.– Как – чистил...– Очень просто! – объясняет Вовка. – Шомполом, понимаешь? Может, он забыл пулю вынуть, нажал курок – вот и здрасте пожалуйста! Только навряд...– Почему навряд?– Потому что точный выстрел! В сердце! А то бы он просто так куда-нибудь попал. И был бы жив.– А теперь умрет?– Чудак ты! Он сразу умер!– А может, и нет! – говорю я. – Может, еще выздоровеет!– Чудак ты! – горячо шепчет Вовка. – Кто в сердце попал, тому каюк!– Как – каюк?– Ну, амба! Конец!– А почему он так сделал?– Кто его знает! – задумчиво говорит Вовка. – Может, от сильной любви. Многие от сильной любви стреляются. От сильной любви всегда хотят умереть...Я смотрю на Гизи. Она сидит совсем рядом со мной. И я ее люблю. Но это большой секрет. Она этого не знает. И Вовка не знает. Никто-никто-никто! Только мама. Но я же не хочу умереть! Даже если бы у меня был наган, я бы не застрелился. Значит, я ее не сильно люблю? Но почему мне хочется с ней всегда играть? И просто сидеть рядом? И что-нибудь дарить. Если бы у меня был наган, я бы подарил ей наган. На время, например. Или навсегда. Пусть она воюет у себя в Германии. Делает революцию. Вы думаете, женщины не могут делать революцию? О, еще как могут!– Жаль, – говорит Вовка. – Хороший дядька был этот Усы. Особенно когда выпьет. Добрый. Он мне часто деньги дарил...– Как? – удивляюсь я.– Просто так! Сунет в карман: «Купи, говорит, себе что хочешь». Только ты это никому не говори! Это, чур, секрет! Гизи не поймет, а другим ни слова. Понял?– Понял, – киваю я.Чьи-то шаги приближаются к двери. Она распахивается. Входят отец, мама, потом Гизина мама. Потом Жарикова, Зусман и все Ляпкины.– Иосиф! Иосиф! – кричу я отцу. – Усы застрелился!– Знаю, – говорит отец, снимая пальто. – Не кричи!Мама включает большой свет под оранжевым шелковым абажуром с кисточками. Он висит низко над большим столом в середине комнаты.– Садитесь, – говорит мама. – Я сейчас, – и выходит.Все отодвигают стулья и садятся. Жарикова сразу закуривает. Спичку ей зажигает Зусман, и руки у него дрожат. Жарикова и Зусман, хоть и муж и жена, не похожи друг на друга. Может, потому они и зовут друг друга по фамилии? «Странные все-таки эти взрослые, – думаю я. – Зато Ляпкины так похожи, что сразу видно: муж и жена!»– Вы, товарищ Ляпкин, неправы! – говорит Жарикова. Она продолжает какой-то начатый разговор. – Нельзя так клеветать на людей!– Ну, знаете! – растерянно разводит руками Ляпкин. – Я считал его ошибку злонамеренной...– Да бросьте вы! – зло дымит папиросой Жарикова.– Кто читал записку? – спрашивает отец.– Ваша жена...Все смотрят на дверь. Входит мама с двумя чайниками, большим и маленьким.– Записка у тебя? – спрашивает отец.– Нет, – сказала мама. – Но я все помню... Вот, подождите... «Я... не могу пережить...» Нет, не так... Сейчас, вот: «Я, как честный солдат революции, не могу простить себе оплошность, о которой вы знаете... Сознательно покидаю свой пост, уступая дорогу молодым силам... Прошу не судить строго... я сам себя караю за этот промах... жизнь теперь бесцельна...» – и все.– Ну, что я вам говорил?! – восклицает Ляпкин. – Сам признается в ошибке! Не забывайте к тому же, что он бывший...– Да бросьте вы! – перебивает Жарикова. – Нельзя из-за какой-то глупой ошибки так преследовать человека!Жарикова дымит, как вулкан. Я на картинке видел, как дымит вулкан.– Что, собственно... – начинает Зусман.Но отец его перебивает.