» – думала я, отпирая дверь.
В темной прихожей на меня вдруг навалился страх, я даже помедлила, прежде чем зажечь свет: вдруг в моей квартире то же самое?
Свет вспыхнул, и я с облегчением убедилась, что у меня все в порядке. Взяв необходимые мне вещи – одежду, туалетные принадлежности, несколько учебников французского, я тщательно заперла дверь и вернулась в больницу. Там была рядом Шерил, там были люди, там я чувствовала себя более защищенной…
Автоответчик, по моей просьбе, купил и установил на моей прежней квартире Джонатан, и теперь я ежедневно спрашивала у Кати, не оставлял ли кто мне запись по-русски.
«Не оставлял», – ежедневно отвечала Кати.
И я перестала спрашивать.
Я перестала спрашивать, я перестала смотреть на себя в зеркало, я перестала гадать, что происходит, и мучить себя вопросами, на которые не было ответа. Я жила, как заведенный механизм – тррк, тррк, тррк ключик, – пока завод не кончится. Время словно остановилось. Завтрак, обед и ужин хоть как-то размечали мой больничный день временными категориями: утро, день, вечер; снова утро-день-вечер, и завтра опять утро-день…
Джонатан приходил регулярно и ненадолго, приносил фрукты и сладости, пил со мной кофе возле автомата и сидел со мной в курилке, составляя компанию моей послекофейной сигарете, заходил на десять минут к Шерил «поболтать» – все было выдержано в тоне любезном и светском, сдержанном и холодноватом, – Джонатан всем своим видом показывал, что не собирается навязываться со своими чувствами, жалеет о вырвавшейся фразе, и вообще, ничего такого и вовсе не было. Ги приходил все реже и реже; Шерил не откликалась, застыв вместе со временем в неподвижности…
Глава 2
ИГРА СО СМЕРТЬЮ 1: ОБОЗНАТУШКИ
Дня через три Кати заглянула в мою палату.
– Удивительно, как трудно во Франции найти людей, которые говорят по-английски… – сказала она.
– А что, все должны?..
Кати окинула меня взглядом.
– Я рада, что могу с вами общаться, – сказала она наконец.
– Милости просим, – ответила я. – Вам нужно что-то перевести?
– Я постепенно привожу в порядок вещи Шерил. И я нашла, что у нее еще пропало: документы.
– Какие?
– Все. У нее не оказалось никаких документов. Ни свидетельства о рождении, ни паспорта, ни диплома об окончании колледжа, ни прав.
– Паспорт она носит в сумке, я сама видела. У нее всегда в сумке был еженедельник, паспорт и права. А вот свидетельство и диплом… Они должны были быть в ее вещах. Значит, надо сообщить в полицию?
– Я хотела вас попросить это сделать…
Я набрала номер, оставленный мне комиссаром Гренье, и объяснила суть дела.
– Я проверю наш инвентарь обгоревших остатков вещей, находившихся в машине, возможно, там зафиксированы следы ее паспорта и других документов. Подождите у телефона.
Кати внимательно прислушивалась к нашему разговору, стараясь уловить во французском языке знакомые ей слова. На слово «паспорт» она усиленно закивала.
Трубка снова ожила:
– Паспорт, водительские права, документы на машину… Портмоне… Это всё. Мы сделали опись и передали все в больницу. Документы сильно пострадали, но поменять их может только сама Шерил, я надеюсь, что она придет в себя… Ей помогут в американском посольстве. Сама сумка представляет собой жалкие обрывки кожи, но если мать Шерил хочет их забрать, то пожалуйста. Нам они больше не нужны. …Значит, в недостаче у нас свидетельство о рождении и диплом? А она хорошо их поискала?
– Хорошо. Их нет.
– Что же, спасибо за сигнал. Это интересная информация… – задумчиво произнес комиссар, явно не зная, куда эту интересную информацию поместить. У меня тоже не было никаких идей.
Закончив говорить с комиссаром, я перевела Кати его ответ.
– Можно, я вас еще попрошу? – спросила она.
– Спросить про вещи, переданные в больницу? – догадалась я.
– Да. Я могла бы заняться прямо сейчас восстановлением ее документов.
Значит, Кати тоже верит, что Шерил выживет. Мне отчего-то стало легче.
Медсестра открыла нам камеру, в которой хранились вещи Шерил. Там были снятые с нее в больнице драгоценности, часы с разбитым стеклом; там же лежал черный пластиковый пакет на «молнии».
