– Не хочу-у-у, – затянул Ляпкин Маленький, на глазах у него выступили слезы.– Ну ладно, ладно! – испугалась Ляпкина. – Бог с ним, он сегодня не в настроении! Тебе ведь не жалко фантика, Юрочка? – Она заискивающе смотрела на меня зелеными глазами.– Не жалко! – сказал я. Мне было немножко жаль, что не получилось игры.– Ах, ты прелесть, Юрочка! Это ты чудесно придумал – продавать яблоки! Ты надежда мамина, правда, Юрочка? Иди сюда, я тебя поцелую!Ляпкина взяла меня за голову и несколько раз поцеловала в лоб.– Прелесть ты, умница! Я тебе потом приготовлю несколько фантиков, после чая, когда бумажки останутся... Ладно?– Ладно! – буркнул я.– Я теперь буду собирать тебе фантики, прелесть моя!– Спасибо!– Мам! Я хочу конфету! – сказал Ляпкин Маленький.– Боже мой! Да ты только что ел!– Хочу-у-у, – опять затянул Ляпкин Маленький.– Ну ладно, ладно! Только сначала спой! Ты знаешь, Юра, как мы поем? Мы прелестно поем!– Я знаю, – кивнул я.– Я не хочу! – сказал Ляпкин Маленький.– Тогда не получишь конфету! Споешь – получишь! Выбирай! – закончила Ляпкина.– Ладно! – сказал Ляпкин Маленький, глядя на конфету.– Ну, ты моя прелесть, Лялечка! Тютютенька ты моя! Ты не знаешь, Юрочка, как мы поем! Ну, Ляля!Ляпкина взяла гитару, откинувшись на подушках, и нежно перебрала струны. Ляпкин Маленький встал, заложил за спину руки и, посмотрев на меня с победным выражением, начал с места в карьер: Последний нонешний денечекГуляю с вами я, друзья-а-а! Ляпкин Маленький сделал паузу, с шумом втянув воздух, потом заорал: Заплачет маменька моя-а-а!Отец найдет себе другова-а-а!А мама Лялю никогда-а-а! – Ах, ты моя прелесть, Лялечка! – воскликнула Ляпкина. – Вот тебе конфета! Ты видишь, Юрочка, как мы поем?Я кивнул.«Хорошая она, добрая! – подумал я. – Она мне потом даст много фантиков! Это она сейчас из-за Ляльки не дает, боится, что он съест все конфеты...»– Ну, я пойду, – сказал я.– Куда же ты, ангел? – спросила Ляпкина.– Так, – сказал я, а сам решил пойти к Усам... УСЫ Человека, к которому я захожу в этой главе, все в квартире звали Усы. Фамилию его я не помню. Я и его-то не очень хорошо помню. Когда я вспоминаю этого человека, я вижу туман времени и в этом тумане большие, добрые усы. Что они добрые, я помню точно.Лучше всех об этом человеке сказала Гизи. Тут я немного забегаю вперед. Потому что она это немного позже сказала. Но это не важно. Важно, как она это сказала. Гизи сказала об Усах по-немецки: «Er hat ein Eichhornchen geschnupft». (Это значит: «Он белочку нюхал».) Это такая поговорка, такое присловье. Его всегда говорят немцы о человеке, у которого очень пушистые усы. И тут есть один секрет, который немцы раскрыли: если усатый человек понюхает белочку, его усы сразу станут чрезвычайно пушистыми. Ведь белочка очень пушистая, вспомните ее хвост! Белочка и передает человеку свою пушистость. Как это получается, я не знаю. Это уж тайна природы, которую сумели раскрыть немцы. Попробуйте понюхать белочку, и вы сами в этом убедитесь. Если, конечно, у вас есть усы.Гизи знала много народных немецких выражений и всегда ими меня удивляла. Потому что они очень интересно звучат, особенно в нашей русской жизни. Конечно, многие поговорки и пословицы у разных народов схожи, а многие даже одинаковы, но есть поговорки оригинальные, присущие только одному какому-нибудь народу. Вот эти поговорки и представляют ценность. Их даже можно коллекционировать. Правда, некоторые из них непереводимы. Но те, которые переводимы, могут очень обогатить вашу речь. Ведь здорово Гизи сказала об усах, правда? О, она еще не то знает, вот вы увидите! Но сейчас я не об этом...