То легче пишется, то ему везет... Короче - она ему снится. Каждый раз - снится несколько ночей подряд, после того, как увидит. Но видит, жаль, редко. Последний раз видел два года назад...
Тем временем в спальне Алины и Кирилла легкая влюбленность переходила в бурную любовь. Буря не стеснялась. Ее отголоски доходили до слуха, сидевших на кухне.
- Так, я не пойму, ты о чем? - стараясь не обращать внимания на эротические возгласы из спальни, смотрела Алина совершенно спокойным взглядом на восторженного Славу. Пока слушала она его - решала некое непонятное ей уравнение из математики жизни - кто он? Кто он - по отношению к ней? Икс ли - высасывающий последнюю энергию, равнодушный получатель?.. Или игрек - придающий ей уверенности в себе?.. "Нет. Ни тот, ни другой. Он ярок, пока пьян. Он пассивен к течению, по которому плывет. А кто не пассивен?.. Что же он делает?! Что?! На что тратит себя и свою жизнь?! Ладно - она: что не делай - конец уж сочтен, а он?! Он что, так и дальше собирается тратить себя впустую, так и жить ...болтая о любви, и не понимать, что несет его мутным руслом горной сели..." Яркая вспышка ничем не объяснимой ненависти только лишь за то, что он... не важно кто, пусть некто, но в её болезненном воображении позволяет себе, пуская сопли от восторга, упиваться своей слабостью перед ней... умирающей, ослепила её.
- Нет! Ты такая... такая!.. - окончил он очередной свой словоблудный монолог.
И застыли в ней на мгновение все мысли.
- Да ни какая я. Какой вообразишь - такой и буду, - снисходительно улыбнулась она, с трудом сдерживая импульс - убить! Уничтожить!.. Сделать так, чтобы не видеть... не знать... Что в её жизни, пусть короткой, но все-таки жизни, были и другие пути. Нет - не лучшие. Но зачем же о них вещают ей теперь с таким романтизмом? Быть может оттого, что этот... бесславный Слава знает, уверен, что не грозит ему отвечать за выказанные чувства поступками?..
- Иди спать, - сказала она, убирая со стола бокалы.
И он послушался. Легко. Кивнув, как послушный ребенок пошел в свободную комнату с постелью, на которой раньше спала Любовь Леопольдовна.
Когда она заглянула туда через несколько минут - он спал. Он преспокойненько спал. Лицо его, хоть и заросшее густой бородой, светилось детской наивностью, словно лицо блаженного мечтателя, так и умершего, не осуществив своей мечты, не осуществившись... даже палец о палец не ударившего ради нее. Но прожившего жизнь всегда наготове встретить нечто сверхрадостное, - принесенное на блюдечке. Символом великой наивности. Даже тогда, когда судьба в точности исполняла его пожелания, словно подданные китайского императора, которые, услышав, как он воскликнул однажды, увидев девушку: "Ах, какие ножки! Я постоянно видеть хочу их!" - принесли ему эти ножки отпиленными на блюде.
Свет покачивающегося за окном фонаря словно раскачивал постель, так волны Леты, быть может, раскачивают лодку Харона.
Алина прошлась по квартире. Ей негде было прилечь. "Докатилась! думала она, и раздражение её нарастало, - Все меня любят! Все! Только если я вовремя не забуду подвинуться. Только места мне в результате нет. Нет!..
Рывком она сорвала плед со своего тайного воздыхателя. Он открыл глаза и, протянув к ней руки, пролепетал:
- Ты мне снилась.
- Но я же не сон!
- Не сон. Я счастлив. Иди ко мне! Иди...
Он задыхался и шарил во тьме руками, как узконаправленными локаторами, но едва касался её - она ускользала. Он не в силах был приподняться. Он не в силах был вступить в игру. Она раздевалась медленно. Не отрываясь, глядя ему в глаза. В этом тусклом мелькающем свете фонаря лицо её было особенно бледным, словно мраморным, глаза казались безднами, полными засасывающих космических смерчей с далеким отблеском мелькающих комет. Ему казалось, что он уже умер. Потому что иначе, в реальности, невозможно было представить себе близости с этой притягательной, но добропорядочной чужой женой. "Или это жизнь после смерти или снова сон, но сон в горячке... Не может быть" подумалось спьяну ему и, вдруг он с ужасом почувствовал, что пасует как мужчина. Ее муж, которого он видел мельком, казался ему силачом. Кто он против него? Что он, как мужчина?.. Он напрягся и почувствовал, как сознание оставляет его. Стыд, отчаяние, надрыв и пропасть...
Он очнулся - казалось, что восстает из небытия. Сердце билось и, охватывал страх, что вот-вот разорвется...