Кати перебирала вещи, и в ее глазах стояли слезы.
– Документы и портмоне в черном пакете, – сообщила нам медсестра.
Кати потянулась за пакетом и несколько мгновений держала его в побелевших пальцах, борясь с нахлынувшими рыданиями. Затем протянула пакет мне и полезла за платочком в свою сумку. Я открыла «молнию», сунула руку в пакет, вытащила портмоне и раскрыла его. Оно было пустым.
– Послушайте, – обратилась к медсестре, – кто-то украл из ее портмоне все, что там было! Все деньги, банковскую карточку, проездной билет и даже фотографии! Она всегда носила с собой две маленькие фотографии…
– Я ничего не знаю, – испугалась медсестра. – Должно быть, нам из полиции так передали, я туда даже не заглядывала!
Мы говорили по-французски, что вполне естественно, и Кати не понимала нас, да, видимо, и не слушала, занятая своим платочком и поплывшей тушью, но на слово «фотографии» она вдруг встрепенулась и уставилась на меня.
– Фотографии… – сказала она. – У нее пропали фотографии! Я хорошо помню, как она вынула из альбома несколько фотографий, чтобы взять их с собой в Европу. А у нее дома я не нашла ни одной!
– Верно, она мне их показывала. Я помню: Шерил, совсем маленькая, с родителями, с вами, с собакой… Надо будет сказать об этом полиции.
Я была озадачена. В самом деле, зачем кому-то понадобились ее фотографии? Не на доску же почета французской разведки?
Я снова сунула руку в пакет и пошарила. Там больше ничего не было. Для верности я заглянула в него.
– А где ее документы? Тут должны быть паспорт Шерил и ее права, из полиции все передали сюда.
– Кому нужны ее документы? – стала защищаться медсестра. – Я все сложила, как мне передали, взяла и положила, и заперла дверцу. И больше не открывала!
Я посмотрела на Кати. Она мне ответила каким-то болезненным взглядом.
– Пошли, – сказала я ей.
Вернувшись в палату, я снова набрала номер комиссара Гренье.
Пока полицейские занимались дверцей камеры, мы с Кати пошли к Шерил. Кати молча гладила ее забинтованную руку, а я молча смотрела на них. Было очень невесело. Было очень страшно. Что-то происходило вокруг нас, и оттого, что я не понимала, что именно, – было еще страшней. Наконец я не выдержала и пошла в свою палату, к телефону.
Игорь по-прежнему не отвечал. Мне сделалось совсем худо. Я набрала номер Джонатана.
– Приезжай, – сказала я. – Мне очень плохо.
– Выхожу, – ответил мне Джонатан без лишних вопросов.
В мою палату сунулся полицейский.
– Можно вас, мадемуазель?
Мы вернулись к шкафчикам. Эксперт уже закончил работу и складывал свои причиндалы в чемоданчик. Комиссар Гренье хмуро следил за его сборами. Увидев нас, он кивнул:
– Экспертиза должна еще подтвердить, но уже сейчас можно сказать, что дверца была открыта отмычкой. Кто-то испытывает довольно своеобразный интерес к вашей подруге… Переведите, пожалуйста: что мадам думает об этом? Есть ли у нее какие-то подозрения? Может быть, Шерил писала ей?
– Она мало чем делилась со мной, – ответила Кати. – Не знаю… Вокруг Шерил всегда происходило что-то странное, всегда крутились какие-то сомнительные личности – экологисты эти… Но с тех пор, как она уехала во Францию, к нам больше никто не ходит. Вот разве что недавно ко мне приходил какой-то подозрительный тип, интересовался Шерил.
– Поподробнее, пожалуйста!
– Он представился одноклассником Шерил…
Я вспомнила «Колю Зайцева».
– Он вам назвал свое имя?
– Джон Смит.
– Не слишком богатое воображение, – заметила я.
Комиссар Гренье кивнул. Кати посмотрела непонимающе.
– «Джон Смит» – это все равно что «никто», – ответила я на ее взгляд. – Вы представляете, сколько в мире таких Джонов Смитов?
– Вы хотите сказать, что это вымышленное имя? – Кати глянула на комиссара. – У нас действительно много Джонов Смитов, но почему бы ему не быть одним из них?
– Все возможно. И что этот молодой человек спрашивал?