Сейчас я стою в коридоре и стучу к Усам.– Да! – раздается из-за двери.– Ой! – Я открыл дверь и испугался.Усы сидел на кровати лохматый, с заспанным видом. И усы у него какие-то заспанные.– Заходи, милый, заходи! – кивает Усы.Я осторожно вхожу, неся на голове свои яблоки.– Я думал, вас дома нет... я на всякий случай постучал... а вы дома...– Всю ночь работал, – говорит Усы. – Сейчас опять пойду. Заходи, милый Юра!– Спасибо. Я на минутку... А где ваша собака?– С Фатимой гуляет. Что у тебя на голове? Никак, яблоки?– Я продаю. Вот, купите!– Торгуешь? Как нэпман?– Да нет, я так!– Знаю, знаю! Ты большевик!– Большевик... Я на фантики продаю! И фантик сам могу дать, если у вас нет: вот, берите и покупайте...– Ого! Ну что ж, большевики тоже должны учиться торговать, правда?– Правда...– Ставь лоток на стол, милый Юра.Я ставлю.– А у вас тоже наган есть, как у отца?– А как же? – Он достал из-под подушки наган.– А зачем вы его под подушкой прячете?– Привычка! Давай чай пить?– Я пил...– Садись, милый! Садись! – Он пододвигает мне стул, наливает чаю в стакан, пододвигает конфеты.– Сколько у вас фантиков! – киваю я на конфеты.– Фантики есть! Можешь снять обертки!– Мне немножко...– Бери, бери. – Усы начинает разворачивать конфеты, откладывая передо мной фантики. – Почем ты яблоки-то продаешь?– Три фантика – яблоко!– Это слишком дешево, милый Юра! Давай сюда одно яблоко и бери все фантики!Передо мной быстро растет гора фантиков. «Вот здорово! – думаю я. – Вовка-то удивится! Сразу столько фантиков! Другие годами копят!»Открывается дверь, и в комнату влетает Дик. Он снизу серый, а сверху черный. И уши торчат. Дик сразу кидается ко мне и лижет меня. Нос у него холодный и мокрый, как ледышка.– Дик! Сидеть! – приказывает Усы.И Дик садится, склонив голову набок.Фатима стоит в дверях. Это жена нашего дворника Ахмета. Она иногда гуляет с Диком, когда Усам некогда. И готовит – ему и Дику. Потому что Усы холостяк.– Веселая Дик! Так бегала, так бегала! – смеется Фатима.Она всегда смеется.– Садись с нами, Фатима! – говорит Усы.– Время нет! А ты хорошо спала? – смеется Фатима.– Отменно! – говорит Усы.– Обедала?– Обедать буду потом.– Ну ладна! Моя пошла двор подметать!– А Князь как же? – Это Усы так ее мужа зовет, Ахмета.– Князь пошла на базар! – смеется Фатима. – Тибе что нужно?– Ничего, спасибо, Фатима!И Фатима уходит, тихо прикрыв за собой дверь.– А Дик будет конфеты есть? – спрашиваю я.– Будет... Дик, ап! – коротко говорит Усы, бросая вверх конфету.Дик хватает ее, громко клацнув челюстями. Зубы у Дика огромные, как у крокодила. И конфету он проглатывает сразу, на лету. Как фокусник.– А яблоки?– И яблоки будет! Породистые собаки очень любят яблоки. И виноград.Усы берет яблоко. Дик смотрит на хозяина, поводя ушами, напряженно переступая передними лапами.– Гав! – Это он требует яблоко.– Дайте я брошу!