И вдруг, словно змейка поползла по его телу. Лишь осознал, что не змейка, тонкий шнурок, видимо кожаный и, видимо, мокрый, как застонал в истоме, внимая лишь голосу плоти. Она водила медленно вдоль его расслабленного тела и вдруг хлестнула, резко... до белой молнии, мелькнувшей от боли в глазах. Еще! Еще... Он почувствовал, что парализован. Что не может сопротивляться, что это... ни что иное, как её острые поцелуи. Он открыл глаза, стараясь воззвать к её милосердию взглядом. Глаз её не увидел. Лишь провалы глазниц и тайный блеск... Лицо её было недвижно. Она набросилась на него так же неожиданно, не выпуская тонкого ремешка из руки, и, подхлестывая, подхлестывая его, как скакуна по бедрам. Он протянул ладони, чтобы положить их ей на плечи, но она, отбросив ремешок, крепко схватила его за запястья и протянула их вдоль его тела. Тут он осознал, что стал жертвой насилия. И ласки его противны ей. Но этого не может быть! Он же мужчина! "Я же му-у-жчина!" - эхом отозвалось в его мозгу. Но кто же тогда она?!
Она казалась ему магической птицей нависшей над ним, всасывающей в себя, чтобы оторвать, вырвать из земного притяжения и унести. Навсегда унести. И таинственный гортанно-орлиный клекот сотрясал ужасом его душу.
- Какая ты... какая ты... - только и лепетал он.
- Какая ты! - прошептал он, словно осторожно прощупывал силу своего голоса, разглядывая её абсолютно спокойное, почти детское, лицо, утром.
Она открыла глаза и, не сказав ни слова, встала, оделась. Он с замиранием следил за ней, протягивал руки, но она освобождалась от них, как от случайно приставших веток во время пути. Пути через бурелом ли чувств, или через смешение мыслей. Нет. Лицо её было слишком спокойно. Оно не выражало ничего. Казалось, она в комнате одна. И больше никого нет. Нет даже его... словно и не было. Словно и не было их ночи. Тело его, исполосованное алыми полосами, ныло... Но это было, как ни странно, сладкое нытье. Он готов был ещё и ещё перенести и эту боль, и это растворяющее унижение. Он попытался привлечь её внимание. Ему было бы достаточно не то, что слова, а хотя бы пол взгляда, брошенных на него. Но если она смотрела в его сторону, то словно сквозь него. Не было его в её взгляде.
Бесславный Слава понял, что потерпел фиаско как мужчина в её глазах, но она!.. и продолжал твердить ей все самые хорошие слова и распался в них, упорно помня поговорку о том, что женщины любят ушами. Он должен был, он обязан оставить о себе хоть какое-то приятное воспоминание.
Она оделась и вышла. Через некоторое время он услышал, как хлопнула входная дверь. Это она ушла.
Он тоже оделся и нерешительно вышел на кухню. На кухне сидела Ирэн. Свеженькая, словно и не было ничего вчера, словно её никогда не мучило похмелье.
- А где все? - растерянно спросил он.
- Николай на рассвете смотался, у него какие-то дела, Аля же - пошла деньги занимать у соседей.
- Такая женщина!.. И занимать?! Да что же это такое в мире творится?! Что ж получается - мы, мужики, ничего не стоим?! А муж-то её зачем бросил?! К дуре какой-нибудь ушел?! Знаю я этих новых русских! Да они!..
- Тише, тише ты. Распалился. А сам-то ты кто? Что сам-то можешь?
- А... я...
- Вот и не суди.
- Да я сейчас удостоверение заложу! Такой женщине шампанское с шоколадом! - заорал он и побежал на улицу, в чем был.
Мороз чуть просветлил его мозги, но не охладил пыла. Он влетел в коммерческий магазинчик и, громко крикнул, бросил журналистское удостоверение на стол:
- Праздник любви!
- О-о-о! - отдало гулом ханыг, мечтающих опохмелиться задарма.
Две продавщицы сменили тут же зеленовато-бледный цвет лиц на здоровый.
- Закладываю документ! Всем по бутылке пива. Мне тоже три. А моей самой лучшей женщине на свете - шампанского и шоколада! Завтра...
- Уж лучше послезавтра отдашь. Моя смена будет. А завтра бы проспаться не мешало, - буднично ответила старшая, окинув его покровительственным взглядом.
- Отлично! - согласился он. - Собирайте пакет!
- Во Алюша какая счастливая! - восхищалась поступком Славы Ирэн. - Во как мужиков раскручивает! Так и надо! За тебя!
