.. Мимо лотков с матрешками, пионерскими знаками, кокардами, дудками и флагами рухнувшей империи.
Мимо прошествовали с воинственными лицами христиане американской миссии, декламируя: "Бог есть любовь!"
"Хари Кришна! Кришна Хари! "набежали волной бледные кришнаиты в сари. Развернулись, и в диком темпе прошли, пробежали метров сто, чтобы вновь прокричать то же самое и, развернувшись, вернуться туда, откуда ушли.
Алина подошла к индейцам-студентам МГУ, они след в след, бредя, друг за другом, по кругу, распевали свои национальные песни. Это четкое соблюдение поступи, словно не в Москве они, а действительно на тропе в джунглях, полных смертельной опасности, привлекло её внимание. Да и музыка, необычная, но уже понимаемая, воспринимаемая. Спешить было некуда. Она села на бетонный постамент дощатого забора, подложив под себя полиэтиленовый пакет со своими публикациями, которые она взяла из редакции Независимой Газеты, обняла колени, и вся превратилась в зрение и слух. И впала Алина в прострацию.
Они ступали по кругу, били в бубны, шаманские барабаны, сотрясали вместо четок гроздью копытцев новорожденных козлят. Гитара, ясный голос подобный исполнителям фламенко, видимо испанская культура ассимилировалась в их коренной индейской традиции, тихий ритм, и вдруг всплеск, разворот и обратно, точно вслед вслед за предыдущим.
Алина просидела более часа, не шелохнувшись. Слушатели в толпе тихо сменяли друг друга, только девушки с восторженно романтическими взглядами бессменно слушали их. Индейцы привлекали самую густую толпу слушателей на Арбате. "Какой же русский, не играл в детстве индейцев!" - Переделывая фразу Гоголя, усмехнулась про себя Алина. Но... что-то стало холодать. Алина собралась уж было встать, взглянула чуть сверху на все это действие в последний раз и, насторожилась, поняв, что ещё один бессменный слушатель, стоявший напротив Алины в модном песчаного цвета плаще и темных очках все это время безотрывно смотрел на нее.
"Тебя мне только не хватало". - Усмехнулась про себя Алина, по опыту зная, что для неё уличные знакомства, не несут ничего, кроме ощущения пошлости и скуки, от которых назойливо тянет под душ - отмыться.
Она спустилась со своего постамента, надеясь исчезнуть незаметно, в тот момент, когда новая толпа слушателей прихлынула к индейцам. Но, увы. Он нагнал её в районе бывшей кулинарии ресторана "Прага".
Извините, - услышала она его хрипловатый, словно простуженный с легким пришепелявинием сквозь короткие, ровно стриженые усики, голос, - я не из тех, кто пристает к женщинам на улице...
- Вот и не приставайте, - не оборачиваясь, ответила она.
- Но я наблюдал за Вами целый час, и понял, что не могу не познакомиться с Вами, хотя бы не узнать Вашего имени.
Он говорил, казалось, искренне. И Алина смягчилась, обернулась к нему лицом - лет пятьдесят, сорок пять, а, может и сорок, смотря, чем он занимается...
- Да кто Вы такой? - резко спросила она.
- Ну... я...
- Бандит что ли? - Улыбнулась при этом Алина.
- Почему бандит? - отпрянул он от нее.
- Потому что, сейчас все, кто прилично одет, как бы по-европейски, либо бандиты, либо бизнесмены, что в принципе одно и тоже.
- Ну, тогда считайте, что я бандит, - растерянно улыбнулся он сомкнутыми губами.
- А я это я. Вот и познакомились, - сказала Алина, - А теперь прощайте.
- Постойте!.. Я не знаю, как Вас удержать, но клянусь мамой, мамой клянусь, в моих мыслях нет ничего неприличного.
Алина застыла на мгновение, внимательно всматриваясь в его лицо, словно какой-то код сработал в её подсознании, но сознание не понимало, что это. "Нет, лицо кажется знакомым, это только кажется, что где-то его видела..." - но где, припомнить не могла.
- Постойте! - умоляюще повторил он.
- Тогда... тогда предложите мне выпить с Вами чашечку кофе, а не заставляете стоять посредине людского потока. И почему я должна вас этому учить?..
Алина села за белый пластиковый столик под зонтиком, он вошел в кафе и вынес две малюсенькие белоснежные чашечки.
- Простите, - обратился он к ней, соблюдая самые, что ни наесть, вежливые интонации, - а как Вас зовут?
- Алина. А Вас?
- Кар... - он словно поперхнулся, но продолжил: - Карим.