– Пожалуйста, милый Юра! Бросай вверх!Я бросаю, волнуясь, и яблоко летит немного в сторону. Но Дик подпрыгивает и хватает его: два удара челюстями – и яблока нет! Здорово!– А если б он родился человеком? – спрашиваю я.– Было бы прекрасно! – говорит Усы. – Тогда бы он мог говорить.– Как – говорить?– Как мы с тобой, милый Юра.– А если б собакой?– Он и есть собака! Говорить не может. Хотя сказать у него есть что.Дик смотрит на нас внимательно. Как будто у него действительно есть что сказать.– А что у него есть сказать?– Мало ли что! У него и своих историй много. Собачьих. И моих он знает достаточно.– Каких – ваших?– Разных! Я люблю с ним поговорить, – улыбается Усы. – С ним хорошо говорить.– Почему хорошо?– Потому что мне ответов не нужно. Придешь иногда с работы, говоришь с ним, говоришь... а он слушает. И никаких ответов не нужно!– А мне хочется ответов! – говорю я. – Собачьих!– Ну что ж! – разводит руками Усы. – Тебе хочется, а мне нет! Мне с ним и так хорошо.– А если б вы хотели собачьих ответов?– Тогда б я, наверно, моложе был...– А сейчас вы не моложе и все знаете?– Все не все, а кое-что знаю, милый Юра...Так мы сидим и беседуем. А Дик нас слушает. У Усов в комнате хорошо – мало вещей. Только железная кровать, подстилка для Дика, да стол, да два стула. Есть где разыграться, не то что у Ляпкиных. Комната-то большая! И картин совсем нет – только Ленина портрет над столом да фотография Усов в форме, с погонами. Это когда Усы в царской армии служил. Ну, а в семнадцатом году он погоны снял, потому что пришла Революция. Революция всегда снимает старые погоны...Мы сидим и беседуем, прихлебывая чай. Все москвичи любят беседовать, прихлебывая чай. Я ведь тоже москвич! И Усы москвич! А потом я ухожу, потому что Усам надо на работу. В Наркоминдел.Я ухожу с полными карманами конфет и фантиков. Теперь я обеспечен фантиками на целый год. Конфетами-то я не обеспечен, потому что я их съем! А фантики я же не съем! Я в них буду с Вовкой играть. И с Ляпкиным. Вот такие дела. И я иду к Вовке. ЗУСМАН И ЖАРИКОВА Когда я вхожу, Вовкин отец сидит на столе и чертит мелком по сукну. Вы не удивляйтесь, что он сидит на столе, – портные всегда сидят на столе, поджав ноги, так им удобнее шить. Вовкин отец замечательный портной, он особый портной: он шьет только для мужчин и только для наркоминдельцев. Он, конечно, может и еще кому-нибудь сшить, но это уже особый случай, «по блату», как говорит Вовка. «По блату» значит «по знакомству», если ему кто-нибудь очень понравится или если этот «кто-нибудь» его друг, ну, допустим, друг детства, – как же ему не сшить? Таким он и шьет по блату. А вообще он шьет только наркоминдельцам, мужчинам. Никакой женщине или девчонке он никогда шить не будет, даже по блату! Лучше его и не просите! Ляпкина вон попросила его как-то на кухне сшить ей платье. «Ну что вам стоит, – сказала она, – в виде исключения?» Так знаете, что Зусман ей ответил? Он ей ответил: «Что вы, мадам! Разве это возможно?» Он это ей так сказал, что она сразу отстала. «Лучше я корове седло сошью! – тихо бормотал он про себя, возвращаясь по коридору в комнату. – Нет уж, простите! Простите, мадам!» – и качал головой. Зусман любил бормотать про себя, «ворчать», как говорила Жарикова. Он бормотал, думая, что его никто не слышит, но я случайно услышал, потому что шел сзади по коридору.Вот вы подумайте сами: можно ли для коровы седло сшить? Ведь это бессмыслица! Зачем корове седло? Такая же бессмыслица для Зусмана – сшить женское платье! Нет, Зусман – мужской портной; он даже на парадной двери табличку прибил: «Мужской портной Липа Борисович Зусман». И все! Коротко и ясно! Буквы на этой табличке не простые, а с вязью. Это значит: с разными такими узорами в буквах, сами буквы как узор, так что вы сразу и не поймете, какие это буквы. Я-то понимаю, потому что мама объяснила, какие это буквы.