– Сказал, что хотел бы увидеть Шерил. Узнав, что ее нет, спросил, когда ее можно застать. Я ответила, что она уехала надолго в Европу. Он настаивал, в какую страну, но я не сказала. Он мне не понравился… Когда я поинтересовалась, является ли он членом экологического общества, он помялся немного, а потом ответил: «да». Но если бы он им был, то он бы знал, где Шерил – ее все эти «зеленые» знают! Так что я сразу поняла, что он лжет. К тому же у Шерил есть фотография всего ее класса: там нет никого, похожего на этого парня. Он мог, конечно, измениться за это время, вырасти, превратиться из мальчика в мужчину… Но там нет никого по имени Джон Смит. Возможно, это кто-то из ее отвергнутых поклонников и ему не хотелось, чтобы я потом выслушивала комментарии Шерил…
– Хорошенькое дельце… С вашей точки зрения, этот молодой человек – американец?
– Почем мне знать?
– Говорил без акцента?
– Знаете, в Америке акцентом удивить трудно. У нас половина населения говорит с акцентом.
– А он был, акцент?
– Был. Но повторяю, это не значит, что он иностранец.
– Уж не попали ли вы в точку с вашей каскеткой, Джессика Флетчер? – без улыбки повернулся ко мне комиссар. – Как он был одет, этот молодой человек? – снова обратился он к Кати.
– Одет-то он был нормально: костюм, галстук…
– Блондин, брюнет?
– Блондин.
Комиссар глянул на меня. Его взгляд означал, что я попала мимо цели с моими предположениями об американском происхождении джинсового брюнета.
– Что ж, дорогие дамы, придется вам проехать к нам в комиссариат, дать показания по поводу кражи документов и составить описание этого молодого человека.
Хорошо, пусть я попала мимо с моим «джинсовым». Но зато к моей маме тоже приходил «бывший одноклассник»! И тоже спрашивал про меня! Это-то как понимать? Снова случайное совпадение?
Всю дорогу я думала: сказать про моего «бывшего одноклассника» или нет? Если сказать, тогда надо объяснять про наше загадочное сходство, о котором в полиции до сих пор ничего не знают… Иначе при чем тут я с моими «одноклассниками»? Но тогда надо рассказывать и про странные звонки Игоря…
Я решила подождать. Посмотрим, какой оборот примет дело.
Джонатан парковал машину во дворе больницы, когда мы вышли вместе с полицейскими. Пришлось объяснить ему, что мы должны ехать в комиссариат.
– Ничего страшного, я подожду тебя, – ответил он.
В полиции, управившись с описью и показаниями по поводу кражи, я стала переводить описание одноклассника, интересовавшегося Шерил. «Худой… Высокий… Блондин… Волосы длинные… Ямочка на подбородке…» Чем дальше продвигалась Кати в описании, тем больше меня охватывала паника. Я знала человека, которого она описывала. По крайней мере, он был похож…
Он был похож на Сережу.
Да-да, на Сережу, на влюбленного в меня Сережу, самолюбивого помощника моего Игоря!
– А никаких особых примет не заметили? Дефект какой-нибудь, родинка или что-то в этом роде? – спрашивал комиссар.
А мне хотелось закричать: «У него должны быть огромные ноги! Ну же, Кати, ну, вспомни!»
– Нет. – Кати пожала плечами.
Если я сейчас спрошу про ноги, то комиссар поймет, что я этого человека знаю, и тогда уж он меня не отпустит до тех пор, пока я ему все не выложу! А я до сих пор не решила, надо ли говорить ему про Игоря и все остальное, из этого вытекающее.
– Постарайтесь вспомнить. Вы видели только его лицо? Руку не пожимали? Может, у него на руках что-то особенное? Перстень, татуировка, родимое пятно? Дефект ногтей, кривизна, недостающий палец? – подсказывал комиссар.
– Я не пожимала ему руку. Правда, когда он спросил адрес Шерил, то вытащил ручку и блокнотик и приготовился писать. Помню, я посмотрела на его руки… – Кати задумалась, вспоминая. – Нет, ничего особенного я не заметила. Обычные руки. Разве что большие, но это нормально для мужчины…
Большие руки.
Сережа?
Вернувшись в больницу, я нашла на своем столике свежий букет коралловых роз и коробочку с шоколадными конфетами «Леонидас». Джонатан меня не дождался.