- Что-то уж больно смутно в Вас угадывается восточная кровь. Разве, что разрез глаз. Вы татарин?
- Нет!
- Тогда что же Каримом представляетесь? Тем более что Вас зовут не Карим.
- Да, - кивнул он, чувствуя, как волосы на голове потеют от перенапряжения. Меня зовут... Но все... зовут уже много лет Карагозом.
Это имя ни о чем не говорило Алине. Не слышала она такого. Она, свободно устроившись за столом, распахнула свою кожаную куртку, и он увидел черную водолазку обтягивающую маленькие груди, окинул Алину внимательным взглядом. И вспомнил ту.
А была ли она, та женщина, что стала для него как наваждение, то звездным ангелом во снах, то дьявольским кошмаром. Даже Петро потом, спустя несколько дней, не мог ему толком ответить с полной определенностью, была ли женщина, или впали они тогда от переутомления, от перенапряжения в совместную галлюцинацию.
- А сколько же Вам лет? - не испытывая особого напряжения или неприязни с этим случайным типом, спросила Алина.
- А сколько Вы дадите?
- Вы не женщина, чтобы кокетничать возрастом.
- Тридцать восемь.
- Понятно, - кинула Алина, и лицом помрачнела, словно что-то ужасное узнала про него. "Он сидел" - она быстро выпила свой кофе. Ну вот и все. Мне пора.
- Постойте, - поднялся за ней Карагоз, - Можно я провожу Вас хотя бы до метро?
- Если только до метро...
Он шел рядом с ней и не знал о чем говорить. Словно голос пропал.
- Вот и все, - кивнула она ему перед входом метро.
- Алина, извините меня, клянусь мамой, я действительно попал в затруднительное положение. Вы не купите мне жетончик для телефона.
- Вот это да! - покачала головой Алина, - Бандит и без денег!
- Но почему бандит?! Впрочем, как хотите... Просто я... ночь на свадьбе гулял... потратился, вышел на Арбат проветриться. А тут Вы... Кафе дорогим оказалось, по два с половиной доллара чашечка. Я думал если у меня в рублях не хватит, то возьму тебе, и скажу, что кофе не люблю, и вдруг хватило. Но ровно на пять долларов денег оказалось.
- Ты даешь! Грузин, что ли, так пижонить?
- Нет. Не знаю кто я. Я... детдомовский.
- Да, да знаю. Детдом, или интернат, потом непонятка, потом зона...
- Откуда ты знаешь?! - он чувствовал, что совершенно не может врать этой женщине.
- А я ведьма. От меня ничего не скроешь, - усмехнулась она.
- А можно я дам тебе номер своего телефона.
- Не надо, все равно не позвоню.
- А вдруг, тебе станет скучно, грустно...
- Скучно мне не бывает, а когда грустно... кому какое дело, да и мне до моей грусти, что себя жалеть?..
- А может, тогда ты мне дашь свой?
- Ах, ты какой! - усмехнулась Алина, - Не люблю я телефон давать, но ты какой-то забавный. Бандит, говоришь, и без копейки в кармане. Это как-то даже мило, что ты на последние деньги в кафе со мной посидел...
Она достала из сумочки ручку, написала номер своего телефона на клочке бумажки, свернула его в трубочку, завернула в денежную купюру и протянула ему.
Он отпрянул. Не могу я брать деньги у женщины! Мне только на жетончик. Я позвоню, и мне привезут.
- А вдруг не дозвонишься, она сунула ему сверточек в карман и исчезла в дверях метро.
Алина, Аля! Какой же ты человек! - звонил он ей, и незаметно для самого себя весь перетекал в долгие монологи. Он все рассказал ей, все. Она теперь знала, что он вор, вор в законе. Не рассказал он лишь ей о своем побеге и о том, как обрисовывал абрис женщины, так похожей на нее, на сон... сон в ледяной зиме. Она слушала его, даже не пытаясь направить на путь истинный, словно сердобольная лох ушка, лишь усмехаясь, называла его горе-бандитом. От денег его отказывалась, ничего от него не хотела, и все время спешила куда-то, отказываясь от любой возможности встретиться с ним.
Она слушала его, думая о своем.
ГЛАВА 12.
Ни новые лекарственные препараты, ни облучения, ни операции, на которые собрали средства её вездесущие коллеги, не могли спасти Инессу. Жизнь её скоропалительно неслась к полному завершению.
- Мне кажется, ты виновата в её смерти. - Словно догадавшись о чем-то, обмолвился Фома.