Зусман сидит на большом столе, поджав под себя ноги; в жилете поверх полосатой рубашки, на длинной худой шее у него висит сантиметр; он склонил голову, и лысина его светится, как луна, потому что прямо над ней горит яркая лампа под газетным колпаком. Лампа всегда горит, даже днем. От Зусмановой лысины исходит сияние на всю комнату, потому что вокруг лысины вьются рыжие кудри. Зусман смотрит на меня поверх очков, не поднимая головы.– Здрасте пожалуйста! – говорит он. – Что это за новости?Он имеет в виду мои яблоки на голове.– Это я яблоки продаю! – Я ставлю лоток на стол, заваленный лоскутами материи.– Какие такие яблоки? – раздается бас из-за ширмы в углу, и оттуда выходит Жарикова, жена Зусмана.
Она говорит басом и все время курит. Хотя сама маленькая и худая. Моя мама говорит, что это просто удивительно – где в Жариковой помещается этот бас, такой богатый и глубокий! Но человеческий организм очень сложная машина, говорит мама, некоторые толстые люди, например Ляпкин Большой, пищат, как котята, а худые, как Жарикова, басят, как будто у них внутри помещается труба. Я смотрю на Жарикову и думаю об этой трубе – где она в ней помещается? Совершенно непонятно!– Совершенно непонятно, откуда у тебя такие замашки – яблоками торговать! – трубит Жарикова. – Ты же сын интеллигентных родителей!– Ну что вы, Анна Пална! Коммерческая жилка человеку не помешает! – поднимает голову Зусман; он называет Жарикову по имени-отчеству и говорит ей «вы».– Я хочу с Вовой поиграть в лоточников! – говорю я робко.Я ее немножко боюсь, как все в квартире.– Этого еще не хватало! – дымит папиросой Жарикова. – Вова придет из школы и будет рисовать! Ему некогда!– Я тоже хочу рисовать, – говорю я тихо.– Рисование не баловство! – строго возражает Жарикова. – Это серьезное дело...– И я хочу серьезно, – говорю я.– Ты еще мал! – категорически изрекает Жарикова. – А Вова занимается этим серьезно! Потому что у него талант! Он будет художником!– Я тоже хочу художником, – говорю я. – Я могу лошадь нарисовать... – Мне вдруг очень хочется стать художником.– Ты еще неизвестно кем будешь, – басит Жарикова. – Надеюсь, конечно, не лоточником... Подрасти немного, тогда увидим... – И она опять уходит за ширму.А мне становится грустно. Что она мне не верит. Ведь я же могу лошадь нарисовать! И дом нарисовать могу! И танк. И самолет. Я много что могу нарисовать. Вова, конечно, лучше рисует, раз он в пятом классе. Но и я ведь не маленький. А она всегда говорит, что я мал. И это мне очень обидно...– Ты не сердись на Анну Палну! – с улыбкой говорит Зусман. – Она человек серьезный! И к рисованию относится свято!– А почему вы на столе сидите? – спрашиваю я.– Чтобы быть ближе к свету, – говорит Зусман.Он действительно сидит под самой лампой.– А у вас ноги не устают так сидеть?– Я привык, – говорит Зусман. – Я могу так всю жизнь сидеть. Конечно, с перерывами...– И я могу! – говорю я гордо. – Я на полу так сижу, когда играю... Я тоже так могу всю жизнь!– Не хочешь ли ты уже стать портным? – смеется Зусман.– Хочу! – говорю я: мне вдруг очень хочется стать портным.– Вот видишь! – басит из-за ширмы Жарикова. – Ты еще сам не знаешь, кем хочешь стать...Над ширмой поднимается дым – как будто там костер горит.– Я всем хочу стать, – говорю я. – И художником, и портным, еще летчиком!– Леонардо да Винчи! – смеется Зусман.– Чего? – спрашиваю я.