У меня отчего-то навернулись слезы. Снова навалилось пугающее чувство одиночества, куда более сильное, чем то, которое мучило меня первый месяц в Париже. Тогда я оказалась физически разъединена с близкими мне людьми, но они были где-то вдали, эти люди, и мысль об их существовании меня поддерживала и помогала бороться с тоской: в Москве остался Игорь, в Париже предстояла встреча с Шерил… Теперь же Игорь исчез, Шерил скрылась в белом коконе бинтов – и я чувствовала себя совершенно потерянной.
Был, правда, Джонатан… Но что мне было делать с его чувствами? С его любовью, которую я не могла – не имела права – разделить?
И в которой я так нуждалась теперь…
Я погладила душистые головки роз, заботливо поставленных в воду кем-то из персонала. От белой с золотой виньеткой коробочки несся соблазнительный шоколадный дух. Я дернула тонкую золотую ленточку.
…Сказать Джонатану, чтобы пришел? Или не дразнить себя искушением? Сейчас, когда мои нервы на срыве, глаза на мокром месте, душевные силы на исходе, – именно теперь мне нужна была его поддержка. Но именно теперь я могла в него влюбиться!.. Я вполне отдавала себе отчет в том, что как раз в данный момент он мог въехать, как сказочный принц, в мою жизнь на белом коне – помочь мне, утешить, успокоить, окружить меня заботой, взять на свои мужественные плечи мои печали и недоумения…
Мужественные плечи. Широкие, красиво развернутые плечи, достойно венчавшие узкий торс, белая гладкая кожа… Мне отчего-то представлялось, что на груди у Джонатана нет волос, и, хотя я люблю скорее мужчин волосатых, меня это почему-то волновало, будоражило, дразнило прыткое воображение, и оно улетало, подстегнутое тоской и печалью, в сладостные и томные грезы…
Поток моих сумбурных мыслей был прерван приходом Кристин, дежурной медсестры, с ужином на подносе.
– Как дела? – весело спросила она и, бросив взгляд на коробочку конфет, которую я до сих пор держала в руках, начисто забыв о ней, добавила: – Советую вам оставить сладкое на потом. Иначе перебьете аппетит. А вам необходимо кушать хорошо.
– Вы как моя мама, – улыбнулась я ей. – Она у меня медсестра и тоже всю жизнь мне так говорит.
– Вот видите, – улыбнулась Кристин в ответ, – маму надо слушаться.
– Угощайтесь, – протянула я коробочку.
– О, спасибо… Я…
Сейчас начнутся церемонии типа «неприлично принимать от пациентов подарки…».
– Угощайтесь, – требовательно повторила я.
Она взяла смущенно конфетку. Я потянулась к подносу с моим ужином, взяла с него белую салфетку и выложила в нее почти полностью верхний слой конфет.
– Спасибо, вы очень добры, – сказала она. – Но мы с вами будем кушать сладкое после ужина, да?
– Разумеется, – заверила я ее.
Поев, я снова набрала Москву. И снова не получила никакого ответа. Что же он делает, Игорь? Где, с кем проводит время?!
Больше не могу. Пусть Джонатан придет, и пусть будет что будет. Одной мне не справиться – ни с тоской, ни со страхом, ни даже просто с анализом всех этих свалившихся на мою бедную плешивую голову загадок.
Было уже поздно, и приемные часы в больнице закончились, но я все равно решила позвонить ему. Договорюсь хотя бы на завтра, прямо на утро.
Громкий топот бегущих по коридору ног заставил меня положить трубку обратно. Я прислушалась. Кто-то что-то кричал, надрывно и истерично. Спустив ноги с постели, я нашарила тапочки и выглянула в коридор. Два санитара бегом везли каталку к лифту. На каталке лежала одна из медсестер с нашего этажа с закрытыми глазами и синим лицом. Сердечный приступ, должно быть…
Стоять в дверях и глазеть было неловко, и я вернулась к себе. Но не прошло и двух минут, как Кристин ворвалась ко мне в палату.
– Ваши конфеты! – крикнула она, задыхаясь.
– Что мои конфеты?
– Отравлены! Вызовите полицию!
И она исчезла в коридоре.
Отравленные конфеты.
Предназначенные мне.
От Джонатана.
Вот это любовь, ничего не скажешь… А я, идиотка, всего полчаса назад сидела тут и размышляла, имею ли я моральное право принять его чувства и поддержку. Но он не стал ждать, пока я решу этот сложный вопрос, он не стал ждать, пока я разрешу ему участвовать в моей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
В темной прихожей на меня вдруг навалился страх, я даже помедлила, прежде чем зажечь свет: вдруг в моей квартире то же самое?