- Фома! Но при чем здесь я?! - изобразив голосом возмущенную наивность, попыталась закамуфлировать свое знание ситуации Алина.
- Меня спасла от смерти, значит, и её можешь. - Выдал Фома совсем о другом.
- Но не за счет своей жизни. И все же - пусть она мне позвонит.
- Она никому не верит. Да и я считаю, что это просто какой-то злой рок сметает у нас в стране самых талантливых. Кто не смотался заграницу, тот и смертник.
- Талантливых?.. Рок?.. Пусть позвонит.
Позвони мне, позвони!.. - Твердила про себя Алина. "Что ж ты, дурочка натворила?" - мучительно вопрошала она, посылая сигналы Инессе сквозь пространство. Тщетно. Материалистка Инесса явно не понимала - по каким каналам ей передалась эта обреченность. Но Алина, не давала себе позвонить самой той, что совершила, в общем-то, подлость по отношению к ней.
И боялась вновь пройти осмотр в онкологическом центре. Боли, так неожиданно начавшиеся когда-то, больше вовсе не напоминали о болезни. Все новые и новые журналистские темы помогали нестись по жизни, не останавливаясь.
Мистический коридор!.. А куда я по нему влетела?! Не пойму! - твердила Алина, пытаясь сосредоточиться вечерами перед телевизором. Но иной фильм жизни последнего года проходил у неё перед внутренним взором. С ума сойти... С ума сойти, - часто повторяла она про себя, засыпая, и как бы общим взглядом обозревая всего лишь за год пройденный путь.
С ума сойти, - качала она головой, слушая рассказ таможенника, о том, как негр пытался провести экзотические плоды покрытые насекомыми и когда они сползали с плодов, клал их в рот, на глазах у обалдевшей таможни, поясняя, что это у них особый деликатес.
А ещё был один идиотический случай, - попытались сквозь нас провести скрипку Страдивари. - Раздобрел таможенник.
Что?! - встрепенулась Алина, - Когда?! Вы знаете о том, что из музея музыкальных инструментов год назад...
- Нет, это было года два назад. Идиоты! Разобрали скрипку до такого состояния, что оказалось, реставрации она не подлежит. Это не музейная была скрипка. Мы проверяли. Это скрипка в нашей стране была нигде не учтена...
Это была моя скрипка!.. Моя скрипка... моя! - повторяла про себя Алина, бредя по улицам, плутая по переулкам. Она вышла на гоголевский бульвар и оглянулась. Как она оказалась здесь? Она совершенно не помнила дороги от аэропорта. Что она делает здесь, ведь её скрипку убили... "Сердце мое!.."
ГЛАВА 13.
И словно кем-то ведомая, шла и шла под дождем, пока не дошла до Алешиного дома, она приблизительно знала, где он живет, но подойдя к дому, почувствовала, что именно здесь. Все дело было в том, что разрывающая, пилящая её душу невыносимой высокой болью музыка вдруг оборвалась на пол ноте, едва она взглянула на этот дом. Ясная тишина наполнила её. Алина увидела неподалеку телефонную будку. Позвонила. Да. Это был его дом. Он пригласил зайти. Вошла в подъезд, поднялась на лифте на последний этаж, и постучалась в его, покрытую черным лаком, фанерную дверь. Черная дверь распахнулась, и Анна впервые переступила порог Алешиной полутемной мастерской пронизанной туманными серебристо-голубыми лучами, сделав всего два шага вперед с грохотом натолкнувшись на что-то железное, сшибла, рассыпала миску винтиков, болтиков, гаек, стоявшую прямо перед входом в комнату, на старой ржавой наковальне. Ой, ну вот... это я пришла, наклонилась она поднимать непонятную ей железную мелочь.
Все ясно с тобой, вздохнул Алексей, оставь я потом соберу.
Она сняла куртку. Он повесил её на вешалку в предбаннике за входной дверью.
Она сделала ещё шаг и оглянулась. Напротив вешалки на стеллажах лежала всякая необъяснимая всячина, стояли банки с крупой, электроплитка, металлическая миска, два, мутных от времени, чаепитных стакана. Она посмотрела туда, куда не пустила её рассыпавшаяся мелочь, и замерла, созерцая - невиданное раньше. На серебристом паркете, который был виден лишь, как тропинка, огибаются непонятную центральную конструкцию из штативов, подставок под барабаны, ударных тарелок, и прочих остатков музыкальных приспособлений располагался фантастический ландшафт, который если и можно было назвать интерьером, то лишь, как интерьер пришельца. Дневной свет не проникал в окна плотно закрытые черной фотографической бумагой. Из-под высокого потолка струился голубоватый свет. На правой боковой стене, покрытой огромным листом фольги, висел ряд изящных старомодных ботинок денди прошлых времен в великолепном состоянии, а между ними - флейты, скрипки всевозможных размеров, колотушка, бубенцы, и ещё много музыкальных инструментов, непонятного для Алины названия. С фрачными черными ботинками вперемежку все это смотрелось как стильная современная инсталляция, и в ней, казалось, был заложен глубокий философский смысл.