– Был такой художник – Леонардо да Винчи, – объясняет Зусман. – Он был художником, изобретателем, врачом...– Ну что ты, Зусман, морочишь ребенку голову! – возмущается Жарикова. – Человек должен выбрать одну цель и к ней стремиться!– Я не хочу одну, я хочу много! – говорю я весело. – "Я хочу все!– Юлий Цезарь! – смеется Зусман.– Да ну вас! – сердито басит Жарикова. – Пойду лучше суп поставлю... Скоро Вова придет...И она выходит, дымя папиросой «Пушка». Она сама дымит, как пушка после пальбы.Зусман сидит, низко склонившись над левым коленом, и в руках у него мелькает иголка.– Ты ее боишься? – весело спрашивает Зусман. (Я киваю.) – Ты не смотри, что она такая строгая! – говорит Зусман. – Она шумная, но добрая! И очень любит Вову. И тебя любит...– А что это у вас под коленом? – показываю я на деревяшку под левым коленом Зусмана, на котором он шьет.– Это рукавная колодка, – объясняет Зусман.– На ней рукава шьют?– Ты же видишь – я перешиваю рукав...– Почему вы его перешиваете?– Взялся костюм переделать, – говорит Зусман. – Рукава у него очень передъсты...– Как – передисты?– Вперед вшиты, как для извозчика! – говорит Зусман. – Извозчик ведь как на облучке сидит? Вот так! – И Зусман вытягивает вперед руки, как будто держит в них вожжи. – Если рукава вперед смотрят, говорят, что они передисты, то есть для извозчика шиты. А бывают задистые рукава – которые назад смотрят...– А они для кого?– Для тех, кто любит спину чесать! Понятно? – подмигивает Зусман.Мне все это очень интересно.– Надо, чтоб рукава прямо вниз висели, вон как на том пиджаке, – кивает Зусман на красивый синий пиджак, который висит рядом на манекене. – Это нормальные рукава.Манекен в пиджаке выглядит очень важным. Хотя он без головы и без рук. У Зусмана несколько таких манекенов, они стоят у стены. Когда они голые, они какие-то жалкие, а когда в пиджаках – очень важные, даром что без головы и без рук! И мне почему-то хочется на них шляпы надеть.У Зусмана очень интересная комната: когда в нее входишь, кажется, что в ней много народу, – это потому, что у стены собрались манекены. Они там как будто шепчутся. Потом только видишь, что они безголовые...– А еще какие рукава бывают? – спрашиваю я.– Больше никаких не бывает! Бывают брюки «носи носом», – таинственно говорит Зусман.– Это как – «носи носом»?– А это так на базаре дурачков обманывают. Сошьют брюки без верхней части, только две штанины, вот так, смотри! – Зусман берет со стола брюки и растягивает их на вытянутых руках в разные стороны, под самым своим носом, так что видны только брючины, а верхней части штанов не видно. – Вот так растянут тебе две сшитые брючины, а рассмотреть не дадут! Потом их тебе быстро свернут, деньги получат – и скроются в толпе! Поминай как звали! А ты придешь домой, развернешь брюки – а они без верхней части! Вот это и называется «носи носом»! – Зусман смеется.– А зачем они так делают? – непонятно мне.– Чтобы материю сэкономить! Вместо одной пары можно две «носи носом» сшить! И взять вдвое больше денег!– А где это так шьют?– Где! На базаре – где ж еще? На Сухаревке! Ты вон спроси Фатиму, ей один раз всунули такие брюки, она приходила ко мне плакаться...Тут открывается дверь, и входит Вовка с Жариковой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Пожалуйста, милый Юра! Бросай вверх!Я бросаю, волнуясь, и яблоко летит немного в сторону. Но Дик подпрыгивает и хватает его: два удара челюстями – и яблока нет! Здорово!– А если б он родился человеком? – спрашиваю я.