- А, - оглянулся он на компанию своих приятелей: - Дело обычное. Бабка у Димки померла. Деньги на перевозку вчера не собрали. А теперь уж собрали, да она только ночью приедет. А бабка в тепле вонять начала. Вот они её и вынесли.
Сколько помнила себя Виктория - такого она не видела. Впрочем, этот бытовой сюрреализм слишком уж естественно вписывался в эту местность. Ведь недаром, впервые оказавшись, здесь - была очарована этой странной местностью. Покой был - как во времена её детства: мужички играли за столом в домино; женщины расхаживали по двору в домашних тапочках и халатах; деревья росли не стриженными - как хотели; сытые дворняги бродили, где хотели; кошки не боялись ни собак, ни людей и грелись на солнышке в расслабленных позах. Где-то с огородов, что на берегу Яузы, в, так называемом, нахал-строе, нечто подобное она видела только в Барселоне, прокукарекал петух, над головой прокружила стая голубей - явно из голубятни... И все - Виктория захотела жить здесь - где никто никому не мешает, никого не строит ни в какие ряды, где люди, кошки, собаки мирно живут - как хотят, проявляясь непривычно свободно также, как это было в той, другой Москве, в Москве времен её детства. А ведь не окраинные выселки, не район лимитчиков, совсем недалеко от центра процветал этот этнографический заповедник. Потому и переехала, разменяв с бывшим мужем квартиру.
"Но все-таки странно. Такого я не видела нигде и никогда. Словно знак, какой. Наверное, что-то будет" - подумала она, ещё раз оглянувшись на гроб-стол на снегу, и поехала в больницу навестить отравившуюся соседку, с которой ещё не успела толком познакомиться.
Зинаида из тех типичных русских девушек, которые входят в эту жизнь считая, что лицом они, как топором сало, прорежут серую, вязко равнодушную среду и, оставив на ней неизгладимый след своего шествия - столь по достоинству будет оценена их красота, добьются всего. Мол, такой красотой горы берут, мир завоевывают!.. И откуда у них рождается эта уверенность в неотразимости именно своей внешности, при которой не требуется иных достоинств?.. Жизнь обламывает их миллионами. Но все им кажется, что даже принц Монако, подозреваемый во врожденном равнодушии к женскому полу, взглянув на такую надолго обретет бессонницу и потребует разыскать её, словно Золушку, во чтобы-то ни стало. Но как ни странно, принцам лицезреть таковых не случалось. И некому было оценить по достоинству красоты Зинаиды.
Для манекенщицы ростом она не вышла. Работать фотомоделью даже не пробовала - мама говорила, что это то же самое что стать проституткой.
Мама, конечно, не была для неё авторитетом, но все-таки её отношение к будущему дочери, влияло на Зинаиду. Мама была когда-то очень важным инженером и даже начальником какого-то проектного бюро. Проработав всю жизнь на одной работе, она считала, что все про эту жизнь знает, поскольку за тридцать лет службы в их трудовом коллективе случалось всякое. Когда-то у неё был муж, отец Зины, но он впоследствии оказался недостойным роли мужа такой важной начальницы, поскольку был водителем грузовика, и он отчалил на заработок денег к геологам на Таймыр. Отчалил и больше никогда никак не проявлялся. Мама Зины готовила дочь к счастливому трудовому будущему, путь же к нему лежал только через технический ВУЗ и получение ставки, желательно в её проектном бюро. Зинаида же сильно сомневалась, что счастливое будущее в соответствии с представлениями матери в действительности счастливое. Да и особыми математическими способностями не обладала. Время проводила с подругами по двору. Любила модно одеваться. В общем, была как все и даже лучше всех во дворе, потому, что была настоящей, а не крашеной, чернобровой блондинкой, и с лицом не "кровь с молоком", а по интеллигентному бледным, несмотря на свой маленький рост - стройная и худая. А ещё у неё была очень умная и образованная мама, которая пользовалась уважением среди простоватых родителей друзей со двора. Но именно эта мамина самостоятельность раздражала Зинаиду - лично ей хотелось, семьи, мужа, заботы... И зря говорили, что повывелись настоящие мужчины - она читала о них в модных журналах, видела фильмы и считала, что если бы все это была неправда - то таких бы фильмов не показывали. Значит, есть все-таки где-то тот самый необходимый покровитель, главное, найти.
