И выпалила наугад: – Что еще за Патриция?
Покраснел! Мой отец покраснел!
– Это… моя знакомая дама.
– Твоя – кто ?
– Мы вместе чуть больше года. Я встретил ее в группе психологической поддержки для перенесших душевную травму.
Он – в группе психологической…
Отец выпрямился на стуле. И будто вырос дюйма на три, прямо у меня на глазах. Мне нужен кодеин – срочно.
– Я должен был как-то помочь себе. Почти четырнадцать лет я прятался от мира. Четырнадцать лет. Да, я обязан был уделять Мэри больше внимания. Да, я обязан был стать для тебя гораздо лучшим отцом. Но прошлое не изменишь, ведь так?
Чудно слышать, как он произносит ее имя.
– Не могу представить, как ты сидишь в библиотеке, или в церкви, или еще где и изливаешь душу перед незнакомыми людьми.
– Знаю. Странно, да? – Папа нервно хмыкнул, но его лицо тотчас снова стало серьезным. – Кэтрин, я любил твою мать даже больше, чем… Но теперь… Теперь я встретил Патрицию. Она… замечательная.
– Замечательная? – Резкий укол в ребрах. Отец снова покраснел. Меня сейчас вывернет! – Да. Замечательная. Она прекрасная женщина. Заупокойная служба – это ее идея.
Неужели папа действительно мог измениться? Сначала я этого не заметила, но он заговорил о Патриции – и я уже вижу… Тот же макинтош, надраенные до блеска ботинки, ручка в нагрудном кармане, та же манера сплетать пальцы – но, похоже, он обрел смысл в жизни. У него есть женщина по имени Патриция – и у нее бывают идеи.
– А сюда заявиться – это тоже ее идея?
– Нет. Это уже моя. Мне давно следовало прийти, но мы уезжали на неделю в Париж. Вернулись только сегодня утром. Тогда я и получил сообщение.
Мой отец и какая-то женщина… Залезают на Эйфелеву башню, гуляют вдоль Сены, ходят по Лувру, лопают улиток… Возвращаются домой…
– Какое сообщение? Кто тебе сказал, что я здесь?
– Сообщение на автоответчике. От какого-то Джейми.
– Джейми? Не знаю никакого Джейми.
Папа был озадачен:
– А я думал, что это тот мужчина, который тогда бросился за тобой. В спортивной машине.
– Папа, а ты уверен, что его зовут не Крэйг?
– Конечно, уверен. Джейми Лоуренс. Именно так.
На этом мои силы кончились. Мне нужен был отдых. Веки отяжелели.
– Па, мне спать пора.
Отец медленно поднялся на ноги, начал застегивать макинтош. Но мысли у него носились где-то еще.
– Ты подумаешь о моем предложении, Кэтрин? Насчет того, чтобы пожить у нас.
– Па, дай я отдохну. Мне сейчас не до того. Папа снова стал печальным. А чего он ждал?
Придет, скажет «извини» – и все пятнадцать лет исчезнут, как по волшебству?
– Но можно, я хотя бы снова к тебе зайду?
– Не знаю. – Глаза закрывались сами собой. В отдалении загремела тележка с едой.
Глаза у меня были закрыты, но голос его я слышала:
– Я позвоню завтра в палату, хорошо? Когда ты сможешь все продумать?
Занавеску отдернули, на меня нахлынула волна густого запаха. Юнец с остреньким личиком, в белом халате, подтянул тележку, взглянул на диаграмму в ногах кровати и сверился со списком:
– Кэтрин Чит… Вы у нас вегетарианка?
– Нет! – С меня разом слетела сонливость. – Я не вегетарианка! Я мяса хочу!
– А здесь написано – вегетарианка… – заныл парень.
– Так я позвоню? – спросил папа.
– Как хочешь.
2
В больнице я все чаще думала о Джонни. А вдруг он уже много раз пытался дозвониться до меня по красному мобильнику? Но красного мобильника ведь больше не существует! Я так психанула на него и за азартные игры, и за то, как небрежно принял он три тысячи фунтов, а звереть, вообще-то, следовало на себя. Джонни у меня денег не просил. Инициатива была моя, а давать ему такую сумму – то же самое, что заливать бензин в машину. Лежа на больничной койке, я пришла к выводу, что с моей стороны этот роман был чистым мазохизмом. Позволяя Джонни так со мной обращаться, я наказывала себя за то, что я такая дрянь. А теперь я решила, что и элементы садизма тоже присутствуют.