Свет вспыхнул, и я с облегчением убедилась, что у меня все в порядке. Взяв необходимые мне вещи – одежду, туалетные принадлежности, несколько учебников французского, я тщательно заперла дверь и вернулась в больницу. Там была рядом Шерил, там были люди, там я чувствовала себя более защищенной…
Автоответчик, по моей просьбе, купил и установил на моей прежней квартире Джонатан, и теперь я ежедневно спрашивала у Кати, не оставлял ли кто мне запись по-русски.
«Не оставлял», – ежедневно отвечала Кати.
И я перестала спрашивать.
Я перестала спрашивать, я перестала смотреть на себя в зеркало, я перестала гадать, что происходит, и мучить себя вопросами, на которые не было ответа. Я жила, как заведенный механизм – тррк, тррк, тррк ключик, – пока завод не кончится. Время словно остановилось. Завтрак, обед и ужин хоть как-то размечали мой больничный день временными категориями: утро, день, вечер; снова утро-день-вечер, и завтра опять утро-день…
Джонатан приходил регулярно и ненадолго, приносил фрукты и сладости, пил со мной кофе возле автомата и сидел со мной в курилке, составляя компанию моей послекофейной сигарете, заходил на десять минут к Шерил «поболтать» – все было выдержано в тоне любезном и светском, сдержанном и холодноватом, – Джонатан всем своим видом показывал, что не собирается навязываться со своими чувствами, жалеет о вырвавшейся фразе, и вообще, ничего такого и вовсе не было. Ги приходил все реже и реже; Шерил не откликалась, застыв вместе со временем в неподвижности…
Глава 2
ИГРА СО СМЕРТЬЮ 1: ОБОЗНАТУШКИ
Дня через три Кати заглянула в мою палату.
– Удивительно, как трудно во Франции найти людей, которые говорят по-английски… – сказала она.
– А что, все должны?..
Кати окинула меня взглядом.
– Я рада, что могу с вами общаться, – сказала она наконец.
– Милости просим, – ответила я. – Вам нужно что-то перевести?
– Я постепенно привожу в порядок вещи Шерил. И я нашла, что у нее еще пропало: документы.
– Какие?
– Все. У нее не оказалось никаких документов. Ни свидетельства о рождении, ни паспорта, ни диплома об окончании колледжа, ни прав.
– Паспорт она носит в сумке, я сама видела. У нее всегда в сумке был еженедельник, паспорт и права. А вот свидетельство и диплом… Они должны были быть в ее вещах. Значит, надо сообщить в полицию?
– Я хотела вас попросить это сделать…
Я набрала номер, оставленный мне комиссаром Гренье, и объяснила суть дела.
– Я проверю наш инвентарь обгоревших остатков вещей, находившихся в машине, возможно, там зафиксированы следы ее паспорта и других документов. Подождите у телефона.
Кати внимательно прислушивалась к нашему разговору, стараясь уловить во французском языке знакомые ей слова. На слово «паспорт» она усиленно закивала.
Трубка снова ожила:
– Паспорт, водительские права, документы на машину… Портмоне… Это всё. Мы сделали опись и передали все в больницу. Документы сильно пострадали, но поменять их может только сама Шерил, я надеюсь, что она придет в себя… Ей помогут в американском посольстве. Сама сумка представляет собой жалкие обрывки кожи, но если мать Шерил хочет их забрать, то пожалуйста. Нам они больше не нужны. …Значит, в недостаче у нас свидетельство о рождении и диплом? А она хорошо их поискала?
– Хорошо. Их нет.
– Что же, спасибо за сигнал. Это интересная информация… – задумчиво произнес комиссар, явно не зная, куда эту интересную информацию поместить. У меня тоже не было никаких идей.
Закончив говорить с комиссаром, я перевела Кати его ответ.
– Можно, я вас еще попрошу? – спросила она.
– Спросить про вещи, переданные в больницу? – догадалась я.
– Да. Я могла бы заняться прямо сейчас восстановлением ее документов.
Значит, Кати тоже верит, что Шерил выживет. Мне отчего-то стало легче.
Медсестра открыла нам камеру, в которой хранились вещи Шерил. Там были снятые с нее в больнице драгоценности, часы с разбитым стеклом; там же лежал черный пластиковый пакет на «молнии».