Когда она оканчивала школу - на дворе стоял девяносто первый год, во дворе сидел двоечник по кличке Буйвол и всегда, когда она выходила из подъезда, чтобы отчалить на электричке из своего подмосковного Реутово на поиски прекрасного принца, исподлобья следил за ней. Ей это нравилось, хотя она никогда ни кому не призналась бы в этом, потому что Буйвол был изначально "не вариант".
В Москве, в самую пору испытания голодом всего её честного населения, казалось бы, нечего было делать. Но Зину мало интересовали политические и экономические обстоятельства её времени - в Москве был открыт первый Макдонольс. Макдональдс резко изменил геополитику местности. Если раньше у памятника Пушкину назначали встречи люди весьма интеллигентные, а потом "забивали стрелки" хиппи и прочие неформалы, - молодежь яркая, чаще из весьма приличных семей, отличавшиеся интеллектом, свободолюбием, а также творческим взглядом на жизнь, то с открытием этого американского конвейера питания - Пушкинская площадь по своей ментальности превратилась в обыкновенный вокзал. Раньше приезжие снимались на фоне Пушкина и спешили дальше - в ЦУМ, ГУМ, Детский мир. Теперь же они оседали в Макдоналдсе, словно выпадали в осадок, или колобродили по площади, жуя, жуя, жуя.
Пристроившись в огромную, несколько часовую, очередь за откровенно вредным для пищеварения бутербродом, Зинаида знакомилась с теми, кто стоял с ней рядом, обычно это были иностранцы, хотя чаще мусульманского вероисповедания. Но она знала что делала.
Уж не думаете ли вы, что все составляющие, поражающую в те времена воображение голодных обывателей, очередь мечтали в итоге получить этот пресловутый гамбургер, на цену которого старушки могли месяц влачить свое существование?.. О! Нет! Не будьте так наивны, как те консерваторы, что насмехались в начале девяностых годов над жаждущими бутерброда и колы, отмечая, что очередь в Пушкинский музей на Мону Лизу была меньше, чем за гамбургерам. Очередь в Макдональдс была клубом знакомств. Ярмаркой невест. Несчастные студенты Африки и Азии сбежавшие от своей нищеты, задумавшие, ради своего спасения, жениться на русской и, несмотря ни на что, остаться в России, а лучше - в Москве, искали там будущих жен. Но почему-то находили лишь временные связи.
И хоть тщетны были итоги поисков, как приятен процесс! Наши же девушки, мечтая удрать куда угодно, но лишь бы подальше от родины-матери, искали там себе возможных претендентов на международный брак. Так сталкивались два фронта ветров с совершенно противоположными целями, но с общей промежуточной фазой - соитием, а далее: посмотрим, - чья возьмет. До брака дело обычно не доходило. Очень быстро, поначалу хватаясь за всех без разбора и вдруг ухватившись, представители и той, и другой стороны становились разборчивыми на какое-то мгновение. Порой, казалось, что они только и сходятся для того, чтобы удостовериться знанием, что это не то, что им надо, но все-таки - урвать, вопреки всему, моменты наслаждения. А далее - разойтись, расплевавшись, чтобы с новыми силами, как вампиры, переварившие чужую кровь, чужую несчастность, вдохновиться на новые знакомства.
Итак - они встречались в очереди, кокетничали, болтали часа два, а после одни девушки спохватывались перед самым входом, что потеряли кошелек, другим же, типа Зины, даже не надо было разыгрывать столь примитивных сцен, мужчины сами заранее предлагали им не тратиться. И тех и других угощали за свой счет. А после как раз все и начиналось.
И все-таки это нельзя было назвать проституцией. Проститутки не влюбляются, не терпят днями, неделями, месяцами взбрыки чуждого воспитания, - ничего не ждут от таких. Проституток не водят за нос и не загружают своими проблемами так, что и продыху нет. Проститутки, конечно, рискуют но в принципе у них все оплачено и не в цену бутерброда. У них все ясно. Тут же не ясно ничего. Знай себе - гадай на ромашке: Женится, не женится, обнимет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, а любит ли?.. А время проходит, жизнь насыщается ненужными подробностями.