- Так и будет! Так и будет! - кивал Слава и, поглядывая на Алину, занимающуюся чем-то ежедневно-домашним, чувствовал, что задыхается. - Такая женщина ещё не той жизни достойна. Она ещё у меня на иномарке ездить будет! Я тут дня два назад сидел в своей редакции, вдруг влетает ко мне в кабинет бизнесмен окровавленный, у него офис рядом... Я рубаху свою порвал, его перевязал. Он "Скорую" не хотел вызывать... Так он мне и говорит, - как получит несколько вагонов тушенки, так один мне дарит. А получает он её сегодня! Так я все деньги эти случайные на Алину потрачу. Сколько я их, Господи Боже, за последние годы пропил! А теперь... теперь она у меня на иномарке ездить будет.
- Ты чего? У тебя же жена, дети... - покачала головою Ирэн.
- Так об этих деньгах же в семье не узнают.
- Ну, Алька! Ну, Алька! Вот счастливица! Едва от мужа ушла... И чего ж это твой Кирилл не догадался... - Ирэн обернулась на Алину. Алина сосредоточенно мыла посуду и не оборачивалась.
- Аль! Да сядь ты с нами! Выпей шампанского!
- Мне некогда, - тихо ответила Алина и вышла из кухни.
Вернулась в шубе.
- Я пошла. Когда уходить будете, дверь просто захлопните.
Когда Алина вошла в кабинет Михаила, в нем было полно народу. Все свои. Все те, что пили вчера, отмечая юбилей главного редактора, а сегодня, с утречка, опохмелялись. После вчерашнего. Все были в курсе о том, что около двух месяцев назад произошло между Михаилом и Алиной. Алина представала теперь в их глазах маньячкой, неожиданно, в самый неподходящий момент и в самом неподобающем месте способная броситься и изнасиловать мужчину. Краски Михаилу даже не приходилось сгущать. Достаточно было все вспомнить в мельчайших деталях. И наблюдать, как балдеют мужики, слушая подробности. Теперь её былая внешняя сдержанность и репутация недоступной и верной жены казались им просто личиной. Личиной опасной сумасшедшей. Никто бы не хотел вот так... И все-таки - это было заманчиво.
Она вошла, и все, видавшие виды, седые ли, лысые, но ещё крепкие ветераны местной компании, оглянулись на нее. Былых возгласов, приветствий, комплиментов она не услышала на этот раз. В гробовой тишине она прошла к столу Михаила. Михаил покраснел у всех на глазах и замер.
Этого от него не ожидали. И теперь все были готовы к тому, что Алина, все поняв, сходу отвесит сплетнику хлесткую пощечину.
Алина действительно сразу поняла, о чем они. Но, сдержав презрительную усмешку, как ни в чем не бывало, попросила Михаила подписать запрос на разрешение ей и фотографу Фоме посетить зоны в ГУИД, в Управление, за которым, как бы оно не меняло аббревиатуру, на века закрепилось былое название ГУЛАГ - Главное Управление Лагерей.
Михаил, стараясь скрыть волнение, негнущейся рукой изобразил свою подпись.
- Привет всем, - мило улыбнулась Алина и ушла.
Комната загудела. Теперь всем стало ясно, что Михаил не врал. Маньячка рванула за легкой добычей в самую гущу страждущих баб-с. Да ещё для прикрытия берет с собою Фому, который совсем спился.
ОСТАЛОСЬ ДВЕСТИ СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ ДНЕЙ.
ГЛАВА 18
- Алька! Аль! Да что же это такое творится! - кричала в телефонную трубку Ирэн. - У меня на этих мужиков юмора уже не хватает. Захожу в Домжур, смотрю твой... ну тот... твой герой-любовник, что с шампанским, носится по столам и пристает ко всем "Слушай, купи у меня вагон тушенки" Все ему опохмелиться дают, а один вдруг среагировал и серьезно так говорит: "Куплю, только ты сначала купи у меня фуру ножек Буша". Во - бизнесмены!.. А я-то думала!..
- А я и не думала. - Ответила Алина, и прошептала в сторону: "Невозможно!.." Но едва положила трубку, вновь звонок:
- А можно... можно я снова буду за тобой ухаживать? - спросил Кирилл по телефону Алину.
- О, господи, - тихо воскликнула Алина. Сосредоточенным, ничего не видящим вокруг, взглядом она посмотрела на сигарету.
- Я буду снова носить тебе цветы... как это было раньше, помнишь? Ты помнишь, как мы поссорились, а я ушел и вернулся с розами. Их было тридцать три. Мы были счастливы тогда...
- Мне некогда, извини.
- Ты уходишь? Давай, я за тобой заеду. Подвезу
- Ты что?! Ты издеваешься надо мною?! Лучше просто женись ты ней и не мучай ни меня, ни её.
- Нет! Ну почему мы не можем понять друг друга?! Но что, скажи, что я могу для тебя сделать?