С другими – все, но с Джонни дело еще не кончено. Когда меня в результате отцепили от трубки, заштопали и собрали заново, когда я покинула больницу на заднем сиденье мини-кеба, – мини-кеба! – я попросила шофера отвезти меня к «Слону».
Дрожа, вся на нервах, ждала я у двери. Я не знала, что ему сказать при встрече. Но по мере того как становилось все более очевидным, что никого нет дома, нервозность сменялась разочарованием. Я уже готова была повернуться и поплестись восвояси, как вдруг соседняя дверь отворилась и оттуда высунулась женщина средних лет, с полотенцем на волосах и с окурком в зубах.
– Бог ты мой, вы, наверное, миссис Дженнет, – произнесла она, не удосужившись вынуть окурок. И, не дав мне возможности ее разубедить, затрещала: – Бесконечно извиняюсь – совсем из головы выскочило, что вы придете, а я как раз волосы сушу. Ничего, если я вам просто ключи дам – вы же сами все посмотрите? В конце концов, я и согласилась-то людей впускать, только чтобы сделать любезность мистеру Триггсу. Он же и мой домовладелец, понимаете? Для домовладельца, конечно, парень приличный, ну да все они одного поля ягода. Я имею в виду – те, которые зарабатывают на хлеб, сдавая квартиры в аренду. – Женщина умолкла, разглядывая мою физиономию – разукрашенную синяками и шишками, потную после нелегкого восхождения по лестнице. Заметила она и костыль под мышкой, и скованность движений. Участливое выражение на лице почему-то сменилось подозрительностью. – Вот ключи. – Она протянула руку; ключи от квартиры Джонни болтались на испачканных хной пальцах. – Постучите, когда закончите. Сразу не отвечу – значит, у меня голова под краном.
В квартире Джонни больше не было привычной смеси запахов – виски, обезболивающих лекарств, жареного бекона, нестираной одежды. Можно было различить только слабый затхлый запах старого ковра и сигарет. Большая часть окон была открыта, и в комнату задувал ветер. Отопление отключили, и изо рта у меня вырывались облачка пара.
Я никогда еще не видела эту квартиру при ярком дневном свете. Джонни обычно держал занавески задернутыми – отчасти из лени, отчасти из желания спрятаться ото всех. Бурые разводы на стенах, пятна и дыры от сигарет на ковре – теперь, когда здесь не было вещей Джонни, все это больше бросалось в глаза. Конечно же, исчезла гитара. Обычно она стояла вон в том углу. А все старые газеты и коробки собрали и выбросили. Кофейный столик вытерли, но самые застарелые круги и разводы все еще угадывались на деревянной поверхности.
Ощущая странную легкость в голове, я прохромала по комнате, провела пальцем вдоль вонючей спинки кушетки. Несколько недель мои странствия ограничивались одними больничными коридорами, и сегодня, в день своего освобождения, по идее, я должна была отправиться прямиком в постель. Дурман в голове придавал происходящему оттенок нереальности. А вдруг мне все это просто снится?
Вот здесь я лежала в ту ночь, когда Джонни мне врезал, – прямо тут, на ковре. Лежала и вспоминала, как в детстве, на пляже, склонилась над лужицей воды в скалах, чтобы рассмотреть что-то… Морскую звезду, выброшенную на берег штормом.
Измученная жаждой, усталая, побрела я на кухню за стаканом воды. Ого, как чисто! Спорю – вылизал все не Джонни. Может, домовладелец соседке и заплатил за уборку. Я вообразила, как перемазанные хной руки шуруют по углам тряпкой и пылесосом… Стоп – а это что? Сложенный листок бумаги лежал на полке рядом с хлебницей. На нем было написано мое имя.