Афганцы, естественно не те, кто воевал в Афганистане, а те, кто там родился и вырос, иорданцы, египтяне - просвещали Зинаиду по полной программе об экономическом и политическом положении их стран, о родовых традициях, и нюансах их религии и взглядов на правильную жизнь. Уже через год такого просвещения она могла бы сдать соответствующие экзамены на отлично и, ни как не меньше, чем за пятый курс какого-нибудь института с востоковедческим уклоном. Но в институт почему-то поступать не хотелось. Не до этого было - особенности мусульманских характеров в конец измотали ей нервы. С другими же романов как-то не приключалось. Но, тем не менее, самый тяжелый период для граждан всей её многострадальной страны пролетел мимо, совершенно не коснувшись её даже треволнениями путча, потому как в эти дни она сопровождала своего очередного Хусейна, вроде бы не Садама, но обладавшего не меньшим гонором, по Ярославлю, где он искал никелированные чайники.
Чайники, по версии Хусейна, нужны были для того, чтобы переправить их в Афганистан. Там три, а можно сделать, чтобы и два чайника, стоили одну кожаную куртку. Это была бы весьма выгодная сделка, так как у нас одна кожаная курка стоила столько, сколько тридцать наших чайников, а если их покупать вдали от Москвы, чайников сорок, пятьдесят!.. Впрочем, в Москве их купить было невозможно, потому что в столице эти чайники были нарасхват. Зинаида носилась по магазинам, находила чайники, привозила Хусейна. Хусейн оценивал те или не те чайники, и если оказывались те, то посылал снова в магазин Зинаиду, она скупала все чайники, что были в магазине - обычно, не более тридцати. А этого было откровенно мало. Хусейну же, несмотря на признаки новой экономической политики, продавщицы так много чайников не продавали. Из принципа. Из подозрительности - зачем это они ему? Вывезет ещё все чайники из страны, а мы что будем делать?
В некоторой степени, в качестве патриоток своей родины, они были правы - чайников и без того хватало в южных странах. Да ещё каких красивых чайников! Но там не хватало никеля. А никель в, ещё вроде бы, Советском Союзе считался сырьем стратегическим и просто так из страны не вывозился. Его было не жаль тратить густым слоем на чайники, но продавать другим странам - ни-ни! Но именно никель был нужен частным торговцам позарез. Как пояснил ей однажды Хусейн, осчастливленный очередной партией чайников, что эти чайники потом переправлялись в Пакистан, где один чайник становился в цену одной кожаной куртки. Из Пакистана их перепродавали в Индию, где две кожаные куртки стоили один чайник, или одно кожаное, разумеется, пальто отдавалось за один чайник. А вот уже из Индии большая партия чайников переправлялась, по словам Хусейна, в Японию или в Корею, где с этих несчастных чайников сдирали весь блеск - никель. Его отправляли на никелировку ручек магнитофонов и прочей бытовой техники.
Пытаясь понять причины столь сложного пути своих родненьких отечественных чайников, Зинаида сама чувствовала себя чайником. "Чайником" в устройстве личной жизни она, вскорости, и оказалась.
Хусейн познакомился с начальницей торговой базы, на которой было, сколько хочешь блестящих, новеньких, вожделенных чайников. С ней и остался. Впрочем, расстался он с Зинаидой не так как другие, наборов косметики, колечек, духов подаренных ранее, назад не требовал, сцен ревности, мол, она сама во всем виновата, неправильно себя ведет, - не закатывал. Просто, дней за пять до ухода, начал зевать ей в лицо. Потом после скудного ужина, обычно супа, приготовленного ею в условиях провинциальной гостиницы при помощи кипятильника, делал невыносимо скучную физиономию и отправлялся на вечерний променаж перед сном. Возвращался, когда она уже спала, ложился рядом, повернувшись к ней спиною, и если она обнимала его, спокойно снимал с себя её руку, бурча о том, что она мешает ему спать.