– Задолго до революции он окончил Академию генерального штаба, – говорит отец. – Революция застала его на высоком посту в царской армии... Но в семнадцатом он сразу перешел на нашу сторону!– Может, он нарочно перешел? – тихо вставляет Зусман.– Не говорите, товарищи, чепуху! – строго возражает отец. – Он отлично командовал! Был храбр! Имел награды от Политуправления, в частности тот самый наган... из которого... но, конечно, ему было не просто...Ляпкина начинает плакать. Она сидит закрыв лицо руками, и слезы капают в чай. Так смешно капают в чай! Между прочим, я заметил, что к чаю никто не притронулся...– Но что же, собственно, было причиной самоубийства? – тихо и недоуменно спрашивает Зусман.– Вот это уже по вашей части! – ехидно обращается Жарикова к Ляпкину.Ляпкин опять разводит руками:– Он перепутал важные бумаги, вовремя не отправил. Я ему поставил на вид... ну, пропесочил немного... Я, конечно, никак не думал, что это повлечет... Ведь на ошибках мы учимся! Мне очень жаль... – У Ляпкина стал совсем растерянный вид.– Пожалел волк кобылу! – пробасила Жарикова. – Вы его затравили!– Кто ж его знал, что он так воспримет! – пробормотал Ляпкин и неожиданно торжественно закончил: – И все же этот выстрел звучит салютом преданных нашей власти людей! Теперь я вижу, что он был наш!– Поступок странный и дикий! – вмешивается отец. – Но его можно понять. Не забывайте, что он кадровый офицер, у него были свои понятия о чести... Пуля в лоб – это старый, но верный прием! Все же белая ворона...– Ему поставят памятник? – спрашиваю я неожиданно для себя. – Как Воровскому?Все невесело рассмеялись.– Да, уж тут не до памятника! – говорит Зусман.– Никогда не лезь поперед батьки в пекло! – говорит отец. И щелкает меня пальцем по лбу.«Странные люди! – думаю я. – Почему не до памятника? И при чем здесь белая ворона? Разве бывают белые вороны?» СЕДЬМОЕ ПИСЬМО ВОРОВСКОМУ «Здравствуй, Воровский! Ты, наверное, знаешь, что Усы застрелился. Мне его очень жалко! Он нам про дуэль рассказывал. И Вовке деньги дарил. Потому что Вовка считается сирота. Вовка говорит, что Усы от сильной любви застрелился. А Ляпкин Большой говорит, что Усы бумажки перепутал. Но все равно – нельзя умирать, даже если ты перепутал бумажки. Правда? Так Иосиф говорит. Иосиф говорит, что впереди еще много раз будет весна, а Усы ее теперь не увидит. И лето будет. И рыбалка. И еще много-много хорошего. Поэтому умирать самому никак нельзя. И еще надо работать для революции. И воевать за нее. Вот так. Поэтому я стихи написал. Послушай, вот они: Я никогда, никогда не умру!Я буду жить всегда!Я никогда, никогда не умру!Это так.Я скоро поеду на дачу.Я буду сидеть у реки.Я буду рвать цветы.Я цветы так люблю!Я никогда, никогда не умру!Я еще никогда не воевал за революцию.Я никогда, никогда не умру,Потому что я волшебный! Я прочитал эти стихи Вовке. И он сказал, что они гениальные. Он это сразу почувствовал. И я тоже. А ты чувствуешь? Ну, пока. Юра».Стихи эти я некоторое время часто читал вслух. Я их Зусману читал. И Жариковой. Я их даже Мархлевской читал, когда мы к ней ходили. Поэтому я их так хорошо помню. Они остались в моей памяти навсегда. Как и вся эта история с несчастным самоубийцей. Вся эта история произвела на меня в детстве чрезвычайно сильное впечатление, тем более что я видел, как это волновало взрослых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28