Дорогая Кэйти,
Я вел себя как последний скот и прошу за это прощения. Знаю, тебе все равно, в Берлин я отправлюсь или к чертовой матери, но, на всякий случай, – это Берлин. Я собираюсь помочь Стюарту в барс. И еще собираюсь начать все сначала. Я всегда буду любить тебя, Кэйти. Надеюсь, ты будешь счастлива.
Джонни.
На полке лежит еще один лист бумаги. Старый счет за газ.
Ты уплывешь –
На попутной волне.
Ну а мне
Брести по воде.
Ива плакучая
На берегу.
Глаз от нее
Отвести не могу:
Там, за листвой, –
Как лист
Парус твой.
3
Когда задребезжал дверной звонок, я орудовала валиком, взобравшись на стремянку, – перекрашивала стены гостиной в цвет манго. Да пошли они – кто бы там ни был.
Мне нравилось шуршание валика, размазывающего краску. Нравился чистый, насыщенный цвет, ложащийся на мои стены. Впервые в жизни я развлекалась декорированием, и, похоже, занятие оказалось как раз для меня.
Черт, опять звонок. Хрен открою. Еще не хватало мне с моими ребрами и коленом лишний раз ползать по лестнице ради свидетелей Иеговы, или торговцев, или кого там еще принесло воскресным утром. Мне и с краской-то управляться нелегко, а тут еще гости дурацкие. Да сестра Фрэнсис на меня бы наручники надела, поймай она меня за такими делами. И все же я гордилась собой. Две недели как из больницы – а вы только посмотрите на меня! И я все сделала сама.
Эта зараза названивала и названивала. Кто там настырный такой? Я наклонилась вправо, пытаясь разглядеть гостя из окна, но устроиться под нужным углом не удавалось. Ладно, ублюдки, вы меня достали – слезаю.
Медленней. Левую ногу на перекладину ниже, правую… Кончай трезвон, я же на стремянке!
Босая нога приземлилась точно на крышку от банки с краской. Ну и озверела же я… Ногу я вытерла старой газетой и, уже комкая лист, заметила лицо Эми – забрызганное краской цвета манго, оно улыбалось с колонки «Дело в муфте». Официальный снимок – Эми там луноликая и почти без шеи. Привет, Эми. Как жизнь? Вспоминаешь обо мне? Скучаешь?
Закинув скомканную газету в корзину, я открыла окно и высунула голову навстречу сырому ноябрьскому воздуху. Все равно не видно. Этот козел, похоже, торчал у самой двери. Звонок надрывался, чередуя долгие трели с короткими. Вне себя от злости, я заорала:
– Заткнись наконец и покажись!
Разумеется, это был он.
– Крэйг. – Голос мой совершенно ровный.
Это не приветствие – констатация факта.
Он топтался на пороге, совал мне букет поникших розовых гвоздик. Черный свитер, кожаная куртка и темно-зеленые брюки. А еще новая стрижка. Прямо француз. Такой галантный.
Я взяла гвоздики и стояла, разглядывая их. И остро ощущала, какая у меня синюшная рожа, старая футболка и заляпанные краской штаны.
– Извини, остались только такие, – произнес он.
Как это странно – вновь слышать его голос.
– Не очень-то ты спешил.
Он, кажется, хотел что-то ответить, но передумал и спросил:
– Это у тебя краска на лице?
– Да. Стены крашу.
– Я могу войти?
– Валяй. Только засунь это в мусорный бак, ладно? – Я ткнула ему цветы. – Ненавижу гвоздики.
– О… – Он обводил взглядом мою комнату. – Оранжевый, как огни кеба…
– Манго!
Он приблизился ко мне, осторожно пробравшись по пластиковым половичкам и газетам.
– У тебя кофе найдется?
– Само собой.
На кухне, наливая воду в кофейник, я услышала за спиной его голос:
– Я ушел от Марианны.
Я развернулась, и ребра обожгла боль. Он снял с полки испанскую куколку, подаренную Стефом, приподнял юбочку и вскинул брови при виде белых трусиков.
– Хватит вранья, Крэйг.
– Хватит вранья. – Лицо его было открытым, даже невинным. Я вдруг ясно представила, как он выглядел в шестнадцать. – Меня зовут Джейми. Джейми Лоуренс.