И вот именно 19 августа ранним утром он сказал, что за гостиницу заплатил на три дня вперед, что она может покуда в ней оставаться, а ему надо срочно уехать туда, куда не берут женщин. При этом говорил таким тоном, что она испытала страх не за себя, а за дальнейшую судьбу бедного Хусейна. Непонятное, ещё не оформившееся в головах обывателей во что-то конкретное, слово "мафия" зажглось в её мозгу, также неестественно затмевая все остальное, как вывеска Макдональса на Пушкинской площади в ночи. "Можешь ждать меня два дня, если не появлюсь на второй день вечером, бери двадцать чайников и уезжай домой. Этого тебе хватит, что бы прожить первое время без меня. Остальные чайники я сейчас забираю с собой. И не о чем больше не спрашивай - зарежут"
Она была столь ошеломлена, что даже не решилась спросить, что она будет делать с этими чайниками - никому ненужными в её Реутово, это же не Афганистан! Да и почему её вдруг должны зарезать, если она его спросит о чем-нибудь более, не может же быть, чтобы эта затертая гостиница была начинена подслушивающей аппаратурой. Нет, она не о чем не спрашивала Садама своих надежд. Она проплакала два дня в тиши своей комнатенки, и поехала на вокзал. До поезда ждать было долго. Она хотела сдать чайники в камеру хранения, но дежурный камеры хранения, увидев гору коробок, заворчал, словно лохмато-дремучий сторожевой пес о том, что все с ума словно посходили, у него уже места нет, из-за этих чайников!.. Тут-то она и узнала, что чайники сдал, человек, по всей описаниям сходный с её Хусейном и сдавал он не один, а с "сожительницей егойной - Нинкой-пьяницей" заведующей складом промтоваров, что недалеко от вокзала.
Так с чайниками и прикатила Зинаида в свою однокомнатную квартирку, что делила напополам с мамой в своем Реутово.
Все ликовали вокруг в эти дни, говоря о победе демократии, сами толком не понимая, что это такое. Но не прошло и двух недель, как многим стало ясно, что это - социалистическая богадельня кончилась. Всех тружеников маминого бюро отпустили в безвременный и неоплачиваемый отпуск. Понятие о счастье сразу всего народа растворилось дымным облачком на горизонте.
О, это "счастье" нищенствующего социализма, когда все гоняются за одними и теми же шмотками, подменяя слово "купил", словом более точным: "достал", смотрят сверху вниз на собеседника, если курят сигареты Мальборо, собирают одни и те же диски, борются за право смотреть видеофильмы! Тратят уйму сил и времени, чтобы вырвать из распределителя, словно из игрального аппарата, нечто такое, чего нет ни у кого, и при этом ходят на работу, чтобы за ежедневные восемь часов ничегонеделания или же тяжелого вкалывания - все равно получать 115 рублей! Женятся и ждут, когда им дадут квартиру. Кто даст? Да дед Пихто - то есть некий бог, в которого никто не верит государство. А оно медлит, тогда рожают ребенка... второго, потому, что квартиру так и не дают, потому, что первому в школу пора и ему нужен присмотр. На втором, обычно останавливались. К его первому классу не рожали третьего - сил не было, но если для того, чтобы на одного человека приходилось менее 6 метров жилплощади, а квартира маячила - вот-вот... рожали и третьего. Таков был стандарт стремлений и мотивации поступков. Покупали серванты, хрусталь, и чувствовали себя людьми современными живущими в соответствии с развитием страны, и общей линии партии. А если пели, под гитару, то, что не выпускалось на пластинках и не пелось ни по радио, ни по телевидению, - уже могли гордиться своим свободомыслием. А на самом деле перекинув свои насущные проблемы на государство, как бы показывали ему фигу исподтишка, словно не атеисты, а хулиганы в церкви. И были счастливы своим лукавством. Ах, как были счастливы!.. Как духовно свободны!.. Но вот объединились единственный раз на баррикадах, и едва победив костный, хотя и неплохо отлаженный механизм государственной машины, похожий на гигантскую сенокосилку, метущий всех под одну гребенку, и тут же все мелкие нюансы общего счастья кончились. Да и счастье строителя социализма, рухнуло, словно дом без фундамента. Осталось индивидуальное счастье. А как это?.. Мало кто понимал. Это ж кем надо быть, чтоб ни кого вокруг не оглядываться?!
Человек малый, коих было немало, чувствовал, что теперь требовался перевес в сторону личностей более крупного масштаба, не привыкших, чуть что, заныривать в свой убогий уют, или, содрав глотку в песне диссидентского толка, испытывать опустошающий экстаз героя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44