Это "для тебя" всегда почему-то ранило Алину. Он никогда не говорил "для нас". Но впрочем, теперь ей было все равно.
- Все, что мог, ты уже сделал.
- Ты уж прости меня, я бываю груб-с... Прости! Ты думаешь, мне легче? Я тут пережил такое! Тебе что... вот решишься все-таки на операцию - и как рукой снимет. А у меня... Я такое пережил... Я чуть не умер от разрыва сердца. Ты думаешь...
- Ни о чем я не думаю. Знаю только, что не хочу умирать на твоих руках.
- А вот я бы хотел. Теперь я точно знаю, что именно этого я бы хотел.
- Отлично, теперь ты! До этого твоя мамочка... Как вам нравится умирать! А я...
Она посмотрела куда-то далеко за окно... за деревья, дома, за горизонт и тихо произнесла, кивнув: - Ладно, прости и прощай.
- У тебя по гороскопу год борьбы за свободу. Вот и пошла, как чернобыльский реактор, вразнос, а кому от этого легче?..
Она молча повесила трубку.
Не было в ней никаких эмоций. Словно лопнули и исчезли отвечающие за сигналы эмоций клетки в мозгу. А дни шли своим чередом. Ей было уже все равно - сколько дней ей осталось. Песок пустыни её души ритмично скрипел в такт шагам.
- Почему, вы - изящная, юная женщина - и вдруг решили ехать в зоны? спросил её начальник одного из отделов Главного Управления Исправительными Учреждениями.
Этот самодостаточный и самодовольный толстяк Димитрий Сидорович сидел перед ней, развалившись в кресле и, цинично разглядывая Алину, проводил с ней обязательное личное собеседование, перед тем, как выдать разрешение на посещение зон.
Алина же волновалась:
- Я хочу... я...
"Да ничего я не хочу. Просто - не могу так больше. Не могу, не могу и не хочу. Куда мне еще, как не в зоны - в Сочи, что ли, на три ночи?!.. В театр, музей?.. Но почему именно в зоны?.. Этого не объяснить..."
Он явно приглядывался к ней. Он оценивал её. Он понимал, что журналистов надо бояться, но ее?.. Он тяжело вдохнул в себя воздух и так же тяжело выдохнул:
- Жалею я вас, - произнес нараспев.
- Что? - растерянно спросила Алина.
- Да женщин-то вот таких.
- Каких?
- Интеллигенточек. Журналисточек... Артисточек всяких... Бьетесь вы, бьетесь всю жизнь, а ничего в результате не выходит...
"О чем он?! О чем?! Или он специально уводит меня от нашей темы, чтобы лучше понять-рассмотреть?.. А быть может, он вообще не понимает, о чем он должен со мною разговаривать? Приходят к нему маститые журналисты-экстремисты с руками, толще, чем моя нога, с ними все ясно, а тут вдруг я..." - размышляла, сосредоточенно контролируя диалог, Алина. А Димитрий Сидорович тем временем продолжал:
- У нас в доме одна актриса пожилая живет... Были времена - в бриллиантах да соболях ходила, а теперь - нищета...
- Пережить наши перестройки, да экономические революции в преклонном возрасте и не впасть в нищету...
- А что возраст. Вот кто живет, так сказать, не мудрствуя лукаво, те все и в старости имеют. Был у нас один генерал... теперь в особняке живет. А на пенсии. Гроши, казалось бы... А все за счет чего?
- Чего?
- Властный был. Все на него работали. Вот, в зонах у нас как... Сейчас-то мы их к работам особо не принуждаем, но раньше были такие характеры - все на них работали. А по доходности Государству - мы в первую четверку министерств входили! Вот и подумайте, отчего народ не бедствовал от нефти ли нашей, или других ресурсов. А мужик-то где пашет?
- В поле, - растерянно ответила Алина.
- Да не. Я говорю: где муж работает?
Алина уставилась в его прозрачные глаза. Странное ощущение охватило её, такое, словно она не на собеседовании, а на допросе. И впервые в жизни испытала на себе эту хитрую манеру ведения допроса, о которой лишь слышала, когда расслабляют допрашиваемого светским разговором, а потом задают вскользь вопрос. Расслабленный человек отвечает машинально. И она ответила машинально: "в поле". Ей даже в голову не пришло спросить в ответ: "А почему вдруг вы заговорили о каком-то мужике?" Не прошел его отработанный фокус лишь потому, что отработан, был не на тех, и говорил он не её языком.
- Муж-то где работает? - переспросил Димитрий Сидорович.
- Я не понимаю - вы хотите выяснить замужем я или нет? Или же...
- Да нет. Не в моем ты вкусе. В моем вкусе женщины поосновательней. А такие что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45