– Я знаю.
– Крэйг Саммер – имя, которое мне дали для задания. Сколько времени зря пропало. – Он улыбнулся.
– Почему ты не навестил меня в больнице, Моргун?
– Я не знал, что ты хочешь меня видеть.
Неожиданно послышался непонятный шум. Словно крыльями хлопали. И доносился шум из гостиной.
– О господи, голубь!
Наверное, он влетел, пока я варила кофе. Одно окно было открыто настежь, но безмозглая тварь упорно колотилась о другое. В комнате голубь казался просто гигантом.
– Прогони его. – Я попятилась, зябко обхватив себя руками.
– Конечно. – Моргун выпятил грудь. – У тебя есть старое полотенце?
– Да. – В ванной, пошарив в шкафу, я вытащила розовое полотенце – еще тех времен, когда я жила у Мэв. Вернувшись в комнату, я застала голубя пикирующим прямо в ведро с краской. Промахнулся.
– Ах ты черт!
– Тише! – Моргун раздраженно взглянул на меня. – Ты его пугаешь! Дай сюда полотенце.
Трясущейся рукой я протянула ему полотенце, а сама ретировалась к двери на кухню, вцепившись зубами в ноготь. Вкус краски.
Моргун медленно крался по комнате, держа полотенце, как матадор.
– Все в порядке… – Голос был мягкий и тихий. – Все хорошо, малыш…
– Малыш? – От моего окрика голубь резко взмыл вверх и снова ломанулся в окно, орошая раму брызгами краски и пачкая стекло лапками цвета манго.
Моргун с таким бешенством посмотрел на меня, что я закрыла рот рукой. Птица уселась на подоконник и плеснула дерьмом. После чего принялась сдавленно ворковать, как пожилая леди.
– Дурная ты животина, – льстиво забормотал Моргун, медленно приближаясь к окну. – Я тебе плохого не сделаю, дурень. Я просто хочу тебе помочь. И все. – Он поднял полотенце, преграждая голубю путь в комнату.
Как тихо. Я слышу дыхание Моргуна.
Миг, птица взмахивает крыльями – и летит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Покраснел! Мой отец покраснел!
– Это… моя знакомая дама.
– Твоя – кто ?
– Мы вместе чуть больше года. Я встретил ее в группе психологической поддержки для перенесших душевную травму.
Он – в группе психологической…
Отец выпрямился на стуле. И будто вырос дюйма на три, прямо у меня на глазах. Мне нужен кодеин – срочно.
– Я должен был как-то помочь себе. Почти четырнадцать лет я прятался от мира. Четырнадцать лет. Да, я обязан был уделять Мэри больше внимания. Да, я обязан был стать для тебя гораздо лучшим отцом. Но прошлое не изменишь, ведь так?
Чудно слышать, как он произносит ее имя.
– Не могу представить, как ты сидишь в библиотеке, или в церкви, или еще где и изливаешь душу перед незнакомыми людьми.
– Знаю. Странно, да? – Папа нервно хмыкнул, но его лицо тотчас снова стало серьезным. – Кэтрин, я любил твою мать даже больше, чем… Но теперь… Теперь я встретил Патрицию. Она… замечательная.
– Замечательная? – Резкий укол в ребрах. Отец снова покраснел. Меня сейчас вывернет! – Да. Замечательная. Она прекрасная женщина. Заупокойная служба – это ее идея.
Неужели папа действительно мог измениться? Сначала я этого не заметила, но он заговорил о Патриции – и я уже вижу… Тот же макинтош, надраенные до блеска ботинки, ручка в нагрудном кармане, та же манера сплетать пальцы – но, похоже, он обрел смысл в жизни. У него есть женщина по имени Патриция – и у нее бывают идеи.
– А сюда заявиться – это тоже ее идея?
– Нет. Это уже моя. Мне давно следовало прийти, но мы уезжали на неделю в Париж. Вернулись только сегодня утром. Тогда я и получил сообщение.
Мой отец и какая-то женщина… Залезают на Эйфелеву башню, гуляют вдоль Сены, ходят по Лувру, лопают улиток… Возвращаются домой…
– Какое сообщение? Кто тебе сказал, что я здесь?