– Было бы прекрасно! – говорит Усы. – Тогда бы он мог говорить.– Как – говорить?– Как мы с тобой, милый Юра.– А если б собакой?– Он и есть собака! Говорить не может. Хотя сказать у него есть что.Дик смотрит на нас внимательно. Как будто у него действительно есть что сказать.– А что у него есть сказать?– Мало ли что! У него и своих историй много. Собачьих. И моих он знает достаточно.– Каких – ваших?– Разных! Я люблю с ним поговорить, – улыбается Усы. – С ним хорошо говорить.– Почему хорошо?– Потому что мне ответов не нужно. Придешь иногда с работы, говоришь с ним, говоришь... а он слушает. И никаких ответов не нужно!– А мне хочется ответов! – говорю я. – Собачьих!– Ну что ж! – разводит руками Усы. – Тебе хочется, а мне нет! Мне с ним и так хорошо.– А если б вы хотели собачьих ответов?– Тогда б я, наверно, моложе был...– А сейчас вы не моложе и все знаете?– Все не все, а кое-что знаю, милый Юра...Так мы сидим и беседуем. А Дик нас слушает. У Усов в комнате хорошо – мало вещей. Только железная кровать, подстилка для Дика, да стол, да два стула. Есть где разыграться, не то что у Ляпкиных. Комната-то большая! И картин совсем нет – только Ленина портрет над столом да фотография Усов в форме, с погонами. Это когда Усы в царской армии служил. Ну, а в семнадцатом году он погоны снял, потому что пришла Революция. Революция всегда снимает старые погоны...Мы сидим и беседуем, прихлебывая чай. Все москвичи любят беседовать, прихлебывая чай. Я ведь тоже москвич! И Усы москвич! А потом я ухожу, потому что Усам надо на работу. В Наркоминдел.Я ухожу с полными карманами конфет и фантиков. Теперь я обеспечен фантиками на целый год. Конфетами-то я не обеспечен, потому что я их съем! А фантики я же не съем! Я в них буду с Вовкой играть. И с Ляпкиным. Вот такие дела. И я иду к Вовке. ЗУСМАН И ЖАРИКОВА Когда я вхожу, Вовкин отец сидит на столе и чертит мелком по сукну. Вы не удивляйтесь, что он сидит на столе, – портные всегда сидят на столе, поджав ноги, так им удобнее шить. Вовкин отец замечательный портной, он особый портной: он шьет только для мужчин и только для наркоминдельцев. Он, конечно, может и еще кому-нибудь сшить, но это уже особый случай, «по блату», как говорит Вовка. «По блату» значит «по знакомству», если ему кто-нибудь очень понравится или если этот «кто-нибудь» его друг, ну, допустим, друг детства, – как же ему не сшить? Таким он и шьет по блату. А вообще он шьет только наркоминдельцам, мужчинам. Никакой женщине или девчонке он никогда шить не будет, даже по блату! Лучше его и не просите! Ляпкина вон попросила его как-то на кухне сшить ей платье. «Ну что вам стоит, – сказала она, – в виде исключения?» Так знаете, что Зусман ей ответил? Он ей ответил: «Что вы, мадам! Разве это возможно?» Он это ей так сказал, что она сразу отстала. «Лучше я корове седло сошью! – тихо бормотал он про себя, возвращаясь по коридору в комнату. – Нет уж, простите! Простите, мадам!» – и качал головой. Зусман любил бормотать про себя, «ворчать», как говорила Жарикова. Он бормотал, думая, что его никто не слышит, но я случайно услышал, потому что шел сзади по коридору.Вот вы подумайте сами: можно ли для коровы седло сшить? Ведь это бессмыслица! Зачем корове седло? Такая же бессмыслица для Зусмана – сшить женское платье! Нет, Зусман – мужской портной; он даже на парадной двери табличку прибил: «Мужской портной Липа Борисович Зусман». И все! Коротко и ясно! Буквы на этой табличке не простые, а с вязью. Это значит: с разными такими узорами в буквах, сами буквы как узор, так что вы сразу и не поймете, какие это буквы. Я-то понимаю, потому что мама объяснила, какие это буквы.