Кати перебирала вещи, и в ее глазах стояли слезы.
– Документы и портмоне в черном пакете, – сообщила нам медсестра.
Кати потянулась за пакетом и несколько мгновений держала его в побелевших пальцах, борясь с нахлынувшими рыданиями. Затем протянула пакет мне и полезла за платочком в свою сумку. Я открыла «молнию», сунула руку в пакет, вытащила портмоне и раскрыла его. Оно было пустым.
– Послушайте, – обратилась к медсестре, – кто-то украл из ее портмоне все, что там было! Все деньги, банковскую карточку, проездной билет и даже фотографии! Она всегда носила с собой две маленькие фотографии…
– Я ничего не знаю, – испугалась медсестра. – Должно быть, нам из полиции так передали, я туда даже не заглядывала!
Мы говорили по-французски, что вполне естественно, и Кати не понимала нас, да, видимо, и не слушала, занятая своим платочком и поплывшей тушью, но на слово «фотографии» она вдруг встрепенулась и уставилась на меня.
– Фотографии… – сказала она. – У нее пропали фотографии! Я хорошо помню, как она вынула из альбома несколько фотографий, чтобы взять их с собой в Европу. А у нее дома я не нашла ни одной!
– Верно, она мне их показывала. Я помню: Шерил, совсем маленькая, с родителями, с вами, с собакой… Надо будет сказать об этом полиции.
Я была озадачена. В самом деле, зачем кому-то понадобились ее фотографии? Не на доску же почета французской разведки?
Я снова сунула руку в пакет и пошарила. Там больше ничего не было. Для верности я заглянула в него.
– А где ее документы? Тут должны быть паспорт Шерил и ее права, из полиции все передали сюда.
– Кому нужны ее документы? – стала защищаться медсестра. – Я все сложила, как мне передали, взяла и положила, и заперла дверцу. И больше не открывала!
Я посмотрела на Кати. Она мне ответила каким-то болезненным взглядом.
– Пошли, – сказала я ей.
Вернувшись в палату, я снова набрала номер комиссара Гренье.
Пока полицейские занимались дверцей камеры, мы с Кати пошли к Шерил. Кати молча гладила ее забинтованную руку, а я молча смотрела на них. Было очень невесело. Было очень страшно. Что-то происходило вокруг нас, и оттого, что я не понимала, что именно, – было еще страшней. Наконец я не выдержала и пошла в свою палату, к телефону.
Игорь по-прежнему не отвечал. Мне сделалось совсем худо. Я набрала номер Джонатана.
– Приезжай, – сказала я. – Мне очень плохо.
– Выхожу, – ответил мне Джонатан без лишних вопросов.
В мою палату сунулся полицейский.
– Можно вас, мадемуазель?
Мы вернулись к шкафчикам. Эксперт уже закончил работу и складывал свои причиндалы в чемоданчик. Комиссар Гренье хмуро следил за его сборами. Увидев нас, он кивнул:
– Экспертиза должна еще подтвердить, но уже сейчас можно сказать, что дверца была открыта отмычкой. Кто-то испытывает довольно своеобразный интерес к вашей подруге… Переведите, пожалуйста: что мадам думает об этом? Есть ли у нее какие-то подозрения? Может быть, Шерил писала ей?
– Она мало чем делилась со мной, – ответила Кати. – Не знаю… Вокруг Шерил всегда происходило что-то странное, всегда крутились какие-то сомнительные личности – экологисты эти… Но с тех пор, как она уехала во Францию, к нам больше никто не ходит. Вот разве что недавно ко мне приходил какой-то подозрительный тип, интересовался Шерил.
– Поподробнее, пожалуйста!
– Он представился одноклассником Шерил…
Я вспомнила «Колю Зайцева».
– Он вам назвал свое имя?
– Джон Смит.
– Не слишком богатое воображение, – заметила я.
Комиссар Гренье кивнул. Кати посмотрела непонимающе.
– «Джон Смит» – это все равно что «никто», – ответила я на ее взгляд. – Вы представляете, сколько в мире таких Джонов Смитов?
– Вы хотите сказать, что это вымышленное имя? – Кати глянула на комиссара. – У нас действительно много Джонов Смитов, но почему бы ему не быть одним из них?
– Все возможно. И что этот молодой человек спрашивал?