– Сообщение на автоответчике. От какого-то Джейми.
– Джейми? Не знаю никакого Джейми.
Папа был озадачен:
– А я думал, что это тот мужчина, который тогда бросился за тобой. В спортивной машине.
– Папа, а ты уверен, что его зовут не Крэйг?
– Конечно, уверен. Джейми Лоуренс. Именно так.
На этом мои силы кончились. Мне нужен был отдых. Веки отяжелели.
– Па, мне спать пора.
Отец медленно поднялся на ноги, начал застегивать макинтош. Но мысли у него носились где-то еще.
– Ты подумаешь о моем предложении, Кэтрин? Насчет того, чтобы пожить у нас.
– Па, дай я отдохну. Мне сейчас не до того. Папа снова стал печальным. А чего он ждал?
Придет, скажет «извини» – и все пятнадцать лет исчезнут, как по волшебству?
– Но можно, я хотя бы снова к тебе зайду?
– Не знаю. – Глаза закрывались сами собой. В отдалении загремела тележка с едой.
Глаза у меня были закрыты, но голос его я слышала:
– Я позвоню завтра в палату, хорошо? Когда ты сможешь все продумать?
Занавеску отдернули, на меня нахлынула волна густого запаха. Юнец с остреньким личиком, в белом халате, подтянул тележку, взглянул на диаграмму в ногах кровати и сверился со списком:
– Кэтрин Чит… Вы у нас вегетарианка?
– Нет! – С меня разом слетела сонливость. – Я не вегетарианка! Я мяса хочу!
– А здесь написано – вегетарианка… – заныл парень.
– Так я позвоню? – спросил папа.
– Как хочешь.
2
В больнице я все чаще думала о Джонни. А вдруг он уже много раз пытался дозвониться до меня по красному мобильнику? Но красного мобильника ведь больше не существует! Я так психанула на него и за азартные игры, и за то, как небрежно принял он три тысячи фунтов, а звереть, вообще-то, следовало на себя. Джонни у меня денег не просил. Инициатива была моя, а давать ему такую сумму – то же самое, что заливать бензин в машину. Лежа на больничной койке, я пришла к выводу, что с моей стороны этот роман был чистым мазохизмом. Позволяя Джонни так со мной обращаться, я наказывала себя за то, что я такая дрянь. А теперь я решила, что и элементы садизма тоже присутствуют.
С другими – все, но с Джонни дело еще не кончено. Когда меня в результате отцепили от трубки, заштопали и собрали заново, когда я покинула больницу на заднем сиденье мини-кеба, – мини-кеба! – я попросила шофера отвезти меня к «Слону».
Дрожа, вся на нервах, ждала я у двери. Я не знала, что ему сказать при встрече. Но по мере того как становилось все более очевидным, что никого нет дома, нервозность сменялась разочарованием. Я уже готова была повернуться и поплестись восвояси, как вдруг соседняя дверь отворилась и оттуда высунулась женщина средних лет, с полотенцем на волосах и с окурком в зубах.
– Бог ты мой, вы, наверное, миссис Дженнет, – произнесла она, не удосужившись вынуть окурок. И, не дав мне возможности ее разубедить, затрещала: – Бесконечно извиняюсь – совсем из головы выскочило, что вы придете, а я как раз волосы сушу. Ничего, если я вам просто ключи дам – вы же сами все посмотрите? В конце концов, я и согласилась-то людей впускать, только чтобы сделать любезность мистеру Триггсу. Он же и мой домовладелец, понимаете? Для домовладельца, конечно, парень приличный, ну да все они одного поля ягода. Я имею в виду – те, которые зарабатывают на хлеб, сдавая квартиры в аренду. – Женщина умолкла, разглядывая мою физиономию – разукрашенную синяками и шишками, потную после нелегкого восхождения по лестнице. Заметила она и костыль под мышкой, и скованность движений. Участливое выражение на лице почему-то сменилось подозрительностью. – Вот ключи. – Она протянула руку; ключи от квартиры Джонни болтались на испачканных хной пальцах. – Постучите, когда закончите. Сразу не отвечу – значит, у меня голова под краном.