Зусман сидит на большом столе, поджав под себя ноги; в жилете поверх полосатой рубашки, на длинной худой шее у него висит сантиметр; он склонил голову, и лысина его светится, как луна, потому что прямо над ней горит яркая лампа под газетным колпаком. Лампа всегда горит, даже днем. От Зусмановой лысины исходит сияние на всю комнату, потому что вокруг лысины вьются рыжие кудри. Зусман смотрит на меня поверх очков, не поднимая головы.– Здрасте пожалуйста! – говорит он. – Что это за новости?Он имеет в виду мои яблоки на голове.– Это я яблоки продаю! – Я ставлю лоток на стол, заваленный лоскутами материи.– Какие такие яблоки? – раздается бас из-за ширмы в углу, и оттуда выходит Жарикова, жена Зусмана.
Она говорит басом и все время курит. Хотя сама маленькая и худая. Моя мама говорит, что это просто удивительно – где в Жариковой помещается этот бас, такой богатый и глубокий! Но человеческий организм очень сложная машина, говорит мама, некоторые толстые люди, например Ляпкин Большой, пищат, как котята, а худые, как Жарикова, басят, как будто у них внутри помещается труба. Я смотрю на Жарикову и думаю об этой трубе – где она в ней помещается? Совершенно непонятно!– Совершенно непонятно, откуда у тебя такие замашки – яблоками торговать! – трубит Жарикова. – Ты же сын интеллигентных родителей!– Ну что вы, Анна Пална! Коммерческая жилка человеку не помешает! – поднимает голову Зусман; он называет Жарикову по имени-отчеству и говорит ей «вы».– Я хочу с Вовой поиграть в лоточников! – говорю я робко.Я ее немножко боюсь, как все в квартире.– Этого еще не хватало! – дымит папиросой Жарикова. – Вова придет из школы и будет рисовать! Ему некогда!– Я тоже хочу рисовать, – говорю я тихо.– Рисование не баловство! – строго возражает Жарикова. – Это серьезное дело...– И я хочу серьезно, – говорю я.– Ты еще мал! – категорически изрекает Жарикова. – А Вова занимается этим серьезно! Потому что у него талант! Он будет художником!– Я тоже хочу художником, – говорю я. – Я могу лошадь нарисовать... – Мне вдруг очень хочется стать художником.– Ты еще неизвестно кем будешь, – басит Жарикова. – Надеюсь, конечно, не лоточником... Подрасти немного, тогда увидим... – И она опять уходит за ширму.А мне становится грустно. Что она мне не верит. Ведь я же могу лошадь нарисовать! И дом нарисовать могу! И танк. И самолет. Я много что могу нарисовать. Вова, конечно, лучше рисует, раз он в пятом классе. Но и я ведь не маленький. А она всегда говорит, что я мал. И это мне очень обидно...– Ты не сердись на Анну Палну! – с улыбкой говорит Зусман. – Она человек серьезный! И к рисованию относится свято!– А почему вы на столе сидите? – спрашиваю я.– Чтобы быть ближе к свету, – говорит Зусман.Он действительно сидит под самой лампой.– А у вас ноги не устают так сидеть?– Я привык, – говорит Зусман. – Я могу так всю жизнь сидеть. Конечно, с перерывами...– И я могу! – говорю я гордо. – Я на полу так сижу, когда играю... Я тоже так могу всю жизнь!– Не хочешь ли ты уже стать портным? – смеется Зусман.– Хочу! – говорю я: мне вдруг очень хочется стать портным.– Вот видишь! – басит из-за ширмы Жарикова. – Ты еще сам не знаешь, кем хочешь стать...Над ширмой поднимается дым – как будто там костер горит.