– Сказал, что хотел бы увидеть Шерил. Узнав, что ее нет, спросил, когда ее можно застать. Я ответила, что она уехала надолго в Европу. Он настаивал, в какую страну, но я не сказала. Он мне не понравился… Когда я поинтересовалась, является ли он членом экологического общества, он помялся немного, а потом ответил: «да». Но если бы он им был, то он бы знал, где Шерил – ее все эти «зеленые» знают! Так что я сразу поняла, что он лжет. К тому же у Шерил есть фотография всего ее класса: там нет никого, похожего на этого парня. Он мог, конечно, измениться за это время, вырасти, превратиться из мальчика в мужчину… Но там нет никого по имени Джон Смит. Возможно, это кто-то из ее отвергнутых поклонников и ему не хотелось, чтобы я потом выслушивала комментарии Шерил…
– Хорошенькое дельце… С вашей точки зрения, этот молодой человек – американец?
– Почем мне знать?
– Говорил без акцента?
– Знаете, в Америке акцентом удивить трудно. У нас половина населения говорит с акцентом.
– А он был, акцент?
– Был. Но повторяю, это не значит, что он иностранец.
– Уж не попали ли вы в точку с вашей каскеткой, Джессика Флетчер? – без улыбки повернулся ко мне комиссар. – Как он был одет, этот молодой человек? – снова обратился он к Кати.
– Одет-то он был нормально: костюм, галстук…
– Блондин, брюнет?
– Блондин.
Комиссар глянул на меня. Его взгляд означал, что я попала мимо цели с моими предположениями об американском происхождении джинсового брюнета.
– Что ж, дорогие дамы, придется вам проехать к нам в комиссариат, дать показания по поводу кражи документов и составить описание этого молодого человека.
Хорошо, пусть я попала мимо с моим «джинсовым». Но зато к моей маме тоже приходил «бывший одноклассник»! И тоже спрашивал про меня! Это-то как понимать? Снова случайное совпадение?
Всю дорогу я думала: сказать про моего «бывшего одноклассника» или нет? Если сказать, тогда надо объяснять про наше загадочное сходство, о котором в полиции до сих пор ничего не знают… Иначе при чем тут я с моими «одноклассниками»? Но тогда надо рассказывать и про странные звонки Игоря…
Я решила подождать. Посмотрим, какой оборот примет дело.
Джонатан парковал машину во дворе больницы, когда мы вышли вместе с полицейскими. Пришлось объяснить ему, что мы должны ехать в комиссариат.
– Ничего страшного, я подожду тебя, – ответил он.
В полиции, управившись с описью и показаниями по поводу кражи, я стала переводить описание одноклассника, интересовавшегося Шерил. «Худой… Высокий… Блондин… Волосы длинные… Ямочка на подбородке…» Чем дальше продвигалась Кати в описании, тем больше меня охватывала паника. Я знала человека, которого она описывала. По крайней мере, он был похож…
Он был похож на Сережу.
Да-да, на Сережу, на влюбленного в меня Сережу, самолюбивого помощника моего Игоря!
– А никаких особых примет не заметили? Дефект какой-нибудь, родинка или что-то в этом роде? – спрашивал комиссар.
А мне хотелось закричать: «У него должны быть огромные ноги! Ну же, Кати, ну, вспомни!»
– Нет. – Кати пожала плечами.
Если я сейчас спрошу про ноги, то комиссар поймет, что я этого человека знаю, и тогда уж он меня не отпустит до тех пор, пока я ему все не выложу! А я до сих пор не решила, надо ли говорить ему про Игоря и все остальное, из этого вытекающее.
– Постарайтесь вспомнить. Вы видели только его лицо? Руку не пожимали? Может, у него на руках что-то особенное? Перстень, татуировка, родимое пятно? Дефект ногтей, кривизна, недостающий палец? – подсказывал комиссар.
– Я не пожимала ему руку. Правда, когда он спросил адрес Шерил, то вытащил ручку и блокнотик и приготовился писать. Помню, я посмотрела на его руки… – Кати задумалась, вспоминая. – Нет, ничего особенного я не заметила. Обычные руки. Разве что большие, но это нормально для мужчины…
Большие руки.
Сережа?
Вернувшись в больницу, я нашла на своем столике свежий букет коралловых роз и коробочку с шоколадными конфетами «Леонидас». Джонатан меня не дождался.