В квартире Джонни больше не было привычной смеси запахов – виски, обезболивающих лекарств, жареного бекона, нестираной одежды. Можно было различить только слабый затхлый запах старого ковра и сигарет. Большая часть окон была открыта, и в комнату задувал ветер. Отопление отключили, и изо рта у меня вырывались облачка пара.
Я никогда еще не видела эту квартиру при ярком дневном свете. Джонни обычно держал занавески задернутыми – отчасти из лени, отчасти из желания спрятаться ото всех. Бурые разводы на стенах, пятна и дыры от сигарет на ковре – теперь, когда здесь не было вещей Джонни, все это больше бросалось в глаза. Конечно же, исчезла гитара. Обычно она стояла вон в том углу. А все старые газеты и коробки собрали и выбросили. Кофейный столик вытерли, но самые застарелые круги и разводы все еще угадывались на деревянной поверхности.
Ощущая странную легкость в голове, я прохромала по комнате, провела пальцем вдоль вонючей спинки кушетки. Несколько недель мои странствия ограничивались одними больничными коридорами, и сегодня, в день своего освобождения, по идее, я должна была отправиться прямиком в постель. Дурман в голове придавал происходящему оттенок нереальности. А вдруг мне все это просто снится?
Вот здесь я лежала в ту ночь, когда Джонни мне врезал, – прямо тут, на ковре. Лежала и вспоминала, как в детстве, на пляже, склонилась над лужицей воды в скалах, чтобы рассмотреть что-то… Морскую звезду, выброшенную на берег штормом.
Измученная жаждой, усталая, побрела я на кухню за стаканом воды. Ого, как чисто! Спорю – вылизал все не Джонни. Может, домовладелец соседке и заплатил за уборку. Я вообразила, как перемазанные хной руки шуруют по углам тряпкой и пылесосом… Стоп – а это что? Сложенный листок бумаги лежал на полке рядом с хлебницей. На нем было написано мое имя.
Дорогая Кэйти,
Я вел себя как последний скот и прошу за это прощения. Знаю, тебе все равно, в Берлин я отправлюсь или к чертовой матери, но, на всякий случай, – это Берлин. Я собираюсь помочь Стюарту в барс. И еще собираюсь начать все сначала. Я всегда буду любить тебя, Кэйти. Надеюсь, ты будешь счастлива.
Джонни.
На полке лежит еще один лист бумаги. Старый счет за газ.
Ты уплывешь –
На попутной волне.
Ну а мне
Брести по воде.
Ива плакучая
На берегу.
Глаз от нее
Отвести не могу:
Там, за листвой, –
Как лист
Парус твой.
3
Когда задребезжал дверной звонок, я орудовала валиком, взобравшись на стремянку, – перекрашивала стены гостиной в цвет манго. Да пошли они – кто бы там ни был.
Мне нравилось шуршание валика, размазывающего краску. Нравился чистый, насыщенный цвет, ложащийся на мои стены. Впервые в жизни я развлекалась декорированием, и, похоже, занятие оказалось как раз для меня.
Черт, опять звонок. Хрен открою. Еще не хватало мне с моими ребрами и коленом лишний раз ползать по лестнице ради свидетелей Иеговы, или торговцев, или кого там еще принесло воскресным утром. Мне и с краской-то управляться нелегко, а тут еще гости дурацкие. Да сестра Фрэнсис на меня бы наручники надела, поймай она меня за такими делами. И все же я гордилась собой. Две недели как из больницы – а вы только посмотрите на меня! И я все сделала сама.
Эта зараза названивала и названивала. Кто там настырный такой? Я наклонилась вправо, пытаясь разглядеть гостя из окна, но устроиться под нужным углом не удавалось. Ладно, ублюдки, вы меня достали – слезаю.
Медленней. Левую ногу на перекладину ниже, правую… Кончай трезвон, я же на стремянке!
Босая нога приземлилась точно на крышку от банки с краской. Ну и озверела же я… Ногу я вытерла старой газетой и, уже комкая лист, заметила лицо Эми – забрызганное краской цвета манго, оно улыбалось с колонки «Дело в муфте». Официальный снимок – Эми там луноликая и почти без шеи. Привет, Эми. Как жизнь? Вспоминаешь обо мне? Скучаешь?