– Я всем хочу стать, – говорю я. – И художником, и портным, еще летчиком!– Леонардо да Винчи! – смеется Зусман.– Чего? – спрашиваю я.– Был такой художник – Леонардо да Винчи, – объясняет Зусман. – Он был художником, изобретателем, врачом...– Ну что ты, Зусман, морочишь ребенку голову! – возмущается Жарикова. – Человек должен выбрать одну цель и к ней стремиться!– Я не хочу одну, я хочу много! – говорю я весело. – "Я хочу все!– Юлий Цезарь! – смеется Зусман.– Да ну вас! – сердито басит Жарикова. – Пойду лучше суп поставлю... Скоро Вова придет...И она выходит, дымя папиросой «Пушка». Она сама дымит, как пушка после пальбы.Зусман сидит, низко склонившись над левым коленом, и в руках у него мелькает иголка.– Ты ее боишься? – весело спрашивает Зусман. (Я киваю.) – Ты не смотри, что она такая строгая! – говорит Зусман. – Она шумная, но добрая! И очень любит Вову. И тебя любит...– А что это у вас под коленом? – показываю я на деревяшку под левым коленом Зусмана, на котором он шьет.– Это рукавная колодка, – объясняет Зусман.– На ней рукава шьют?– Ты же видишь – я перешиваю рукав...– Почему вы его перешиваете?– Взялся костюм переделать, – говорит Зусман. – Рукава у него очень передъсты...– Как – передисты?– Вперед вшиты, как для извозчика! – говорит Зусман. – Извозчик ведь как на облучке сидит? Вот так! – И Зусман вытягивает вперед руки, как будто держит в них вожжи. – Если рукава вперед смотрят, говорят, что они передисты, то есть для извозчика шиты. А бывают задистые рукава – которые назад смотрят...– А они для кого?– Для тех, кто любит спину чесать! Понятно? – подмигивает Зусман.Мне все это очень интересно.– Надо, чтоб рукава прямо вниз висели, вон как на том пиджаке, – кивает Зусман на красивый синий пиджак, который висит рядом на манекене. – Это нормальные рукава.Манекен в пиджаке выглядит очень важным. Хотя он без головы и без рук. У Зусмана несколько таких манекенов, они стоят у стены. Когда они голые, они какие-то жалкие, а когда в пиджаках – очень важные, даром что без головы и без рук! И мне почему-то хочется на них шляпы надеть.У Зусмана очень интересная комната: когда в нее входишь, кажется, что в ней много народу, – это потому, что у стены собрались манекены. Они там как будто шепчутся. Потом только видишь, что они безголовые...– А еще какие рукава бывают? – спрашиваю я.– Больше никаких не бывает! Бывают брюки «носи носом», – таинственно говорит Зусман.– Это как – «носи носом»?– А это так на базаре дурачков обманывают. Сошьют брюки без верхней части, только две штанины, вот так, смотри! – Зусман берет со стола брюки и растягивает их на вытянутых руках в разные стороны, под самым своим носом, так что видны только брючины, а верхней части штанов не видно. – Вот так растянут тебе две сшитые брючины, а рассмотреть не дадут! Потом их тебе быстро свернут, деньги получат – и скроются в толпе! Поминай как звали! А ты придешь домой, развернешь брюки – а они без верхней части! Вот это и называется «носи носом»! – Зусман смеется.– А зачем они так делают? – непонятно мне.– Чтобы материю сэкономить! Вместо одной пары можно две «носи носом» сшить! И взять вдвое больше денег!– А где это так шьют?– Где! На базаре – где ж еще? На Сухаревке! Ты вон спроси Фатиму, ей один раз всунули такие брюки, она приходила ко мне плакаться...Тут открывается дверь, и входит Вовка с Жариковой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28