У меня отчего-то навернулись слезы. Снова навалилось пугающее чувство одиночества, куда более сильное, чем то, которое мучило меня первый месяц в Париже. Тогда я оказалась физически разъединена с близкими мне людьми, но они были где-то вдали, эти люди, и мысль об их существовании меня поддерживала и помогала бороться с тоской: в Москве остался Игорь, в Париже предстояла встреча с Шерил… Теперь же Игорь исчез, Шерил скрылась в белом коконе бинтов – и я чувствовала себя совершенно потерянной.
Был, правда, Джонатан… Но что мне было делать с его чувствами? С его любовью, которую я не могла – не имела права – разделить?
И в которой я так нуждалась теперь…
Я погладила душистые головки роз, заботливо поставленных в воду кем-то из персонала. От белой с золотой виньеткой коробочки несся соблазнительный шоколадный дух. Я дернула тонкую золотую ленточку.
…Сказать Джонатану, чтобы пришел? Или не дразнить себя искушением? Сейчас, когда мои нервы на срыве, глаза на мокром месте, душевные силы на исходе, – именно теперь мне нужна была его поддержка. Но именно теперь я могла в него влюбиться!.. Я вполне отдавала себе отчет в том, что как раз в данный момент он мог въехать, как сказочный принц, в мою жизнь на белом коне – помочь мне, утешить, успокоить, окружить меня заботой, взять на свои мужественные плечи мои печали и недоумения…
Мужественные плечи. Широкие, красиво развернутые плечи, достойно венчавшие узкий торс, белая гладкая кожа… Мне отчего-то представлялось, что на груди у Джонатана нет волос, и, хотя я люблю скорее мужчин волосатых, меня это почему-то волновало, будоражило, дразнило прыткое воображение, и оно улетало, подстегнутое тоской и печалью, в сладостные и томные грезы…
Поток моих сумбурных мыслей был прерван приходом Кристин, дежурной медсестры, с ужином на подносе.
– Как дела? – весело спросила она и, бросив взгляд на коробочку конфет, которую я до сих пор держала в руках, начисто забыв о ней, добавила: – Советую вам оставить сладкое на потом. Иначе перебьете аппетит. А вам необходимо кушать хорошо.
– Вы как моя мама, – улыбнулась я ей. – Она у меня медсестра и тоже всю жизнь мне так говорит.
– Вот видите, – улыбнулась Кристин в ответ, – маму надо слушаться.
– Угощайтесь, – протянула я коробочку.
– О, спасибо… Я…
Сейчас начнутся церемонии типа «неприлично принимать от пациентов подарки…».
– Угощайтесь, – требовательно повторила я.
Она взяла смущенно конфетку. Я потянулась к подносу с моим ужином, взяла с него белую салфетку и выложила в нее почти полностью верхний слой конфет.
– Спасибо, вы очень добры, – сказала она. – Но мы с вами будем кушать сладкое после ужина, да?
– Разумеется, – заверила я ее.
Поев, я снова набрала Москву. И снова не получила никакого ответа. Что же он делает, Игорь? Где, с кем проводит время?!
Больше не могу. Пусть Джонатан придет, и пусть будет что будет. Одной мне не справиться – ни с тоской, ни со страхом, ни даже просто с анализом всех этих свалившихся на мою бедную плешивую голову загадок.
Было уже поздно, и приемные часы в больнице закончились, но я все равно решила позвонить ему. Договорюсь хотя бы на завтра, прямо на утро.
Громкий топот бегущих по коридору ног заставил меня положить трубку обратно. Я прислушалась. Кто-то что-то кричал, надрывно и истерично. Спустив ноги с постели, я нашарила тапочки и выглянула в коридор. Два санитара бегом везли каталку к лифту. На каталке лежала одна из медсестер с нашего этажа с закрытыми глазами и синим лицом. Сердечный приступ, должно быть…
Стоять в дверях и глазеть было неловко, и я вернулась к себе. Но не прошло и двух минут, как Кристин ворвалась ко мне в палату.
– Ваши конфеты! – крикнула она, задыхаясь.
– Что мои конфеты?
– Отравлены! Вызовите полицию!
И она исчезла в коридоре.
Отравленные конфеты.
Предназначенные мне.
От Джонатана.
Вот это любовь, ничего не скажешь… А я, идиотка, всего полчаса назад сидела тут и размышляла, имею ли я моральное право принять его чувства и поддержку. Но он не стал ждать, пока я решу этот сложный вопрос, он не стал ждать, пока я разрешу ему участвовать в моей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47