Закинув скомканную газету в корзину, я открыла окно и высунула голову навстречу сырому ноябрьскому воздуху. Все равно не видно. Этот козел, похоже, торчал у самой двери. Звонок надрывался, чередуя долгие трели с короткими. Вне себя от злости, я заорала:
– Заткнись наконец и покажись!
Разумеется, это был он.
– Крэйг. – Голос мой совершенно ровный.
Это не приветствие – констатация факта.
Он топтался на пороге, совал мне букет поникших розовых гвоздик. Черный свитер, кожаная куртка и темно-зеленые брюки. А еще новая стрижка. Прямо француз. Такой галантный.
Я взяла гвоздики и стояла, разглядывая их. И остро ощущала, какая у меня синюшная рожа, старая футболка и заляпанные краской штаны.
– Извини, остались только такие, – произнес он.
Как это странно – вновь слышать его голос.
– Не очень-то ты спешил.
Он, кажется, хотел что-то ответить, но передумал и спросил:
– Это у тебя краска на лице?
– Да. Стены крашу.
– Я могу войти?
– Валяй. Только засунь это в мусорный бак, ладно? – Я ткнула ему цветы. – Ненавижу гвоздики.
– О… – Он обводил взглядом мою комнату. – Оранжевый, как огни кеба…
– Манго!
Он приблизился ко мне, осторожно пробравшись по пластиковым половичкам и газетам.
– У тебя кофе найдется?
– Само собой.
На кухне, наливая воду в кофейник, я услышала за спиной его голос:
– Я ушел от Марианны.
Я развернулась, и ребра обожгла боль. Он снял с полки испанскую куколку, подаренную Стефом, приподнял юбочку и вскинул брови при виде белых трусиков.
– Хватит вранья, Крэйг.
– Хватит вранья. – Лицо его было открытым, даже невинным. Я вдруг ясно представила, как он выглядел в шестнадцать. – Меня зовут Джейми. Джейми Лоуренс.
– Я знаю.
– Крэйг Саммер – имя, которое мне дали для задания. Сколько времени зря пропало. – Он улыбнулся.
– Почему ты не навестил меня в больнице, Моргун?
– Я не знал, что ты хочешь меня видеть.
Неожиданно послышался непонятный шум. Словно крыльями хлопали. И доносился шум из гостиной.
– О господи, голубь!
Наверное, он влетел, пока я варила кофе. Одно окно было открыто настежь, но безмозглая тварь упорно колотилась о другое. В комнате голубь казался просто гигантом.
– Прогони его. – Я попятилась, зябко обхватив себя руками.
– Конечно. – Моргун выпятил грудь. – У тебя есть старое полотенце?
– Да. – В ванной, пошарив в шкафу, я вытащила розовое полотенце – еще тех времен, когда я жила у Мэв. Вернувшись в комнату, я застала голубя пикирующим прямо в ведро с краской. Промахнулся.
– Ах ты черт!
– Тише! – Моргун раздраженно взглянул на меня. – Ты его пугаешь! Дай сюда полотенце.
Трясущейся рукой я протянула ему полотенце, а сама ретировалась к двери на кухню, вцепившись зубами в ноготь. Вкус краски.
Моргун медленно крался по комнате, держа полотенце, как матадор.
– Все в порядке… – Голос был мягкий и тихий. – Все хорошо, малыш…
– Малыш? – От моего окрика голубь резко взмыл вверх и снова ломанулся в окно, орошая раму брызгами краски и пачкая стекло лапками цвета манго.
Моргун с таким бешенством посмотрел на меня, что я закрыла рот рукой. Птица уселась на подоконник и плеснула дерьмом. После чего принялась сдавленно ворковать, как пожилая леди.
– Дурная ты животина, – льстиво забормотал Моргун, медленно приближаясь к окну. – Я тебе плохого не сделаю, дурень. Я просто хочу тебе помочь. И все. – Он поднял полотенце, преграждая голубю путь в комнату.
Как тихо. Я слышу дыхание Моргуна.
Миг, птица взмахивает крыльями – и летит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28