На противоположной светло-серой стене, на вбитых крюках висели мотки проволоки, струн, и невероятные детали от каких-то астролябий и прочих приборов. Чуть ниже почти по полу располагался пульт управления со всевозможными шкалами и ручками, он был весь покрыт серебрянкой, даже экран телевизора был запылен тонким слоем этой же краски. В комнате вообще не присутствовало иных цветов кроме белого, нежно-серебристого и черного. Ни что не раздражало глаз. У окна стоял огромный черный кожаный диван с отпиленными ножками. Алина прошла к нему по узкой тропинке и села по-турецки. Перед ней вписанный в скелет оркестра обнажился небольшой столик покрытой пылью. На нем стояла старинная фотография-открытка только что взятой ставки Гитлера, сожженного логова мании силы.
"Бедный, подумала Алина, словно болезненный Ницше, не выходивший на улицу без зонта и калош, он старается прикрыть свою уязвимость такими мрачными напоминаниями" И снова жалось, но теперь не болью, а сумраком, пропитала каждую клеточку её тела. Алина испугалась этого уводящего в небытие состояние и насильно сосредоточилась на показной организации его мира. Рядом с фотографической открыткой лежали камушки, амулетики, создавая некий микроландшафт в этом фантастическом ландшафте. На углу стола, особняком, грузная прозрачного равного стекла, куском из плафона времен сталинского ампира стояла пепельница, рядом лежали черная курительная трубка, шомпол для прочистки трубки, черная зажигалка со стертым специально ацетоном лейблом, чуть поодаль правильным рядком - ручка, карандаш и ручка с чернильным пером...
Алина вынула из кармана сигареты, взяла со стола зажигалку, на месте, где лежала зажигалка, обнажился ровный лишенной пыли черный лаковый прямоугольник. Она прикурила и положила зажигалку на стол. Алексей взял зажигалку и положил ровно на то место, на котором она лежала.
"Это шизофрения, - подумала Алина, - Черт, ну мне и везет. Сначала муж параноик-бизнесмен, потом гений-эпилептик, а теперь... До чего же здоровые люди парашютисты и яхтсмены, да только скучные... Скучные своей здоровой, какой-то физиологической романтикой перемещения тела туда-сюда... Но это... кажется, все-таки шизофрения".
Я понимаю, это похоже на шизофрению, - сказал, словно прочитал её мысли Алексей, - но при таком маленьком пространстве, согласись, ведь, всего одна комната, обычный художественный беспорядок легко превратит тебя в раба вещей, тратящего свою жизнь в пустую на их поиски. Поэтому здесь каждый предмет имеет свое строго определенное место.
Он стоял перед ней в хлопковых шароварах сороковых годов с драными коленками, в такой же черной, завязанной узлом хлопковой рубашке и босиком. Фантастически крепкий южный загар покрывал его изъеденную буграми и язвами кожу.
- Лето ты провел в городе, - подняла она глаза на него, с трудом отрываясь от осмотра всех его мелочей, - а такой загорелый...
- Окно моей мастерской выходит на козырек балкона соседа снизу, я загораю на нем каждый день. И зимою. Знаешь тибетскую практику тумо? Это когда обнаженный монах растапливает снег вокруг себя на несколько метров. Для этого надо хорошо разогреться сначала... вот я и качаюсь, и он кивнул на металлическую перекладину над входом в комнату, на ней висела черная боксерская груша, рядом огромная старинная двухпудовая гиря...
"Да он качек! Все качки ужасно жестоки, им ничего не стоит ударить женщину. Господи, куда я попала!" - с тоской подумала Алина.
Он подошел к висевшей в дверном проеме боксерской груше, нанес ей пару ударов, и снова, словно прочитав её мысли, сказал:
- А вообще-то я вполне мирный человек. За всю жизнь я не ударил ни одного человека.
- Мне говорили, что ты художник.
- Да, вообще-то я художник. Я этому учился с пяти лет. Но по настоящему я научился рисовать в армии.
- Как в армии?
- После Строгановки, у нас не было военной кафедры, отправили служить, правда, служил я в кремлевском гарнизоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45